Приз Гора

Глава 10 Перед Господином после заключительной фазы преобразования

Она плакала, цепляясь за запястье охранника, безжалостно удерживавшего ее за волосы. При этом женщина, голова которой была склонена к его бедру, торопливо переставляла ноги. Мужчина тащил свою подопечную по коридору к комнате, согнув в обычном гореанском ведомом положении.

На этот раз ее просто подтащили к желтому кругу, начерченному перед курульным креслом, и швырнули на живот в его центр. Поспешно, дрожа от страха, она вскарабкалась на колени и, подняв руки, зачесала волосы назад, перекинув за плечи, попытавшись поправить и пригладить их. Она снова стояла на коленях перед своим господином.

И хотя мужчина, в отличие от нее, остался таким же, каким и был, но для нее теперь, он казался значительно старше ее, более зрелым и более пугающим.

— Ты уверена, что стоишь в позиции подходящей для той, кем Ты, как тебе уже объяснили, являешься? — поинтересовался он.

Поза в которой женщина стояла на колени, следует признать, была очень красивой. Она сидела ягодицами на своих пятках, выпрямив спину, подняв голову и прижав ладони к бедрам, в точности как ее научили.

Но мужчина продолжал пристально рассматривать ее. На глаза его бывшей преподавательницы навернулись слезы, и она развела колени. Это было последнее, маленькое уточнение, которое преподали ей, перед тем как повести сюда. Это была поза, подходящая для рабыни ее вида — гореанской рабыни для удовольствий.

Однако он не сводил с нее своего строгого взгляда.

Всхлипнув, она расставила колени еще шире. В этот раз на ней была та же самая короткая туника, что выдали ей прежде, с одним маленьким изменением, теперь она была разрезана по бокам, от кромки подола почти до самой талии. Так что теперь, когда она двигалась, ее бедра все время мелькали в этих разрезах, а когда вставала на колени так, как она это сделала сейчас, то подол туники спереди опускался между ног. Таким образом, становясь на колени перед своим хозяином, в самой обычной позе гореанской рабыни для удовольствий, разводя ноги широко в стороны, она как бы уязвимо открывалась перед ним, за исключением крошечной вуали падавшей перед ней. Причем, когда невольница обнажена, обычно используется та же самая позиция.

Она посмотрела на своего бывшего ученика, но его фигура расплывалась, из-за слез, застилавших ее глаза.

— Хорошо ли Тутина относилась к тебе? — осведомился он.

Женщина задрожала от одного воспоминания о блондинке. Но она понимала, что это была своего рода проверка.

— Она обращалась со мной в точности, как я заслужила, Господин, — ответила она.

Лицо мужчины растянулось в понимающей улыбке. И эта улыбка показала ей, насколько точно он понял ее, и то чем она была. Неужели она ничего не могла скрыть от этого человека?

Никаких теплых отношений не могло быть между ней и Тутиной. Она возненавидела блондинку с того самого момента, когда впервые увидела ее в опере. Как, кажется, давно это было! Возможно, виной тому было то, что девица показалась ей вульгарной и глупой, но такой красивой. Однако дело скорее было не в том, что она была проста и глупа, а именно в том, что она была красива и стояла рядом с молодым человеком. А теперь в руках Тутины оказалась еще и власть над ней. Лоб блондинки пересекал талмит, указывавший на то, что для нее и еще для нескольких других, Тутина являлась «первой девкой». И свою власть над своими подопечными, и в особенности над бывшим доктором философии, эта мегера реализовывала с каким-то злобным удовольствием. Блондинка быстро приучила помолодевшую женщину и всех остальных ее товарок бояться ее стрекала до слабости в коленях.

Для Тутины, доставленной с Земли, и в действительности, когда-то бывшей соотечественницей женщины, и даже уроженкой одного с ней города, английский язык был родным, так что говорила на нем она бегло. Однако первая девка говорила со своей подчиненной только по-гореански. Так что Тутина, хорошо говорившая на этом языке, в то время, то и дело ставила ее очень неудобное положение. Ее помолодевшей подопечной постоянно приходилось быть в напряжении, отчаянно вслушиваясь и изо всех сил пытаясь понять, почувствовать тонкость плохо знакомого языка, стараясь не пропустить ни одного слова. Как терялась, сомневалась, пугалась в эти мгновения несведущая молодая подопечная Тутины, какой невежественной она себя чувствовала. И как ловко и умело пользовалась блондинка доставшейся ей властью. Правда, стоит отметить, что тем самым, возможно, сама того не понимая, Тутина только ускоряла прогресс освоения ее подопечной гореанского языка.

А сама помолодевшая подопечная отчаянно ревновала к Тутине, к ее власти, к ее красоте и к ее приближенному положению к господину. Женщина предпочла бы быть единственной рабыней ее владельца, чтобы она одна могла бы лежать перед ним, укрывая волосами и целуя его ноги. Однако вышло так, что у него было, по крайней мере, две рабыни, а возможно и больше. Этого она не знала. Зато знала, почему она боялась, негодовала и ненавидела Тутину. Но она не могла взять в толк, почему блондинка так ненавидит ее саму. В конце концов, разве она хоть чем-то могла угрожать прекрасной Тутине? Неужели в ней было что-то, что заставляло первую девка опасаться такой как она, низкой рабыни?

Она не смогла уловить, в какой момент его пристальный взгляд стал тверже, просто вдруг осознала этот факт.

— Насколько я понимаю, Ты уже видела себя, в больших зеркалах в учебной комнате, не так ли? — спросил у нее мужчина.

— Да, — ответила она, вспомнив те зеркала, которые по качеству были ничуть не хуже тех, к которым она привыкла на Земле.

— Голой? — уточнил молодой человек.

— Да, — кивнула женщина, стыдливо потупив взгляд.

Когда ей приказали посмотреть на свое отражение, то в первый момент она была ошеломлена, озадачена невероятной, юной, уязвимой, очаровательной красоткой, которую она увидела в зеркале.

— Сколько тебе сейчас лет? — поинтересовался мужчина. — Или правильнее будет сказать, сколько лет Ты бы себе дала, глядя на себя в зеркало?

— Я не знаю, — прошептала она.

— Я бы сказал, — предположил ее бывший ученик, — что на вид тебе восемнадцать — девятнадцать лет.

Женщина кивнула в знак согласия. Вспоминая свои фотографии сорокалетней давности, и сравнивая с ними то, что видела в зеркале, она не могла не признать идентичности, за исключением разве что наготы, и, как ей показалось, некоторого превосходства теперешней фигуры, что могло быть результатом действия сывороток, или, возможно, диеты и упражнений. Конечно, очень отличался и фон, отраженный в зеркале. Учебная комната чужого мира, с ее разрисованным линиями полом, кольцами, цепями и плетями, развешанными по стенам, решетками и прочими атрибутами, совсем не напоминала того, что было фоном на ее фотографиях.

— Тебе уже дали рабское вино? — спросил он.

— Да, — ответила женщина, вздрогнув от отвращения.

В памяти всплыло, как ее поставили на колени и, безжалостно удерживая за волосы ее голову запрокинутой, надавив пальцами на щеки, разжали ее рот, и вставили между ее зубами деревянную трубку. Затем, плотно зажав ей ноздри, в воронку вылили ужасную, мутную жидкость. Чтобы не задохнуться, женщина просто вынуждена была проглотить это «вино». Сразу после этой процедуры, руки ей связали за спиной, чтобы она не смогла вызвать рвоту и избавиться от этого жуткого снадобья.

— Зато теперь Ты не сможешь забеременеть, — сообщил он ей. — Если только не получишь противоядия, про который, те кто его пили, говорят, что это весьма приятный на вкус, деликатный напиток. После его принятия, Ты снова будешь в состоянии забеременеть. Зачатие у рабынь, само собой, находится под строгим контролем. Их скрещивают, спаривают и оплодотворяют только так, и в точности так, как того пожелают их хозяева.

Женщина понимающе кивнула. Рабовладельцы должны проявлять осторожность со своим имуществом.

— Иногда, в сельских районах, — продолжи он, — устраивают праздник размножения, на который доставляют рабынь, конечно, тщательно отобранных, из соседних селений, связанных и закрытых в капюшонах. К загонам осеменения их могут приводить на поводках за фургонами, привозить в ящиках, в мешках, и так далее.

«Интересно, а он мог бы использовать меня для получения потомства», — подумала она.

— Это — время пиров и веселья, — добавил мужчина, — фактически — ярмарка.

Она вдруг поняла, что он мог буквально использовать ее на племя. Она посмотрела на своего бывшего студента. За прошедшие годы он нисколько не изменился, по крайней мере, физически оставаясь таким же, как раньше, в то время когда она приближалась к своему тридцатилетию. Теперь, после их последней встречи, она отлично знала, что он мог владеть ей, доминировать и командовать ею, причем даже в то время, когда он был таким же как теперь, а она старше его и по возрасту, и по положению. Принцип ее женственности был сокрушен и беспомощен, перед принципом его мужественности. Она покорно извивалась бы у его ног и повиновалась бы малейшему его капризу. Даже тогда он запросто мог бы стать полным и безоговорочным хозяином и господином ее женственности. Она почувствовала это даже тогда, много лет назад, в аудитории. Она знала, что стоило ему только пожелать, и она была бы беспомощно его, на любых условиях, какие бы он для нее не установил. Но теперь она выглядела, да и чувствовала себя лет, скажем, на восемнадцать — девятнадцать, а его кажущийся возраст по-прежнему оставался в районе чуть за двадцать. Так что теперь по сравнению с ней, ее бывший студент был старше и выглядел более зрелым. Перед ним его бывшая преподавательница смотрелась не больше, чем девушкой.

«Могла ли я нравиться ему», — спрашивала она себя. — «Планирует ли он оставить меня себя?»

Сама она была уверена, что любит его.

— Как идут твои занятия? — поинтересовался мужчина.

— Надеюсь, что неплохо, — ответила она. — Но остается много чего, что я не понимаю.

— Что именно? — уточнил он.

— Мне кажется, что есть много вещей, о которых я не знаю, что есть множество деталей, о которых мне ничего не рассказывают.

— Это верно, — признал молодой человек.

— Я чувствую, что по-прежнему остаюсь очень наивной, очень невежественной, — вздохнула женщина.

— Верно, — кивнул он.

— Разве я не была бы более ценной, если бы я знала больше? — осведомилась она.

— Конечно, — не стал отрицать мужчина.

— Но тогда почему мне этого не преподают? — озадаченно спросила женщина.

— А Ты подумай, — предложил ей молодой человек.

— Чтобы я оставалась наивной и невежественной, незначимой и никчемной? — предположила его бывшая преподавательница. — Чтобы я оставалась ничем? Чтобы не смогла стать чем-то более ценным?

— Как тебе понравилось твое теперешнее место жительства? — вместо ответа, спросил мужчина.

— Несомненно, оно соответствует указаниям Господина, — проворчала она.

— Конечно, — кивнул он.

— Господин жесток к своей рабыне, — вздохнула женщина.

— Ну, тебя ведь могли заковать в тугие цепи, или посадить в рабский ящик, или бросить в рабские ямы, — заметил ее хозяин.

Ее теперешним местом проживания была крохотная рабская клетка. Зарешеченный куб, любая грань которого не превышала четырех футов. Со всех сторон ее окружали близко поставленные стальные прутья, в полдюйма диаметром, и только пол представлял собой металлическую пластину. Находясь внутри, женщина была не в состоянии выпрямиться полностью. Кому-то может показаться, что прутья были слишком тонкими, но этого было вполне достаточно для того, чтобы надежно удерживать женщину внутри. Эта клетка мало чем отличалась от тех, которые используют многие охотники в своем лагере, для временного содержания своей добычи. Соломы в клетке больше не было, но ей хотя бы позволили оставить одеяло.

— Каждый раз, — обиженно сказала она, — Вы обращались со мной все более безжалостно, оставляя мне все меньше привилегий, становясь со мной все жестче!

— Так было лучше для тебя самой, — пожал плечами мужчина. — Тебя следовало приучать к твоей неволе, рабская девка.

— Но разве я вам не нравлюсь, Господин? — спросила женщина, не сводя с него своих глаз, пытаясь прочитать в его облике некий проблеск эмоций, некий намек на его чувства.

Он выкрал ее и доставил на эту планету. Он не забыл ее! Он сделал ее своей рабыней. Конечно же, у него должны быть какие-то чувства к ней. «Я — его! Я люблю его, — думала она. — Но как он смог узнать о том, что я хотела принадлежать ему, мечтала о том, чтобы он похитил меня и владел мной? По какой еще причине стал бы он надевать анклет на мою щиколотку и навязывать мне свою волю?»

Теперь-то она понимала, как по-дурацки наивно выглядели те многие, кто искренне разделяли ее взгляды, и сколь малое отношение имела эта идеология к биологической правде человеческого существования. В целом мужчины, если они не ущербные, по своей натуре являются честолюбивыми и ревнивыми собственниками. Также она знала, что ее пол по своей природе принадлежал им. И мужчины, предпочли бы относиться к своим женщинам не как партнеры, но как владельцы. Они хотели владеть ими. Мужчины искренне любят только то, что им принадлежит, то, что находится в их полной собственности. Они дорожат своим имуществом, своими собаками, своими инструментами, книгами, домами, автомобилями и своими женщинами. Как может мужчина ценить что-то, считать это своим сокровищем, если это не принадлежит ему полностью? Когда в его сердце пылает огонь страсти, нужны ли ему будут пикировки и переговоры со своей партнершей? Э нет, он хочет в жадном, торжествующем вожделении связать и овладеть своей рабыней! Ей всегда было интересен вопрос в скольких семьях, укрывшись за стенами своих домов, втайне от всех, жены были рабынями своих мужей. Но здесь, на Горе, подумала она, рабство является институтом явным, признанным, освященным традициями и узаконенным. Здесь мужчины — владельцы, по крайней мере, для женщин, таких как она. А женщины? Сколько их здесь, таких как она? Тех, кто стремится принадлежать, кто жаждет повиноваться и служить, готовых отдавать все, всю свою красоту и преданность, всю свою беспомощную и покорную любовь мужчине, которого они страстно желали повстречать, того, кто бросит их к своим ногам, сделав их своей собственностью, а себя их владельцем?

Она смотрела на него, выглядевшего точно так же, как и прежде, одетого в местные одежды, развалившегося в курульном кресле, с одним маленьким отличием, на его коленях лежала плеть.

Женщина расставила колени немного шире, вдруг испугавшись, что по неосторожности позволила им немного сблизиться. Ее до глубины души волновал тот факт, что она стояла перед ним так, столь откровенно одетая, без нижнего белья, с широко расставленными коленями.

Ей больше не требовался кто-то, кто сказал бы ей о том, что неволя возбуждает женщину. Она уже знала, что фригидность в рабыне неприемлема. Бесчувственность ей запрещена. Пассивность не допустима. Комплексы не позволительны. В случае необходимости такие внушенные культурой барьеры огню любви могут быть выбиты из ее тела плетью. Рабыням не дано иного выбора, кроме как стать естественной, горячей, пылающей животной страстью, отдающейся самкой. В этом вопросе у них просто нет абсолютно никакого выбора. Они должны стать теми, кто они есть, женщинами для мужчин, рабынями для рабовладельцев.

— Я могу говорить? — спросила женщина.

— Можешь, — разрешил он.

Для рабынь свойственно спросить разрешение, прежде чем заговорить. В конце концов, они рабыни. Безусловно, в таких вопросах в отношениях рабовладельцев и их рабынь существует множество нюансов и различий. Иногда в это вовлечены весьма тонкие соображения, и многое зависит от данного контекста, случая, местоположения и того, присутствует ли кто-либо рядом. Рабыня, особенно после пары другой оплеух, склонна развивать большую чувствительность к таким нюансам. Некоторым рабыням их владельцы разрешают говорить свободно, причем ничуть не менее свободно, чем говорят иные свободные женщины, но ровно до того момента, пока строгий взгляд не поставит их на колени, напоминая им о том, кем они являются. И вряд ли найдется такая рабыня, которой не случалось бы, при потере ее хозяином терпения, быть поставленной на колени лицом к стене с заткнутым ртом и связанными за спиной руками, или быть брошенный голой на кровать связанной по рукам и ногам и с заткнутым ртом. Кроме того, господин может закрыть рот своей рабыне просто «своим желанием», а затем приказать служить ему в тишине.

— Я не до конца понимаю, что было со мной сделано, — сказала женщина.

— Что Ты имеешь в виду? — уточнил ее хозяин.

— Я что, бессмертна? — спросила она.

— Конечно, нет, — усмехнулся молодой человек. — Уверяю, Ты очень даже смертна. Например, я мог бы, если бы захотел, скормить тебя слину, или бросить в заросли кустов-пиявок.

До сего момента женщина полагала, что животные, называемые «слинами», не существовали в реальности, а были лишь частью мифологии этого мира. Как и не приходилось ей слышать о растениях-пиявках. Однако тон его замечаний был достаточно ясен.

— Тебя вернули к прежнему состоянию твоего тела и стабилизировали в нем, — пояснил он. — С тобой было сделано именно это и только это.

— И я останусь такой? — осторожно поинтересовалась женщина.

— Да, — кивнул он, но заметив выражение восторга на ее лице, добавил: — Если только тебе не отрежут нос, уши или что-нибудь еще.

Выражение восторга на лице женщины ту же сменилось гримасой ужаса.

— Ты ведь постараешься быть хорошей маленькой рабыней, не так ли? — осведомился молодой человек.

— Да, Господин! — поспешила заверить его она, но немного помолчав, спросила: — Господин, а почему Вы вернули меня именно в этот возраст?

Как уже было сказано им, да и она сама понимала, что если бы кто-то посторонний увидел ее сейчас, то он дал бы ей не больше восемнадцати лет, ну, девятнадцать, самое большее.

— А что Ты сама думаешь по этому поводу? — полюбопытствовал мужчина.

И она решила говорить с ним смело. Ее живот уже пылал перед ним, перед ее господином.

— Я думаю, Господин, — сглотнув, заговорила помолодевшая женщина, — что я вам небезразлична, что Вы помнили обо мне, что Вы никогда не забывали меня, что Вы прибыли на Землю, чтобы похитить и сделать меня своей рабыней, потому что Вы хотели, желали и любили меня. И поэтому Вы вернули меня в этот возраст, чтобы выглядеть более зрелыми по сравнению со мной, чтобы я могла бы казаться не больше, чем девочкой рядом с вами, самым подходящим объектом для Ваших цепей.

— Не-ет, — насмешливо протянул он. — Я озаботился твоей доставкой сюда, потому что я ненавижу тебя, потому что презираю, потому что пренебрегаю тобой. Именно поэтому я доставил тебя сюда и сделал рабыней.

— Нет! — воскликнула она. — Но Вы же сами сказали, что нашли мое тело интересным!

— Это — единственное, что в тебе могло представлять хоть какой-то интерес, — усмехнулся ее бывший студент и презрительно добавил: — Рабыня.

Женщина заплакала, спрятав лицо в ладонях.

— Колени, — рявкнул на нее мужчина.

Она моментально вернула колени в прежнее положение.

— А по поводу твоего теперешнего возраста, признаюсь, у меня было две причины, чтобы поступить именно так, — сказал он. — Во-первых, мне было любопытно посмотреть, на что Ты была похожа в юности. Теперь я это увидел, и вынужден признать, что Ты — смазливая маленькая рабыня, фигуристая, юная, маленькая рабыня. А второй причиной того, что я выбрал для тебя этот возраст, было то, что теперь практически для любого человека, даже, несмотря на то, что по всеобщему признанию являешься весьма привлекательной, Ты будешь оставаться никчемной, ничего незначащей, маленькой рабыней. На рынке за тебя никогда дадут высокой цены. Ты будешь среди самых дешевых товаров. Скорее всего, тебя будут покупать только люди невысокого положения, невежественные мужланы, за несколько мелких монет, для самого непритязательного рабского труда. Дело в том, что большинство рабынь здесь выглядит лет на двадцать — двадцать пять. Так что даже они будут смотреть на тебя сверху вниз, как на не более чем смазливую девчонку, которую нельзя воспринимать в серьез, никчемную и по большому счету ничего не стоящую.

Женщина тряслась от рыданий, уткнувшись лицом в ладони, не смея даже взглянуть на него.

— По этой же причине, я приказал не преподавать тебе больше необходимого минимума, и не учить тебя особо тщательно. Я хочу, чтобы Ты как можно дольше оставалась невежественной и бесполезной. Таким образом, я вброшу тебя в ужасы и реалии этого мира, который будет оставаться для тебя совершенно чужим.

— За что Вы ненавидите меня? — всхлипнула она.

— Встать, — скомандовал ей мужчина, не сочтя нужным отвечать. — Раздевайся.

Женщина встала, сверкнув полными слез глазами, и, подняв правую руку к раздевающему узлу на левом плече, потянула за кончик. Туника, мягко соскользнув с ее тела, легла вокруг ее лодыжек. Бывшая доктор философии, теперь выглядевшая как совсем юная девушка, сделала шаг вперед, выйдя из маленького атолла ткани лежавшего посреди спокойного мраморного моря, и замерла перед своим господином. Она все еще плакала, но стояла прямо и изящно, в точности как ее научили. Она уже знала, как надо стоять перед мужчиной. И почему.

Молодой человек взял плеть, лежавшую поперек его колен, и швырнул на пол перед ней. Женщина, скосив взгляд, посмотрела вниз.

Мужчина поднялся с курульного кресла и, сдернув с себя свои богато декорированные, явно церемониальные, одежды, остался стоять на возвышении в простой, подпоясанной коричневой тунике.

До этого самого момента, она толком не понимала, насколько большим был ее бывший студент. Точнее, теперь, когда он показался перед ней во всей красе и мощи, было бы правильнее сказать, насколько огромным он был. И каким красивым, гибким и мускулистый был этот мужчина, насколько крепки и мощны были его ноги, насколько длинны и сильны его руки. О да, природа наградила его огромными руками! Конечно, она и раньше понимала, что он был крупным и сильным мужчиной, но только теперь, она с замиранием сердца осознала насколько. До самого последнего момента она никогда не видела его в тунике. Это был по-своему простой предмет одежды, но как откровенно, как небрежно, как роскошно он демонстрировал его мощную фигуру, слегка прикрытую коричневой тканью. Она была смущена до глубины души, ужасно возбуждена, в голове пчелиным роем мельтешили мысли, глубоко тревожащие ее. Метавшийся по его фигуре взгляд оценивал крепость его ног, ширину плеч, силу рук. Он был волнующе материальным, и женщина, к своему ужасу обнаружила, что возбуждена до закипания крови одним видом его тела. Как замечательно было бы носить цепи такого мужчины, подумала она. Как восхитительно было бы лежать в его руках порабощенной, безвольной, восторженной, беспомощно отдающейся. Женщина смотрела на него и дрожала от возбуждения. Она еще не видела его таким, гореанином, плоть от плоти этого мира, мужчиной перед которым такие как она, в этом мире могли быть только рабынями.

— Принеси плеть, — приказал он.

Женщина изящно, как ее учили, опустилась на четвереньки и, склонив голову, сомкнула зубы на плети, распрямилась и посмотрела на хозяина.

Тот жестом показал ей, что она должна принести плеть ему.

Медленно, держа голову почтительно склоненной, его рабыня заползла по ступеням на постамент и, приблизившись к нему, подняла голову.

Мужчина принял у нее плеть, но не убрал, а поднес к ее лицу. Покорно, и изысканно она принялась облизывать и целовать тугую кожу. Ее нежные поцелуи, были то долгими и глубокими, то легкими и быстрыми, мелькавшими словно лучи солнечного света прорвавшиеся в тень леса сквозь кроны деревьев, то яркими и неожиданными, как дробь падающих сверкающих капель дождя, то невесомыми, как касание упавшего лепестка, то бурными, молящими, значимыми поцелуями, поцелуями почти не поддающимися контролю, просительными, во время которых она словно выпадала из реальности, будучи не в силах оторвать губ от рукояти плети. А были еще и движения языка, то легкие и стремительные, дразнящие и просящие, то словно пробующие на вкус, то долгие, то короткие, то волнующе ласкающие, то нежно умиротворяющие, то возбуждающие нежные, но всегда полностью покорные. Женщина тряхнула головой, обдав плеть водопадом своих волос, а затем, прижавшись щекой к кожаному ремню, любовно потерлась об него и посмотрела на своего господина. В глазах ее стояли слезы.

Однако тот, раздраженно отдернув от нее свою плеть, бросил:

— На место! Позиция!

Она задом на четвереньках сползла с возвышения по ступеням, внизу развернулась и возвратилась туда, где на полу лежала ее туника, рядом с которой и встала на колени. Украдкой посмотрев на мужчину, она озадаченно спросила, конечно, сама у себя и не вслух: «Неужели он меня испугался? Но ведь у него не было, ни малейшей причины бояться меня! Я всего лишь рабыня! Его рабыня! Более того, я люблю его всем сердцем».

— У тебя хорошо получается с плетью, — проворчал он.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила женщина.

Многие на Горе уверены, что в поцелуй плети, как и во многие подобные действия вовлечено гораздо больше смысла, чем это видно при первом, поверхностном взгляде, что такие действия являются по-своему значимыми, что в них скрыт глубокий символизм и важность, что они отображают истины, отношения, признание и много чего еще. Пожалуй, я предоставлю читателям самим строить предположения и делать выводы.

Как бы то ни было, но ее живот уже вовсю пылал перед ним. И насколько же благодарна она была ему за то, что он разрешил ей целовать его плеть.

Не стало ли без символов, задавалась она вопросом, труднее жить? Не превратилась ли при этом жизнь людей в не более чем поверхностное существование.

Мужчина спустился с постамента и обошел вокруг нее, поигрывая плетью, зажатой в руке. Она не сомневалась, что это была своего рода оценка ее возможной ценности, как голой рабыни.

Она выправилась, постаравшись, чтобы ее поза была максимально возможно привлекательной.

— Общая позиция почтения, — скомандовал ее господин.

Немедленно, она склонилась перед ним в земном поклоне, прижав ладони к полу и уткнувшись лбом между ними. В этой позе колени сведены вместе. Именно это положение рабыня принимает чаще всего, когда в комнату входит мужчина. Разумеется, в разных городах ритуал может отличаться. Например, кое-где от рабыни требуется, просто немедленно встать на колени, а в других городах необходимо не мешкая лечь ничком. Более того, это может отличаться даже от владельца к владельцу. В конце концов, девушка принадлежит ему.

— Ты неплохо выглядишь в положении почтения, — заметил мужчина.

Его рабыня промолчала. Ее охватил страх. Она вдруг почувствовала, что ремень плети слегка коснулся ее талии слева, а потом скользнул по спине.

«Он что, собирается взять меня?», — спрашивала она себя. О, пожалуйста, только не так! Конечно же, он не сделает это так! Не надо забирать мою девственность таким способом!

Но молодой человек ничего не сделал, лишь отступил на шаг назад. Оставаясь в положении почтения, она не могла точно знать, где находился мужчина, но чувствовала, что он стоял прямо перед ней.

— Думаю, что тебя следовало бы избить, — услышала женщина сначала его задумчивый голос, а затем и звук встряхивания ремней плети.

— Пожалуйста, не надо Господин, не бейте меня, — простонала она.

Послышались шаги, женщина поняла, что теперь он встал позади нее.

— Пожалуйста, Господин, — взмолилась она. — Пожалуйста, не бейте меня, Господин!

— Полагаю, что сейчас самое время назвать тебя, — сказал молодой человек. — Я подумывал о таких кличках как «Грязь», «Отстой», «Жижа» и им подобным.

У его рабыни вырвался мучительный стон.

— Но я решил остановиться на имени «Эллен», — сообщил он. — Симпатичное имя для симпатичной рабыни.

— Это — красивое имя, Господин! — облегченно вздохнула женщина, не отрывая голову от пола.

— Ты — Эллен, — объявил ей господин.

— Меня назвали? — испуганным голосом спросила она.

— Да, — подтвердил мужчина. — Как тебя зовут?

— Эллен, — ответила женщина.

И так, у нее, наконец-то, появилось имя, которым мы теперь можем обращаться к ней. Другое имя, прежнее, то, которое она носила на Земле, так и останется скрытым в соответствии с требованиями заказчиков этого повествования. Впрочем, это, по большому счету не имело бы никакого значения. Для нее таких мелочей более не существует, теперь они стали бессмысленными, неважными, далекими. У нее осталась только текущая реальность, реальность рабыни, рабской девки по кличке Эллен.

— Спасибо Господин за то, что дали мне такое красивое имя, — поблагодарила она, не поднимая головы.

— Это может улучшить твою цену, самую малость, — заметил он.

— Конечно, у Господина нет намерений, продать свою рабыню, — высказала она свою надежду.

Конечно, подумала она, а иначе, зачем было давать ей такое красивое имя. Она должна была нравиться ему, ведь она дал ей такое красивое имя!

— С того самого момента, как я впервые увидел тебя в аудитории, я решил, что «Эллен» будет прекрасной рабской кличкой, — признался он. — Я наблюдал за тобой, анализировал то, как Ты двигалась перед классом. Уже тогда я думал о тебе, как о рабыне. Как о той, кем Ты была, и сама знала, что ей была. Более того, я думал о тебе, как о той, кого можно было бы назвать «Эллен». Фактически, уже тогда я решил что, если я буду владеть тобой хотя бы один день, буду твоим господином, то назову тебя «Эллен». Как твое имя?

— Эллен, Господин, — шепотом ответила женщина.

— Безусловно, — продолжил мужчина, — помимо того факта, что «Эллен» — подходящее имя для никчемной, смазливой маленькой рабыни вроде тебя, у этого имени, как и многих других аналогичных имен, есть некий подтекст, скрытый смысл, намек о котором, насколько я знаю тебе пока не известно. И я не могу не приветствовать этот подтекст и намек, ибо это полностью согласуется с моими планами относительно тебя.

— Господин? — не поняла Эллен.

— Как тебе нравиться участвовать в беседе, находясь в положении почтения? — осведомился мужчина.

— Таково решение моего Господина, — ответила она.

— Эллен, видишь ли, это имя земное, — сообщил он. — Имя земной девки. А такие имена здесь, в этом мире, расцениваются не иначе как рабские клички, причем пригодные для самых непритязательных и в большинстве своем ничего не стоящих рабынь. Гореане, по крайней мере, те из них, кто знает о Земле, а таковых теперь становится все больше, относятся к носительницам таких кличек с большим презрением, и не рассматривают подобных женщин никак, кроме как самых низких рабынь. Бывает, что земное имя дают гореанке в качестве наказания, чтобы еще больше унизить ее. Зачастую землянок на Горе ждет особенно жесткая и бескомпромиссная неволя.

— Но почему? — удивилась женщина.

— Признаться, точно сказать не могу, — ответил он. — Возможно, дело в том, что поначалу они кажутся излишне надменными. А быть может потому, что их обвиняют в том, что соучаствовали в унижении и деградации мужчин Земли.

Он все еще стоял за ее спиной с развернутой плетью в руке.

— И все же, как это ни странно, — хмыкнул мужчина, — их ценят и даже специально разыскивают на невольничьих рынках. А знаешь почему?

— Нет, Господин.

— Дело в том, что из них получаются превосходные рабыни, — сообщил он. — В их мире им было отказано в их женственности. Они жили там как в сексуальной пустыне. Они оголодали по сексу. Оказавшись на Горе, в ошейнике и под плетью, встретив настоящих мужчин, многие из них впервые почувствовали что значит оказаться в мужских руках. Они познали свою женственность у ног хозяина. Лишенные выбора, они с радостью отдают себя мужчинам. Они становятся беспомощными, послушными, рьяными, горячими рабынями своих владельцев.

— Тутина, ведь это не земное женское имя, не так ли? — поинтересовалась Эллен.

— Нет, — подтвердил он, — это гореанское имя. — Но она знает, что если она когда-нибудь вызовет у меня недовольство, то я запросто могу дать ей земное имя. И это пугает ее. Ты даже представить себе не можешь, как она боится носить такое имя в этом мире!

Несмотря на его заявление, стоявшая на коленях в позе почтения рабыня, отнюдь не была разочарована данным ей именем. Кроме того, с чего бы она должна была бояться гореанских мужчин? Разве она не знала, кто и для чего перенес ее на эту планету? Разве не для того, чтобы владеть ей, как своей рабыней?

«Я люблю его, — думала она. — Я люблю его так сильно!».

И это, конечно, началось не сейчас, а еще тогда, в аудитории, когда он к ее гневу и тревоге, раздражению и испугу, очарованию, и затем и к страху, нанес ей интеллектуальный удар, безапелляционно и решительно, снова и снова опровергая ее построения, когда он поколебал ее уверенность ударами логики и фактов, до такой степени, что она сама захотела встать перед ним на колени и признать в нем своего господина. Сколько раз с тех пор она мечтала о том, как он бросит ее к ногам и при всех беспощадно использует для своего удовольствия. Ее страх и очарование им постепенно превращались в любовь и жажду самоотверженно подчиняться его желаниям. Он доказал ей, что был ее господином. Она любила его. И она подозревала, что любила его всегда. И вот теперь, оказавшись на чужой планете, она наконец по-настоящему стала его рабыней! Но здесь нужно ясно понимать, что юридическая точка зрения на отношения господина и рабыни, полностью безразлична и абсолютно независима от таких понятий, как привязанность, симпатия или любовь. Так, например, многие рабовладельцы вообще никогда не видят большинство из тех рабынь, которыми они владеют, которые могли быть заняты на работах в отдаленных цехах или полях. Точно также и рабыни могут никогда не увидеть тех мужчин, которым они принадлежат. Таким образом, для рассматриваемого института эмоциональные отношения любого вида совершенно не важны и не существенны. Какое дело закону, во всей его власти и величии до таких вопросов? Любит ли он ее или нет, любит ли она его или нет, с точки зрения закона, не имеет никакого значения. По закону их положение ясно и недвусмысленно. Они состоят в отношениях рабовладельца и рабыни. Она принадлежит ему, а он ею владеет. Она — имущество. Он может сделать с нею все, что пожелает. Точно так же, как мог бы сделать это с ней любой хозяин, в собственность которого она могла бы попасть, чьим имуществом она могла бы стать.

— Думаю, что все же тебя стоит избить, — повторил он.

— Пожалуйста, нет! — всхлипнула Эллен.

Внезапно, в ее голове мелькнул мысль, поразившая и даже ужаснувшая ее до глубины души. Она вдруг осознала, что сама хотела бы ощутить на себе удар его плети. Она хотела такого его внимания. Она хотела почувствовать значимость причиненной им боли. Возможно, это показало бы ей, что она представляла некоторый интерес или важность для ее господина. Ведь разве стал бы он использовать плеть, если бы она была ему безразлична? Разве не было бы это весомым доказательством того, что он хочет исправить ее поведение, что он указывает ей границы, за которые она не должна выходить, что он выделил ей минуту — другую своего времени, неважно заслужила она того или нет, чтобы напомнить ей несколькими ударами кожи, что она — рабыня, что она принадлежит ему.

Она уже уяснила для себя, что как рабыня, являлась объектом наказаний. Это могло быть сделано с ней.

К тому же, она понимала, имела причины для порки. Она имела много причин для того, чтобы познакомиться с плетью. Несомненно, тех причин хватило бы для тысяч ударов. Но еще ни один мужчина ни разу не ударил ее. А ведь за ее жизнь она совершила много чего, за что ее стоило наказать, но никто так и не озаботился этим. На Земле она была уверена, что женщин никогда не наказывают, независимо от того что они сделали, независимо от того какими жестокими и мерзким, порочный и мелочными они были, независимо от того сколько вреда они принесли окружающим, независимо от того какой ущерб был вызван их действиями, независимо от того сколько страданий и боли они причинили, независимо от того сколько жизней они могли бы разрушить или уничтожить. Но здесь, в этом мире, в этой реальности, это правило могло не работать, более того, она уже не сомневалась, что оно здесь не работает, по крайней мере, для таких женщин как она. Здесь, ее могли выпороть за столь малое, как оброненная тарелка, или недостаточно быстрая реакция на команду. За любую такую мелочь она, как рабыня, могла оказаться под плетью.

«Я — Ваша рабыня, — думала она. — Докажите мне, что Вы — мой Господин. Избейте меня. Рабыня может быть наказана ее хозяином. Дайте мне почувствовать, что я — рабыня. Избейте меня, чтобы я на собственном опыте ощутила, что я — рабыня!»

Молодой человек по-прежнему стоял позади нее, не говоря ни слова.

— Господин? — позвала его Эллен.

— На живот, — бросил он, и женщина растянулась ничком на полу. — Я часто думал о том, каково бы это было, видеть тебя перед собой в таком виде, голой рабыней у моих ног. Впрочем, это не важно, в любом случае, теперь война для тебя закончена.

— Война? — удивленно переспросила она.

— А разве те, кто придерживается вашей идеологии стесняются использовать это сакральное, святое и ужасное слово, имя последнего и самого жестокого арбитра природы, того, кто под ритм воинских маршей и звон стали создает и разрушает державы, того, кто из крови и пепла рождает и уничтожает цивилизации, кто является окончательным и ужасающим трибуналом, на котором судьями выступают походы и набеги, приказы и команды, победители и жертвы, ужасы и триумфы, слава и позор, нежность и жестокость, лучшее и худшее, возвышенное и низкое, великое и презренное, любимое и ненавистное. Это время, когда боги и демоны глядя в зеркала, видят друг друга. Не осмеливаются ли приверженцы вашей идеологии использовать это слово, это имя самого страшного и ужасного из всех событий, для своих тривиальных, претенциозных, абсолютно безопасных, лишенных какого-либо риска, никчемных махинаций, для своих мелочных политических угроз и маневров, для своего жульничества и обманов, направленных на то, чтобы исподволь лишить целую половину человечества ее неотъемлемых прав?

Мужчина замолчал, и на некоторое время в комнате повисла пугающая тишина.

— Итак, — нарушил он молчание, — если это — война, то та, которая для тебя закончилась. Ты проиграла. Ты завоевана. Ты попала в плен, и по древней, освященной веками традиции настоящей войны Ты стала рабыней победителя. Ты — трофей, смазливая девка, пойми это, а трофеи всегда принадлежат победителю! Так что бойся, феминистка, дрожи от страха!

— Я не феминистка! — воскликнула она. — Это теперь в прошлом!

— Это теперь настолько в прошлом, что Ты вряд ли сможешь себе представить насколько, — усмехнулся мужчина. — Где Ты находишься?

— Я на планете Гор! — выкрикнула она.

— Ну так почувствуй, что Ты находишься на планете Гор, рабская девка, — зло бросил мужчина.

И в следующий момент на спину Эллен обрушился ливень ударов плети. Она кричала, верещала, визжала, царапала мрамор, крутилась с живота на бок, на спину и назад, пыталась закрыться от ударов. Она задыхалась от боли и рыданий.

— Вот так чувствуют себя маленькие феминистки под плетью, — усмехнулся он, остановившись и переведя дыхание.

— Нет! Я не феминистка, — прорыдала женщина. — Я — рабыня! Ваша рабыня! Пожалуйста, не бейте меня больше, Господин! Пожалуйста, пожалейте свою рабыню!

Но он не пожалел. Снова и снова на нее посыпались удары кожаного жала, выбивая из нее вопли и слезы, заставляя дергаться и извиваться перед ним на полу.

— Ну что, почувствовала себя собственностью? — прорычал ее мучитель.

— Да, Господин! Да, Господин! — выдавила она из себя сквозь рыданья.

Теперь она была выпоротой рабыней, и у нее больше не осталось никаких сомнений, что она — собственность. Она только что была избита своим господином и с ужасом ожидала следующих ударов.

Но их не последовало. Мужчина отбросил плеть в сторону и сердито буркнул:

— Эта порка была ничем. Это не была пятиременная гореанская рабская плеть. Ты даже не была привязана к кольцу.

Эллен, скрючившись лежавшая на боку, в ужасе подняла на него глаза. На ее теле горели ярко-красные полосы.

— А разве тебе кто-то дал разрешение изменить позу? — язвительно полюбопытствовал ее бывший студент.

Женщина немедленно вытянулась и перекатилась на живот, принимая прежнее положение.

— Интересно, как скоро Ты начнешь умолять о том, чтобы тебе позволили доставить удовольствие мужчине? — проворчал он.

Женщина прижалась мокрой от слез щекой к мрамору. Она никак не могла унять рыданий.

— Я сделал тебе возраст, с которым Ты будешь не больше чем пустышкой на невольничьем рынке, — ухмыльнулся ее бывший студент, презрительно разглядывая ее с высоты своего роста. — Правда, следует признать, довольно смазливой пустышкой. Охрана!

На его зов тут же открылась дверь, и в комнате появился охранник, дежуривший в коридоре.

Одетый в коричневую тунику молодой человек, владелец девушки, только что избитой плетью, ткнул пальцем в рабыню, валявшуюся у его ног.

— Это — Эллен, — сообщил он. — Анклет можно снять. Но, разумеется, прежде проследи за тем, чтобы ей выжгли клеймо и надели ошейник.

Охранник приблизился, склонился над ней и рывком вздернул юную рабыню на ноги. Женщина словно оцепенела, какая-то ее часть все еще не могла поверить в случившееся. Мужчина разрешил ей нагнуться и подобрать свою маленькую тунику, но не надеть не позволил. Затем охранник указал, что она должна идти впереди. Покинув комнату Эллен, на плохо слушавшихся ее ногах, то и дело, спотыкаясь, вздрагивая от рыданий, проследовала к своей клетке.