Приз Гора

Глава 24 Танец

Эллен с тревогой озиралась по сторонам. Конечно, теперь мужчины успокоились, став более сдержанными.

Несколькими енами ранее они с Луизой, подгоняемые своим пастухом, добрались до винной стойки раздраженного Каллимаха. Их появление сопровождалось криками рассерженных мужчин и яростным перестуком их кубков. Некоторые мужчины вскочили на ноги, частью собравшись около стойки с пустой амфорой. Многие ушли, дабы поискать себе выпивку в других местах лагеря.

— Там разногласия возникли, и новое вино пришлось везти из города, — объяснил парень Каллимаху.

— Поторапливайтесь! — буркнул виноторговец. — Вино! Вино! Рабыни, все сюда! Ко мне, рабыни!

Пробка была выбита из амфоры и запах драгоценного ка-ла-на разлился по округе. Рабыни, обслуживавшие стойку Каллимаха, бросились наполнять свои пустые кувшины, и затем помчались обслуживать истомившихся клиентов.

Четыре раза Эллен бегала за свежей порцией вина. Мелькали Рената, Луиза и другие девушки, столь же лихорадочно носившиеся между мужчинами и стойкой.

Наконец, она замерла среди костров и мужчин с полупустым кувшином в руках, никем не подзываемая. Теперь все снова выглядело так же, как до ее похода за новой амфорой.

Она знала, что вскоре на большой сцене должны были начаться торги. Судя по количеству собранных здесь невольниц, а их могло быть больше тысячи, торги могли затянуться на два, а то и три дня.

Эллен непроизвольно прикоснулась к горлу, не найдя там ошейника. Но, возможно, уже завтра утром она снова будет носить там запертый на замок стальное кольцо, идентифицирующее ее владельца.

Первое время своего нахождения в неволе, хотя она и понимала, что была порабощена, Эллен, как бы странно это не прозвучало, не думала о себе как о собственности. Быть может, она думала о себе, скорее как об узнице или своего рода пленнице. Чуть позднее, но все еще оставаясь в доме Мира, она пришла к пониманию того, что ни узницей, ни пленницей она не была, ничего столь достойного, столь благородного, важного или заслуживающего уважения она не заслуживала, поскольку была чем-то очень отличающимся, простой собственностью. Вот тогда она и поняла, что принадлежит. Но и после этого, Элле еще какое-то время это боялась думать о себе как о собственности. Однако позже она все же пришла к тому, чтобы понять это как данную ей модальность действительности, как аспект ее существования, как ежедневную реальность. Тогда Эллен поняла и приняла себя, естественно, честно и бесстрашно, как являющуюся той, кто она была, являющуюся чем-то, что принадлежало. И это было подтверждено юридически. Задолго до того как ей выжгли клеймо и надели ошейник, она чувствовала, что была прирожденной рабыней и, втайне, мечтала, хотя и пыталась отрицать такие мечты, встретить мужчину, который поработит ее, и которому она после этого сможет с любовью служить. Разумеется, рабыня, жившая в ней, хотела бы сама выбирать себе владельца. Но теперь Эллен, кроме своей естественной предрасположенности и скрытой в глубине ее «Я» реальности, готовых для любви и ошейника, пришла к пониманию себя, на всех уровнях, фактически, честно, как чего-то, что принадлежало, как чего-то, что могло, как любой объект собственности, перейти от одного хозяина к другому. Была ли у кайилы или верра рациональность, позволявшая им постичь такие вопросы? Было ли у них такое понимание себя? А вот у Эллен, которую, я надеюсь, мы можем считать достаточно умной, возможно даже очень умной, да простят меня Господа, учитывая критерии отбора гореанских работорговцев, к которым относился и Мир, такое понимание себя было. И она себя поняла, как собственность, точнее как домашнее животное, в том же самом смысле, в котором поняла бы себя кайила или верр, будь она рациональна. Короче говоря, теперь Эллен поняла себя, и думала о себе, причем вполне естественно и безошибочно, как о той, кем она фактически была, как о чем-то, что принадлежало.

В голове крутились мысли о шатре, животных, мужчинах и Мире. Первое время среди них она дрожала от ужаса, накручивая сама себя, преувеличивая в уме значение своего любопытства и невнимательности. Однако Мир прояснил для нее данный вопрос и его незначительность. Насколько она была глупа! Надо же было довести себя до такого страха. Несомненно, мужчины просто решили ее попугать, но не собирались причинить ее какой-либо вред. Они отпустили ее, даже ни разу не ударив плетью. Мир лично проводил ее из их шатра. Если укротители хищников хотели держать в секрете послушность своих животных и уровень их обученности, чтобы в последствие их выступление произвело большее впечатление, то это, конечно, было их право. Не ей было обвинять мужчин за их нежелание того, чтобы она разгласила их тайну, тем самым, возможно, испортив эффект от их представления. Правда, ее несколько удивило, что Мир, который, как она знала, был неплохо устроен на Горе, оказался членом их труппы. Быть может, он вложил капитал в их выступление и хотел иметь гарантированную прибыль от их совместного предприятия?

Эллен не сомневалась, что объяснение данного эпизода было таким, либо очень близким к этому. Кроме того, сейчас, вспоминая и обдумывая случившееся, она отбросила так напугавшее ее предположение, что животные могли бы быть существами разумными, сделанное на основе того, что они как-то общались со своими владельцами. Конечно, это была иллюзия, ставшая результатом ее затруднения и страха. Животные не говорят. За исключением таких животных, как она, конечно.

Почему она последовала за Миром? Ну, наверное, дело в том, что она в долгое время его не видела, и ей стало любопытно. Тем более что это в его доме, она была заклеймена и получила свой первый ошейник. Женщина вряд ли сможет забыть такое. Кроме того, разве это не его плеть, она как рабыня почувствовала первой? Конечно, ни одна рабыня никогда не забудет свою первую порку.

Но, разумеется, «ее бедра не дымились для него», и она «не текла для использования» от одного его вида, и уж тем более, она не следовала за ним «как самка слина в период течки»! Нет! Никогда! Что за чушь!

«Лживая маленькая рабская девка, — обругала она себя. — Твои бедра дымятся для любого мужчины, а от вида любого зрелого мужчины Ты течешь в предвкушении своего использования. И Ты, действительно не похожа на сильную и гибкую самку слина, скорее, Ты больше похожа на гладкую, мягкую самку урта в период течки! Ты — никчемная маленькая шлюха, в животе которой были раздуты рабские огни!»

«Я ненавижу тебя, Мир, — прошептала Эллен себе под нос. — Ты назвал меня простоватой и глупой, а я ни то, ни другие. И да, прости, что Ты так быстро устал от меня! Как мало Ты на мне заработал! Какое разочарование! Я была недостаточно интересна тебе, чтобы иметь меня у своих ног! Ты позволил мне уйти! Ты отказался от меня!»

Но затем, ее мысли повернули в другую сторону.

«Но оба с Земли, — вспомнила Эллен. — Вы вступились за меня перед мужчинами и животными в том шатре, а ведь они вполне могли, в своем раздражении, подвергнуть меня плети или бастонаде. И Вы не вызвали меня в танцевальный круг, зная, что это могло бы означать для меня. Возможно, в вас все же осталось некоторое сочувствие, а может привязанность, желание или даже жажда к такой землянке как я, пусть теперь оказавшейся в категорической неволе, ставшей на другой планете юридически не больше, чем животным и движимым имуществом. Так или иначе, но у вас есть, по крайней мере, небольшое уважение ко мне. И я благодарна вам за это, тому, кто известен здесь как Мир из Ара».

— Повернись-ка, лицом ко мне, — велел мужчина.

— Да, Господин, — откликнулась Эллен, поворачиваясь. — Вина, Господин?

Но он только бросил взгляд на ее левую грудь и приказал:

— Следуй за мной.

— Но я должна служить, — растерялась девушка.

— Нет, — заявил мужчина. — Ты пойдешь со мной.

Он отвернулся, и Эллен ничего не оставалось, кроме как следовать за ним. Первым делом они подошли к винной стойке Каллимаха, где по указанию дежурного рабыня слила остаток вина из своего кувшина в амфору. Сам кувшин, по знаку мужчины она поставила на скамью, рядом с двумя другими.

— Господин? — окликнула своего сопровождающего Эллен, но тот не обращая на нее внимания, уже прокладывал свой путь сквозь толпу.

Девушка торопливо семенила вслед за ним, стараясь удержаться на положенном ей месте позади и слева от него, правда, из-за толкучки ей пришлось почти прижиматься к нему. Расстояние следования рабыни, является, так сказать, функцией конкретной ситуации и обстоятельств конкретного места. На открытой местности девушка обычно следует в трех — пяти шагах позади и, обычно, левее. Хотя следование по левую руку от господина, может быть просто вопросом ни на чем не основанного обычая, также можно было бы отметить, что традиция может иметь довольно мрачные корни. Если мужчине предстоит нести в руке некие предметы, скажем, в случае воина это может быть баклер или моток колючей проволоки, то держа их слева, он не стеснит и не обременит правую руку, чаще всего используемую для владения оружием. С другой стороны считается, что место слева менее достойно, а, следовательно, более подходит для домашних животных, включая рабынь. В пользу второй версии говорит то, что леворукие гореане обычно ведут своих слинов, рабынь и других животных слева. Свободная женщина гордо шествует рядом со свободным мужчиной или, если столпотворение на улице не позволяет это сделать, то ей зачастую предоставляется привилегия идти впереди него. Одним из самых оскорбительных обстоятельств для свободной гореанки, после ее порабощения, помимо потери своего имени, становится то, что отныне она должна следовать, а не идти рядом или спереди. Безусловно, туника, клеймо и ошейник также весьма поучительны.

— Я могу говорить, Господин? — поинтересовалась Эллен, изо всех сил пытаясь удержатся за мужчиной, стремительно лавировавшим сквозь толпу.

— Если хочешь, — пожал он плечами.

— А куда мы направляемся? — полюбопытствовала девушка.

Дежурный обернулся, окинул ее взглядом, отчего она вдруг почувствовала себя такой маленькой и слабой перед ним, и, схватив рукой за волосы, пригнул ее голову к своему бедру в ведомое положение. Край его шерстяной туники оказался перед ее лицом.

— Танцевальный круг «Ба-та», — сообщил он.

— Нет, Господин! — воскликнула Эллен. — Это ужасная ошибка. Я не танцовщица! Ай!

Рабыня взвизгнула от боли, потянутая вперед за волосы.

— Не ври, шлюха, — буркнул мужчина. — Только самых лучших танцовщиц вызывают в первые два круга, Аль-ка и Ба-та.

— Пожалуйста, отпустите меня, Господин! — заплакала девушка. — Это — ошибка, трагическая ошибка! Я вообще не танцовщица! Ай! Ой!

Она слышала про круги Аль-ка и Ба-та, названные по первым двум буквам гореанского алфавита. Они отличались от большинства остальных, открытых кругов, в которых голые рабыни извивались для удовольствия мужчин в такт льющейся музыке. Аль-ка и Ба-та были закрыты, окружены шелковыми стенами, держащимися на шестах. Чтобы войти внутрь и полюбоваться самыми прекрасными исполнительницами рабского танца, мужчины должны были заплатить. Так же, но для менее квалифицированных танцовщиц, резервировались круги дэлька и гамма. В этих четырех кругах танцовщицы даже были одеты, так что их прелести, пусть и еле прикрытые, могли быть ловко подчеркнуты. Каждый из этих кругов обслуживала своя группа музыкантов. В открытых кругах, если девушкой были недовольны, каковых было немного, все таки вызывали туда только танцовщиц, ее могли разве что с криками выгнать с песка, или забросать мусором, ну в крайнем случае, оттащить в сторону и отвесить оплеуху. А в кругах за шелковыми занавесками имелись надсмотрщики с плетями. В их функции входило проследить, в случае если действия их чуть прикрытых шелком и бусами подопечных окажутся недостаточно превосходными, возбуждающими и приятными, чтобы удары их плетей тысячекратно компенсировали завывающим от удовольствия пьяным похотливым животным, набившимся в загородку, тот кусочек меди, который они потратили на покупку входной остраки.

— Пожалуйста, не надо, Господин! — причитала Эллен. — Это — ошибка! Я не танцовщица! Я не танцовщица! Пожалуйста, нет, Господин!

Но он быстро и беспощадно тащил девушку сквозь толпу. Согнутая в поясе Эллен, заливаясь слезами, иногда спотыкаясь, торопливо переставляла ноги, часто вскрикивая от боли, когда его рука безжалостно дергала ее волосы.

— Вот шелка и вуали, — плетью указал надсмотрщик. — Там, в сундуке, колокольчики, браслеты для рук, ног и плеч. Наряжайся, девка. Вон там косметика! Накрасься! И поторапливайся. Встань на колени перед туалетным столиком. Быстрее! Твое выступление скоро начнется!

Эллен находилась внутри небольшого закутка, отгороженного шелковыми занавесками от танцевальной зоны, но смежного с ней. В щель между занавесками девушка могла видеть мужчин снаружи. Помимо нее здесь присутствовали восемь девушек необыкновенного очарования.

— Господин, — всхлипнула Эллен, падая на колени перед надсмотрщиком, — Я не танцовщица!

Три девушки из находившихся внутри выгородки повернулись и недоверчиво уставились на нее. Остальные вообще не обратили на Эллен никакого внимания, занятые подготовкой к выходу в круг, они поправляли свои костюмы, повязывали себе на лодыжки шнуры с колокольчиками, или помогали другим привязывать их на запястья, наносили косметику на лица сосредоточенно глядя в зеркала. Когда одна из танцовщиц встала и сделала несколько пробных движений, колокольчики отозвались нежным перезвоном. Эллен даже представить себе не могла, что женщина может двигаться настолько чувственно.

Снаружи то и дело доносились выкрики номеров лотов, сопровождавшиеся названием того или иного круга. Когда Эллен вели сюда, она несколько раз слышала свой номер и то, что на ее танец можно будет посмотреть в кругу Ба-та. Можно было не сомневаться, что на ее выступление соберутся если не все, то многие из тех, кто делал за нее предложения. Уж они-то не упустят такой возможности собрать о ней побольше информации. Конечно, ее не заявляли как танцовщицу. Она не стояла в выставочной клетке с таковыми. Когда регистрировали ее параметры, то наряду с ростом, весом, размерами груди, бедер и талии, типом клейма, размер ошейника, знанием языка, грамотностью и прочим, ей был задан вопрос и о танцевальных навыках. Разумеется, она ответила отрицательно. И вот теперь она, к своему ужасу и страданию, оказалась в гримерке круга Ба-та!

— Господин! — позвала Эллен.

— Помалкивай, рабыня, — бросил ей надсмотрщик. — Ты не находилась бы здесь, если бы не была превосходной танцовщицей. Это же круг Ба-та.

— Это — ошибка, Господин! — попыталась объяснить девушка.

— Ты — лот сто семнадцать, зовут — Эллен, не так ли? — осведомился он, глядя на ее левую грудь.

— Да, Господин, — всхлипнула рабыня.

— Давай посмотрим, — хмыкнул мужчина, поворачиваясь к одному из шестов, державших шелковую занавеску, к которому немного выше уровня глаз был приколот список. — Все верно. Вот здесь. Сто семнадцать — Эллен. Ты в списке. Добавлена в самом конце. А это говорит о том, что Ты хороша, очень хороша. Иначе тебя не поставили бы танцевать последний.

— Нет, нет, Господин!

— Готовься, рабская девка, — велел надсмотрщик.

У Эллен невольно вырвался горестный стон, когда она посмотрела вниз на кучу шелка, сваленного перед ней надсмотрщиком.

— И поторапливайся! — добавил он.

Снаружи донеслись нетерпеливые крики мужчин, за которыми последовал перелив мелодии. Это музыканты пробовали свои инструменты. Девушка различила звуки флейты, цехара, двух каликов и барабана.

Крики мужчины становились все нетерпеливее и требовательнее.

— Ита, Ты готова? — спросил мужчина с плетью.

Это был второй из двух надсмотрщиков, тот, чьи в обязанности входило присматривать за девушками внутри гримерной выгородки. Первый находился снаружи и контролировал ход выступления.

— Да, Господин, — отозвалась одна из девушек.

— На выход, — скомандовал ей мужчина, и она выскользнула наружу сквозь щель в занавесках.

Ее появление на залитом мерцающим светом факелов песке, было встречно довольными хриплыми криками собравшихся зрителей.

Эллен подошла к сундуку и потянулась к приглянувшемуся ей браслету, но другая девушка выхватила его прямо из-под ее руки.

— Это мое! — прошипела незнакомка.

— Простите меня, — всхлипнула Эллен, испуганно отдергивая руку и становясь на колени.

По ее щеками побежали слезы обиды.

— Варварка, — презрительно бросила девица.

— Да, Госпожа, — сказала Эллен.

Понятное дело, что рабыням здесь вообще ничего не принадлежало и не могло принадлежать. Все аксессуары, находившиеся в сундуке, были предназначены для использования всеми танцовщицами. Однако незнакомка была крупнее и выглядела сильнее ее, а Эллен не хотелось бы быть исцарапанной, укушенной или лишиться клока волос.

Эллен спрятала лицо в ладонях и разрыдалась.

— Что случилось? — услышала она и, подняв красные от слез глаза, увидела перед собой одну из танцовщиц.

— Я даже не знаю, как надевать все эти шелка и вуали, — глотая слезы призналась Эллен.

— Давай, я помогу тебе, — предложила женщина.

— Госпожа! — с благодарностью сказала Эллен.

— Я не «Госпожа» — отмахнулась рабыня, поднимая с земли и встряхивая танцевальную юбку, скроенную из красного прозрачного шелка. — Зови меня Фэйке.

— Я не танцовщица, — пояснила Эллен.

— Уверена, чему-то тебя обучали, — заметила Фэйке. — В большинстве домов этому уделяют внимание.

— Нет! — всхлипнула Эллен.

— Но Ты же видела, как танцуют другие? — предположила она.

— Совсем немного, — призналась Эллен. — Но меня поймали за подглядыванием и избили.

— С чего бы это? — удивилась танцовщица.

— Меня планировалось держать в полном невежестве, — объяснила девушка, — чтобы я оставалась низкой, дешевой, никчемной рабыней, в лучшем случае не больше, чем самая низкая из девок чайника-и-циновки.

— Похоже, твой хозяин здорово тебя ненавидел, — покачала головой женщина.

— Он продал меня всего за десять медных тарсков, — вздохнула Эллен.

— Признаться, мне трудно в это поверить, — заметила Фэйке. — Ты весьма привлекательна.

На глаза Эллен снова навернулись слезы.

— Просто сделай все, что сможешь, — посоветовала ей женщина.

— Но я вообще не представляю, что надо делать, — всхлипнула Эллен.

— Встань, — велела танцовщица, расправляя лоскут и ткани.

Когда Эллен увидела себя в зеркале с танцевальным шелком на бедрах, у нее перехватило дыхание. Она вдруг почувствовала себя даже более голой, чем если бы была просто обнаженной.

— Вот так, — кивнула Фэйке.

— Но что же я буду делать в кругу! — заплакала Эллен.

— Просто будь рабыней, — рассеянно сказала ей женщина и, поправив юбку, добавила: — Так будет лучше. Соблазнительнее. Мы сделаем так, чтобы была видна твоя левая нога. Пусть мужчины полюбуются на твое клеймо. И вообще, у тебя замечательные ноги. Да, Ты соблазнительна, очень соблазнительна.

Лицо Эллен расплылось в робкой, полной благодарности улыбке.

— Подними руки, — велела Фэйке. — Вот так. Хорошо.

Груди Эллен теперь были приподняты алым шелковым хальтером. Женщина покопалась в сундуке и вытащила оттуда шнурок с колокольчиками и несколько браслетов. Смотревшей на себя в зеркало Эллен, казалась, что она постепенно подвергается удивительному, экзотическому, варварскому преобразованию.

— Тебе известно что-нибудь о работе с вуалью? — поинтересовалась Фэйке.

— Нет, — мотнула головой девушка. — Нет.

— Просто постарайся сделать все возможное, — вздохнув, посоветовала танцовщица. — И помни, все рабыни отличаются друг от друга. Каждая из нас уникальна. Каждая — драгоценна, что бы там ни говорили эти животные. Впрочем, они и сами это прекрасно знают. Посмотри, как отчаянно они торгуются ради того, чтобы владеть нами! Да они готовы воевать за нас, готовы рискнуть жизнью ради того, чтобы украсть нас. Они дерутся за нас. Они убивают за нас! Так что не позволяй им говорить тебе, что Ты не важна и не ценна! Каждая из нас не похожа на других и особенна. Каждая должна попытаться быть не просто еще одной рабыней, но рабыней особенной, самой глубокой рабыней, которой она является в глубинах своего «Я». Запомни, нет другой такой рабыни, как я, и нет ни одной такой рабыни, как Ты.

— Адель, Лоис! — позвал надсмотрщик, заглянув внутрь.

Две рабыни испуганно посмотрев на него, почти синхронно кинули головами. Девушки носили земные имена, отметила про себя Эллен, но, разумеется, она не могла знать, были ли эти невольницы землянками или нет. Девушка рискнула предположить, что не были. Она уже узнала, что на Горе к земным женским именам относились не иначе как к рабским кличкам. Таким образом, не было ничего необычного или редкого в том, что такие имена давали гореанским рабыням. Еще одним тому примером была сама Эллен. Через мгновение в круг была вызвана Адель. В проеме она разминулась с возвращавшейся в гримерку Итой. Раскрасневшаяся, блестящая от пота девушка сразу повалилась на коврик и попыталась перевести дыхание. Каждая из девушек должна была станцевать три раза по очереди. Костюмы и украшения можно было поменять в перерыве.

Эллен посмотрев в узкую щель между занавесками на Адель, извивающуюся в круге, не выдержала и со вздохом прошептала:

— Какая она красивая.

— Да, — согласилась с ней Фэйке.

— Я — варварка, — призналась ей Эллен.

— Это очевидно, — усмехнулась женщина.

— А Адель и Лоис? — полюбопытствовала Эллен.

— Нет, конечно, — ответила Фэйке.

— А что насчет других? — не выдержала девушка.

— Нет, — показала головой Фэйке. — Теперь мы должны расчесать твои волосы. Тут есть гребень, хотя у него и не все зубья, но он вполне подойдет. Становись на колени, спиной ко мне. Потом мы займемся косметикой. И нам стоит поспешить.

Эллен отвернулась от Фэйке и опустилась на колени. Рабыням обычно расчесывают волосы, когда они стоят на коленях. Интересно, что рабовладельцы зачастую предпочитают расчесывать своих рабынь лично, ухаживая за их волосами. Кажется, мужчины наслаждаются этим процессом, впрочем, их рабыни тоже склонны получать от этой близости удовольствие, даже, несмотря на то, что они понимают, что за ними ухаживают, как хозяин мог бы ухаживать за своим породистым животным, например, за призовой кайилой или любимым слином. Бывает, что мужчины даже моют своих рабынь, совсем также, как могли бы мыть своих собак хозяева на Земле. Иногда это делается перед показами рабынь или перед соревнованиями. Порой рабовладельцы делают это просто ради удовольствия. Зачастую руки рабыни при этом связаны, скажем, за спиной. Трудно описать, какое психологическое воздействие это оказывает на женщину, стоящую на коленях или сидящую в неглубоком деревянном корыте, возможно, прямо на улице, связанную и тщательно и неспешно омываемую мужчиной. Она, конечно, в такой ситуации более чем когда-либо понимает свою неволю. Зачастую господин так возбуждает свою рабыню этим процессом, что она, не в силах дождаться пока он оботрет ее полотенцем, ползет к нему по траве, сверкая все еще влажным телом, умоляя позволить ей служить ему для его удовольствия. Однако в целом, рабыня сама ответственна за свою внешность и чистоту. Она сама обязана содержать себя в чистоте, быть опрятной и привлекательной. Небрежность и неряшливость свободной женщины для нее немыслимы. Любое упущение в таких вопросах — причина для наказания. Само собой, диета, отдых и упражнения рабыни также держатся под строгим контролем.

У Эллен вырвался невольный стон.

«Здесь и сейчас, этим вечером, — билась в голове Эллен мысль, — я буду единственной земной женщиной, которой предстоит танцевать в кругу перед этими мужланами. Как я боюсь! Я всего лишь землянка. Эти мужчины, эти гореане, эти животные, совершенно отличаются от мужчин моего мира. Они пугающе, великолепно отличаются! От них не стоит ожидать бессмысленной любезности и всепрощения. Они знают, чего хотят и уверены, что получат это. И конечно, они получат это от меня, как впрочем, и от любой другой рабыни! Они суровы и требовательны. И я должна им повиноваться! Они сильные, честолюбивые, бескомпромиссные самцы, относящиеся к нам бесхитростно собственнически. Честь и верность — вот основные черты гореанского характера. Как отличается это от Земли! Они отказываются быть обманутыми, смущенными, поврежденными, прирученными, ослабевшими! Гореане думают с точки зрения вещей и фактов, а не слов. Они принадлежат к тому виду людей, которые способны видеть сквозь бомбардировку безвкусной риторики, и срывать маски с патологических лжецов. Их ум остер, порой даже блестяще остер. Они любвеобильные и непокоренные самцы. Они — мужчины, оставшиеся верными природе, познавшие ее и верящие в нее, мужчины которые никогда не предадут ее, которые так и не забыли того, чем для них являются женщины, и что следует делать с ними. И я — женщина, и здесь я в их мире, а не в своем. И я должна танцевать перед ними, перед такими мужчинами. И ничто на Земле не подготовило меня к этому».

— Да, Ты очень привлекательная, — сказал Фэйке.

— Спасибо, — поблагодарила ее Эллен.

— Боишься? — спросила женщина.

— Да, — призналась Эллен.

— Я тебя понимаю, — сказала Фэйке.

Некоторое время они молчали, пока Фэйке длинными, глубокими движениями расчесывала волосы Эллен.

— Говорят, — наконец прервала она молчание, — что ни одна варварка не знает, как доставить удовольствие мужчине.

— Это не верно! — отозвалась Эллен.

— Ну вот и хорошо, — улыбнулась Фэйке. — Просто выйди и покажи им.

Эллен прикусила губу, чувствуя себя совершенно несчастной. Как это могло произойти с ней? Ведь она была женщиной Земли! Ее выдернули из цивилизованного общества, по крайней мере, так о нем думали ее бывшие соотечественники, выдернули из запутанного, занятого, переполненного, загрязненного, индустриального мира, чтобы выбросить в совсем другом месте, на свежей, зеленой планете, среди естественных, примитивных людей. И здесь, в этом мире, ее, женщину Земли, женщину образованную и рафинированную, что, впрочем, для нее теперь осталось в прошлом, вскоре должны будут вытолкнуть сквозь щель в шелковых занавесках на залитый светом факелов песок, и прикажут танцевать, почти голой, одетый лишь в прозрачный шелк, увешанной колокольчиками и варварскими украшениями, как не больше, чем расфуфыренная рабыня перед варварами!

«Я с Земли, — мысленно простонала Эллен. — У меня ни за что не получится понравиться им».

— Лоис, — объявил надсмотрщик, ткнув плетью в сторону девушки, когда в гримерку ввалилась Адель, запрокинувшая голову, задыхающаяся, но очевидно довольная собой.

Лоис поспешно выскользнула наружу сквозь щель в шелковым занавесках.

— Повернись лицом ко мне, — приказала Фэйке.

Теперь, когда они стояли на коленях лицом друг к дружке, Фэйке придвинула к себе уставленный крошечными баночками и блюдцами низкий столик. Взяв одну из похожих на карандаш палочек, женщина принялась наносить косметику на лицо варварки. Ее быстрые уверенные движения говорили о значительных навыках в этом деле.

— Сложи губы в поцелуй, — велела Фэйке. — Хорошо, теперь замри. Вот так. Отлично.

— Да, Госпожа, — несмело улыбнулась Эллен, вызвав довольный смешок своей наставницы.

— Фэйке! — окликнул надсмотрщик.

— Готова! — сообщила ему женщина, а потом, обратилась к Эллен: — Посмотри в зеркало! Полюбуйся на рабыню!

Сама же Фэйке встала и, подняв руки и глубоко вздохнув, сделала оборот, а в конце пару раз притопнула ногой по коврику. Рабские колокольчики отозвались веселым перезвоном.

— Спасибо, Фэйке! — искренне поблагодарила Эллен, посмотрев на женщину, а затем, когда Фэйке умчалась сквозь шелковый занавес, разминувшись с возвращающейся Лоис, девушка повернулась и взглянула в зеркало.

От увиденного у нее перехватило дыхание.

— А ну-ка встань рабыня и повернись ко мне лицом, — приказал внутренний надсмотрщик.

Испуганная Эллен подчинилась. Как она могла спокойно стоять перед мужчиной теперь, в таком виде?

— Великолепно, — признал мужчина.

Эллен рухнула на колени не отваживаясь снова взглянуть в зеркало.

— Если бы это зависело от меня, — сказал мужчина, — то именно в таком виде вас и следовало бы выводить на аукцион, по крайней мере, в начале. А раздеть вас можно было бы постепенно, по мере торгов, и у покупателей не будет никаких трудностей в том, чтобы рассмотреть то, за что они платят.

Очень жаль, что при продаже не разрешают косметику, ну там, тени, помаду, румяна и так далее. Мы могли бы за вас шлюх получить гораздо больше.

Эллен вспомнилось, что с полки Тарго ее продавали без какой бы то ни было косметики. Насколько она теперь понимала, не было ничего необычного в том, чтобы постепенно раздевать женщину, во время ее продажи, подогревая тем самым интерес и желание торговаться. В любом случае в конечном итоге женщина будет выставлена напоказ, как всего лишь рабыня, живой товар. Гореане, знаете ли, хотят знать, что они покупают. Эллен слышала, что как-то аукционный дом в Венне был сожжен дотла, когда было обнаружено, что там продали женщин с окрашенными волосами, причем, продавцы не обратили на это внимание покупателей. В суде ссылку владельца дома на невнимательность даже не захотели рассматривать. Учитывая количество женщин в этом лагере, которых предстояло продать в следующие два или три дня, Эллен сомневались, что у агентов Коса будет время на дразнящее очарование постепенного разоблачения. В любом случае, роскошь такой продажи обычно достается только высоким рабыням.

— Ты хорошенькая, — заметила одна из девушек, которые прежде не сочли нужным даже взглянуть в ее сторону.

— Спасибо, — пробормотала Эллен.

— Ты танцуешь в стиле Турии или Ара? — полюбопытствовала другая рабыня.

— Я не знаю так, — растерялась Эллен.

— Возможно, — предположила третья, — Ты покажешь что-нибудь из Шенди или Тахари?

— Я даже не умею танцевать! — внезапно призналась Эллен.

— О, да! — хмыкнула одна из танцовщиц и весело рассмеялась.

Другие недоверчиво посмотрели на нее и отвернулись.

— Там просто столпотворение! — шепотом сообщила одна из девушек, выглянув в щель между занавесок.

Эллен встала на ноги, и внезапно замерла, напуганная звоном колокольчиков, привязанных к ее левой лодыжке. Впервые со времени своего обучения, она носила такие аксессуары. Трудно было с чем-то спутать значение и посыл этих чувственных звуков. Они были возбуждающими, настойчивыми, провокационными, волнующими, эротичными. Некоторые рабовладельцы держат своих рабынь в колокольчиках в своих апартаментах. Другие могут использовать их иногда, повязывая перед тем, как уложить кейджеру на меха, чтобы наслаждаться ей, беспомощно бьющейся в муках экстаза под перезвон колокольчиков. Корме того, звук, даже в полной темноте, сигнализировал о присутствии рабыни. Порой новообращенных рабынь первое время держат в колокольчиках, чтобы они скорее привыкали к своему новому состоянию. Довольно трудно ходить, звеня колокольчиками, и не осознать себя женщиной и рабыней. Так что Эллен была неплохо снаряжена как для танца, так и просто на всякий случай.

Затем она подошла к занавесу. Каждое ее движение сопровождалось перезвоном закрепленных на ней рабских колокольчиков. Фэйке была прекрасна. «Ах, если бы только я могла так танцевать», — мрачно подумала Эллен, со своего места не видевшая внешнего надсмотрщика, но не сомневавшаяся, что он был там, в любой момент готовый предупредить танцовщицу щелчком плети, а в случае необходимости или полезности приложится и к ее спине.

Эллен в отчаянии окинула взглядом толпу. Народу было много, возможно, не меньше пары сотен человек. Они занимали все свободное пространство вокруг усыпанного песком круга. В нескольких первых рядах зрители сидели со скрещенными ногами вплотную друг к другу. За их спинами люди стояли на ногах, причем последние стояли вплотную к самым шестам, на которых держался занавес. В толпе присутствовали цвета множества каст, среди которых Эллен также разглядела нескольких солдат. Похоже, устроители продали много острак. А вот женщин в толпе не было ни одной. Таким образом любые факторы, которые могли бы подействовать на танцовщиц смущающе отсутствовали. Рабыни танцевали только для мужчин, для гореанских мужчин. Кстати, кое-кого из зрителей Эллен видела прежде в лагере, а некоторых из них даже обслуживала около амфоры Каллимаха. Например, в толпе она заметила писца, который размещал ее в выставочной клетке. А вот Мира она не заметила, сколько ни присматривалась. «Итак, — подумала Эллен, — по его желанию я оказалась здесь, чтобы меня оскорбили и избили. О да, теперь я буду знатно наказана за то, что посмела предположить, что он мог бы питать ко мне интерес, интерес как к рабыне! Более того, он оскорбляет меня еще и своим отсутствием! Он даже не счел нужным прийти и полюбоваться на то, как я выступлю, и по результатам выступления буду мучиться, получая удары, назначенные мне им в качестве наказания за мою воображаемую дерзость. Ну что же, благородный Мир с Земли, да будет так! Вот только я уверена, что Вы действительно находите эту земную шлюху интересной для себя, что бы Вы там не заявляли! Уж не думаете ли Вы, что рабыня не знает значения взглядов владельца?»

Эллен шагнула в сторону от щели в занавесе, пропуская Фэйке, вспотевшую, тяжело дышавшую, но довольно улыбавшуюся, проскользнувшую внутрь. Вместо нее, повинуясь размаху плети внутреннего надсмотрщика на песок направилась другая девушка.

«Меня всего лишь могут избить, — подумала Эллен. — Не убьют же они меня, в конце концов. И поскольку каждая из рабынь должна станцевать трижды, то зрители не должны будут почувствовать себя сильно обманутыми, все же после меня выйдет Ита, являющаяся прекрасной танцовщицей. Мужчины поймут, что мое появления в круге не более чем шутка. Меня просто вычеркнут из списка, и пусть наверняка побьют, но разрешат, по крайней мере, я на это надеюсь, вернуться к амфоре Каллимаха. Уверена, именно так все и произойдет. Ведь не я же просила выставлять меня в танцевальный круг. Не станут же они винить меня! Я честно предупредила писца о своем неумении танцевать. Можно надеяться, что мужчины сочтут происходящее чьей-то веселой шуткой и просто посмеются. Кроме того, на мое место вполне могут вызвать девушку из другого круга, это не займет много времени. Но, признаться, я боюсь, ужасно боюсь!».

Танцовщицы одна за другой, то выходили из гримерки, то возвращались обратно.

Эллен вдруг охватило дикое желание убежать отсюда, повернуться и выскочить из гримерки через тот проход, через который ее привели сюда. В конце концов, ее не заковали в кандалы, ни сковали цепью с другими рабынями танцовщицами, стоявшими на коленях в ожидании своего выхода в круг на выступление, чтобы по возвращении снова оказаться в суровых узах цепей. Вот только она с ужасом почувствовала, что едва ли сможет хотя бы пошевелиться. Эллен бросила дикий взгляд на задний вход и в то же мгновение услышала окрик надсмотрщика:

— Лот сто семнадцать приготовиться!

Она уже была осведомлена, что у нее не было ни малейшего шанса убежать. Нет спасения для гореанской рабыни.

— Да, Господин, — выдавила из себя Эллен.

Щель между занавесками казалось, притягивала к себе ее взгляд, словно очаровывая и маня броситься в обманчиво безопасные объятия темноты по ту сторону занавеса. Но Эллен прекрасно сознавала, что при всей своей невесомости и ненадежности эти шелковые занавески были для нее все равно, что гранитные стены с железными воротами. С тем же успехом она могла бы смотреть наружу сквозь стальные прутья далекой решетки со дна рабской ямы будучи прикованной цепями за руки, ноги и шею к массивному кольцу, вмурованному в цементное основание.

Тем временем началось выступление следующей девушки. Однако едва она начала свой танец, раздался резкий хлопок плети. Эллен даже присела от неожиданности и испуга. И дело было не только во внезапности и громкости этого звука, но и в его значимости для такой как она, для рабыни.

Немедленно снаружи донесся испуганный вскрик, и следом негодующие мужские крики, а еще через пару мгновений плеть выстрелила снова, причем дважды, и на сей раз женские крики, были криками боли. Понятно, что кричала выступавшая танцовщица. Уже в следующий момент, прижимая к себе танцевальный шелк, разорванный плетью, и подвывая, наказанная танцовщица вбежала внутрь гримерки. Это была та самая девушка, которая присвоила браслет, выбранный Эллен. Кстати, он по-прежнему красовался на запястье рабыни.

«Поделом тебе, надменная рабская девка, — мысленно позлорадствовала Эллен. — Теперь Ты уже не выглядишь такой гордячкой!»

Заливавшаяся слезами девица повалилась на колени на коврик, и, все так же прижимая к себе руки, согнулась в три погибели и затряслась в рыданиях. На спине рабыни выступила кровь. Танцовщица, на мгновение подняв голову, встретилась взглядом с Эллен и тут же несчастно опустила глаза вниз. Теперь она больше не была такой гордой и красивой, как несколько минут назад. Теперь она была всего лишь выпоротой рабыней.

— В следующий раз, Ты, Дара, номер пятьдесят один, — хмыкнул внутренний надсмотрщик, помахивая плетью, — Ты будешь танцевать лучше.

Мужчина опустил свою плеть вниз, и рабыня, опустившись на четвереньки, подползла к нему и поцеловала тугую кожу, а затем склонила голову и прижалась губами к его сандалии.

— Да, Господин, — всхлипнула она. — Да, Господин!

«Пятьдесят первая, значит, — мысленно отметила Эллен. — Какой у нее высокий номер! Конечно, она ведь такая красивая! Что бы это такого она могла сделать неправильного? Возможно, она оказалась самонадеянной и решила, что сможет достаточно хорошо выступить в таком месте и перед такими мужчинами. А может, показала не самый лучший из своих танцев? Возможно, она сдерживала себя в чем-то?»

Снаружи донесся недовольный гул мужских голосов.

Внутренний надсмотрщик оторвал взгляд от красивой коленопреклоненной рабыни, сжавшейся у его ног, и встряхнув головой, словно отгоняя наваждение, рявкнул:

— Сто семнадцать! Вон отсюда, мелкая дуреха! Бегом в круг!

Эллен, в последний раз бросив полный ужаса взгляд на избитую рабыню, с бьющимся в пятках сердцем, сопровождаемая звоном рабских колокольчиков, прижимая к себе вуаль и шелка, покорно шагнула за занавес и, споткнувшись на пороге и едва не завалившись на песок, оказалась снаружи.

По рядам мужчин прокатился гул интереса и смешки, которые постепенно смолкли, и в круге повисла тишина. Эллен, буквально кожей ощущавшая скрестившиеся на ней выжидающие мужские взгляды, внезапно осознала, что они вовсе не принимают ее неуклюжесть за чистую монету. Ведь это же был круг Ба-та. Конечно, все уверены, что это было сделано ею вполне намеренно. Рабыни просто не могут быть неуклюжими, только не после того, как они изучили свои ошейники. Они самые уязвимые, женственные и изящные из женщин, именно потому, что они принадлежат, потому что они принадлежат мужчинам, а танцовщицы, разумеется, тоже рабыни и, таким образом, в силу их особой подготовки, никоим образом не могут быть низшими среди остальных своих сестер по неволе. Кстати, следует отметить, что, несмотря на вышесказанное, изящество танцовщицы ожидается от всякой рабыни, даже не прошедшей специальной танцевальной подготовки, особенно, от такой как Эллен, той, которая должна вставать на колени перед мужчинами с широко расставленными ногами, то есть, от рабыни для удовольствий.

В следующий момент Эллен опустилась на колени и склонилась головой до песка, недвусмысленно демонстрируя всему присутствующим, что она — рабыня и признает их своими господами. Она хотела, чтобы у них не осталось ни малейшего сомнения об этом.

О, как отлично, как превосходно осознавала она себя рабыней мужчин! Это было то, чем она была, и то чем она признавала себя!

«Я ваша, мои Господа, — проговорила Эллен про себя. — Да, я — именно такая женщина. Я — та, кто знает, что она рабыня мужчин, и только это! Только, пожалуйста, не причиняйте мне боль!»

Тогда она встала и, накинув вуаль на голову, обернула ею плечи и скрыла лицо, словно могла бы быть свободной женщиной. Впрочем, колокольчики на лодыжке девушки и прозрачный шелк полностью отрицали возможность этого. Эллен выдохнула, выпрямилась и пританцовывая пошла по кругу. Она вышагивала гордо, изящно, при этом придерживая скрывавшую ее вуаль. Разумеется, ее ноги были босы, а на левой лодыжке позвякивали колокольчики, что выглядело несколько парадоксально, с гореанской точки зрения, конечно.

Эллен не сомневалась, что была остаточно хороша собой, и что мужчины, которые сверлили ее взглядами с того момента, как она ступила на песок, заметили это, хотя на оценку этого у них было всего одно, короткое дразнящее мгновение. Ее красота, по крайней мере, рабыня на это надеялась, могла бы помочь ей, компенсировав ее невежество в рабских танцах. Безусловно, она не упускала возможность посмотреть на то, как другие женщины двигались в кругах. Само собой, Эллен была не в состоянии контролировать свое телом с ловкостью, которую демонстрировали танцовщицы, но она смогла рассмотреть кое-что, и получила некоторое понимание того, что значит отдаться такой музыке, повиноваться ей, смиренно следовать ей, как возбужденная, управляемая рабыня.

Она прошла по кругу еще раз, придерживая вуаль, тщательно скрывая свое лицо. Надсмотрщик, на которого Эллен то и дело бросала опасливые взгляды, выглядел озадаченным, но не недовольным. По крайней мере, его рука не тянулась угрожающе к его плети, на смотанном ремне которой, явственно поступали пятна крови, несомненно, появившиеся там благодаря ее униженной предшественнице. На лице первого цехариста, командовавшего остальными музыкантами, тоже застыло озадаченное выражение, тем не менее он продолжал извлекать из своего инструмента, лежащего на его коленях, мелодичные звуки, славившие жизнь и природу, намекавшие на мужчин и женщин, на господ и рабынь. Музыка как бы следовала за Эллен, спокойно, неотступно, подчеркивая ее напускную таинственность. Внезапно Эллен, без разрешения, повернулась и, изящно, почти по-королевски вскинув голову, покинула круг через щель в шелковых занавесках. За ее спиной повисла напряженная тишина.

Другие танцовщицы, ждавшие внутри, уставились на нее круглыми от испуга глазами.

— Я не поняла, — растерянно пробормотала Фейке. — Это что было?

— Это была рабыня, — ответила Эллен.

В этот момент, внезапно, снаружи раздались одобрительные крики и звуки ударов ладоней по плечу — гореанского аналога земных аплодисментов.

— Ита, — выкрикнул внутренний надсмотрщик, — на песок!

Девушка поспешно вскочила на ноги и выскользнула в щель между шелковыми занавесками.

— Ну и что Ты сейчас делала? — поинтересовался мужчина, пристально глядя на Эллен.

— Танцевала, — ответила та.

— Так не танцуют, — заметил он.

— Танцевать можно больше чем одним способом, Господин, — заметила Эллен, и, опустившись на колени перед столиком с косметикой, подумала про себя, — «Итак, я пока не избита, но что же мне делать дальше? От удара плети меня по-прежнему отделяет не больше чем толщина нити рабского шелка».

Избитая ранее рабыня по имени Дара, та что шла номером пятьдесят один, выйдя в круг во второй раз, очевидно, танцевала лучше. Ей, кстати, не разрешили сменить ее танцевальный костюм, разорванный на спине ударом плети. На этот раз своим танцем девушка жалобно и смиренно поясняла зрителям, что теперь она не только уважала их, но и была отчаянно заинтересована в том, чтобы отдать себя их удовольствию, как если бы была собственной рабыней каждого из них. Никто не смог бы теперь рассмотреть в ней высокомерие или надменность и обвинить ее в этом. Исчезли даже малейшие следы того, что позволило бы сделать предположение, что она могла бы быть слишком хороша для того, чтобы танцевать перед такими как они. Теперь с первого взгляда было ясно, что перед мужчинами находилась всего лишь униженная, наказанная невольница, которая извлекла хороший урок из своей ошибки. Теперь девушка танцевала так, как может танцевать только благодарная рабыня, которой внезапно предоставили необыкновенную привилегию, за что она и была столь глубоко благодарна, разрешив выступить перед теми, кто был тысячекратно, нет, неизмеримо выше ее. Она даже внесла в свой танец новый элемент, поворачиваясь спиной к зрителям и демонстрируя им полосы на своей спине, оставленные там плетью, ясно и недвусмысленно подчеркивавшие ее положение и статус. В целом Эллен была даже рада, что пятьдесят первая, то есть та, кого называли Дарой, в этот раз не оплошала, и не была снова подвергнута типичному на Горе наказанию, которое ждет рабыню за малейший недочет, ошибку или слабость. А с другой стороны, на площадке сейчас танцевала уже не та рабыня, что была не в состоянии понравиться владельцам, а та, которой слишком очевидно были довольны. По крайней мере, на это указывали громкие хлопки ладоней по левым плечам и поощрительные крики мужчин. Эллен тут же предположила, что Дара сейчас вернется в гримерку светясь нахальным тщеславия от своего триумфа. Однако когда Дара появилась в выгороженном помещении, на ее бледном от потрясения лице застыло выражение благодарности за то, что на сей раз все прошло так, как оно прошло.

— Номер сто семнадцать, Эллен, — объявил внутренний надсмотрщик.

— Еще мгновение, Господин! — взмолилась Эллен. — Пусть они подождут еще чуть-чуть! Это важно!

Повинуясь импульсу Эллен повернулась к Даре и довольно резко окликнула ее:

— Эй, рабыня!

Дара, широко распахнутыми от страха глазами, уставилась на нее. Это уже не была нахальная рабыня, отобравшая у землянки браслет.

— Госпожа? — быстро и не задумываясь отозвалась Дара.

— Когда Ты выйдешь танцевать снова в следующий раз, — сказала Эллен, — покажи им браслет, который Ты носишь на левом запястье. Привлеки к нему внимание! Постарайся сделать так, чтобы его все заметили!

Дара, испуганно вздрогнув, потянулись, чтобы стянуть браслет со своего запястья.

— Нет, — остановила девушку Эллен. — Оставь его себе, пусть во время следующего танца он будет на тебе. И позаботься о том, чтобы на него обратили внимание!

Кейджера бросила напуганный взгляд на внутреннего надсмотрщика.

— Сделай, как она говорит, — ответил тот на немой вопрос рабыни, хотя, было заметно, что он и сам был озадачен ничуть не меньше Дары.

Эллен, тем временем, торопливо избавлялась от браслетов, надетых на ее собственные руки и запястья.

Дара, на лице которой смешалось страдание пополам со смущением и облегчением, обессилено упала на колени на песок, покрывавший гримерную выгородку. Эллен же наклонилась над ней и, быстро целовал, сказала:

— Спасибо.

Дара подняла голову и изумленно уставилась на нее. Похоже, девушка окончательно запуталась в вопросе своего положения среди рабынь в этой палатке. По-видимому, перед добавлением Эллен к списку танцовщиц, именно Дара числилась там последней и, следовательно, это позволяло предположить, что она является лучшей, поскольку чаще всего лучших приберегают напоследок. Быть может, именно из-за этого, по крайней мере частично, выйдя в круг первый раз, она танцевала столь небрежно. Просто ее до глубины души возмутило это неожиданное оттеснение с привилегированной для танцовщицы позиции. Но вот теперь, после того как ее выпороли за первое выступление, и по возвращению в гримерку после второго, Эллен, простая варварка, сместившая ее с выгодного положения, заговорила с ней так свободно и резко, причем явно с разрешения внутреннего надсмотрщика.

— На выход, живо! — прикрикнул мужчина на Эллен, и в его голосе прорезались нотки раздражения.

— Да, Господин! — отозвалась Эллен и сквозь щель в шелковых занавесках выскочила на песок.

В свой первый выход Эллен лишь на мгновение показала себя мужчинам и тут же скрылась под вуалью, в конечном итоге, после начального, ясного и безошибочного признания своей презренной неволи перед ними, дабы они не имели поводов для сомнений относительно того, чем она являлась и кем себя признавала, девушка прошлась по кругу смотря на всех свысока с холодной, заносчивой, королевской гордостью, вышагивая нагло и заносчивой, как и положено самодовольной, тщеславной свободной женщине, несомненно представительнице высшей касты, надежно прикрытой ее статусом и положением в обществе, полностью уверенной в своей важности и безопасности. А в конце, уходя в гримерку, она еще и горделиво вскинула скрытую под вуалью голову. Та Эллен, что появилась перед зрителями на сей раз разительно отличалась от прежней. Наглая уверенность сменилась откровенным испугом. Ее руки, словно в нерешительности, тянули вуаль то в одну, то в другую сторону, тем самым, то позволяя мужчинам заметить мелькнувшие из-под ткани черты лица, то снова быстро скрывая их. Могло показаться, что двое или трое невидимых мужчин, пытались сорвать с нее покрывала, а девушка, боролась с ними, пытаясь вернуть ткань на место. Наконец, Эллен, кружась на песке в такт музыке, размотала вуаль и скинула ее на плечи и, запрокинув голову, изобразила муку, страдания и протест, однако теперь ее лицо уже было выставлено перед мужчинами. Выглядело это так, как если бы гореанская свободная женщина, представительница высшей касты, оказалась подвергнута наихудшей их возможных для нее судеб. Ее лицо было публично обнажено! Она предстала перед мужчинами с открытым лицом! Ее лицо было голым, со всей его красотой и открытостью, изящной и тонкой выразительностью, со всем, что оно могло бы сказать о ее внутренней жизни, эмоциях и чувствах, интересах и страхах, надеждах и удовольствиях, проблемах и планах было публично выставлено напоказ. Все это было обнажено, раздето, совершенно голо, совсем как у рабыни. Весьма интересен гореанский взгляд на то, что женщины Земли, по крайней мере в большинстве своем, не скрывают себя под вуалью, а ходят, и даже публично, с открытыми лицами. Этот факт кажется просто непостижимым для среднего гореанина. На Горе, в противоположность Земле, как Вы, несомненно, к настоящему моменту уже поняли, подобное поведение, то есть неношение вуали, практикуется, а точнее фактически налагается, причем во многих городах на законодательном уровне, на рабынь. Такой запрет на вуаль обусловлен тем, что она рассматривается как один из предметов одежды свободных женщин. В действительности, кое-где появление рабыни в одежде свободной женщины может быть классифицировано преступлением, караемым смертной казнью. Отказ же большинства женщин Земли, скрывать свои лица расценивается как акт бесстыдства. Это является одной из нескольких причин, наряду с незнанием гореанского языка, заставляющих гореан считать землянок варварками и прирожденными рабынями, а Землю — планетой рабынь. Разве то, что они ходят столь нагло выставляя себя на всеобщее обозрение не свидетельствует об их намерении предложить себя для оценки работорговцев? Разве это не способ искать ошейник и просить о нем? Надо ли говорить, как гореанские работорговцы, промышляющие на Земле благодарны за этот обычай, столь облегчающий им поиск и оценку живого товара вдали от Гора. Теперь, лишившись прикрытия лица, Эллен принялась изображать, словно она изо всех сил пытается бороться со своими явными, но невидимыми противниками, цепляясь за вуаль и удерживая ее плотно прижатой к плечам и телу. Кто именно мог срывать ткань с ее тела? Могли ли это быть некие незримые противники, сильные, но не до конца уверенные в своих действиях, или это ее собственные потребности, решившие, несмотря на ее осознанное желание поступить с ней по-своему, жестоко и безжалостно низвергнуть свою хозяйку к отрицаемой, но лелеемой сущности ее существа? А может это были чьи-то невидимые руки, принадлежавшие одному из тех, кто собрался внутри огороженного шелковым занавесом круга, и теперь решил убедиться, что она стала женщиной? По чуть-чуть, извиваясь, вращаясь, изгибаясь под музыку, изображая отчаянную борьбу и сопротивление, порой побеждая, но чаще уступая, Эллен в конце концов потерпела поражение, и вуаль плавно стекла на песок позади нее. Теперь девушка предстала перед мужчинами прикрытой лишь танцевальным шелком рабыней, с колокольчиками на ноге, в развевающейся юбке, открытой на левом боку, с высоко приподнятой хальтером грудью и бусами на шее. На мгновение замерев, Эллен заметалась по кругу, бросаясь из стороны в сторону, иногда вплотную приближаясь к мужчинам, так что они могли дотянуться и дотягивались до нее, но она сразу отскакивала к центру, словно в страхе. Девушка выглядела испуганной, обезумевшей от ужаса, казалось, она вот-вот повернется и попытается убежать, но каждый раз как будто что-то преграждало ей путь. На это ясно указывали все ее жесты и гримасы, кроме того, она ненавязчиво и тонко старалась привлечь внимание к тому факту, что ее кисти рук и запястья обнажены. И пусть большинство мужчин, вероятно, даже не замечало этого, но они, скорее всего, отметили это на неком подсознательном уровне, и непременно вспомнят об этом позже.

Вдруг Эллен замерла примерно в центре круга и обвела взглядом толпу. Одновременно смолкла и музыка. Девушка сделала шажок назад, затем еще один. Цехарист подчеркнул эти шаги ударами по струнам. Губы Эллен задрожали, и она выставила перед собой руку, как будто пытаясь остановить кого-то, приближавшегося к ней спереди. Затем она, повернула голову влево, словно заметив, что кто-то приближается к ней и оттуда. Эллен, казалось, сковал ужас, либо она окончательно обессилела и была не в состоянии убегать. А через мгновение она резко опустила левое плечо и испуганно уставилась на свое левое запястье, всем своим видом демонстрируя, что оно оказалось в чьем-то захвате. Девушка подняла взгляд, в котором читалась тревога и страхом, на своего невидимого похитителя. Вдруг, стремительным движением, сопровождаемым взрывом музыки, Эллен, казалось, была повернута на месте, и остановлена спиной к своим невидимым противникам. Она еще делала отчаянные попытки сопротивления, но ее руки уже были скрещены, а запястья чуть приподняты за спиной. И как бы пленница не крутила ими, как бы ни пыталась изо всех сил освободить их, они так и остались там. Эллен оглянулась и бросила ошеломленный взгляд назад, поверх плеча, на якобы стоявшего там сильного и безжалостного похитителя. И в конце она сыграла, как ее спотыкающуюся, закованную в наручники, проволоки к просвету в занавесе, за которым скрывалась гримерка, и впихнули туда.

Снаружи повисла гнетущая тишина, словно та грубая и жестокая толпа, что собралась там, была озадачена увиденным, но мгновением спустя кто-то хлопнул ладонью по плечу. Его порыв тут же подхватили, и вот уже загрохотал мерный, все усиливающийся поток аплодисментов. Мужчины кричали от восторга, а Эллен, с трудом переводившая дыхание, дрожала, как лист на ветру от пережитого страха, поскольку она, как никто другой, знала, что такое желание переполненных похотью рабовладельцев, как и о том, что такие как она, порабощенные женщины, были социально предназначенными для удовлетворения их самых глубинных потребностей объектами. На Горе этим мужчинам не было нужды беситься от расстройства и неудовлетворенности, на этой планете у них не было причин для голода. Здешняя цивилизация, в своей предусмотрительности, понимании, мудрости и благосклонности обеспечила их такими как она, для обслуживания и удовлетворения их потребностей и доставления им удовольствия. Здесь хватало таких женщин как она, существовавших для мужчин. Их захватывали и просто крали, покупали и продавали, обменивали и дарили, чтобы они служили для удовольствия мужчин.

Они не были свободными женщинами, они были чем-то абсолютно другим, совершенно иным, они были рабынями.

Рабыня это собственность, обычно покупаемая, и разумеется предназначенная для исполнения требований и даже капризов мужчин.

Сам смысл существования рабыни, как формы имущества или собственности, предмета или вещи, этой формы соблазнительного, живого товара, заключается в служении мужчинам и их удовлетворении.

— Я не понимаю, Госпожа, — пролепетала Дара, обращаясь к возвратившейся Эллен. — Это был ваш танец?

— Понятия не имею, — пожала плечами та. — И не надо называть меня «Госпожой».

— Да, Госпожа, — прошептала Дара.

Эллен заметила, что внутренний надсмотрщик пристально разглядывает ее. Мужчина казался озадаченным, если не сказать изумленным. Рабыня быстро опустила голову, памятуя о том, что таким как она следует быть особенно осторожными в том, что касается встречи с глазами свободного мужчины.

Тем временем Ита, в очередной раз выскользнувшая в щель в занавесе, начала свой новый танец, поощряя толпу на довольные крики и аплодисменты, подтверждавшие ее право как рабыни, выступать перед господами и даже в столь привилегированном месте как круг Ба-та.

— Честно говоря, я не понимаю того, что Ты делаешь, — сказала Фейке, покачав головой.

— Я всего лишь следую вашей рекомендации быть рабыней, Госпожа, — ответила Эллен.

— Ты и есть рабыня, — улыбнулась танцовщица.

— Да, Госпожа, — согласилась Эллен, вернув ей улыбку.

— Тогда, просто продолжай оставаться рабыней, — посоветовала Фэйке.

— Непременно, Госпожа, — кивнула Эллен.

Пока другие девушки танцевали, Эллен, без сил стоявшая на коленях на коврике в ожидании своей очереди, размышляла о том, насколько далеко, невообразимо далеко оказалась она от столь многих привычных ей прежде понятий. Какой передаваемо далекой казалась теперь ее жизнь на Земле. Она вспоминалась тусклым, пустым, полузабытым, неосязаемым, серым, унылым кинофильмом. Она уже казалась ей чем-то почти нереальным! Да и имело ли это место в реальности? Происходило ли это с ней на самом деле? Жила ли она там когда-то, в том странном месте? Было ли это в действительности? Эллен прислушалась к музыке и крикам мужчин, доносившимся с снаружи.

«Было ли в том мире, хоть что-нибудь, — спрашивала она себя, — что могло бы сравниться хотя бы с легким лоскутом шелка, что я чувствую на своих бедрах, или с колокольчиками, повязанными на моей левой лодыжке?»

Дара ввалилась в щель между шелковыми занавесками. Вслед ей неслись бурные аплодисменты. О да, у нее все получилось, и она с благодарностью рухнула на колени. На какое-то время она могла забыть об опасности встретиться с тугой кожей. Надо признать, что Дара была настоящей красавицей. Она значилась под номером пятьдесят один, число невысокое математически, но весьма значимое с точки зрения рынка, учитывая общее количество выставленных на продажу женщин. Эллен рискнула предположить, что Дара совсем не случайно изначально была заявлена как последняя танцовщица. Несомненно, покупатели назначили бы за красотку Дару, выставленную на сцену аукциона самую высокую цену, оценив не только ее навыки как танцовщицы, но и ее очевидный потенциал как обычной рабыни для удовольствий.

На этот раз Эллен не планировала медлить со своим возвращением на арену.

— Браслет, быстрее! — по-хозяйски скомандовала она Даре, и та, совершенно пораженная ее напором, немедленно отреагировала именно так, как и должна реагировать рабыня, сдернув браслет со своей руки, склонив голову и протянув его Эллен.

— Спасибо, — бросила девушка и, схватив украшение, быстро нацепила его на левое запястье, и, мимоходом чмокнув Дару в щеку, выбежала из гримерки.

Эллен было известно, что ей выпало быть последней танцовщицей этого вечера, по крайней мере, в круге Ба-та. Чуть-чуть не дойдя до центра круга, она сделала вид, что споткнулась. Это было похоже на то, как она сделала это вначале, но на сей раз, это было сделано преднамеренно. Эллен хотела, чтобы ее движения выглядели неуверенными, испуганными. Она, повинуясь музыке, сделала оборот вокруг своей оси, а затем подняла левое запястье и с тревогой уставилась на него. По толпе пронесся вздох и возбужденный ропот. На этот раз, в отличие от ее предыдущего выхода, на левом запястье девушки красовалось металлическое кольцо. Разумеется, то, как она со страхом и волнение смотрела на него, должно было предложить, что это был браслет рабыни. Учитывая финальный акт ее второго появления на арене, это могло означать, что она, пленница, оказалась во временном порабощении. И конечно, движения Эллен имитировали движения новообращенной рабыни, робкой, пугливой, пока только пытающейся осознать, что для нее будет означать быть собственностью. Казалось, что только в этот момент она впервые за все свои выходы заметила, что на ее левой лодыжке повязаны и звенят колокольчики. Она вскрикнула в страдании и отчаянии, и, казалось, едва могла двигаться. Понятно, что теперь, раз уж на ней были рабские колокольчики, она должна быть порабощена. Естественно, что рассматривая колокольчики, Эллен в запахе красной шелковой юбки продемонстрировала свою ногу, левую, как раз ту, что предназначена для клейма. И красота ее ноги не осталась незамеченной мужчинами, привыкшими владеть женщинами.

— Ай-и, ай-и! — послышались со всех сторон мужские крики.

Девушка же, не обращая внимания на их крики, обрамила пальцами левой и правой рук крошечную отметину, красовавшуюся на ее левом бедре. Этот жест был встречен восторженным ревом всех присутствовавших мужчин. Разумеется, она была заклеймена, и следовательно, теперь не могла быть никем кроме как рабыней! Эллен словно и не слышала их, казалось, она была наедине с собой, быть может, в доме своего господина, или в пределах стен, окружавших внутренний дворик или сад удовольствий. Затем ее руки потянулись вверх, как будто для того, чтобы ощупать притаившееся там кольцо неволи. И снова мужчины с восхищением приветствовали это ее действие.

— Узнай себя рабыня, познакомься с мелкой шлюхой! — выкрикнул кто-то из мужчин, и Эллен вместе с музыкой, закрутила головой, как будто в недоумении. Казалось, она не могла поверить в то, что с ней произошло, в то, что с ней сделали!

— Эй, рабыня! — крикнул ей другой мужчина. — Давай, целуй плеть!

И тогда Эллен, двигаясь вместе с музыкой, сыграла, что наконец заметила, лежавший на песке слева от нее лоскут шелка, ту самую вуаль, от которой она ранее избавилась. По-видимому, ее оставили там специально. Девушка, ступая в такт музыке, приблизилась к этому предмету. Она выглядела испуганной. Подойдя вплотную, Эллен наклонилась и потянулась к вуали рукой.

— Только попробуй! — тут же раздался мужской окрик.

И тогда она в страхе отдернула руку и, распрямившись, повернулась, не забывая при этом, следовать за музыкой. У девушки больше не было права касаться вуали. Пусть, случись ей быть рабыней женщины, ей часто пришлось бы обращаться с ее одеждой, помогая своей хозяйке в ее покоях, но крайне редко, если когда-либо вообще, ей будет разрешено носить одежду свободной женщины. Как я уже упоминала, для рабыни попытка надеть такие предметы одежды может быть расценена преступлением, караемым смертной казнью.

Когда Эллен резко убрала руку, не посмев прикоснуться до оставленной на песке вуали, по рядам мужчин прокатились аплодисменты. Похоже, зрители уже по-настоящему увлеклись той драмой, что разыгрывала перед ними хорошенькая рабыня. Теперь, если не различными способами прежде, танцовщица дала понять, что роль, играемая ею, подразумевала женщину осознавшую себя кейджерой и ничем больше. Эллен подняла взгляд и, казалось, неожиданно для себя увидела, кого-то приближающегося к ней. Она в страхе отскочила назад и, наполовину согнувшись, попыталась прикрыться руками, как если бы она была полностью раздета, и отвернула лицо в сторону. Однако затем, словно получив строгий приказ, девушка повернулась к невидимому собеседнику лицом и выпрямилась, но выставила перед собой руки, как будто в попытке от него отгородиться. Затем, видимо, услышав команду, она убрала руки и, издав стон страдания, опустилась на колени, глядя снизу вверх в чье-то лицо. После этого, Эллен подняла руки, как бы взяв переданный ей предмет, который она, склонив голову, поцеловала, а затем, подняв предмет, вернула его невидимому владельцу. Можно было не сомневаться, что среди присутствовавших здесь мужчины нашлось бы немного тех, если таковые вообще нашлись бы, которые в данный момент не представили бы, что это именно в их руки была возвращена плеть.

Тем самым суверенитет мужчины, его право командовать ею, было признано рабыней. Вот только девушка все еще стояла на коленях плотно сжав их. Но уже в следующий момент музыка взорвалась резким переливом, и рабыня, по-видимому, попытавшаяся протестовать, а затем и умолять своего владельца, глядя на него снизу вверх сначала с недоверием, а потом со страданием, жалобно замотала головой. Разумеется, ее протесты и мольбы были ничем перед его властью, и она опустила голову, спрятав лицо в ладонях, словно горестно рыдая. В конце концов, ее колени, медленно и нерешительно, раздвигая песок, разошлись в стороны. Мужчины, увидев это, разразилась приветственными криками. Когда Эллен убрала руки от лица, его выражение резко контрастировало с прежним, вместо слезливого протеста на нем застыли удивление и страх. Похоже, что ее героиня впервые осмыслила собственную сексуальность. И тогда девушка поднялась на ноги, совсем так же, как это сделала бы возбужденная рабыня. Она снова протянула свои руки к господину, но на этот раз с жалобной мольбой, в немой просьбе двигая бедрами и лоном, глядя на него дикими, пораженными глазами, заклиная его своей красотой, прося о внимании, взывая, по-видимому, к своему собственному изумлению, о прикосновении свободного мужчины, хотя бы мимолетном, к ее порабощенным прелестям. Однако кажется, к ее разочарованию и испугу он остался непреклонен. И тогда, с еще большим отчаянием, рабыня попыталась пробудить в нем интерес, воспламенить его страсть, демонстрируя жалобную, теперь окончательно разбуженную, просящую, полную потребностей рабыню. В целом, вне зависимости от того, что могло быть причиной холодности ее воображаемого владельца, отсутствие желания или суровость, можно было не сомневаться, что со своей аудиторией рабыня была более чем успешна. Вдруг, обводя взглядом толпу, к своему настоящему ужасу, Эллен, на мгновение сбившись с ритма, заметила Мира, скрестив руки на груди, стоявшего у самой шелковой стены круга, позади остальных зрителей. Как долго он здесь находился? Видел ли он ее первые два выхода? Возможно, он все это время был здесь, незамеченный ею. Впрочем, вне зависимости от того, что он успел увидеть, ясно что теперь он здесь. Эллен непроизвольно вскрикнула от отчаянья при мысли о том, что он, Мир, будет видеть ее такой, танцующей как рабыня. Как должно быть он удивлен! Насколько же оправданным теперь будет все его презрение к ней! Как ей надеяться на то, что у нее когда-нибудь получится завоевать его уважение теперь, когда он увидел ее в такой момент! Теперь это будет все, чем она сможет быть для него! Никогда он не сможет смотреть на нее как-либо иначе, чем на ту кем она теперь была, как на что-то никчемное, как на самую презренную и униженную из рабынь! Но внезапно ее жаркой волной охватила неконтролируемая ярость. «Это Ты сделал это со мной, — подумала Эллен. — Это Ты сделал меня такой! О да, я всегда была рабыней, и в этом не может быть сомнений, но это Ты был тем, кто принудил меня показать это! Это именно Ты вынудил меня признать себя этим, заставил меня показать себя той, кем я являюсь в действительности! Но неужели, женщина не наделена правом на приватность! Конечно же, она имеет право скрывать такую правду о себе!» Впрочем, на Горе для рабской девки таких прав не предусмотрено. Она должна быть собой, открыто, публично. Для нее это должно быть так же привычно и естественно как дышать, это должно быть таким же рефлексом как биение сердца, так же неотъемлемо и непреклонно, как шрам от раскаленного железа на ее бедре и металл ошейника на ее горле! «Зачем Ты пришел сюда смотреть на меня, — думала Эллен, танцуя. — Но я не бьюсь! Ну что, хитроумный господин, такой ли удачной вышла твоя шутка? Конечно, я не могу прочитать выражение твоего лица. Там слишком темно, к тому же Ты хорошо умеешь скрывать свои чувства. Но я думаю, что на самом деле Ты хочешь меня, что бы Ты там не утверждал. Как долго Ты пробыл там? Ну тогда полюбуйся на свою Эллен! Презирай меня, если тебе так угодно. Меня это не волнует! Смотри на то, как она танцует как рабыня, каковой она и является! Ты жаждал уничтожить ее, унизить и погубить, но Ты преуспел только в том, что предоставил ей возможность следовать самым дорогим, самым драгоценным и самым великим путем, который есть у женщины! Я полюбила быть той, кто я есть! Я рада быть этим! Я хочу быть этим, беспомощной, переданной до конца, предназначенной любить и служить. Это Ты вынес мне такой приговор, и в нем я нашла величайшую свободу и счастье, которые только может познать женщина! О, я знаю свою уязвимость, и я боюсь уз рабыни, но мне не нужна иная судьба кроме этой! И да, я боюсь плети, но я не хочу быть ничем иным бы кроме как ее подопечной! Ну так смотри, как я танцую, Господин! Смотри, как танцует та, кого Ты когда-то унизил до неволи, теперь только рабыня, теперь всего лишь одна из рабынь перед свободными мужчинами!» И в этот момент Эллен, в своем танце, пришла к пониманию своей власти над мужчинами. Она видела их интерес, их лихорадочную дрожь, их сверкающие глаза, их сжатые кулаки, слышали их аплодисменты и восторженные крики. «В ваших руках, Господа, — думала девушка, — право сильного, и власть, и оружие, но у меня, простой рабыни и у моих непритязательных сестер тоже есть власть, власть нашей желанности, власть нашей красоты! И наша власть вовсе не так незначительна, как может показаться, уверяю вас!»

«Но, интересно, кто из нас сильнее?» — только успела спросить она сама себя, как внезапно, к своему удивлению получила ответ на свой вопрос, увидев у самой шелковой стены Селия Аркония, стоявшего всего в нескольких шагах слева от Мира!

Он, пусть и отнюдь не богач, фактически простой работяга, не больше чем обычный тарнстер, был гореанским мужчиной, настоящим господином. Эллен отлично знала, что он принадлежал к тому виду мужчин, которые могут легко и не задумываясь, поставить ее и держать на том месте, какого она заслуживает. «Его не может здесь быть, — повторяла Эллен про себя, извиваясь перед мужчинами. — Он должен быть в Аре! Я ничего не понимаю!».

И тогда ее глаза наполнились слезами.

«Я танцую как рабыня! — подумала она. — Я не могу позволить ему видеть меня такой! Только не в таком виде!».

Эллен на мгновение замерла, от испуга прекратив танцевать и пытаясь не смотреть в сторону Селия Аркония. Больше всего она в тот момент боялась, что их глаза встретятся.

Цехарист, озадаченный возникшей пазухой, выжидающе посмотрел на танцовщицу. А вот внешний надсмотрщик не стал ждать и, зарычав, щелкнул плетью. Испуганная девушка, послушная этому предупреждению, незамедлительно, снова превратилась в танцующую рабыню.

«А впрочем, почему нет? — спросила она сама себя. — Рабыням ведь в любом случае не позволено скрывать себя от своих владельцев. Я должна быть той, кто я есть. Гореанские рабовладельцы это вам не мужчины с Земли! Они не требуют от женщин лицемерия. Перед ними мы должны быть теми, кем действительно являемся. Они не желают иметь нас в каком-либо ином виде. Мы должны быть перед нашими господами голыми, причем голыми не только в смысле тела, поскольку даже свободную женщину можно раздеть, но обнаженными во всех смыслах».

«Но, что делаешь здесь Ты, Селий Арконий, — задалась вопросом Эллен. — Может, Ты отправился на поиски Порта Каньо, Фела Дорона и Терсия Майора? О нет, берегись Терсия Майора!»

«Или, — вдруг пришла ей в голову дикая мысль, — Ты приехал сюда за рабыней? Но я полагаю, что Ты добрался досюда не ради меня, все же мой лот сто семнадцатый, и у тебя вряд ли найдется достаточно средств на мое приобретение! Конечно, Ты из тех мужчин, перед которыми женщина сама жаждет упасть на живот и у чьих ног она готова пресмыкаться! Ты таков, что даже свободная женщина может начать умолять позволить ей, ползти к тебе голой, неся в зубах твои сандалии. Что уж тогда говорить о непритязательной рабыне! Или Ты приехал за девушкой, но не за такой как я? В конце концов, откуда тебе знать, что я нахожусь здесь! Тогда Ты прибыл сюда не ради меня! Ну и как? Удивлен повстречать меня здесь, увидеть меня в таком виде, в колокольчиках и шелке? Здесь будут большие торги. Несомненно, до тебя дошли слухи об этом. Множество мужчин собрались в этом месте, пройдя сотни пасангов ради того, чтобы закупиться здесь. Многие из женщин уйдут задешево. Ну зачем тебе понадобилось приехать сюда и сделать меня несчастной, напомнив мне о силе своей властности и могущества! Ведь я, скорее всего, попаду к более богатому рабовладельцу! Не думаю, что тебе будет по карману приобрести девушку с номером лота меньше семисот или восьмисот. И все же здесь найдется немало симпатичного товара, даже по той цене!»

По щекам Эллен катились слезы. И тогда, охваченная неожиданной яркостью, она начала высокомерно демонстрировать свою красоту обращая свой танец персонально Миру. Мужчины даже вывернули головы, чтобы посмотреть на него, но тот сохранял на лице безразличное выражение. Эллен заметила в толпе того самого писца, который опрашивал ее раньше, в выставочной клетке, и, странным образом, на мгновение почувствовала испуг. Рядом с ним стоял стражник. Затем, вскинув голову и тряхнув волосами, она принялась танцевать для Селия Аркония.

«Я покажу тебе, кого Ты потерял, — подумала девушка. — Я покажу тебе гордому и красивому господину то, чего тебе больше не иметь!» Потом Эллен, танцуя на песке, снова переместились от тарнстера к Миру, не отрывая от него взгляда. Осознав свою власть, она двигалась перед этими двумя мужчинами, то перед одним, то перед другим, танцуя для них пробуждающуюся красоту наглой рабыни. Ведь она знала, что ни у одного из них не было никаких прав на нее, по крайней мере, до ее продажи.

«Страдайте, — думала Эллен, — Господа!»

Миру не составило труда проследить, кому адресован ее танец, и он пристально посмотрел на Селия Аркония, впрочем тот тоже легко вычислил объект провокационных, надменных взглядов рабыни, когда она танцевала для Мира.

— Танцуй для всех, рабская девка или почувствуешь плеть! — прорычал внешний надсмотрщик.

И Эллен, небезосновательно испугавшись, вернулась к выдуманному ей персонажу, и принялась танцевать обращаясь к нему и одновременно ко всем обладателям острак, наполнявших огороженное шелковыми стенами пространство, жалобно привлекая их внимание к своим потребности. Уже несколькими мгновениями спустя мужчины снова приветствовали ее аплодисментами и одобрительными криками.

Эллен, извиваясь в танце, обходила по внутреннему периметру усыпанный песком танцевальный круг, то приближаясь к зрителям так, что почти оказывалась в пределах досягаемости их рук, то прядая назад. Сияние мужских глаз. Перезвон рабских колокольчиков. Блеск браслета на ее запястье. Переливы музыки, обволакивающей танцовщицу. Но внутри Эллен дрожала от страха. А что если мужчинам не понравится? Что, если внешний надсмотрщик останется недоволен?

«Воспользуйся своей красотой, — твердила про себя Эллен. — Ты очень красива. Ты знаешь, что это так. Так используй свое преимущество. Пользуйся им! Выставляй его, чтобы компенсировать пробел в обучение, нехватку умений в рабском танце. И не пялься на Господ Мира и Селия! Ты рабская девушка, и значит, тебя могут немедленно выпороть. Ты должна выступать, даже, несмотря на то, что они находятся здесь. Но мужчины не выглядят недовольными. Так повинуйся музыке! Позволь ей вести тебя! Ресурсы рабыни ограничены. Что есть у нас, что мы могли бы предложить, чем торговать, за что просить, кроме наших красоты и желанности, наших ума и страсти, нашего желания служить и любить глубоко и беспомощно, не прося ничего и отдавая все? Я чувствую музыку, и она что-то делает со мной. Это все равно что мысль о том, что Ты — рабыня. Это похоже на ощущение того, что принадлежишь. Это как будто стоишь голой на коленях перед мужчиной, полностью в его власти. Это похоже на веревки и цепи, это словно увидеть плеть. Ты играешь роль, Эллен, всего лишь роль возбужденной рабыни, танцующей свои потребности перед сильными мужчинами, перед которыми она — ничто, животное и рабыня. Не забывай, что Ты только играешь роль. Это только роль, не так ли? Пожалуйста, мое тело, не показывай свои потребности! Нет! Я боюсь, мне кажется, что я возбуждаюсь! Я не должна позволить себе показать это, только не перед Господами Миром и Селием. Это всего лишь роль, которую я играю. Я должна дистанцироваться от этой роли. Я выступаю! Я должна всего лишь выступить! Пожалуйста, тело, будь ко мне милосердным!»

Однако Эллен уже чувствовала, как краснеет ее тело, как перехватывает дыхание, и как ее руки сами тянутся к мужчинам. А затем, в глубине ее живота, неудержимо, как и множество раз прежде, начал разгораться рабский огонь. Слезы вновь хлынули из ее глаз. Она и роль, независимо от ее желания, соединились!

Со всех сторон послышались мужские крики.

Эллен пришло в голову, что можно не сомневаться в том, что теперь количество предложений за нее будет куда больше чем двадцать одно.

На мгновение она поймала на себе взгляд Мира и прочитала в нем нескрываемое презрение. Насколько же беспомощна она была в муках своих рабских потребностей. Так пусть она воет от сжигающего ее жара, как самка слина во время течки. Но разве мужчины возражают против этого? Лицо Селия Аркония оставалось безразличным. Несомненно, он видел много рабынь, танцевавших свои отчаянные потребности, и, несомненно, многие из них были гораздо красивее ее. А она была всего лишь земной девкой, побегом, сорванным с рабского поля, варваркой. Так мог ли он испытывать какие-либо иные чувства, кроме презрения? И тогда, опустошенная, несчастная, сексуально возбужденная, заливающаяся слезами, Эллен, сопровождаемая резко ускорившейся мелодией, завершила свой танец, завалившись левым боком на песок и подтянув к груди колени, приподнялась на левом локте и жалобно протянула правую руку к толпе. В качестве финального аккорды Эллен склонила голову, окончательно сдаваясь, признавая, что отныне это было дело ее владельцев, соизволить ли призывать ее, снедаемую потребностями рабыню, к их ногам. Торопливо, раскрасневшаяся, мокрая от слез и пота рабыня вскочила на ноги и, под крики и аплодисменты зрителей, ретировалась в гримерку.

— На выход, все вы! — скомандовал внутренний надзиратель, и танцовщицы снова появились, на этот раз, все вместе, на арене танцевального круга, чтобы получить восторженные аплодисменты толпы.

Внешний надсмотрщик экспансивно махнул рукой музыкантам, и те, поднявшись на ноги, расстались в улыбка и кратко поклонились толпе.

— Первое положение почтения, — скомандовал внешний надсмотрщик девушки, и те немедленно приняли указанную позицию.

Эллен, опустила голову вниз и прислушалась к происходящему вокруг. Пространство наполнилось негромким топотом и гулом голосов переговаривавшихся мужчин, двигавшихся к выходам из загородки.

Эллен облегченно вздохнула, по крайней мере, ее не избили. Она предположила, что теперь она возвратит свои танцевальные шелка, украшения и колокольчиков сундуки гримерки, и вернется к амфоре Каллимаха.

Набравшись смелости, девушка немного приподняла голову, но не заметила внутри ни Мира, ни Селия Аркония. Зато она увидела нечто напугавшее ее, и заставившее тут же опустить голову. Писец, тот самый, который опрашивал ее в выставочной клетке, в сопровождении охранников, причем сразу троих, направлялся в ее сторону.

Ее нехорошие предчувствия только возросли, когда она услышала, что они остановились рядом с ней. Эллен, задрожав всем телом, вжалась лбом в песок.

— Сто семнадцать, кейджера Эллен, — прокомментировал писец.

— Да, Господин, — подтвердила Эллен.

— Уведите своих девок, за исключением этой, — потребовал писец.

— Всем вернуться в гримерную, — скомандовал внешний надсмотрщик.

Немедленно, сопровождаемые шелестом шелков, перезвоном колокольчиков и звяканьем ожерелий и браслетов, остальные рабыни вскочили на ноги и поторопились исчезнуть за шелковым занавесом.

— Господин? — осмелилась спросить Эллен.

— Раздевайся, — приказал писец. — Догола.

— Да, Господин, — пролепетала Эллен.

— Помогите ей, — велел писец своим товарищам.

Один из охранников развязал хальтер, узел которого располагался на спине, и сдернул его. Другой охранник негромко присвистнул и восхищенно прокомментировал:

— Хороша.

Эллен поспешила снять с себя бусы, стянула с руки браслет и расстегнула крючки широкой танцевальной юбки, при этом густо покраснев от смущения, даже несмотря но то, что она рабыня.

— Вон та вуаль, Господа, — указала она, тем самым попытавшись сгладить момент своей внезапной скромности, — также была на мне.

Охранник подобрал вуаль и положил ее сверху на хальтер, бусы и браслет, лежащие кучкой около девушки. Эллен подняла взгляд и, встретились со строгим глазами писца, сняла с себя юбку, аккуратно сложила ее и, опустив голову, положила на песок у своих ног.

— Колокольчики, — подсказал писец.

Эллен села на песок и, подтянув левую ногу, попыталась снять колокольчики, которые к этому моменту оставались единственным, что на ней еще было надето. Однако, несмотря на все старания, ее пальцы оказались бессильными перед узлами, слишком неподатливыми, слишком тугими. Она делала все что могла, но ничего не получалось и, в конце концов, она расплакалась.

— На живот, — скомандовал писец, и один из охранников присел подле нее и, схватив ее за лодыжку, согнул ей ногу в колене так, что пятка почти коснулась ягодицы, и быстро отвязал колокольчики.

Эллен заскулила от боли. Жалобно зазвенев, колокольчики упали среди прочего реквизита. Едва ее запястье было освобождено от захвата, девушка, само собой, оставаясь на животе, опустила ногу. Он лежала, повернув голову вправо, прижимаясь левой щекой к песку.

— Итак, малышка Эллен, — заговорил писец. — Ты неплохо станцевала.

— Спасибо, Господин, — прошептал Эллен, напуганная его тоном.

— Но вот что мне показалось странным, — продолжил писец, — так это то, что твой номер был объявлен в лагере в сочетании со столь престижным местом как танцевальный круг Ба-та. И я, хотя и не жалуюсь на память, сверился со своими бумагами, которые я в силу привычки всегда держу при себе.

Эллен, лежавшая на песке, в ногах мужчин обступивших ее, испуганно замерла.

— Так вот, согласно моим записям, — сказал писец, рослый мужчина, одетый в синее, стоявший так, что рабыня могла видеть только кромку его одежды и сандалии, — Ты ответила отрицательно на мой вопрос относительно твоего умения танцевать. Быть может, в мои бумаги закралась ошибка?

Полагаю, что мы можем заметить, даже в рамках данного повествования, несмотря на возможный риск кажущейся неуместности, и мы надеемся, что это не станет поводом для наказания, что Эллен была женщиной, по крайней мере, среднего или рационального интеллекта. Конечно, жизнь на Земле, образование, достижения, статус и так далее, предлагают это. Более того, вероятно, можно было бы вспомнить, что интеллект занимает довольно высокое место среди критериев отбора гореанских работорговцев, одним из которых, как уже отмечалось ранее, был Мир. Думаю, что не погрешу против истины, если предположу, что доставка на Гор глупых женщин является крайней редкостью. Гореанские рабовладельцы, знаете ли, предпочитают рабынь с высоким интеллектом. Любой из них сочтет за настоящее удовольствие, взять очень умную женщину, даже женщину блестящего интеллекта, разумеется, если она достаточно привлекательна, что представляла бы интерес в цепях, была бы хороша собой и могла бы хорошо извиваться на мехах, и научить ее женственности, то есть преподать ей тот урок, которым слишком часто пренебрегают в образовании свободной женщины, как на Горе, так и на Земле. Он наслаждается тем, чтобы взять в свои руки такое интересное, прекрасное, замечательное существо и, шаг за шагом, проявляя большое терпение, низвести ее до не рассуждающего, страстного, послушного движимого имущества. И конечно, чем она умнее, тем лучшей рабыней она, вероятно, станет. Лично я считаю, что это очевидно. Такая женщина с большей вероятностью сможет распознать самые малейшие, порой даже невысказанные желания своего хозяина. Соответственно, у нее будет меньше шансов на то, чтобы ошибиться, допустить оплошность, которая могла бы вызвать недовольство у господина. Кроме того, она, вероятно, будет не только горяча, предана и услужлива, но еще изобретательна и рьяна, добросовестна и креативна в ее невыносимом, категорическом рабстве, разумно отчаянна в том, чтобы ублажить своего господина. А вообще, мне кажется, что в обладании умной женщиной куда больше удовольствия, чем в обладании тупоголовой дурой. Она — настоящий приз, который заслуживает того, чтобы иметь его у своих ног. Также, средний гореанский рабовладелец хочет женщину, с которой он сможет вести беседу, серьезно говорить, ту, с кем он, в некотором смысле, сможет разделить свою жизнь. Для господина весьма обычно обсуждать со своей рабыней многочисленные вопросы, касающиеся политики, культуры, музыки, истории, философии и так далее, практически как если бы она могла бы быть равной ему, при том что не исключено, что она в этот момент может стоять перед ним на коленях, голой и с закованными в наручниках за спиной руками. Так что она вряд ли забудет, что она — женщина. Впоследствии хозяин может разместить ее в цепях удовольствий, и, по своему вкусу, снова превратить ее в умоляющую, покорную, завоеванную, судорожно дергающуюся, извивающуюся рабыню. Тупая женщина, знаете ли, для мужчин не представляет особого интереса, и даже неважно в ошейнике она или без. С другой стороны умная женщина, оказавшись в ошейнике не теряет своего интереса, в действительности наоборот, оказавшись в ошейнике, она становится еще привлекательнее.

— Нет, Господин, — поспешила заверить его Эллен. — В ваших бумагах все верно. Я действительно отрицала, что умею танцевать.

Эллен предположила, что в его вопросе была ловушка, но, даже если бы это было не так, даже если бы вопрос писца был прямым, честным и мотивированным простым интересом, она решила, что для нее самым разумным ответом будет правда. Будучи рабыней, она боялась наказания за увиливание, наименьшим из которых могла бы быть суровая порка.

— Тогда, — сделал вывод писец, — все выглядит так, что Ты — лживая рабыня.

— Нет, Господин, — всхлипнула девушка. — Я ответила настолько честно, насколько смогла. Я — рабыня. Я не посмела бы лгать свободному мужчине!

— Однако Ты заявила, что еще не умеешь танцевать, — напомнил писец, — а я своими собственными глазами и, не могу не признать, к своему немалому удовольствию, видел, что Ты танцевала.

— Но я не умею танцевать! — воскликнула Эллен, и мужчины стоящие над ней ворвались смехом.

Хохотали и писец, и охранники, и оба надсмотрщика, к этому моменту вернувшиеся из гримерки.

— Это правда, — попыталась объяснить Эллен. — Я же не танцевала, я просто двигалась в такт с музыкой. И я видела, что делали танцовщицы в кругах. Я просто попыталась подражать им! Я старалась сделать все, что могла! А потом я почувствовала, как музыка захватила и повела меня, и я уже ничего не могла поделать с этим. Я танцевала, словно ведомая ею на цепях. Я была пленена музыкой. У меня не было никакого иного выбора, кроме как повиноваться ей, Господа! Я понятия не имела, что могу танцевать, если только то, что я сделала, было танцем.

— Ты танцевала, — заверил ее писец.

У Эллен вырвался стон.

— Тебе преподавали танцы? — поинтересовался писец.

— Нет, Господин, — ответила Эллен.

— Но Ты видела, как танцуют рабыни? — уточнил он.

— Да, Господин, — всхлипнула девушка.

— И Ты училась у них?

— Возможно, кое-чему, Господин, — не стала отрицать Эллен.

— И конечно, при случае Ты, как рабыня, — предположил писец, — втайне от всех, пробовала извиваться голой перед зеркалом?

— Да, Господин, — прошептала Эллен, сразу вспомнив, что делала это.

Да, она действительно делала это, причем не только на Горе, но даже на Земле, и не единожды, когда она, разочарованная женщина-интеллектуалка, в муке и смущении, но одновременно и сгорая от любопытства, оставалась в одиночестве за плотно задернутыми шторами и закрытыми дверями своего жилища, высоко над далекими тротуарами и красными, запруженными серой толпой улицами. Она хотела видеть себя такой, какой она могла бы быть, какой она хотела бы быть, прекрасным и естественным существом, тем существом которое могло бы проявиться, умоляюще представляя и показывая себя во всей соблазнительности танца, представителю противоположного пола, мужчине. Однажды, к своему удивлению, она поймала себя на том, что шепчет зеркалу: «Я здесь, где же Ты, мой господин? Я готова к ошейнику. Я жажду ошейника. Так оденьте же его на меня, мой господин!»

Порой Эллен спрашивала себя, сколько же рабынь так же, как и она, танцевали подобным образом в таких же маленьких, одиноких квартирках, мучимые своими рабскими потребностями и жаждой господина.

— Значит, Ты не только наблюдала за ними, но и изучала их движения, и даже практиковалась в этом, — заключил писец.

— Да, Господин, — всхлипнула, согласилась Эллен.

— Полагаю, что мне следует потребовать для тебя клеймо лгуньи, — сообщил ей писец.

— Нет, — в ужасе взмолилась Эллен, — пожалуйста, не надо Господин!

— Что до меня, так хорошей порки, скажем, ударов десять плетью, было бы вполне достаточно, — послышался мужской голос.

Эллен замерла в изумлении, еще сильнее вжавшись щекой в песок.

— С кем имею честь? — осведомился писец.

— Меня зовут Селий, — представился подошедший.

Эллен, по-прежнему лежавшая на животе, утопая в песке словно она отползала в безнадежной попытке спрятаться, осмелилась искоса посмотреть вверх. Пальцы ее рук, лежавших по обе стороны головы, инстинктивно сжались, еще глубже зарывшись в песок.

Это был Селий Арконий собственной персоной!

— Быть может, Вы правы, — покачал головой писец. — Я и сам обычно склонен быть снисходительным, хотя, не исключаю, что клеймо лгуньи было бы подходящим наказанием для нее.

Эллен в ужасе сдавила песок, что загребла пальцами.

— Мне, как, несомненно, и всем нам, ее выступление доставило удовольствие, и, я полагаю, что это должно иметь определенное значение, — продолжил рассуждать писец, — кроме того, при ближайшем рассмотрении, я склонен допустить, что в данном вопросе она, возможно, сама не до конца понимала скрытых в ней талантов.

— В женщине это живет на уровне инстинкта, — заявил один из охранников. — Все они рабыни, в ошейниках или без них. Все они рождаются, чтобы танцевать рабские танцы. Такие умения скрыты в их животах с самого рождения.

— Верно, — поддержал его Селий Арконий. — Но эта оказалась настолько глупа, что не поняла этого.

— Точно, — согласился с ним охранник.

Эллен закусила губу от внезапно охватившего ее непонятного гнева, но при этом она даже не пошевелилась, неподвижно лежа на животе у ног окружавших ее мужчин.

— Конечно, ей стоило бы быть более искренней, более информативной или, по крайней мере, уточнить свой ответ нашему товарищу, — сказал Арконий, указывая на писца.

— Полностью согласен, — кивнул охранник.

— Признаться, и я склонен спустить это дело на тормозах, — сказал писец. — В целом я не думаю, что эта маленькая шлюха пыталась ввести нас в заблуждение.

У Эллен вырвался негромкий вздох облегчения. Плотно сжатые кулаки расслабились.

— Однако, хотела она того или нет, но фактически она ввела вас в заблуждение, — напомнил Селий Арконий.

— Без умысла, по неосторожности, — отмахнулся писец.

— Значит, она глупа, — сделал вывод Селий.

— Это точно, — согласился писец.

Пальцы Эллен снова зарылись в песок.

— Похоже, — усмехнулся тарнстер, — парни с Коса склонны быть снисходительными со своими рабынями.

— Такой репутации мы никогда не славились, — вскинулся писец, и в его голосе послышались нотки неудовольствия.

— К тому же, преднамеренно или нет, но эта девки обманула вас лично и Кос в целом, — добавил Селий Арконий.

— Нет, Господа! — испуганно прошептала Эллен.

— Тебе кто-то дал разрешение говорить? — осведомился Селий.

— Нет, Господин, — простонала Эллен. — Простите меня, Господин!

— Вот видите, насколько она глупа, — развел руками Селий Арконий.

— Да уж, — признал писец.

— Не знал что на Косе принято терпеть глупость в своих рабынях, — заметил тарнстер.

— Мы этого и не делаем, — прорычал писец и, протянув руку, рявкнул:

— Плеть!

Внешний надсмотрщик тут же вручил ему свою плеть, которую тот передал одному из стоявших рядом стражников. Тем временем двое других охранников присели спереди и сзади от Эллен. Мужчины взяли девушку за запястья и лодыжки, и потянули их, каждый в свою сторону, так что она оказалась растянута во весь рост животом на песке. Они держали ее крепко, и Эллен чувствовала себя совершенно беспомощной и уязвимой.

— Ну и каким должно быть ее наказание на твой взгляд? — поинтересовался писец.

— Думаю, пятнадцать плетей будет вполне достаточно, — ответил Селий.

Эллен заскулила от отчаяния.

— Десять за то, что по своей глупости поставила под сомнение достоверность ваших записей, — пояснил тарнстер, — и еще пять за ту глупость, что посмела заговорить без разрешения.

Эллен увидела тень поднимающейся руки охранника, державшей плеть, и зажмурилась в ожидании вспышки боли. Однако удара не последовало. Она в замешательстве открыла глаза. Оказывается, Селий Арконий вклинился между ней и охранником и схватил того за руку, остановив удар. Охранник, озадаченно уставившись на него, опустил плеть.

— Я хочу купить удары, — предложил тарнстер. — Полагаю, что бит-тарска за каждый будет достаточно, поскольку эта рабыня глупа, а ее действия не были преднамеренными или спланированными.

— Это приемлемо, — кивнул писец. — Итого, с тебя пятнадцать бит-тарсков.

— Договорились, — сказал Селий Арконий.

Послышался негромкий звон мелких монет. Эллен облегченно вздохнула, увидев, что плеть снова оказалась у внешнего надсмотрщика.

Писец раздал по несколько монет сопровождавшим его охранникам.

— Неплохо, — заметил один из них.

За эти монеты они могли хорошо посидеть в таверне, пропустив по несколько порций паги.

«Итак, — с горечью подумала Эллен. — Вот значит, как умно Селий Арконий решил унизить меня! Он знает, что я терпеть его не могу, что я ненавижу его! И теперь тот, кого я столь сильно ненавижу, решил за меня заступиться! Откуда он здесь взялся? Что ему надо? Какое право он имеет вмешиваться в отношения между рабыней и представителем ее хозяина, государства Коса? Как он унижает меня! Получается, теперь я должна быть благодарной ему? С каким презрением он выкупает мое наказание! Мог ли он как-то сильнее выказать мне свое презрение? Мог ли он как-либо сильнее подчеркнуть мою уязвимость, мою никчемность, мое рабство, оскорбить мое достоинство? И так он хочет сделать меня обыденной ему, тому, кто меня так презирает! Предполагается, что теперь я должна быть благодарна ему, за этот акт расчетливого оскорбления. Я ненавижу его! Я ненавижу его!»

— Теперь Ты можешь подползти к своему благодетелю на животе, — сказал писец, — и выразить ему благодарность.

Эллен, к настоящему времени уже хорошо понимавшей реалии своего статуса, а потому не желавшей почувствовать удар или пинок, не требовалось дополнительной команды, тем более ее повторения, и она немедленно проерзала на животе к ногам Селия Аркония, и, разбросав волосы по песку, поцеловала его сандалии.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила она, но в ее голосе вывозили нотки горечи и гнева.

— Твоя благодарность может оказаться преждевременной, моя дорогая, — усмехнулся мужчина.

Немного приподняв голову, Эллен озадаченно уставилась на него. Селий Арконий отстранился от нее.

— Поднимись на колени, шлюха, — приказал писец. — Подними руки и скрести запястья.

Эллен, покорно выполнив приказ, замерла на коленях с поднятыми и скрещенными запястьями и почувствовала, что краснеет. Она повиновалась, стояла голой на коленях, она была рабыней, и все это в присутствии Селия Аркония, которого она ненавидела. В следующее мгновение она почувствовала, как ее запястья стянула веревка. Когда

Эллен рывком поставили на ноги, она подняла глаза на Селия Аркония.

— Я всегда считал, что Ты — рабыня, — сказал он, — и теперь я вижу, что не ошибался, Ты — она и есть.

Девушка сердито опустила голову, но затем подняла снова, поскольку писец поднял ее запястья, чтобы проверить узлы, завязанные на них.

— Этой ночью Ты больше не будешь танцевать или прислуживать за столами, — сообщил ей писец. — Тебя отведут к рабским клеткам, где тебе предстоит пробыть до самых торгов. Тебя продадут завтра вечером.

— Она — шлюха, никчемная и глупая, — подсказал Селий Арконий. — Я рекомендовал бы, посадить ее в тесную клетку.

— Я прослежу, чтобы она оказалась в одной из самых маленьких из рабских клеток, — заверил его писец. — К завтрашнему вечеру она будет умолять позволить ей бежать на прилавок.

Сказав это, он передал конец веревки, которой были связаны ее руки одному из охранников.

Эллен, обернувшись, сердито посмотрела на Селия Аркония, но тот лишь смерил ее спокойным презрительным взглядом. Тогда она, не скрывая раздражения, отвернулась и пошла вслед за охранником.