Приз Гора

Глава 9 Выступление перед господином

Когда женщина снова появлялась на пороге мраморной аудитории, ее встретили возгласы, в которых звучали интерес и удовольствие. Она замерла в дверном проеме, робко и неуверенно глядя на собравшихся.

— Как странно она одета, — прошептала одна из женщин.

Тутина, подгоняя стрекалом, отконвоировала ее внутрь желтого круга. Ей показалось, что будет не слишком уместно, встать на колени в том виде, в котором она была.

Как странно она чувствовала себя в этом местом, будучи одетой в этой манере. А еще женщина почувствовала, что для нее, одетой таким образом, было бы допустимо говорить, но она не посмела сделать этого.

— Ты сейчас будешь выступать, — объявил ей мужчина.

— Как? — растерянно пролепетала она.

— Безусловно, играть на калике, — развел руками молодой человек — Ты просто не умеешь. Как не знаешь Ты и танцев тоскующей и просящей рабыни.

Его слова заставили ее начать подозревать, как именно в этом мире рабыни могли бы выступать перед мужчинами, и как мужчины могли бы использовать их для своего развлечения.

— Именно так, — сообщил молодой человек, обращаясь к собравшимся вокруг него людям, — она появилась в аудитории, когда я был ее студентом, а она моей преподавательницей.

— Так странно одетой? — удивился один из мужчин.

— Эта одежда не является такой уж странной для ее мира, — пожал ее господин плечами, — но дело в том, что смысл этих предметов состоит в том, чтобы действовать как вымпел принадлежности к определенному движению. Это — декларация о намерениях, недвусмысленное предупреждение, задача которого состоит в том, чтобы предъявить формальный, опрятный, холодный, деловой, профессиональный и очень серьезный образ, причем не просто такой, какой предписывается конформистской, социально мотивированной идеологией, соответствующей политически обоснованными правилами приличия, но и позволяющий ей почувствовать себя важной. Этот костюм демонстрирует ее претензии и, конечно, определенные заблуждения. Но, с другой стороны, это свидетельствует о ее страхе. Это — защитный фасад, точно так же как и та идеология, которую она проповедует.

— О ее страхе? — переспросил человек в сине-желтой одежде.

Само собой, в тот момент она еще понятия не имела о значении одежд сине-желтой расцветки.

— Да, я имею в виду, ее страх перед своей собственной сексуальностью, которую она боится признать, прячет и настаивает на том, что ее нет.

— Однако, прелести ее тела далеки от того, чтобы быть скрытыми полностью, — заметил мужчина в сине-желтой одежде, окидывая женщину оценивающим взглядом.

— Она находится в состоянии войны сама с собой, — пояснил молодой человек. — У нее весьма двойственные чувства относительно ее собственного тела, его красоты и потребностей, ее собственных эмоций и истинного значения ее пола.

— Полагаю, что здесь мы сможем помочь ей покончить с этой войной, — улыбнулся один из собравшихся, одетый в желтые одежды касты Строителей.

После его слов взгляды всех мужчин и женщин сошлись на ней, и женщина, стоявшая в кругу, снова почувствовала себя центром внимания.

Как только девушка закрыла за собой дверь, она приказала ей опуститься на колени перед ней подле трех пакетов, разложенных на полу. Вставшая на колени помолодевшая подопечная Тутины, к своему изумлению отметила, что пакеты, запечатанные скотчем, несли на себе названия и слоганы, знакомые ей на Земле. Она хорошо знала эти магазины, и даже несколько раз делала в них покупки. Ей запомнились коридоры, прилавки, толпы покупателей. Учитывая строгий запрет, наложенный на нее в связи с этим повествованием, названия этих магазинов будут пропущены. Конечно, они были бы немедленно узнаны, по крайней мере, многими из тех, кто знаком с неким городом.

Молодая подопечная вопросительно посмотрела на Тутину. Та угрожающе продемонстрировала свое стрекало, и женщина, быстро опустив голову, съежилась в ожидании боли, но Тутина не ударила ее.

— На деньги, данные мне господином, — сообщила Тутина, — я купила это согласно его инструкциям.

Помолодевшая женщина нерешительно протянула руку, и кончиками пальцев прикоснулась к слегка помятой бумаге одного из пакетов. И тут же отдернула, почувствовав стрекало прижавшееся под ее подбородком, вынуждавшее поднять голову. Она встретилась с голубыми глазами Тутины.

— Теперь Ты уже не сидишь на стуле, не так ли? — поинтересовалась та.

— Да, Госпожа, — подтвердила ее подопечная, обратившаяся к Тутине как к «Госпоже», поскольку последняя, очевидно, имела над ней власть.

За прошедшие несколько дней ее наставницы приучили ее обращаться к ним именно так. Ранг, дистанция и иерархия — составные части в гореанском общественном устройстве. Кажущаяся замысловатость иерархической структуры общества имеет тенденцию поддерживать социальную стабильность. Миф о том, что все равны, когда всем очевидно, что это не правда, сможет стать причиной волнений. Человек такое существо, что он всегда желает подняться по невидимой лестнице, даже если он утверждает, что ее не существует. В гореанском же обществе, с его упором на локализацию и соседство, с его различными Домашними Камнями, каждый из которых имеет свою собственную историю и традиции, с его многочисленными кастами и подкастами, каждая со своими всеми уважаемыми и признанными привилегиями, правами и обязанностями, политические перевороты и социальные потрясения не только редки, но и для большинства гореан почти немыслимы. Для таких понятий просто нет ни особых причин, ни поводов, к ним не проявляют особого интереса. Они не подходят данному обществу. Для гореанского общества не характерна ситуация, когда некая безымянная, безликая, анонимная, могущественная группа немногих, тайно управляет многими, скрываясь среди них. Слишком сложно сформировано для этого, слишком гордо и исполнено чувства собственного достоинства, слишком запутанно структурировано и слишком близко к природе гореанское общество. А кроме того есть еще кодексы и честь.

— Это именно из-за тебя, — прошипела Тутина, — меня избили.

Не трудно было догадаться, что ее обвинение касалось того всплеска негодования, вырвавшегося у нее еще в далеком теперь мире, как давно это теперь кажется, было, связанного с возражением, в тот момент показавшимся столь странным, против того факта, что испуганной женщине в белом платье разрешили сидеть на стуле.

— Я была избита! — зло повторила девица.

— Мне очень жаль, Госпожа, — прошептала ее подопечная.

Женщина уже давно не сомневалась в том, что Тутина за ту оплошность была подвергнута наказанию. Как не сомневалась она и в том, что молодой человек был вполне способен к использованию плети на женщине, которая вызвала его неудовольствие.

— А как меня вынудили прислуживать тебе, действовавшей так, словно была выше меня, — раздраженно воскликнула девица. — Ты смотрела на меня с таким презрением, а сама в тот момент уже была всего лишь неосведомленной безымянной рабыней!

— Простите меня! — попросила ее испуганная подопечная, стоявшая перед ней на коленях. — Я не знала, Госпожа!

— Но теперь я ношу талмит, — заявила Тутина, указывая на ленту над своими бровями, удерживавшую ее зачесанные назад длинные, роскошные светлые волосы. — Так что бойся, глупая мелкая шлюха. Знай, окольцованная маленькая рабская сука, что на малейшую твою провокацию я отвечу ударом стрекала, и бить я буду много!

— Да, Госпожа, — всхлипнула женщина, сжимаясь и опуская голову.

Как и любой низкой девке, ей следовало бояться владелицы талмита.

— Теперь, — бросила девушка, по-видимому, несколько успокоившись, — снимай с себя тунику, открывай пакеты и одевайся.

И вот теперь она снова стояла в круге перед курульным креслом. Предметы одежды, что были на ней, действительно, сильно напоминали те, в которых она ходила много лет назад. Черный пиджак с юбкой, застегнутая на все пуговицы строгая, мужского покроя, белая блузка. Ее волосы были зачесаны назад и собраны в узел на затылке. На ногах она носила черные, обтягивающие чулки и лакированные черные туфли-лодочки на узком двухдюймовом каблуке.

— Кое-чего не хватает, — заметил молодой человек и, не вставая с курульного кресла, жестом подозвал женщину к себе.

На ее ладонь легли две тонких, простеньких, но привлекательных золотых петли. Браслеты!

— Надевай, — приказал ей мужчина, и она просунула в них сложенную лодочкой ладошку.

Золотые кольца удобно устроились на ее левом запястье, где они уже были однажды.

— А теперь вернись в круг, — потребовал он, — руки положи на талию и медленно повернись перед нами.

Женщина послушно выполнила его команду и снова замерла лицом к нему и ко всем другим. Она чувствовала себя выставленной на показ. Ей даже стало интересно, могла ли нагая рабыня, стоя на аукционной площадке более остро почувствовать себя выставленной на показ, чем она в тот момент.

Она не знала таких людей прежде, более того, она даже не была знакома с людьми этого типа. Они слишком отличались от того типа людей, который ей был известен. Их естественность, их смех и уверенность, их красочные одежды и выражения их лиц, все это и многое другое разительно отличало этих людей от их апатичных, вялых и серых подобий ее прежнего мира! Она даже представить себе не могла, что такие люди могут существовать. Они были чужды ей, не только лингвистически, но, что еще более важно и более пугающе, культурно. Как могло получиться так, подумала она, что эти человеческие существа оказались настолько отличающимися от своих земных собратьев! Но она больше не была на своей планете. Теперь она находилась в среде с совсем другой культурой, с совершенно отличающимися законами, традициями и ценностями. Все вокруг было абсолютно незнакомо. Чем могла быть она, беспомощная, лишенная выбора, принесенная сюда для этих людей? Чем в этом мире могли быть другие, такие же как она? И она уже не сомневалась, хотя и приходила в ужас от одной мысли об этом, чем именно.

Насколько странно, подумала она, быть одетой полностью в соответствии с ее культурными традициями, прилично и даже чопорно, здесь, в другой культуре. Демонстрируя себя в таком костюме, она чувствовала себя выставленным напоказ эксцентричным объектом чужого любопытства.

Пожалуй, в тот момент женщина предпочла бы свою тунику, пусть и необыкновенно короткую. По крайней мере, в этом случае она не выделялась бы из общего фона, не чувствовала бы себя среди них аномальной, была бы менее заметной и более подходящей к окружению. В той комнате были и другие женщины ее статуса, но они хотя бы были одеты соответственно этому статусу. На них на всех были простые, естественные предметы одежды, короткие, обтягивающие, ничего не скрывающие, зато культурно обоснованные и предписанные для женщин их положения, их статуся, к которому, она нисколько не сомневалась, принадлежала и она сама. Они были привлекательно и подходяще одеты, по крайней мере, для тех, кем они были.

Но, почему не она? Почему не она?

Кроме того, она знала, и это не вызывало у нее недовольства, вообще никакого, что в тунике она, как женщина, была весьма привлекательна, возможно даже слишком. На это со всей очевидностью указывали оценивающие взгляды охранников. В их глазах она была женщиной, и женщиной интересной. Она не сомневалась в этом. Причем очень интересной. Это было более чем ясно.

Иногда охранники, связав ее, разноцветными шнурами, порой весьма экзотичными способами, приказывали ей освободиться. Однако у нее еще ни разу не получилось сделать этого. Но как горели их глаза, когда она крутилась и выламывалась, то отступала, то возобновляла бесплотные попытки, извивалась и ерзала, честно стараясь избавиться от удерживавших ее пут! Видимо, смотреть на нее, лежавшую перед ними беспомощно связанную, бьющуюся в совершенно очевидной и нелепой в своей бесполезности борьбе, но, не имея возможности прекратить это, поскольку ей был дан недвусмысленный приказ, доставляло им большое удовольствие. За любую попытку прекратить это, бросить им вызов, замереть и лежать спокойно, следовал безжалостный удар стрекала, и она вынуждена была продолжать, но теперь уже ужаленная и плачущая, свои отчаянные усилия, результат которых, и это она уже отлично понимала, был предопределен.

Ей вспомнились слова молодого человека, ныне ее владельца на Горе, сказанные им еще на Земле, насчет того, что по его мнению она будет очень привлекательно выглядеть беспомощно связанная такими шнурах, позже, когда она станет соблазнительной. Конечно, она была беспомощна в них, в столь простых и мягких, но столь привлекательных, разноцветных шнурах.

«Боже, я подумала о себе, как о соблазнительной?», — спросила женщина сама себя. Но она хорошо запомнила глаза охранников. «Возможно», — подумала она, и не сказать, что ее это рассердило. Какая женщина, в особенности, такая как она, оказавшись в этом мире, не хотела бы быть привлекательной, и даже соблазнительной?

Однако другое воспоминание заставило ее вздрогнуть. В памяти всплыли слова молодого человека, когда он еще на Земле намекнул, что сама ее жизнь может зависеть от этого.

Как часто в истории, вдруг подумалось ей, возникали ситуации, когда только красота женщины, вставала между ней и ударом меча. И какая благодарность охватывала ее в тот момент, когда она чувствовала как веревка стягивает ее руки за спиной, и с какой радостью подставляла она свою шею под поводок!

Другие девушки того же сорта, что и она, присутствовавшие в комнате, были одеты в туники! Тогда почему она не была в тунике?

Женщина давно оставила мысли, что такое одеяние было непростительно и невыносимо неуместным, что оно было возмутительно вызывающим. Безусловно, она не отрицала, что в некотором смысле все это присутствовало, и более того, предусматривалось намеренно, однако теперь это казалось ей соответствующим, восхитительным, провоцирующим, невыносимо возбуждающим, сексуально стимулирующим носительницу и несомненно, также притягивающим смелые и оценивающие глаза зрителей, от чьих пристальных взглядов у красотки не было никакой возможности спрятаться. Но теперь она знала, что даже на Земле увидев такой предмет одежды, она относилась к нему с некоторой двойственностью, возможно даже лицемерием, внешне демонстрируя предписанное негодование и гнев, а внутри сгорая от любопытства и волнения, и задаваясь вопросом, как бы она сама могла бы выглядеть одетой в это. А еще ей было интересно, не завидовали ли некоторые из одетых в тяжелые неудобные одежды свободных женщин, также присутствовавших в этой комнате, своим сестрам и той свободе, которую давали им их простые туалеты. А кроме того, какая женщина, положа руку на сердце, не желает показать свою красоту, не жаждет того, чтобы ее заметили, признали и открыто одобрили, как некое особое изящное сокровище, которым она себя считает? Разве не простительно для нас для всех быть немного тщеславными? В любом случае они носили то, что было выбрано для них мужчинами. Они были одеты так, как решили одеть их мужчины, а ведь могли и не разрешить. Но тогда почему не она? Большинство, таких женщин как она, стояли на коленях, но были некоторые, кто оставались стоять на ногах. Все они не имели никакой обуви. Зато на их шеях красовались плотно их облегавшие, запертые, плоские узкие металлические полосы — рабские ошейники.

С некоторых пор она стала завидовать им из-за их ошейников. Как видно не на всех животных надевают ошейники, а лишь на особенных. Это было видимое свидетельство того, что они чего-то стоили. Они были признаны представляющими интерес, достойными того, чтобы их купили и ими владели. Таким образом, ошейник — это своеобразное наглядное свидетельство признания ценности. Ужасным оскорблением в этом мире было бы сказать свободной женщине, что она не заслуживает ошейника. Правда, при этом остается открытым вопрос, как можно было бы узнать это, если ее никто не видел без вуали?

А вот у нее самой был только ножной браслет, роль которого, как ей казалось, была скорее информативной, чем какой-либо еще. Это был немногим более чем способ отследить ее внутри этого дома, безотносительно того вида дома, которым он мог бы быть.

Почему они не позволили ей просто встать на колени, или постоять неприметно у стены, едва замечаемой, почтительно склонившей голову, но готовой быть вызванной щелчком пальцев свободного человека?

— Девка! — бросил ее владелец, и она испуганно подняла на него взгляд. — Сейчас Ты будешь выступать для нас, но прежде скажи, как твой гореанский?

— Недостаточно хорош, Господин! — вынуждена был признать женщина.

— Тем не менее, тебе придется использовать его, — сообщил мужчина. — Очень немногие из здесь присутствующих, смогут понять английский язык.

— Что я должна делать? — растерянно спросила она.

— Мы — твои студенты, мы — твой класс, — сообщал он ей. — Ты будешь читать нам лекции. Расскажешь нам всем о мужчинах и женщинах, о социальных артефактах, об их значении, и прочих фактах, о том, насколько все условно, политизировано и непостоянно, о том, что у человеческой разновидности, единственной среди всех прочих, нет никакой связи с природой, о том, что генетика бессмысленна, биология ложна, а эндокринология неважна, и так далее, и тому подобное. Не забудь поведать про то, что что-либо может быть чем-то, все — ничем, а ничто — всем, и про то, что истинное — ложно, а ложное — истинно. Подними наше сознание, познакомь нас, переделай нас.

Женщина затихла, от испуга забыв даже дышать. Конечно, он говорил с ней, используя английский.

— Эти предметы одежды, — указал товарищ, одетый в синее с желтым, — фактически не скрывают ее фигуру. Конечно, ее очарование видимо под ними невооруженным взглядом.

— Уверен, что она знала об этом, — кивнул молодой человек.

— Вещицы на ее ногах смотрятся привлекательно, — отметил другой.

— Как она может удерживать волосы в такой прическе? — полюбопытствовал третий.

— А личико у нее ничего, смазливое, — похвалил четвертый.

— Да и фигура что надо, миниатюрная, аккуратная и соблазнительная, — признал пятый.

Молодой человек поднял руку, призывая всех к тишине. Разумеется, все эти короткие реплики были сделаны по-гореански. Они говорили небрежно, совершенно не принимая во внимание тот факт, что она могла понять их. Однако к настоящему времени ее гореанский уже был достаточен, чтобы до нее доходил смысл их фраз. Женщина слушала их со смешанными чувствами и предчувствиями. Странное это дело, слышать о себе такие замечания, такие объективные и небрежные. Они что, не знали о том, что она была человеком? Они что, решили, что она — предмет, выставленное напоказ животное?

— Начинай, — небрежно бросил молодой человек.

Нерешительно, дрожащим от испуга голосом, она начала.

— Как я тебе сказал, — сразу прервал ее молодой человек, перейдя на английский.

У женщины вырвался горестный стон. Для нее стало предельно ясно, что в намерения мужчины входило заставить ее честно и открыто дать всем присутствовавшим в комнате ясное понимание того, что она преподавала в течение многих лет. Того, что ее коллеги по движению ожидали от нее. Того, что ей было рекомендовано представлять. Того, на чем зиждились ее положение, репутация и престиж. Того, на чем были основаны постулаты, которые она в изобилии издавала в журналах, издаваемых определенно для того, чтобы приспособить и подогнать такие представления под идеологию, которой она, фактически, отдала свою жизнь.

Иногда он помогал ей подобрать подходящее гореанское слово, иногда подталкивал ее в нужном направлении, напоминая о том или ином моменте, когда ему хотелось, чтобы она яснее выразила свои положения, чтобы предмет ее лекции высветился наиболее понятно и правдоподобно.

Затем он приказал ей двигаться по комнате, не переставая говорить. Женщина сделала это, внезапно остро ощутив свою фигуру, скрытую под одеждой. На Земле ей никогда не приходилось ощущать движений ее тела, того как предметы ее одежды опирались на изгибы ее форм, цеплялись за кожу. Но здесь женщина очень хорошо ощутила все это. Как пугающе, как уязвимо мягко и красиво это происходило! И она чувствовала это каждой клеточкой своего тела. Пару раз он попросил ее повторить тот жест, при котором раздавался тот негромкий звук двух браслетов, как будто случайно соударяющихся друг о дружку. Этот звук казался ей очень значимым, особенно при данных обстоятельствах, и у нее не было никаких сомнений в том, что для мужчины это было не менее значимо.

— Спасибо за лекцию, рабская девка, — сказал молодой человек, когда она замолкла. — А теперь сними с себя одежду.

Сначала женщина сняла пиджак и положила его на пол у своих ног. Затем последовали туфельки, вставшие рядом с пиджаком.

На мгновение замявшись, она бросила взгляд на мужчину, но получив его нетерпеливый жест, продолжила. Женщина одну за другой, начиная с высокого ворота, расстегнула пуговицы и сбросила с плеч блузку. В этот момент некоторые из присутствовавших мужчин ударил ладонями правых рук по своим левым плечам.

Женщина удивленно посмотрела на молодого человека.

— Они выражают свой одобрение, — пояснил он, снова перейдя на английский.

Под блузкой был белый бюстгальтер, узкие лямки которого были застегнуты на спине. Когда она расстегнула молнию сбоку на черной юбке, та легко соскользнула вниз и легла на полу вокруг ее лодыжек, женщине осталось только переступить через нее и сдвинуть в сторону.

Мужчины проявили явный интерес к поясу с подвязками. Освободив чулки от зажимов, она расстегнула пояс и бросила его на кучку уже снятой одежды, а затем, сев на пол, скатала чулки вниз по ногам и сняла и их.

По мере того как ее ноги появлялись из-под черной ткани чулок, окончательно проявлялось очарование ее бедер, соблазнительные изгибы ее ног, коленей, икр и щиколоток. Очарование каждой детали, одной за другой, было медленно обнажено.

Закончив с чулками, она поднялась на ноги, замерев перед зрителями. Теперь на ней остались только бюстгальтер и трусики, ну и два браслета на запястье и запертое кольцо на левой лодыжке.

— Распусти прическу, — приказал ей хозяин, и женщина расслабила узел и тряхнула головой.

Освобожденные волосы, предмет ее тайной гордости, темно-коричневым, блестящим водопадом обрушились вниз. Подняв обе руки, отработанным жестом, она отбросила их назад.

У многих из присутствовавших в комнате на лицах появилось выражение удовольствия и восхищения. Было совершенно ясно, в их глазах она была прекрасной рабыней.

Женщина потянулась, чтобы стянуть со своего левого запястья два золотых кольца, но молодой человек чуть заметно, отрицательно покачав головой, остановил ее порыв. Она напряглась, но подчинилась. Похоже, этим предметам предстояло оставаться на ней еще, по крайней мере, в течение какого-то времени.

Потом она стянула лямками бюстгальтера с плеч, на мгновение замерла, а затем опустила вниз его чашки.

— Превосходно, — прокомментировал мужчина в сине-желтых одеждах, заставив ее густо покраснеть.

Даже если бы он использовал неизвестное ей слово, она все равно отлично поняла бы его, настолько недвусмысленны были его тон и выражение лица.

Кое-кто из мужчин снова хлопнули себя по левым плечам, а часть из присутствовавших женщин издали негромкие возгласы восхищения.

Внезапно женщина осознала, что то, что они одобрили, ее тело, на самом деле вовсе не было ее, что в действительности, ее тело, как и она сама, было чьей-то собственностью.

Она повернула бюстгальтер так, чтобы крючки оказались спереди и, отстегнув их, бросила предмет нижнего белья поверх остальной своей одежды.

Вдруг глаза женщины наполнились слезами, и она бросила жалобный взгляд на молодого человека, сидевшего в курульном кресле, в надежде, что он оставит ей небольшой кусочек ее скромности, что он не будет столь беспощаден к ней, по крайней мере, не публично, не перед этой толпой. Но в глазах его она не рассмотрела ничего кроме строгости.

И вот она замерла перед ним обнаженной, нагой рабыней. Единственное, что осталось на ней это, две узких петельки золота на левом запястье и стальной анклет.

— А теперь, — сказал он ей, — моя прекрасная помолодевшая нагая преподавательница со степенью доктора философии в гендерных исследованиях, Ты можешь лечь на пол и ползти ко мне на животе.

И женщина, опустившись сначала на четвереньки, а затем и на живот, медленно, дюйм за дюймом, приблизилась к постаменту, поднялась по ступеням и замерла перед ним.

— Ближе, — подозвал мужчина. — Теперь раскидай свои волосы вокруг моих но.

Она, почти прижавшись головой к его сандалии, перебросила волосы вперед, укрыв ими его ноги.

— Вот теперь, — усмехнулся он, — это, действительно, Ты. И именно такой я хотел тебя, и именно такой Ты сама хотела быть, рабыней у моих ног, и даже тогда, давно.

Женщина подняла голову и посмотрела на него сквозь слезы, застилавшие ее глаза. Ее бывший ученик наклонился, взял ее левую руку и стянул с нее оба золотых кольца. Теперь на ней остался только стальной ножной браслет.

— Лижи и целуй мои ноги, рабыня, — приказал он.

— Да, Господин, — всхлипнула она.

— Итак, — сказал мужчина, — теперь Ты стала живым опровержением своей собственной идеологии.

— Да, — шепотом признала она и добавила: — Господин.

Спустя некоторое время он, к ее испугу, отдернул ноги от ее мягкого языка и теплых губ, от ее слез и волос.

— Охранник, — окликнул он, — уведи эту рабыню и проследи за тем, чтобы последняя фаза ее лечения началась как можно скорее.

— Но я была уверена, что на этом все закончится, Господин! — в недоумении воскликнула она.

— О да-а, — протянул мужчина, и в его голосе послышались угрожающие нотки, — я запланировал для тебя, рабская девка, кое-что совершенно особенное.

Сильные мужские руки вздернули ее на ноги и потащили, как она была голой, прочь из комнаты. Оказавшись за дверями, охранник задержался на мгновение, и, не выпуская ее завернутой за спину руки, приказал подобрать с пола тунику. Крошечное платьице так и оставалось лежать на том же месте, где она его положила, когда она переоделась в другие предметы одежды. Бумажные пакеты, упаковка, ленты и картонные коробки, тоже все еще лежали там же, где она их оставила.

Затем мужчина, так и не позволив ей накинуть на себя одежду, быстро и грубо потащил вдоль по коридорам. Ее левая рука, завернутая за спину и сжатая в грубом мужском кулаке, жутко болела. В правой руке она сжимала свою тунику, но у нее не было ни малейшего шанса надеть ее на себя. Женщину провели по коридорам почти так же, как водили других голых красоток, которых она не раз видела, за исключением разве что того, что она не была связана или закована в цепи.

За решетками то и дело мелькали испуганные лица молодых женщин, рассматривавших ее сквозь прутья.

Дорога не заняла много времени, и вскоре они достигли большого помещения, в котором находилась ее конура. Мужчина протащил ее по стальным лестницам, пока они не сказались на нужном ярусе, где он просто толкнул ее вниз и вперед, приказав дальше ползти на четвереньках. Передвигаться по стальному решетчатому настилу на руках и коленях было мучительно больно. Хорошо еще, что до конуры было не так далеко. Через мгновение после того, как она вползла внутрь, решетка за ее спиной была захлопнута и заперта.

Во внезапно охватившей ее истерике женщина попыталась стянуть со своей ноги браслет, но, конечно, не смогла сделать этого. Ее начали трясти рыдания. Она обернулась и, стоя на коленях, вцепилась в стальные прутья и, не отдавая себе отчета, закричала.

Спустя некоторое время, немного успокоившись, она натянула на себя свою короткую тунику и перебралась на охапку соломы, лежавшую в углу конуры. Там она легла и, как смогла, завернулась в короткое тонкое одеяло.

Женщину душили рыданья. Слезы продолжали катиться по ее щекам.

Конечно, ее бывший ученик воспользовался моментом на славу, его месть ей была богатой, жестокой и полной. Ей казалось, что она не могла быть более полно унижена и оскорблена.

И все же, она не могла отрицать и того, что была дико возбуждена в тот момент, когда лежала у его ног, беспомощная, подавленная, покорная рабыня, под властью мужчины.

В тот момент она вдруг со всей ясностью поняла, что это было именно то, чем она была, и то, чем она больше всего хотела быть в глубине своего сердца. То, что она всегда хотела быть рабыней.

Но что он запланировал для нее? Этот вопрос мучил ее, но ответа на него она не знала. Единственное, что она знала наверняка, это то, что она была его рабыней, а следовательно, он может делать с ней все, что захочет.