Приз Гора

Глава 16 Нагретая солнцем цементная полка

Какое-то время она ничего не могла разобрать в том шуме, что раздавался вокруг нее. Прорывавшиеся к ее сознанию звуки в настоящий момент казались неразборчивым лепетом. Просто мозг человека находящегося на грани сознания, а именно в таком состоянии пребывала она, воспринимает доходящую до него информацию с определенной точки зрения, поэтому звуки, доходившие до него, казались неопределенными, неясными, смутными, отдаленными. Она пыталась услышать их, если можно так выразиться, другим ухом. Можем предположить, что женщина пыталась, услышать их на английском языке, но говорили-то вокруг нее не по-английски. Это был совсем другой язык. Так что ее замешательство, ее смущение, неловкость и испуг в полубессознательном состоянии, на самом деле было нетрудно понять. Фактически, первое время Эллен вообще думала об этих звуках не как о речи, а лишь как о звуках издаваемых человеком, но затем, постепенно, до нее начало доходить, что они должны быть речью. Потоки звуков, струившиеся вокруг нее как вода, иногда раздражающие резкие, иногда успокаивающие плавные, иногда стремительные, должны были быть упорядоченными. Было в них что-то членораздельное или точное, в их ритмике, в их звучании. Они не были звуками издаваемыми животными, вроде рева, рычания, блеяния, воя или шипения. Как не могли они быть звуками неживой природы, ничего похожего на шелест веток касающихся друг друга под напором ветра, или на постукивание капель дождя, грохот падающих камней, раскаты грома. Итак, почему она не могла понять их? Несомненно, она очень устала, и хотела спать. Почему они не могли вести себя потише, эти голоса вырвавшие ее из ее сна? Что за странный сон! Ей вдруг пришло в ее голову, что стоит пожаловаться менеджеру строительной компании возводившей этот дом. Но, каким энергичным и поразительным, непохожим на ее родной и выразительным казался ей этот странный язык. Вот только что он был таким живым, ярким, быстрым и даже в чем-то деликатным, как вдруг взорвался грубыми, почти жестокими оттенками. Вот он громкий, а через мгновение уже мягкий. Быстрый и даже небрежный, неожиданно сменяется плавным и величественным, а мелодичный переходит в почти нечленораздельный, если не сказать звериный. Звуки то сливались в единый гул толпы, то дробились на десятки голосов, разговаривавших, выкрикивавших, зазывавших, шептавших, объявлявших, утверждавших, торговавшихся, сомневавшихся. Все это коловращение звуков, быстрое, изобильное, то ускоряющееся, то замедляющееся, то громкое, то тихое, подобное течению ручья, стремительного в горах и плавного на равнине, протекло мимо нее. Однако этого не должно было быть около ее квартиры.

Постепенно ее начала охватывать тревога. Дело в том, что ей начало казаться, что, несмотря на то, что звучание слов и отличалось от привычного, в ней зародилась готовность, или точнее намек на готовность, некое смещение внимания или понимания, самое минимальное принятие того, что необъяснимая какофония звуков вокруг нее могла внезапно стать понятной. Именно это подозрение, по причине, которой она сама ясно не понимала, пугало ее.

По прежнему оставаясь в угнетенном состоянии, Эллен непреклонно продолжала слушать на английском языке, соответственно, к своему спокойствию, ничего не понимала, или, возможно лучше было бы сказать, ничего не допускала до своего понимания.

Женщина лежала на животе, несомненно, на своей кровати, в своей квартире. Правда, поверхность под ней казалась какой-то очень твердой, неприятно твердой, даже грубой. «Пожалуй, стоит озаботиться приобретением нового матраса», — подумала она, потянувшись за своей подушкой, но так и не смогла ей найти. Вероятно, она свалилась на пол. Кровать была твердой. Слишком твердой! А еще она казалось очень теплой. Такое впечатление, что она лежит на горячей поверхности, под прямыми солнечными лучами, на самом солнцепеке посреди жаркого лета. Солнечный свет, должно быть, попадал через окно ее спальни. Но его было слишком много. К тому же подали лучи не с той стороны и не под тем углом. «Как же горячо! Как ужасно неприятно», — подумала Эллен. Лежать было некомфортно, неприятно, жарко, но ей так не хотелось просыпаться.

Эллен протянула руку к одеялу, чтобы сбросить его с себя, но так и не смогла его нащупать. Похоже, она уже от него избавилась.

Жар и свет прорывалось сквозь сомкнутые веки женщины теплой краснотой. Свет почти обжигал. Судя по всему, это был яркий солнечный свет.

Ей кажется, или на ее шее что-то было? А что это за негромкий звук, словно столкнулись два небольших металлических предмета? Или это был тихий лязг?

А еще ей казалось, что с ее телом что-то случилось, что-то в нем ощущалось неуловимо другим.

Она напряглась, пытаясь сообразить какой сегодня день недели, надеясь, что была суббота. По субботам ей не надо было спешить к студентам.

Она протянула руку вниз, собираясь одернуть свою длинную ночную рубашку. Она знала, что должна, учитывая ее идеологическую приверженность, предпочитать мужеподобную ночную одежду, чтобы больше походить на мужчин, на врагов, но ей не хотелось так поступать, тем более, что никто из последователей ее идеологи, ее коллег и прочих, никогда не узнает, что отходя ко сну, она надевала платье, которое можно было стянуть одним движением, разоблачая ее. Оно было хлопчатобумажным. Она не смела даже думать о том, чтобы купить, уже не говоря о том, чтобы носить, тонкое, шелестящее шелковое белье, или одно из тех коротких, откровенных платьев, вроде тех бесстыдных маленьких вещиц, от которых, по-видимому, шарахаются даже проститутки, по крайней мере, те из них, у кого могла бы сохраниться хоть капелька желания испытывать немного уважения от их клиентов. На ее взгляд это были предметы одежды того вида, в который рабовладелец мог бы нарядить свою рабыню.

Старая полузабытая греза снова начала выплывать из глубин ее сознания. Нет, нет, пробормотала Эллен. Но он поднялся со своего места в аудитории, взял ее в свои руки и, несмотря на ожидаемые от нее, слабые, жалобные, почти ритуальные протесты, спокойно, систематически, предмет за предметом, раздел ее перед студентами, лишив всей одежды и даже обуви. А затем он поднял и уложил ее на стол. Она извивалась под ним, слабо возражая, пытаясь отпихнуть его от себя, но потом начинала целовать его, обнимать, прижиматься всем телом, заливаясь слезами и отдаваясь полностью. А класс бурно приветствовал разворачивающееся перед ними действо.

«Нет, — почти закричала она. — О, да, да, да! Нет! Да! Да!»

Эллен дотронулась рукой до бедра, но вместо хлопчатобумажной ткани почувствовала свою голую кожу. Она испугалась, неужели в ярком напряжении ее фантазии ее ночная рубашка сбилась к талии или даже к груди.

Тогда она потянулась, чтобы стянуть рубашку вниз, но, сколько не водила рукой по телу, так и не смогла найти ее. Но она никогда не спала нагая! Она никогда даже не думала делать это! Она была не такой женщиной! Она никогда не позволила бы себе быть настолько уязвимой!

В мозгу Эллен вдруг забрезжило понимание значения звуков раздававшихся вокруг нее и твердости поверхности, на которой она лежала. И это заставило ее испугаться еще больше. Она попыталась собрать воедино разбегающиеся мысли и прийти в сознание.

Эллен осторожно ощупала свое тело, и волна ужаса прокатилась от головы до кончиков пальцев ног. Ее тело совсем не походило на ее, или, точнее не походило на тело пожилой женщины. Она слегка коснулась груди. Каким соблазнительным и полным, восхитительным и упругим показалось ей то, что было под ее рукой. Волна ужаса сменилась волной смущения. Эллен провела рукой вниз к талии, которая теперь ощущалась стройной, гибкой и прекрасно округленной, можно даже сказать деликатной. Потом ее рука скользнула по бедрам и ощутила контрастирующее с узостью талии привлекательное расширение. К своему страданию и ужасу, женщина осознала, что то, что было под ее рукой, не могло быть ее фигурой. То, что она нащупала, совершенно отличалось от того, к чему она привыкла. Это была одна из тех фигур, которая притягивает к себе непристойные взгляды невоспитанных мужчин, провоцируя их на вульгарный свист.

«Это не мое тело!», — мысленно воскликнула женщина.

Но, разумеется, это было ее тело, тактильные ощущения не обманывали.

Эллен дернулась, попытавшись подтянуть ноги и сжать колени, а также прикрыться руками, но, внезапно ощутила нечто препятствовавшее подтянуть левую ногу. Ее что-то держало. На лодыжке что-то было. Дело не в том, что она совсем не могла пошевелить ногой, просто на ее левой лодыжке было что-то тяжелое. Кроме того, теперь ей стало совершенно ясно, что на ее шее тоже что-то было надето. Эллен попыталась правой ногой столкнуть непонятную вещь со своей щиколотки, но у нее ничего не получилось. Ощущения подсказывали, что этот предмет был явно металлическим, тяжелым, круглым и запертым на ее лодыжке. Он плотно охватывал ногу, и не было никакого шанса стянуть это с себя. А еще, дернув ногой, она услышала звук, который больше всего напоминал скрежет тяжелых звеньев цепи, протянутой по каменной поверхности. Причем цепь эта, если это была цепь, казалось, была присоединена к предмету.

Эллен подняла руку и коснулась шеи. Там тоже нашлось что-то металлическое, круглое и тяжелое. Женщина тут же испуганно отдернула руку.

Шум вокруг нее, звуки, крики, речь теперь стали еще более навязчивыми. Она уже всерьез боялась просыпаться. И все же на неком уровне, женщина, несомненно, уже бодрствовала, просто жутко не хотела признавать этого.

— Купите меня, Господин! — услышала она, просьбу, сделанную жалобным женским голосом, раздавшимся не далее чем в паре ярдов от нее.

Неизвестная женщина просила не по-английски, как внезапно, почти одновременно с пониманием смысла фразы, осознала Эллен. Это не был английский язык, но это был язык, который она тоже знала, и даже говорила на нем довольно бегло. Пусть не все, но большинство слов, которые она слышала вокруг себя, теперь имели для нее совершенно четкий смысл. Крохотный сдвиг, короткий шажок, наконец-то был ею сделан. И в этот момент, когда все элементы паззла, казалось, встали на свои места, Эллен на мгновение открыла глаза, но тут же закрыла их снова. Яркий солнечный свет нестерпимой болью резанул по глазам. Однако того мгновения ее хватило, чтобы в мозгу отпечаталась картинка окружавшего ее мира. Она успела увидеть движение, цвета, одежды, ларьки по ту сторону улицы, развешанные в них товары, кричащих под навесами продавцов, детей, мужчин, женщин, уличную суматоху, группы стоящих и спешащих людей, коробейников, некоторых из которых держали корзины на головах.

Эллен перекатилась на бок и села. Прогрохотала цепь. Женщина стиснула ноги вместе и, прикрыв грудь руками, испуганно вскрикнула.

Девушки, сидевшие по бокам от нее, шарахнулись в стороны. Некоторые прохожие, на секунду остановившись рядом с ней, посмотрели на нее, а затем пошли дальше по своим делам.

Наконец, Эллен решилась и приоткрыла глаза. Она сидела на узкой, залитой солнцем цементной полке у стены какого-то здания, выходившей на небольшую площадь, или широкую улицу, или рынок. По ту сторону площади стояли многочисленные киоски, в которых продавцы демонстрировали свои товары. Также, тут и там, вдоль стен, прямо на мостовой, были расстелены одеяла, на которых так же сидели продавцы, нахваливавшие разложенные перед ними товары. Киоски и ларьки имелись и на ее стороне площади. За спиной Эллен, а также с той стороны прохода, позади торговых точек возвышались кирпичные стены зданий, очень напоминавшие многоквартирные дома, этажей по семь — восемь. Это очень отличалось от тех высоких башен, которые ей уже доводилось видеть. Правда, бросив взгляд одну из сторон площади, на некотором удалении, она увидела две из тех башен. Взглянув в другую сторону площади, в узкий просвет между домами, ограничивавшими площадь, Эллен смогла разглядеть то, что показалось ей высокой, широкой стеной.

И тут ее тело неудержимо затряслось от рыданий. Эллен, как могла, пыталась сдержаться, но получалось плохо.

Она сидела на узкой цементной полке, прикрепленной к стене здания, наподобие крыльца. Шириной эта полка, поднятая на ярд над мостовой, была примерно пять футов и что-то около тридцати длиной. С обоих торцов имелись ступени, по которым можно было подняться на ее поверхность. Слева от полки, если стоять к ней лицом, на уровне земли, имелась дверь, предоставлявшая вход в здание. Именно через эту дверь женщин выводили на полку, как и уводили обратно. За этой дверью скрывался небольшой коридор с тесной, темной, узкой цементной лестницей, спустившись по которой футов на тридцать вниз можно было попасть на подвальный уровень, где располагались несколько комнат, закрывавшихся крепкими надежными дверями. В одной из этих подвальных комнат, слабо освещенной, сырой, с покрытыми плесенью стенами, на прелой соломе, держали женщин, перед тем как вывести их на полку.

Наверху, в стене здания позади полки имелось семь гнезд, предназначенных для установки в них горизонтальных шестов. Прямо напротив них, в переднем краю самой полке располагались гнезда для вертикальных стоек, на которые должны были опираться концы шестов, для установки тента. Однако в настоящее время, ни стоек, шестов, ни тента на месте не было. Все оборудование, по-видимому, хранилось в неком складском помещении кирпичного здания многоквартирного дома, или, как его здесь называют, инсулы. Дело в том, что аренда полки без тента стоила дешевле.

В следующее мгновение воспоминания захлестнули ее горячей волной. Дом, обучение, прачечная, порошок тасса. Эллен ошарашено уставилась вниз на свое левое бедро. Неужели все это могло быть правдой? Быть может, она просто сошла с ума?

Но опровергая такое простое объяснение, высоко на ее бедре, чуть ниже ягодицы, красовалась маленькая, изящная отметина — курсивный кеф.

Значит, все было верно! Она была заклеймена! Фактически, в прямом смысле этого слова, заклеймена! Эта четкая отметина была буквально в ней. Она выжжена в ее плоти раскаленным железом! Эллен была заклеймена, ясно и явно отмечена!

На правом боку она рассмотрела фиолетовое пятно ушиба. Это было то самое место, в которое воткнулся носок тяжелой сандалии Мира, когда тот в раздражении столкнул ее с возвышения, а она, беспомощно связанная, вскрикивая от боли, скатилась по ступеням, на ковер у подножия постамента.

Он не был склонен проявлять нежность к своей рабыне.

Эллен перевела взгляд на левую лодыжку. Как и следовало ожидать, ее обхватывал тяжелый браслет, к которому было прикреплено кольцо, посредством крепкой цепи, приблизительно пяти футов длиной, соединенное с большим увесистым железным кольцом, вмурованным в цементную полку. Соответственно, женщина была прикована за левую лодыжку к этому кольцу.

Всего на полке имелось пять таких колец.

Браслет не имел замка, и, по-видимому, был сомкнут вокруг ее щиколотки ударом молота, и, следовательно, не мог быть удален без специального инструмента. Цепь крепилась к кольцу браслета посредствам большого навесного замка. Второй большой замок пристегивал другой конец цепи к тяжелому кольцу в полке.

Эллен осмотрелась. Помимо нее к полке были прикованы еще шесть девушек. Поскольку колец на всех не хватало, то к двум кольцам было приковано по две девушки сразу.

Женщина прикоснулась пальцами к горлу. Больше она не носила тонкую, плоскую, легкую, изящную металлическую полосу, к которой она привыкла настолько, что перестала замечать, и вспоминала только, когда слышала грубый окрик или чувствовала удар стрекала, напоминавшие ей о значении этого атрибута.

Эллен присмотрелась к другим девушкам. Шеи всех шестерых охватывали тяжелые черные железные ошейники. Это были не более чем толстые широкие полосы металла согнутые вокруг шей. В отогнутых концах этих полос имелись отверстия. Когда ошейник смыкался ударом молота, отверстия совмещались, и сквозь них продевалось кольцо, в свою очередь запертое ударом, и свисавшее перед горлом девушки. Таким образом, в некотором смысле, ошейник был заперт дважды, не только будучи закрыт ударом молота, но и дополнительно заперт кольцом, соединяющим оба конца металлической полосы. Любого закрытия, конечно, было более чем достаточно, зато эта конструкция ошейник-кольцо, простая и недорогая, позволяла сэкономить на сварке, плавке или клепке. Но с другой стороны, к браслетам кольца обычно привариваются или вплавляются, таким образом, становясь частью кандалов или наручников. Например, к браслету на ее левой лодыжке была приварена скоба, через которую было продето и заклепано кольцо.

Тяжелый ошейник на ее горле доставлял неудобство и сильно отличался от той легкой полоски металла, к которой она привыкла за прошедшее время. Кроме того, этот ошейник был гораздо шире, настолько, что мешал наклонять голову.

Эллен была уверена, что на ней был ошейник, точно того же вида, как и те, что носили другие девушки. По крайней мере, на это намекали ощущения ее пальцев, скользнувших по загнутым концах, сквозь которые было пропущено свисавшее вниз тяжелое кольцо.

Ей казалось, что ошейники такого вида, размера и веса, порядка четырех — пяти фунтов, при том дискомфорте, который он заставлял почувствовать, мог бы использоваться только в качестве ошейника наказания. И все же, все девушки на полке носили именно такие.

Но ведь не могли же они все быть наказанными! В таком случае, не могли ли они быть рабынями самого низкого пошиба, самыми дешевыми из рабынь, самыми низкими и никчемными? Несомненно, такие девушки всеми силами стремились поскорее освободиться от таких ошейников и возвратить своим шеям легкость несгибаемое совершенство ошейника господина.

Так может, поэтому девушка так жалобно просила: «Купите меня, Господин!»

«Где я, — спросила она себя. — В какой неволе я оказалась?»

Эллен снова посмотрела на других девушек, которые, казалось, совсем ей не интересовались. Только одна из них окинула ее взглядом, в котором сначала читалось удивление, быстро сменившееся презрением, после чего она отвела глаза. Перед Эллен тут же встал вопрос, знали ли эти рабыни, что она была варваркой, девкой с Земли. Все девушки, так же, как и она сама, были раздеты догола, им не дали даже нитки, чтобы прикрыть наготу.

На ошейниках тех девушек, что сидели радом с ней слева и справа, она смогла разглядеть многочисленные царапины. Что-то было нацарапано недавно, другие отметины были перечеркнуты или зацарапаны. Эллен, как мы помним, так и осталась неграмотной, но опознать шрифт она все же была способна, причем как рукописный, так и печатаный, так что она определила, что царапины на ошейнике, складывались в буквы, частично рукописные, но по большей части печатаные, казавшиеся грубыми и неказистыми. Легонько коснувшись подушечками пальцев своего ошейника, она нащупала на его поверхности подобные царапины. Конечно, ее заинтересовало, что там могло быть написано, только узнать это ей было неоткуда. Единственное в чем она была уверена, так это в том, что до нее этот ошейник носило множество девушек, и, нетрудно было предположить, что после ней еще многим другим предстоит это делать. То, что было под ее пальцами, очень отличалось от аккуратной гравировки, которую она видела в зеркале на своем прежнем ошейнике. Одна из ее наставниц как-то сказала ей, что на том ошейнике было написано: «Я — Эллен, рабыня Мира из Ара». Но теперь тот ошейник остался в прошлом.

И клеймо, и ошейник отмечают женщину, как рабыню, но оба делают по-разному, каждый своим способом. Клеймо всегда остается на ней, а ошейник может меняться. Не все рабовладельцы, кстати, клеймят своих невольниц и надевают на них ошейники, однако клеймо и ошейник настоятельно рекомендуются Торговым Законом, так что рабскую девку, не отмеченную такими символами, встретишь нечасто.

— Купите меня, Господин! — попросила девушка, сидевшая по правую руку от Эллен, становясь на колени и протягивая руки к красивому парню, одетому в кожу, который задержался около полки.

— Опусти руки, — бросила ей девушка слева. — Покажи себя мужчинам.

— Нет, нет, нет! — замотала головой Эллен.

— Вставай на колени, лицом к площади и расставляй ноги, — сказала ей та, что справа, но не та, что рядом, а следующая за ней.

— Нет, нет! — еще сильнее сжалась Эллен, пытаясь максимально прикрыть себя руками.

Она не знала, какую позу ей следует принять. Само собой, Эллен боялась встать на колени в провокационную позицию, особенно с широко расставленными ногами. Это было бы опустошительно отвратительным признанием своей капитуляции, беспомощности, неволи и подчинения. Точно так же она боялась лечь на бок, лицом наружу, продолжая прикрываться, поскольку многие могли бы рассматривать ее лицо, и видеть на нем страх и замешательство, и развлечения ради, могли приказать, чтобы она продемонстрировала себя, или даже заставить ее пройти через рабские позы, устроив самое настоящее представление на полке. Но еще больше Эллен боялась повернуться спиной к площади и, лежа на боку, притвориться спящей, ибо она уже знала, как выглядят со спины формы ее новой фигуры и не сомневалась, что они не останутся незамеченными. Она рассматривала также положение на спине, но быстро со страданием и мукой отвергла и этот вариант, поняв какую это предоставит перспективу для полета фантазии, любому нормально развитому гормонально мужчине, даже землянину, не говоря уже о неприрученных мужчинах Гора.

— Не знаю насчет Барзака, но Тарго скоро вернется со своего чая, — предупредила девушка слева. — Думаю, что к тому времени тебе стоит начать демонстрировать себя и зазывать покупателей.

— Нет! Нет! — снова замотала головой Эллен, и поскорее легла на живот, в ту позу, в которой она еще недавно спала, полагая, что, возможно, это скроет большую часть ее прелестей. Безусловно, даже в этом случае очарование ее фигуры, вытянутой на полке, оставалось заметно, просто показано было с другого ракурса. Разве мог мужчина не обратить внимание на миниатюрность ее стоп, стройность ее лодыжек, одну из которых обнимал, привлекательно подчеркивая, железный браслет, плавное расширение ее голени, переходящее в бедро, соблазнительность которого была усилена аккуратным рабским клеймом, изгибы красиво и деликатно очерченных ягодиц, талии и груди, ее белых плеч, тонкой шеи, головы, чуть прикрытые блестящими темными волосами, рассыпанными по освещенному солнцем цементу, тонкость и округлость предплечий, крошечность запястий, словно умолявших о рабских наручниках, аккуратность ладоней и тонкость пальцев, которые могли бы принести такую радость рабовладельцу. Так что, в таких аспектах, да и в тысячах других, таких тонких как деликатность движений ее спины, поднимавшейся и опускавшейся в такт дыханию, дрожь губ, робость взгляда, напряжение с которым кончик ее пальца касался металла ошейника, она сама того не желая, демонстрировала свое очарование. Как могла она, красивая обнаженная рабыня, будучи выставленной напоказ, спрятать обаяние, которым наградила ее природа? В отчаянии Эллен прикрыла свою голову руками.

— Тарго идет, — прошептала одна из девушек, та, что была ближе всех к ней слева.

Но Эллен даже не пошевелилась, притворившись, что спит.

— Мужчина! — резко бросила невольница справа.

Немедленно, даже не успев толком подумать, а фактически не понимая, по крайней мере, в первый момент, что она делает и почему она это сделает, Эллен приняла первое положение почтения. Это была мгновенная реакция, буквально вбитая в нее, одно из последствий дрессировки продолжавшейся в течение нескольких недель. Справа донесся женский смех. Рассерженная Эллен уже собиралась было изменить позу, и поговорить с девушкой, вздумавшей пошутить над ней, но в последний момент ей пришло в голову, что команда «Мужчина» могла быть мотивирована. Она украдкой бросила косой взгляд сначала вправо, а потом влево и обнаружила, что другие девушки также согнулись в первом положении почтения. Так что и она предпочла оставаться в той же позе.

Возможно, девушка справа по-своему и пошутила над ней, но, не стоило отрицать и того, что в ее шутке была лишь доля шутки. Возможно, тем самым она спасла Эллен от наказания, или, по крайней мере, избавила от неприятных объяснений. Ведь на самом деле она не спала, и мужчина мог это понять. Ритм дыхания спящего человека отличается, и, вероятно, найдется еще немало нюансов. Кроме того, Эллен сама не хотела обманывать кого бы то ни было, поскольку просто опасалась это делать. Как знать, простит ли ее мужчина, поняв, что она его обманывает, или сочтет целесообразным исправить ее поведение кожей, так сказать, во избежание повторения.

Эллен услышала тяжелые шаги справа, кто-то поднимался по ступеням.

— На колени, — послышалась команда.

Немедленно все прикованные рабыни, включая Эллен, приняли указанное положение.

— Новая девка, остается в этой позе, — сказал мужчина. — Остальные никчемные самки урта, как хотите.

Со всех сторон послышались лязг, звон и треск цепей. Девушки изменили положение, рассаживаясь поудобнее.

Шаги приблизились к Эллен, которая предполагая, что здесь именно она была «новой девкой», конечно, осталась стоять на коленях.

Судя по звуку шагов, мужчина должен был быть невысоким и немного грузным. В следующий момент она поняла, что кто-то встал рядом с ней. Краем глаза она заметила, что мужчина был одет в синее с желтым.

Ее охватил испуг. Она вдруг осознала себя рабыней, оказавшейся в присутствии свободного мужчины. Конечно, он не мог бы быть огромным мужчиной, вроде тех, с которыми она уже сталкивалась в этом мире, но он был мужчиной, а она женщиной, рабыней к тому же.

Эллен, держа голову прямо, не сводила глаз с площади. Полка под ее коленями и пальцами ног почти обжигала. Ей оставалось только надеяться, что на коже не останутся ожоги.

— Фух, жаркий сегодня денек выдался, — пропыхтел мужчина, которого, по-видимому, звали Тарго. — Вам-то хорошо, сидите вон голышом, наслаждаетесь.

Эллен стояла на коленях, выпрямив спину и боясь пошевелиться.

— А где Барзак? — спросил он у кого-то.

— Не знаю, Господин, — послышался женский голос.

— В какой-нибудь пага-таверне, — проворчал Тарго. — Полагаю, что вы все хорошо себя демонстрировали.

Лично у Эллен сложилось впечатление, что девушки начинали показывать себя с лучших сторон и зазвать покупателей, только когда мимо полки проходили интересные, красивые мужчины. Но тогда здесь не было, ни этого мужчины, ни неизвестного ей Барзака, кем бы он ни был.

— Тебе давали порошок тассы, — заметил он.

— Да, Господин, — подтвердила Эллен.

— Как Ты себя чувствуешь? — поинтересовался мужчина.

— Хорошо, Господин, — ответила она.

— Ну вот и хорошо, — кивнул Тарго. — Обычно порошок не дает никаких побочных последствий. Голодна?

— Да, Господин, — признала Эллен, на мгновение задумавшись.

Признаться, только после его вопроса, она поняла, что была голодна. Страдание и беспокойство после пробуждения охватили ее настолько, что полностью подавили даже чувство голода. А ведь последний раз она питалась перед тем, как ее повели в комнату подготовки. Эллен как обычно была прикована цепью за шею в своем пенале, и ей дали две миски, одну с водой, другую с рабской кашей. При этом во время еды в пеналах им не разрешали использовать руки, так что они должны были питаться на четвереньках или на животе. Эллен могла не допивать воду, но рабская каша должна была быть съедена до последней крошки, и миска вылизана начисто. Если бы охранники остались недовольны, то ее ждала плеть. Прикованная цепью, через некоторое время она начала опасаться, что о ней забыли, но две наставницы явились за ней, незадолго до наступления шестнадцатого ана, вместе с охранником, который освободил ее от цепи, но сразу же связал ей руки за спиной, натянул на голову капюшон и, взяв на поводок, отвел в комнату подготовки. В том доме было много мест, которые, по сути, представляли собой лабиринт, и с которыми Эллен была незнакома.

Так что она не знала наверняка, сколько времени прошло с того момента, как она поела в последний раз. Это могло было быть как вчера вечером, так и позавчера.

— После порошка тассы, — сказал мужчина, — зачастую просыпается зверский голод. Но когда ты просыпаешься в веревках или цепях, тебе приходится подождать, прежде чем узнаешь, положено тебе есть или нет.

Эллен краем глаза заметила, что в руках мужчины что-то было.

— Можешь смотреть на меня, — наконец разрешил Тарго, и женщина подняла на него испуганный взгляд. — Тут у меня немного хлеба. Держи позу!

Последнюю фразу он бросил резко, заметив, что Эллен начала поднимать руки с бедер. Так что, ей пришлось брать еду из его руки, оставаясь на коленях и изящно вытягивая шею.

В другой руке мужчина держал маленькую металлическую чашку, и когда Эллен доела хлеб, он положил ей другую руку на затылок и поднес чашку к губам.

— Это — чай Бази, — пояснил он, аккуратно вливая негорячий, но крепкий и ароматный напиток ей в рот.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила женщина.

— Что за день выдался, — проворчал Тарго. — Вы все загорите дочерна, и станете похожи на дикарок из прерий, за которых я, наверное, смог бы выручить больше чем за вас. Такая жара, что задымится тюрбан Царствующего Жреца.

Мужчина убрал чашку в свой кошель, висевший на его поясе. Надо заметить, что у большинства гореанских предметов одежды карманов нет, так что мелкие вещи, которые на Земле обычно носят в карманах, здесь хранятся в кошельках, кисетах или кошелях побольше. С другой стороны, одежда некоторых ремесленников часто снабжена карманами для инструментов, нагелей, гвоздей, крепежа и прочих предметов.

— Как тебя назвали? — спросил Тарго.

— Эллен, — ответила она, — если это будет угодно Господину.

— Хм, симпатичное имечко, — хмыкнул он. — Безусловно, варварское. Ты — варварка что ли?

— Да, Господин, — признала Эллен, и услышала смех одной из девушек.

Ей внезапно пришло в голову, что это могла быть очередная проверка со стороны ее господина Мира из Ара. Возможно, это была его шутка.

Этот человек вовсе не показался ей недобрым. Он накормил ее и дал чай.

Конечно, Мир из Ара никогда не позволил бы ей избежать его ошейника! Конечно, так или иначе, он оставил бы ее себе навсегда! Разве он не запомнил ее? Разве это не он принес ее в этот мир? Не он ли вернул ей юность и привлекательность? Не он ли дал ей красивое имя? Не он ли надел на нее железный пояс? Разве это не он был тем, кто первым подверг ее властному мужскому использованию?

— Мы оставим тебе это имя, по крайней мере, в течение какого-то времени, — решил Тарго. — Это может поднять твою цену. Пожалуй, это будет одно из немногого, что могло бы это сделать.

— Господин? — удивленно уставилась на него Эллен.

— Да юная Ты слишком, — расстроено махнул рукой мужчина. — Немногим больше, чем смазливая девчонка.

Эллен прикусила губу. Теперь она окончательно поверила в слова Мира из Ара, своего хозяина, который в своем высокомерии, сделал с ней это.

— Какое сорок третье положение удовольствия? — спросил Тарго.

— Я не знаю, Господин, — растерялась она.

— А шестое наслаждение волос рабыни? — задал он следующий вопрос.

— Не знаю, Господин, — повторила Эллен.

— Как называется восемнадцатый стих поэмы о любви Дины, поэтессы рабыни? — продолжил допрос мужчина.

— Не знаю, Господин, — вздохнула она.

— Ты вообще хоть что-нибудь знаешь? — полюбопытствовал Тарго.

— Очень немногое, Господин, — вынуждена была признать она.

— Впрочем, это касается и всех других, — заявил мужчина. — Кувшинные рабыни, девки чайника-и-циновки, никчемные самки урта, вот кто вы все! Кое-кто еще стоит того, чтобы за них заплатил Убар, а за большинство остальных хоть самому приплачивай доверчивым покупателям, чтобы сбыть вас с рук. Я иногда думаю, что мне стоило бы подкупить дворников, чтобы они забрали вас с моей полки и сбросили в ямы, избавив меня от вас, как избавляются от протухшего мяса! Вы хоть представляете себе, чего мне стоит аренда этого места, даже без тента!

— Нет, Господин, — ответили ему сразу несколько девушек.

— Это не ваше дело, — отрезал Тарго. — Но это неслыханно! Я разорен! Чем я буду вас кормить? А может быть мне лучше взять вас на поводок и отвести к мусорным бакам, чтобы сами нашли себе пропитание? Ну и где Ты пропадал?

Последний его вопрос был адресован приблизившемуся к полке мускулистому товарищу в короткой тунике и с кожаными крагами на запястьях. Выглядел он довольно неряшливо, волосы с заметной проседью, да еще кривой на один глаз.

Эллен предположила, что это и был тот, кого звали Барзаком.

— В Железном Ошейнике, — ответил подошедший.

— А я пил чай! — возмущенно воскликнул его тучный товарищ одетые в синие с желтым одежды, как показалось Эллен бывший старшим в этой паре.

— А я пагу, — ничуть не смущаясь, заявил седой.

— И ты оставил их без наблюдения и охраны! — заорал на него Тарго. А если бы из-за тебя я лишился всего моего товара?

— Да ерунда, — отмахнулся Барзак. — Они же прикованы. А кроме того, кому они нужны?

— Ты мог бы принести бурдюк паги сюда, — сердито буркнул толстяк.

— А закусить? — поинтересовался его помощник. — После паги всегда хочется мясца, причем обоих видов.

Большинство владельцев пага-таверн предпочитают не выпускать своих девушек за пределы таверн, если только заковав их в цепи и под наблюдением. Правда, стоит упомянуть, что некоторые все же посылают их на улицы в качестве зазывал, обычно при этом заковывая им руки за спиной в наручники. В тавернах такие девушки обычно входят в цену напитка. Разве что за танцовщиц может быть наценка.

— Ты же мог использовать любую из них! — возмутился Тарго, взмахом руки указывая на обитательниц полки.

Эллен встревожено поняла, что его широкий жест мог касаться и ее самой. По крайней мере, она не была явно исключена из его предложения.

— Хо! — фыркнул Барзак. — Мне хочется настоящую рабыню.

Некоторые из девушек на полке сердито дернулись, загремев цепями.

— Ого! — воскликнул седой. — Наша маленькая самка урта вышла из спячки. Ну-ка, девка, давай, разведи свои колени!

Эллен немедленно подчинилась. А мужчина протянул и небрежным, собственническим жестом положил правую руку на ее левое колено.

— Ой! — вскрикнула Эллен, испуганно съеживаясь.

— Что это с тобой? — осведомился Барзак, на руку убрал.

Женщину трясло, и она даже не могла говорить.

— Ничего, — проворчал Тарго, а затем, повернувшись к Эллен и с упреком посмотрев на нее, сказал: — Тебе стоит поскорее привыкать к тому, что мужчины с тобой будут обращаться так, как захотят, в любое время и любым способом.

— Господин? — прошептала она, испуганно уставившись на него, но тут же опустила голову и вздохнула: — Да, Господин.

— Пойду-ка я внутрь, — заявил вновь пришедший. — Ух и жара же сегодня.

И он, действительно, направился влево от платформы и исчез в здании.

— И почему я его терплю? — ворчливо спросил Тарго, ни к кому не обращаясь. — Но сегодня, действительно, жарко.

— Мы обгорим и облезем, Господин, — пожаловалась одна из девушек.

Эллен пришла к выводу, что этот Тарго мог принадлежать к тому виду мужчин, с которыми можно было бы говорить относительно безнаказанно. А вот в отношении Барзака у нее сложилось прямо противоположное мнение. Седой показался ей, одним из тех мужчин, которые могли бы не задумываясь ударить женщину или использовать ее для своего удовольствия, просто взглянув на нее.

— А это имеет какое-то значение? — поинтересовался толстяк, раздраженно посмотрев на заговорившую. — Ты думаешь, что сможешь стать еще дешевле и никчемнее, чем Ты есть? А может у тебя есть монеты на аренду тента?

Пожаловавшаяся женщина отпрянула и расстроено простонала. Рабыням не принадлежат даже их ошейники, или цепи, которые их держат.

— Через скольких владельцев Ты прошла? — спросил Тарго.

— Только одного, — ответила Эллен.

— Читать умеешь?

— Нет, — мотнула головой она.

— То есть, неграмотная, — проворчал мужчина.

— Да, — признала рабыня.

— А Ты ничего не забываешь в своих ответах? — язвительно полюбопытствовал он.

— Простите меня, Господин, — опомнилась Эллен.

— Не все мужчины столь же снисходительны, терпеливы и добры, как Тарго Великодушный, — предупредил толстяк.

— Да, Господин, — согласилась женщина, со страхом думая о том, что абсолютное большинство гореан, которых она встретила, заставляли ее трястись от боязни попасть в их руки.

Как совершенно и бескомпромиссно принадлежала бы она им. Эти мужчины, казалось, родились владельцами женщин.

— Ты в красном шелке? — уточнил он.

Эллен посмотрела вниз на свое обнаженное тело, испуганная, пораженная, захваченная врасплох, охваченная внезапным смущением. До нее не доходила суть его вопроса. Ведь очевидно же, что она обнажена, полностью, совершенно. О каком шелке могла идти речь, какого бы цвета он ни был? Она была раздетой, голой рабыней, цепью прикованная к неудобной, горячей полке. О чем он мог спрашивать?

— Ты в красном шелке? — повторил мужчина.

— Я не знаю, — растерянно пролепетала она.

А может, на самом деле, она, на некотором уровне, просто отказывалась понимать его вопрос, или, что более вероятно, боялась отвечать на него?

Рабыни, сидевшие по обе стороны от нее, прыснули смехом.

— Похоже, Ты действительно проспала все на свете, маленькая соня, — усмехнулся Тарго.

Его фраза была встречена взрывом смеха, заставившим Эллен густо покраснеть.

— Простите меня, Господин, — выдавила она из себя. — Я просто растерялась и сначала поняла того смысла, который Вы вкладывали в свои слова. На моем родном языке мы говорим о таком в совсем других выражениях. У нас для этого есть другие слова.

— А мы здесь говорим об этом гореанским способом, — проворчал мужчина, — и особенно если это касается рабынь.

— Да, Господин, — согласилась Эллен.

— Ты — рабыня, — напомнил он. — Ты должна изучить язык своих хозяев.

— Да, Господин, — вынуждена была признать его правоту Эллен.

— Быстро и хорошо! — добавил толстяк.

— Да, Господин! — снова согласилась она.

— И даже превосходно!

— Да, Господин! — повторила женщина.

Безусловно, Эллен сомневалась, что когда-нибудь сможет говорить на этом языке превосходно. В конце концов, многие ли, даже среди носителей языка, могут похвастаться тем, что говорят на нем превосходно? Она полагала, что в ее гореанском навсегда останется акцент, и в лучшем случае, ей удастся добиться того, что этот акцент будет слабо заметен. Но даже и без него такие детали, как пломбы в зубах и крошечные шрамы от прививок, продолжат, к добру или к худу, выдавать ее варварское происхождение. К счастью, очень немногие из гореанских рабовладельцев имеют что-то против таких акцентов у своих рабынь. Быть может, им даже нравится этот привкус или оттенок иностранного аромата в речи их движимого имущества, и они находят его очаровательным. К тому же, это имело тенденцию отмечать их и выделять из общей массы гореанских рабынь, говорящих на этом языке с рождения. Впрочем, Эллен была уверена, что вскорости достигнет значительного прогресса и заговорит по-гореански достаточно бегло. Это было важно, и в первую очередь для нее самой. Это был язык ее хозяев, а следовательно, она должна изучить его быстро и хорошо. Она часто ловила себя на мысли, что уже думает на нем и даже в своих снах говорит по-гореански. Тут надо отметить, что, несмотря на то, что язык на Горе в целом один, но имеет место большое количество разнообразных акцентов, даже среди носителей языка. Например, гореане в Аре говорят немного не так как на Косе, а акцент и тех и других существенно отличается от говора выходцев из Турии, города расположенного далеко на юге, и так далее. Еще, мимоходом можно было бы упомянуть, что в преподавании варваркам гореанского присутствует некая странность, причем в разных городах разная. Некоторые слова, достаточно многие, но не все из наиболее общеупотребимых среди носителей языка, предположительно, изначально преподаются варваркам с произношением, которое несколько отличается от обычного произношения этих слов. Получившийся акцент иногда называют «рабский гореанский». Девушки, конечно, об этом не знают и сами этих различий не замечают. Большинство полагает, что изучают нормальный гореанский язык. А теперь давайте предположим, что девушка, попыталась убежать, осмелившись переодеться в свободную женщину, что является самым неблагоразумным действием с ее стороны. Не трудно догадаться, что при первом же вопросе она невольно себя выдаст, почти немедленно идентифицировав себя как варварку, со всеми вытекающими из этого последствиями для своей судьбы. Но даже если девушка будет знать или подозревать, что ей преподают не совсем нормальный гореанский, то она все равно вряд ли сможет точно узнать, в каких именно тонких и многочисленных моментах ее речь выдаст ее как рабыню. Аналогичным образом девушке иногда преподают «рабские названия» некоторых предметов, не информируя ее, что это именно рабские названия. Таким образом, в самой невинной и естественной беседе, разговоре о чем-либо, она наверняка покажет себя рабыней, использовав слово или имя, или название предмета, характерное для речи рабынь. Эллен как-то спросила своего господина, есть ли в ее гореанском, том, который она изучала в Аре, такие особенности, но он только улыбнулся и сообщил ей, что любопытство не подобает кейджере. Таким образом она по-прежнему этого не знает. Само собой разумеется, подобные лингвистические предосторожности и тонкости с гореанками, женщинами, родившимися здесь свободными, но попавшими в ошейник, окажутся неэффективными. С другой стороны, стоит им пройти через порабощение, и рабство неизбежно начнет оказывать свое тонкое влияние и на них, как оно это делает со всеми женщинами, в результате через некоторое время они тоже взглядами, манерами, фразами, тембром голоса, неприметными движения и прочими особенностями покажут себя рабынями. Не так трудно, как кажется подобрать английское определение, которое характеризовало бы различия между свободной женщиной и рабыней — рабыня является чрезвычайно женственной. Случается, рабыня пытается подражать напористой резкости, мужеподобным движениям, позам и жестам, надменности, выражению лица свободной женщины, но в результате обычно, точно так же, как и на Земле, когда женщины начинают подражать мужчинам, получается не больше чем гротескная карикатура. Конечно, на Земле для женщин, скорее всего, никаких вредных последствий от таких шарад и выходок не последует. В действительности, они даже могут заслужить благодарность от адептов тех патологических учений, согласно которым им не разрешено прислушиваться к шепоту природы и истинам их биологической разновидности. Фактически, в дальнейшем, у таких претензий и отговорок может появиться реальная ценность, вроде приобретения практикующими их многочисленных политических и экономических выгод. На Горе, конечно, ситуация в корне отличается. Женщина, ведущая себя подобным образом и, соответственно, подозреваемая в ношении ошейника, но отчаянно пытающаяся скрыть свою женственность этой уловкой, может быть передана свободным женщинам для экспертизы. И если те найдут на ней клеймо, то разденут, свяжут, и тщательно обработают ее стрекалами, поскольку нет и не может быть никакой приязни между свободными женщинами и рабынями, а затем передадут ее судьям, для возвращения беглянки под власть ее хозяина.

— Итак, — сказал Тарго, — Ты в красном шелке?

— Да, Господин! — всхлипнула Эллен.

— Ты понимаешь, о чем я тебя спрашиваю? — уточнил мужчина.

— Да, Господин!

— То есть Ты была открыта для использования мужчин?

— Да, Господин! — вздохнула она, под смешки своих соседок по полке.

Эллен вспомнилось, как именно ее господин открыл ее для использования мужчин, грубо и властно. Она запомнила свою беспомощность, когда она стояла на коленях, спиной к нему, прижимая руками, сложенными на затылке, голову к ковру. Запомнила свое удивление, испуг, потрясение, шок, неверие в происходящее, унижение, и одновременно с этим, непонятные ей желание, согласие и покорность власти его рук на своем теле. Безусловно, он не заботился о ласке и нежности, а сделал все быстро и высокомерно. Конечно, ей практически не была дана возможность испытать удовольствие. Он просто не позволил ей этого. Он проследил за этим. Именно это входило в его намерения. Все удовольствие должно было достаться ему, а она должна была быть просто взята, и осознать себя взятой.

Как далеко в прошлом осталась аудитория в институте.

Она была использована грубо, презрительно, без подготовки, чтобы стоя на коленях спиной к нему, еще лучше изучить то, чем она была для него, и то, что она не будет для него ничем большим, кроме как объектом осмеяния и презрения.

Как полон был его триумф!

А потом мужчина встал, а она, лишенная его поддержки, упала на пол и осталась лежать там, ведь ей еще не разрешили подняться, никчемной, бессмысленной, презренной, опустошенной рабыне.

Как далеко теперь были ее лекции, и их прежние отношения! Они больше не были учительницей и студентом. Теперь они были рабыней и рабовладельцем. И в тот момент у него отлично получилось преподать ей ее рабство!

Эллен вспомнила, как позже он закрепил на ее ошейнике красную ленту, и, как ей показалось, с некоторым удовлетворением, рывком затянул петлю. Конечно, она больше не носила эту ленту. Ее не было на тяжелом и неудобном нынешнем ошейнике. Интересно, куда делась та лента? Возможно, после того как она потеряла сознание, ленту сняли и сохранили в доме, чтобы использовать снова, позже, когда другой девственнице, другой девушке белого шелка, будет представлен новый аспект ее неволи.

Эллен предположила, что рабыни, в большинстве своем, будут девушками красного шелка, так что не было большого смысла в наличии такой ленты на их ошейниках. Быть может, если бы она все еще оставалась «белым шелком», то белая лента была бы повязана на ее ошейнике. Это могло бы, предположила она, иметь некоторый эффект на спрос, цену и тому подобные детали.

Также ей вспомнилось, что ее господину доставило удовольствие и позабавило то, что он с ней сделал, то есть понизил этим ее цену, переодев в красный шелк, открыв для использования мужчин. Это намекало на то, что без этого она, варварская девка, невежественная, юная и едва обученная, не имела большой ценности. «По большому счету, как рабыня я ничего не стою», — подумала Эллен. Однако она не сомневалась, что ее господин получил большое удовольствие от ее тела. Наверное, она была бы не против, разделить с ним это удовольствие, или даже получить его большую часть, но сделать это ей позволено не было. Все удовольствие, даже триумф достались ему.

«Он овладел мной, — думала она, — и как он овладел мной! Как рабыней, как бессмысленной рабыней! Какой триумф для него! И все же я не могу отрицать, что часть меня радовалась тому, что я была так использована, брошена его неразделенному, одностороннему удовольствию!»

— Как быстро Ты увлажняешься? — спросил Тарго.

— Господин? — не поняла она.

— Вкусный ли Ты десерт? — по-другому спросил мужчина.

— Я не понимаю, Господин, — пролепетала невольница.

— Ты хорошо подмахиваешь? — уже прямо спросил толстяк.

— Господин? — опешила Эллен.

— Ты хорошо подмахиваешь? — повторил он свой вопрос. — Конечно, Ты отлично поняла меня. Ты — рабыня, разве нет? Тебя заклеймили, не так ли? Посмотри на свое бедро. Стонешь ли Ты, вскрикиваешь или вопишь, задыхаешься и царапаешься, просишь и дрожишь, пинаешься и дергаешься, беспомощно и неоднократно кончаешь? Тебя что никогда беспощадно и беспомощно, словно плетями, не приводили к рабскому оргазму? И затем ко второму, к третьему и так далее, столько раз, сколько твоему владельцу будет угодно в тебе их вызвать, возможно остановившись только тогда, когда Ты сама попросишь о большем?

Эллен, конечно, никогда не испытывала рабского оргазма, но она думала, что у нее имелось некое тусклое понимание относительно того, каково это могло бы быть. Увы, в то время она крайне мало знала об этом! Она даже представить себе не могла тогда, какой беспомощной перед теми потребностями может стать рабыня.

Одной из полезностей заковывания в цепи или связывания рабыни, кстати, считается то, что это должно усилить ее оргазм и увеличить их количество. Это следствие некоторых психологических и физиологических факторов, вовлеченных в эти вопросы.

Возможно, беспомощность рабыни слишком очевидна, чтобы постоянно упоминать об этом. Рабыня не может освободиться и таким образом должна ждать внимания владельца, которое может быть отсрочено, или нерегулярно, или наоборот продлиться в течение многих часов и так далее. Тем самым это позволяет ей быстрее понять, что она — рабыня.

— Ну так как? Ты хорошо извиваешься? — настаивал Тарго. — Это — простой вопрос. Ответь на него.

— Я так не думаю, Господин, — наконец нашла она в себе силы, ответить.

Ну почему они не разрешали ей оставить хоть каплю гордости? Но затем она вспомнила, что была рабыней, и что рабыне гордость не позволена. Точно так же, как не разрешены ей инертность и фригидность. Эта роскошь оставлена лишь для свободных женщин, которые могли максимально использовать их, если они того желали. А от рабыни требовалась бурная реакция. Стрекало разгоняет инертность, а лед фригидности стремительно тает под жаром плети. Но кстати, и само по себе состояние неволи для инертности и фригидности становится разрушительным фактором. Как можно оставаться инертной и холодной, когда ты принадлежишь, тобой владеют, над тобой доминируют? Рабыня любит всех и отдается всем. Она горяча, покорна и послушна. Она у его ног, горячая и мокрая, умоляющая позволить ей служить и ублажать.

— Значит, Ты так не думаешь? — недоверчиво переспросил толстяк.

— Да, Господин, — подтвердила Эллен.

— О, замечательно! — с явной неприязнью воскликнул он.

— Оказывается, она маленькая ледышка! — рассмеялась одна из рабынь, внезапно всколыхнув в памяти Эллен, что Мир охарактеризовал ее как тугую, холодную маленькую штучку.

Несомненно, он не был удовлетворен ею. В тот момент Эллен решила, что ничего не могла поделать с тем, что она была такой. И тогда она решила, раздраженно и зло, что она и не будет ничего делать с тем, какой она была. Уж она покажет им! Она будет гордиться своим превосходством, она будет выше чувств и потребностей. Она будет одной из тех женщин, которые презирают чувства и потребности в других, и попытается презирать их за роскошь их чувствительности, за богатство их эмоций, за сокровище их здоровья. Ни один мужчина, никогда не заставит ее отдаться ему!

Только так тот можно обратить свою неадекватность или бедность, врожденную или приобретенную, в достоинство или заслугу. Особенно, если у тебя есть основания подозревать, что мужчины, так или иначе, не очень заинтересовались тобой.

Однако Эллен, положа руку на сердце, несмотря на свою браваду, ощущала, что, если бы все пошло немного по-другому, если бы Мир отнесся бы к ней немного иначе, она кричала бы и плакала, отдаваясь ему. Само ее тело жаждало отдаться ему.

Даже теперь, с какой тревогой вспоминала она эмоции, бурлившие в ней во время того бескомпромиссного использования. Похоже, воспоминания об этом останутся с нею навсегда. Она не в силах рассеять их. Хотя Эллен и пыталась почувствовать себя возмущенной и даже оскорбленной, но в этом вопросе она потерпела неудачу. Эмоции, пытливые и очаровывающие, провоцирующие и настойчивые, продолжали что-то шептать ей внутри тканей ее тела. Ей, зажатой в его руках, даже не нужно было просить его о лучшей демонстрации ее уязвимости и женственности. И, что интересно, хотя она едва ли осмелилась бы признаться в этом, это казалось по-своему завораживающим знамением, подобно быстро промелькнувшей птице или ветке, плывущей по воде, доказывающим существование новых миров. Эллен была, как говорится, открыта для использования мужчин. Она больше никогда не станет прежней. «Теперь я сама хочу таких эмоций, — сказала она себе. — Я должны их почувствовать!»

«Нет, нет, — внутренне закричала она на себя. — Я не такая женщина!»

«Да, Ты именно такая, — тут же заверил ее внутренний голос. — Ты — не больше, чем рабыня!»

«Я должна сопротивляться чувствам», — заявила Эллен.

Но в следующий момент, обведя взглядом переполненный рынок, суету красочно одетой толпы, киоски, животных, телеги, она вдруг осознала, что в таком мире сопротивление чувствам для такой как она, было под запретом.

Она же не была свободной женщиной. Она была животным, которое могли купить для множества целей, одной из которых было предоставление необузданного удовольствия владельцу.

Внезапно она встретилась взглядом с молодым человеком, заинтересованно разглядывавшим ее, и испуганно опустила глаза.

«Я должна быть сильной, — прикрикнула она на себя, и тут же подумала: Интересно, каково бы это было, оказаться в его руках? Отдалась бы я ему, или устояла? Если бы это не было жестоким развлечением Мира, моего владельца, разыгрывающего спектакль с моей продажей, то вполне он мог бы купить меня! Нет, я не позволю себе отдаваться мужчинам!»

Но затем Эллен вспомнила плеть. Ей совсем не хотелось быть избитой.

«Возможно, я смогу как-то сдерживать себя», — подумала она.

«Глупая рабыня, — засмеялся над ней ее внутренний голос. — Ты что, забыла, что тебе не позволено хоть как-то сдерживаться, что Ты должна отдать всю себя, полностью! А о том, что есть безошибочные признаки твоего возбуждения, Ты тоже забыла?»

Эллен внутренне застонала.

«Не хочешь ли Ты быть привязанной и выпоротой, девка?» — не отставало ее второе «Я».

«Нет, — подумала она, — я не хочу быть привязанной и выпоротой!»

«А может Ты хочешь, чтобы тебя просто убили, рабыня?»

«Нет, — вскрикнула она, — я не хочу быть убитой! Но я должна бороться, чтобы убедиться, что мой господин полностью доволен мною. Я просто хочу, и хочу отчаянно, чтобы мой господин был полностью доволен мной».

«Но тогда, Ты — рабыня, не так ли? — спросила она себя. — Ты не больше, чем рабыня. Да! Я — рабыня! Я не больше, чем рабыня!»

Когда Эллен снова подняла взгляд, того молодого человека рядом уже не было. Она физически ощутила тяжелое кольцо на своей шее.

«Я была открыта, — подумала она. — Я хочу секса. Я нуждаюсь в нем! Но готова ли я отдаваться всем?»

«Да, — призналась она себе, — я буду отдаваться всем! И я хочу отдаваться всем! Я буду просить об этом!»

— Посмотрите на нее! — усмехнулась одна из ее соседок по полке. — Посмотрите на маленькую ледышку!

— Нет, — протянула другая. — Она не ледышка. Она — всего лишь маленькая самка урта не вышедшая из зимней спячки.

— Смазливая, — прокомментировала третья.

— Ничего, хозяин разбудит ее, — заметила четвертая.

— Это точно, — засмеялась вторая.

Эллен хотелось выть от муки, но ей оставалось только, уставившись в пространство, держать позу.

На площади все еще толпились люди, ходили, сновали туда-сюда, приходили одни, уходили другие, хотя дело уже шло к вечеру. Солнце милосердно спустилось ниже, и, хотя полка по-прежнему была полностью залита его лучами, через несколько минут оно должно было скрыться за углом здания по ту сторону площади.

Она пристально всматривалась в толпу, в надежде на то, что там мелькнет фигура ее господина. Не он ли это стоял там, у киоска с чайниками, лампами и кастрюлями? Нет, это точно был не он. А может быть он, чтобы не попадаться ей на глаза, послал своего агента, который уже теперь, смеясь, рассказывал ему об успехе его шутки, которую он безжалостно сыграл со своей беспомощной рабыней?

«Как жестоки могут быть рабовладельцы, — подумала Эллен. — Насколько глубоко мы находимся в их власти!»

Она видела множество мужчин в толпе, и это пугало ее, особенно, когда кто-нибудь из них оборачивался и, увидев ее, задерживал на ней взгляд, рассматривая и зная, что ее, как рабыню, можно было купить или продать. «Мой владелец, Мир из Ара, тоже мог бы продать меня, если бы пожелал, — подумала она. — Как это возбуждает меня! Но, разумеется, он не хотел бы так поступить! Конечно, он не принес бы меня сюда и не потратил бы на меня свое время и деньги, просто для того чтобы избавиться от меня, просто продать меня!»

Эллен видела, как время от времени, среди толп мелькали силуэты свободных женщин, одетых и завуалированных. Как гордо, как непреклонно они двигались. Как завидовала она их свободе! Они были свободны! Они могли приходить и уходить, куда и когда им захочется. Они не сидели голыми прикованными цепью к цементной полке, щурясь от яркого солнечного света. Что носили то, что, как она поняла, было одеждами сокрытия.

Сейчас, увидев их на улице, Эллен сообразила, что среди тех предметов одежды свободных женщин, которые они чаще всего стирали в прачечной, редко попадались тяжелые одежды сокрытия. Обычно это была одежда для дома, двора, вуали, чулки, нижнее белье и тому подобные вещи. Ей достаточно часто приходилось стирать уличные гиматии, того вида, который иногда носили свободные женщины, особенно представительницы низших каст. Уличный гиматий не такой громоздкий и скрывающий по сравнению с обычными одеждами сокрытия, менее чопорный, менее яркий и расшитый. И конечно, он почти всегда дополняется вуалью. Гореанские свободные женщины, по крайней мере, в высоких городах, появляясь на людях, почти всегда носят вуали, хотя некоторые женщины низших каст порой относятся к этой детали небрежно, позволяя себе некоторые послабления. А некоторые и вовсе отказываются от ношения вуали. Вуали могут использоваться, если закреплены определенными способами, для флирта с поклонниками, подобно тому, как это когда-то делалось на Земле, в те времена, когда бесполость еще не захватила общество. Рабыням, разумеется, носить вуаль никто не разрешит. Это еще одна особенность помимо их откровенных одежд и ошейников, по которой они сразу отличаются от свободных женщин. Землянкам вопрос ношения вуали поначалу может показаться довольно несущественным, но вскоре они узнают, что это — дело очень серьезное. И следует признать, что как только человек приобщается к местной культуре, глубже пропитывается гореанским духом, вникает в гореанские традиции, ценности и представления о таких вопросах, он приходит к пониманию того, каким образом здесь относятся к людям и становится более чувствительным к таким вещам. Довольно трудно видя презрение в глазах полностью одетой свободной женщины, горящих поверх ее прекрасной вуали, когда она смотрит на тебя, не опуститься перед ней на колени, остро почувствовав открытость своего собственного тела, своих ног, обнаженных рук, горла с его ошейником, и возможно гораздо острее и мучительнее, хотя может быть, это поначалу труднее понять, своего лица, на которое наложено требование наготы, потому что это лицо, лицо рабыни, которое запрещено скрывать. Оно должно быть выставлено напоказ во всей его уязвимости, и это неизбежно. Стоит ли удивляться, что после такой встречи заливающиеся слезами рабыни с благодарностью торопятся назад, к ногам своих владельцев. Тот факт, что землянки редко знакомы с вуалями, принимается большинством гореан, по крайней мере, тех из них, кто знаком со знаниями второго уровня, как доказательство того, что все мы — рабыни. Также, можно не сомневаться, что факт того, что женщины на Земле, особенно в западных культурах, не прячут своих лиц под вуалями, приветствуется гореанскими работорговцами, и, конечно, облегчает им работу среди нас. Наконец можно было бы упомянуть, насколько травмирующим моментом для гореанской женщины, когда она захвачена, становится обнажение лица. От фразы «Сними вуаль» она приходит в ужас, наполняющий страданием и болью все ее существо. Есть даже вульгарное выражение для этого процесса, которое можно было бы перевести как «стриптиз лица». И это имеет под собой веские основания, учитывая насколько выразительно человеческое лицо. Удаляя вуаль со своего лица, женщина как бы отталкивает ее от себя, отказывает себе в ней, обнародует себя, если можно так выразиться, как рабыню.

Эллен предположила, что, скорее всего, одежды сокрытия не должны сдаваться в обычные прачечные. А иначе, почему она не видела их в той прачечной? Возможно, для этой задачи есть специальные рабыни со специальными моющими средствами, которым поручают выполнять данную работу.

Все же, несмотря на громоздкость и неуклюжесть одежд сокрытия, большинство из них было очень красивы и богато украшены. Некоторые экземпляры, несомненно, были очень дороги и даже усыпаны драгоценными камнями. Однако, несмотря на их защитные аспекты, и то, что сама Эллен не хотела бы носить такие одежды в столь жаркий день, они выглядели по-своему привлекательно и женственно. Они, казалось, призывали предположить о существовании чего-то интересного, чего-то прекрасного, что могло бы быть скрыто под ними. Само собой, вуали являлись неизменной, или почти неизменной, частью ансамбля одежд сокрытия. Плащи, капюшоны и вуали, что вполне ожидаемо, тщательно подбираются и сочетаются одно с другим.

Эллен стало интересно, были ли свободные женщины счастливы, нося такие вот предметы одежды. Ведь и ей и всем остальным было ясно, что они, конечно же, оставались женщинами, даже скрывшись под слоями тяжелых тканей и вуалей. Насколько отличались они от мужчин с их крупными, гибкими львиными телами. «И насколько отличались они от нас», — подумала Эллен. И насколько отличалась она сама, раздетая рабыня, прикованная цепью к общественной полке, от свободных женщин, одетых в такие туалеты, купающихся в великолепии славы их свободы. Как она могла даже думать о том, чтобы сравниться с ними? Но были ли они, такие высокие, гордые существа, на самом деле счастливы?

Кроме того Эллен задавалась вопросом, сколькие из них могли бы однажды найти себя прикованными цепью на рынке, или сидящими за решеткой рабской клетки, или стоящими на коленях и, дрожа от страха, заглядывающими в глаза рабовладельца, в надежде прочитать в них свою судьбу. Ей вдруг вспомнилось высказывание, которое она слышала в доме, о том, что под одеждой каждой женщины прячется тело голой рабыни. Как-то раз крупные, сильные, одетые в туники мужчины пронесли мимо полки паланкин, внутри которого, вальяжно развалилась свободная женщина. В памяти Эллен сразу всплыл образ той женщины, что была захвачена тарнсмэном из Брундизиума. Интересно, а ее тоже когда-то носили в таком вот паланкине? Возможно, теперь та женщина, и не исключено, что на пару с Лаурой, следовала за своим хозяином по улицам Брундизиума, держась в паре шагов позади и слева от него. Эллен, улыбнувшись, подумала, разрешит ли он им одежду в его собственном городе. Возможно, но не с первых же дней. Тот паланкин проследовал через площадь без остановок, даже не задержавшись у какой-нибудь из лавок. Вероятно, этот рынок не был достоин рассмотрения такой персоной. Эллен заинтересовал вопрос, были ли мужчины-носильщики рабами или просто слугами. Она рискнула предположить, что скорее это были слуги. На них не было ошейников, и они не охранялись. Возможно, женщина разумно предпочла не окружать себя рабами мужчинами. Что, если они, в порыве страсти, потребностей и жара набросятся на нее? О, как они попользуются тогда ею, многократно, возможно бросив животом на подушки, вытащенные из отставленного паланкина и ее же сорванные одежды! Эллен задрожала. Она слышала, что рабынь, таких как она сама, низких рабынь, иногда бросали в загоны к рабам мужчинам, подобно тому, как бросали им еду. Предположительно, эта практика была полезна в снижении их напряженности и агрессии.

Иногда, в толпе, мелькали рабыни в ошейниках и коротких туниках оставлявших обнаженными руки и ноги. Как поразительно контрастировали их стройные прекрасные фигурки, на фоне толпы, состоящей в основном из крупных, массивных мужчин, мимо которых они прокладывали свой путь. Как изящны, как прекрасно и экстремально женственны они были! Как красиво они шли и держали себя. Какими гордыми они казались. Как женщины умудрялись быть настолько изумительными? Неужели они радовались своей неволе? Они что, дорожили своими ошейниками? Как свободна, выразительна и восхитительна была их походка! Конечно, рабские туники ни в коей мере не могли стеснить их движений. Иногда их красота вызывала у Эллен изумление и зависть. Безусловно, предметы одежды рабынь, такие как туника, камиск, как обычный, так и турианский, та-тира и прочие служат не для того, чтобы скрыть женскую красоту. Но какое удовольствие они должны доставлять своим владельцам, подумалось ей. А так же, какую радость их владельцы могут принести им!

Насколько красивы были их лица! И внезапно, Эллен обрадовалась тому, что ее собственное лицо, несмотря на презрение, которое этот факт вызывал у свободных женщин, было открыто и должно быть открыто в этом мире. Она знала, что ей, как рабыне, не оставят никакого выбора в этом вопросе. И это нравилось ей. Она знала, что у нее привлекательное лицо, она даже была уверена в этом. Природа наградила ее лицо изящными, тонкими, женственными, чувствительными, прекрасными чертами. Она была уверена в том, что и мужчинам оно должно понравиться. Но, одновременно, ее это пугало. Эллен уже успела выяснить, что это был вид лица, которое будило в мужчине рабовладельца. Безусловно, она могла бы быть малочувствительной к выставлению его на показ в таком контексте, как в присутствии высокомерной свободной женщины, или возможно перед судьями и чиновниками, но это было вполне ожидаемо в этой культуре с ее особыми взглядами. И такие моменты, вероятно, в целом не представляли большого затруднения.

И в этом, конечно, заключался еще один серьезный аспект гореанской культуры, тот, что требовал демонстрации и выставления рабыни напоказ. Это составляло своего рода культурный императив, даже, несмотря на отношение к этому и предпочтения свободных женщин. И в этом ей, как рабыне, также никакой альтернативы предоставлено не было.

Но насколько взволнована она была тем, что ей не оставили выбора в этом вопросе!

— Ты принадлежишь, рабская девка, — словно говорила ей культура. — Для тебя нет никаких вуалей. Тебе в этом отказано. Это не для тебя. Дрожи! Ты будешь такой, какой захотят мужчины. Твое лицо будет обнажено точно так же, как морда кайилы или тарлариона! Но не забывай, что Ты — человеческая женщина, самая восхитительная собственность, которую может иметь мужчина. Имей в виду также и то, к какому столь незначительному, мелкому, дешевому виду живого товара Ты относишься, но, не забывай насколько драгоценный, особенный и замечательный Ты товар! Тарлариона будут чистить, кайиле чесать гриву. И за тобой будут смотреть, холить и содержать! Сверкай, рабыня, для своего господина и для всех мужчин! Как у кайилы скорость, у тарлариона сила, так и у тебя есть свои особые достоинства, твоя служба, твои страсть и красота. Твое лицо будет выставлено напоказ, чтобы мужчины могли смотреть на него. Ты будешь одета, если тебе разрешат одеваться вообще, для их удовольствия. Твоя красота будет усилена и показана. Она будет выставлена на всеобщее обозрение. Ты будешь служить изысканно, с уважением и старанием. Ты отреагируешь на малейшее прикосновение господина с рвением и благодарностью. Ты будешь жить ради его доброго слова и ласки. Ты будешь такой, какой хотят тебя видеть мужчины, потому что Ты — рабыня, потому что Ты принадлежишь.

В конце концов, Эллен, сама напуганная этой мыслью, начала подозревать, что она со временем могла бы начать становиться все более и более восхищенной своей красотой, своим статусом, тем, кем она была. Могло ли это в итоге привести ее к тому, что однажды она сможет полностью принять свое очарование, и, вскинув голову и расправив плечи, гордо вышагивать в своем ошейнике, быть довольной и бесстыдной, и даже нахально бесстыдной? Конечно, нет! Как ужасно! И, тем не менее, Эллен знала, что именно к этому обычно приходили рабыни, такие женщины, каковой теперь была и она сама.

«Неудивительно, что свободные женщины так ненавидят нас, — подумала она. — Разве не мы, в наших ошейниках, в тысячу раз более довольны жизнью, чем они, остающиеся свободными?»

Стоя на коленях перед Тарго, прикованная цепью за левую лодыжку к кольцу, вмурованному в цементную торговую полку, Эллен остро ощущала тяжелое, неудобное железо, окружавшее и оттягивающее ее шею. Она страдала от своей наготы.

Порой на глаза ей попадались то одна, то другая рабыни, скользившие сквозь толпу. Насколько прекрасными они были!

Ей было жаль, что она, так же, как те девушки, не могла прогуляться по площади, одетая в легкую тунику и свободная, пусть и в ошейнике, но могущая свободно перемещаться, так же смело и красиво, как они. Эллен заметила, какими глазами мужчины смотрели вслед рабыням, оценивающе и восхищенно. А девушки, подняв головы, красиво шагали мимо, казалось, не замечая, но, конечно же, зная, что глаза мужчин были прикованы к их фигурам. Как они могли не быть такими? Они были рабынями! Эллен задавалась вопросом, может ли случиться так, что когда-нибудь, мужчины, ее естественные владельцы, будут так же смотреть и на нее.

Безусловно, свободные женщины, при виде рабынь напрягались, сердито отворачивались, украдкой бросая на них неодобрительные взгляды и наверняка брезгливо морщась под своими вуалями. Но имеет ли это какое-нибудь значение, спросила сама себя Эллен. И внезапно это к ней пришло осознание того, что потому свободные женщины и ненавидели рабынь, что завидовали им. Возможно, подумала Эллен, что они тоже желали быть так же одетыми, так же восхитительно и чувственно, и быть столь же свободными, столь же энергичными, восхитительными, желанными и красивыми!

Кроме того, рабыни, казалось, просто искрились от счастья. Это сквозило в выражениях их лиц, и движениях их тел. Эллен видела ошейники на их шеях, порой почти терявшиеся за занавесом их развевающихся волос. Как хорошо ими, должно быть, командуют, подумала она.

Эллен напряженно всматривалась в мельтешение толпы на площади, нетерпеливо ожидая того момента, когда Мир из Ара, именно так она теперь думала о нем, придет за ней. «Приходи же за мной, мой Господин, я прошу Вас!» — безмолвно молила она.

— Можешь сменить позу, — тяжко вздохнув, разрешил ей Тарго.

Эллен сразу села на полку и, прикрыв глаза от солнца ладонью, позвала начавшего отворачиваться Тарго:

— Господин!

Тот снова повернулся и вопросительно уставился на нее.

— А где мой ошейник, Господин? — поинтересовалась она.

— На твоей шее, — буркнул толстяк.

— Господин! — возмутилась женщина.

Признаться, Эллен надеялась, что мужчина мог бы своим ответом раскрыть шутку ее владельца. Например, сообщил бы ей местонахождение ошейника, или даже, непроизвольно, словом, жестом или мимикой позволил бы ей предположить, что тот находится где-то поблизости и, конечно, показал бы, что в намерения Мира входит возвратить ее себе.

— Что это с тобой? — осведомился Тарго.

— Когда меня вернут моему владельцу, Миру из Ара? — прямо спросила Эллен.

— Мир из Ара не твой владелец, — заявил толстяк. — Я — твой хозяин.

— Нет! — выкрикнула она.

— Я купил тебя вчера вечером за десять медных тарсков, — сообщил ей Тарго. — И теперь надеюсь продать тебя за пятнадцать.

— Нет, — снова крикнула рабыня. — Нет!

Остальные девушки, сидевшие на полке, явно были озадачены ее поведением и, то смотрели на нее, то обменивались взглядами друг с дружкой.

— Он не продал бы меня! — закричала женщина.

— Что-то я не пойму, — покачал головой Тарго, — почему бы это ему тебя не продать?

— Я не продана! — продолжала возмущаться она. — Он не продал бы меня!

— Теперь Ты принадлежишь мне, — объяснил ей мужчина.

— Нет, нет! — замотала головой Эллен. — Нет!

— Если бы Ты умела читать, я показал бы тебе бумаги, — сказал Тарго. — Они в полном порядке, со всеми надлежащими подтверждениями и печатями.

Женщина попыталась стянуть тяжелый ошейник с горла. Естественно, он почти сразу был остановлен, прижавшись к ее подбородку. Тогда она потянула его в стороны, попытавшись разогнуть его, потом еще и еще, с неизменным результатом.

— Ты устраиваешь представление, — неодобрительно покачал головой Тарго.

— Мой господин — Мир из Ара! — воскликнула она. — Верните меня моему владельцу! Я хочу вернуться к моему господину!

Эллен попыталась стянуть браслет с левой лодыжки, но, разумеется, не смогла этого сделать. Единственное, чего она достигла, это содрала кожу на щиколотке. Тогда женщина схватилась за цепи, и принялась дико дергать ее раз за разом, пытаясь оторвать от кольца.

Кое-кто из прохожих задержался, чтобы поглазеть на бившуюся в истерике рабыню.

— Ты устраиваешь представление, — недовольно повторил Тарго.

— Он бы меня не продал! Он ни за что не продал бы меня! — бесновалась Эллен, дергая цепь. — Он не продал бы меня!

— А ну заткнись! — рявкнул Тарго. — Или Ты хочешь, чтобы люди подумали, что Ты краденая? Краденых рабыни открыто не продают, по крайней мере, не в том городе, в котором их украли.

— Верните меня моему владельцу! — зарыдала Эллен, падая на живот перед Тарго, принимая второе положение почтения.

— Барзак! — громко позвал толстяк.

Но тот уже и сам показался из здания, причем в руке он держал пятиременную гореанскую рабскую плеть, широкие языки которой были специально разработаны для использования на женщинах, чтобы боль от наказания была ужасной, но при этом не оставить незаживающих шрамов, которые могли бы уменьшить ценность неправильно поведшей себя, наказанной рабыни.

— Господин, пожалуйста! — взмолилась рабыня.

— Выпори ее, — приказал Тарго, отворачиваясь.

— Повернись, — бросил Барзак. — Держись за кольцо.

— Нет, пожалуйста! — простонала Эллен, но все же повернулась и, как и было приказано, схватилась за кольцо, к которому была прикована цепь девушки, сидевшей слева от нее.

Сама девушка при этом, отстранилась настолько, насколько позволила цепь на ее лодыжке. Эллен успела разглядеть страх в глазах рабыни, и этот страх, выказанный ее сестрой по неволе, напугал ее еще больше.

— Пожалуйста, не бейте меня, Господина! — попросила она, бросив через плечо взгляд на Тарго.

Но тот уже покинул полку.

— Я буду хорошо себя вести, Господин! Я буду правильно себя вести, Господин! — закричала женщина ему вслед, но за ним уже закрылась дверь.

А затем она вскрикнула от боли, не в силах поверить в то что произошло. Она не могла поверить ужасающему пламени, которое, после первого удар, охватило ее тело.

Конечно, это не могло причинить столько боль, сколько причинило! Она не сможет выдержать этого! Это невозможно выдержать! Он должен прекратить это! Она сделает все что угодно, только чтобы избежать следующего удара!

Дыхание перехватило от боли, она едва могла выдавливать из себя слова.

— Нет, пожалуйста! — простонала женщина. — Я слишком молода, чтобы меня бить! Я всего лишь девушка!

Она успела услышать смех одной из рабынь, как ей стало не до этого смеха. Ремни плети снова обрушились на ее спину, на сей раз, не просто опалив ее болью, но и ужасно усилив боль от первого удара. Ей показалось, что ее кожа, уже горевшая огнем, сделалась гораздо чувствительнее.

— Не надо! Не надо, Господин! — умоляла Эллен. — Я сделаю все что угодно!

— Ты должна делать все что угодно в любом случае, — поучительным тоном сказал ей Барзак, поднимая руку снова.

— Да, Господин! Да, Господин! — закричала она.

Но плеть упала снова, выбив новую порцию слез из ее глаз. Она тряслась от рыданий, ее маленькие пальцы побелели, настолько плотно сжимали они кольцо. После следующего удара Эллен вопила о милосердии. После еще двух вспышек боли она могла только рыдать и сжимать кольцо. У нее не осталось сил даже на то, чтобы выговаривать слова, и она в своем сердце умоляла о пощаде и обещала, что она больше не будет!

Фактически это было довольно легкое наказание, полностью соответствовавшее ее проступку. Она получила всего лишь шесть ударов, причем удары, хотя и были болезненны, но не были тяжелы и, конечно, наносились не в полную силу руки мужчины. Тут стоит заметить, что мужчины почти никогда не бьют женщин в полную силу. В этом нет никакого смысла, и это было бы просто зверством. В конце концов, она всего лишь маленькая и прекрасная женщина. Цель наказания не в том, чтобы причинить ей боль, а в том, чтобы исправить ее поведение.

Однако эти соображения не были тем, что могло бы дойти до мозгов Эллен в тот момент, и даже если бы она смогла понять их, они не смогли бы унять реальный, ужасающий, жестокий огонь, горевший в ее теле после поцелуев плети.

— Итак? — спросил Барзак.

— Господин? — заикаясь, выдавила из себя Эллен, чувствуя, что ее кожу сзади от плеч и до колен покрывают пылающие, жгучие полосы.

— Благодари его, благодари его! — пошипела девушка, прикованная к тому кольцу, в которое Эллен вцепилась мертвой хваткой.

— Спасибо, Господин, — прошептала Эллен.

— За что? — потребовал уточнений Барзак.

— Спасибо за то, чтобы наказали меня, Господин, — глотая слезы, шепотом ответила Эллен.

— Говори громче, — приказал он. — Кажется, твои сестры по цепи не расслышали тебя.

— Спасибо за то, что наказали меня, Господин! — громче проговорила женщина.

— А Ты заслужила наказание? — осведомился седой.

— Да, Господин! — поспешила заверить его она.

— И теперь Ты лучше знаешь то, чем должна быть рабыня, не так ли?

— Да, Господин!

— Значит ли это, что теперь Ты собираешься постараться быть хорошей рабыней? — уточнил мужчина.

— Да, Господин! — пообещала она, и Барзак покинул полку.

А Эллен осталась лежать на животе, все еще не в силах разжать пальцы и отпустить кольцо, и, вздрагивая от рыданий, пытаясь осознать произошедшее с ней. Ее тело, разукрашенное яркими, горящими полосами жутко болело.

Она не знала, сколько времени она пролежала в таком положении, но через некоторое время солнце скрылось за зданием на той стороне площади, а у нее не осталось сил даже на то, чтобы рыдать. Ей казалось, что она едва смогла бы оторвать голову от полки. Ошейник, и без того бывший тяжелым, показался ей неподъемным. Эллен немного пошевелила ногой и услышала, как цепь пробороздила по цементу.

— Купите меня, Господин! — услышала она женский голос позади нее.

Просила девушка, прикованная к самому дальнему от двери кольцу. Вероятно, мимо полки проходил мужчина приятной наружности. Несомненно, женщина была готова на все, лишь бы уйти с этой полки, лишь бы избавиться от этого тяжелого ошейника.

«А смогла бы я сама так же, как и она попросить об этом? — спросила сама себя Эллен. — Никогда, никогда! Какой она бесстыдный десерт. Я никогда не стала бы просить так, как она».

«Где я, — задавалась вопросом Эллен. — Что я здесь делаю? Что случилось со мной?»

Она с трудом приподняла голову, и осмотрелась.

— Кто такой этот Тарго? — спросила Эллен у девушки, прикованной к тому кольцу, которое она все еще не могла отпустить. — Где я? Что это за место?

Девушка окинула взглядом площадь, но ни Тарго, ни Барзака не рядом не наблюдалось, а у людей в толпе, к вечеру уже поредевшей, хватало своих собственных проблем. Мало кто уделял внимание обитательницам полки. Голая рабыня не такая уж редкость в гореанском городе. Во многих общественных местах имеются рабские кольца, у которых можно найти прикованную цепью невольницу. Безусловно, большинство девушек, прикованных к таким кольцам цепью или поводком, чаще всего одеты в туники. Беспокойство соседки Эллен вовсе не было неоправданным. Болтовня рабыни в общественных местах редко поощряется окружающими. Иногда свободные люди считают, что это непристойно, а иногда расценивают с раздражением. Среди рабынь, следует признать, редко встретишь молчунью. Все же среди всех женщин, они самые женственные, и стоит ли удивляться, что при их живом уме, сообразительности и высоком интеллекте, они так любят поболтать. Порой им бывает трудно остановиться, настолько они любят поговорить. Часто рабовладельцы недовольны ими за их бесконечную и бессмысленную болтовню. Но, как мне кажется, их недовольство несправедливо. Конечно, помимо проблем сельского хозяйства, промышленности и бизнеса, вокруг нас найдется множество интересных и значимых вещей, которые стоило бы обсудить, или, по крайней мере, о которых было бы очень приятно поговорить. И разве мужчины не говорят друг с другом? Так ли уж они отличаются в этом вопросе от женщин? Конечно, рабыни наслаждаются беседой. Они любят поболтать как друг с дружкой, так и с их владельцами, конечно, до тех пор пока им не будет приказано замолчать. Найдется немного рабынь, которые встретившись у фонтана, или на рынке, или у общественных стиральных тазов, или в других подобных местах, не насладятся длительным, живым, информативным, веселым общением, и зачастую чем дольше, тем лучше. Безусловно, наша болтовня порой выходит за рамки того, что могли бы одобрить мужчины. Возможно, мы наслаждаемся сплетнями, обсуждаем моды, делимся секретами куда больше мужчин. Не знаю. Правда ли то, что, как клялась Лила, Леди Селестина, свободная спутница Публия-старшего, как бы неосторожно, приподняла кромку одежд, показав лодыжку его молодому красавчику секретарю Торбо? А какова будет рекомендуемая длина рабских туник этой осенью? И какие на них будут разрезы? Это важно! Ведь нужно будет попросить господина о фасоне последней моды, конечно же, он не захочет, чтобы кто-то, взглянув на туалет его рабыни, пренебрежительно отозвался о его вкусе или о средствах. Кроме того, обязательно надо обсудить новые способы того, как мы могли бы лучше ублажить наших владельцев? Разве мы не смогли бы приятно удивить его, поцеловав его тело, кротко, нежно, пылко, страстно, умоляюще прижимая наши горячие губы к его коже, сквозь каскад наших распущенных волос?

Какой драгоценной и великолепной честью, какой желанной привилегией может стать для рабыни, разрешение служить своему господину!

— Тарго — мелкий работорговец, с небольшим оборотным капиталом, — наконец ответила девушка. — Говорят, когда-то он был богатым, но теперь это в прошлом. Он утверждает, что однажды, хотя и невольно, продал саму татрикс Тарны. Косианцы раз за разом отбирали у него девушек, которые, говорят, были лучшими в городе, заявляя, что в счет репараций. Теперь ему приходится трястись над каждым бит-тарском, как урт трясется над последним зерном Са-тарны. Тарго беден, как храмовый урт. Он почти разорен. Он — никто.

— Но он — господин? — уточнила Эллен.

— Да, — кивнула невольница. — И как господин, он для нас — все.

— В своей собственной хижине даже коробейник — Убар, — заметила девушка справа от ней.

— Если у него есть Домашний Камень, — добавила другая.

— Это точно, — согласилась первая.

— А Тарго, я хотела сказать Господин, имеет Домашний Камень? — полюбопытствовала Эллен.

— Откуда нам знать, маленькая самка урта? — буркнула та, что справа. — Он не разрешал нам рыться в его мешке.

— Ты — варварка, если не ошибаюсь, — проворчала девушка, к которой Эллен первой обратилась со своими вопросами.

— Да Госпожа, — не стала отрицать очевидного Эллен.

— Не люблю варварок, — заявила она.

— Простите меня, Госпожа, — сказала Эллен.

— Зато мужчины их любят, — усмехнулась одна из девушек.

— Некоторые мужчины, — поправила ее другой.

— Это верно, — согласилась первая.

— Ну раз уж Ты — варварка, и значит по определению глупа и невежественная, — буркнула первая девица, — сообщу тебе, что Ты находишься в городе Аре.

Эллен подумала, что она бы даже не узнала, если бы ее, за то время пока она пребывала в бессознательном состоянии, перевезли в другой, похожий город. Конечно, что с полки она разглядела, что рынок, раскинувшийся на запруженной толпой площади перед полкой, выглядел пыльным и убогим, ничем не напоминая тот изумительный вид, что открывался с крыши высокого, цилиндрического здания.

— Ар — самый большой, самый населенный город в северном полушарии, — пояснила девушка. — Но из-за исчезновения его Убара, Марленуса, и измены во власти, он сдался коалиции вражеских войск, возглавляемой Косом и Тиросом. Городом, предположительно, теперь управляет Талена, дочь Марленуса из Ара, марионетка в руках косианцев. Некоторые претендуют на то, что город свободен, но фактически это не так. Истинный правитель, как мне кажется, военный губернатор, Мирон, Полемаркос с Темоса, командующий оккупационными силами, и, фактически правая рука Луриуса из Джада, Убара Коса. Где Ты находишься? Определенно, в одном из наиболее перенаселенных и бедных районов города, в районе Метеллус, на Рынке Чайников, в пределах шаговой доступности от Крестьянских Ворот.

— Рынок Чайников? — переспросила Эллен.

— Как видишь, помимо чайников, здесь еще много чего продают, — проворчала ее собеседница.

— Да, Госпожа, — сказал Эллен.

Она видела, что по площади были раскиданы десятки ларьков, большинство расположились вдоль фасадов зданий. На прилавках торговых точек было выставлено невероятное разнообразие товаров.

Действительно, помимо чайников здесь хватало кастрюль, горшков, посуды, ламп, ведер и прочих товаром, расставленных на полках и свисающих с шестов. Она предположила, что, возможно, название рынка появилось очень давно и за прошедшее время многое изменилось. Тем более, что здесь также торговали множество других видов товаров, например, фрукты и овощи, колбасы и вяленое мяса, а были еще ларьки в которых предлагали туники, плащи, платья, вуали, шарфы, просто рулоны тканей и выделанных кож, ремни и кошельки, обувь, масла, инструменты, косметику и духи, циновки и ковры и много чего еще. Правда Эллен среди всего этого разнообразия не заметила ни одного киоска, в котором предлагали бы шелк, или золото с серебром, или драгоценные камни, или оружие. На нее посетители этого переполненного, грязного рынка, произвели впечатление бедняков, по-видимому, сюда чаще всего заходили, прежде всего, люди небогатые, представители низших каст, то есть те, кто должны тщательно контролировать свои расходы и считать каждую, даже самую мелкую монету.

— Например, рабынь, — добавила девушка.

— Да, Госпожа, — согласилась Эллен.

Эллен непроизвольно окинула взглядом полку. Слева и справа от нее расположились еще шесть девушек, каждая из которых, так же, как и она сама, была раздета, и прикована цепью за левую лодыжку к кольцу. Да, рабынь, действительно, продавали на этом рынке, и она была одной из них. Она также продавалась здесь, выставленная как товар на этом дешевом, жалком рынке, в этом ужасном месте.

Насколько позабавило бы ее бывшего владельца, имя которого, после своего наказания, она не осмеливалась использовать даже мысленно, узнай он, что эго прежняя собственность оказалась здесь. Возможно, он поднял бы стакан Ка-ла-на и сказал тост, адресуя его ей, посмеиваясь и наслаждаясь своим триумфом, в отсутствии своей бывшей отвергнутой рабыни. Возможно, он разрешил бы Тутине, хотя и всего лишь рабыне, принять участие в своем тосте.

Смеркалось. На площади в тени зданий уже стало довольно темно, и местами начали зажигать факелы.

Атмосфера на рынке теперь неуловимо отличалась от той, какой он была еще несколько минут назад. Это было еще заметнее, если присмотреться к толпе. Стало меньше одежд и больше туник. Возможно, теперь на рынок пришли те, кто в течение дня работал, и посетить рынок могли только в вечернее время. Еще было заметно, что люди в толпе стали грязнее и грубее. Они торговались более рьяно, проявляя большую скупость. Некоторые из появившихся на площади мужчин, явно, не имели работы, а возможно даже и желания работать. Они, подобно ночным животным, озираясь украдкой, выползали из своих инсул, словно урты их нор. Теперь на улице присутствовало больше женщин из низших каст. Некоторые из них даже не скрывали своих лиц под вуалями. Кое-кто из молодых людей были явно в состоянии алкогольного опьянения. Они, пьяно покачиваясь, бродили по площади. Эллен сжалась, и отползла подальше от края полки. Она видела, как мимо прошагали двое мужчин, судя по всему стражников, гвардейцев или кого-то в этом роде. Толпа молчаливо и угрюмо расступалась в стороны перед этими, одетыми в одинаковые туники и шлемы, вооруженными людьми, освобождая проход. Эллен заметила, что кое-кто грозил им вслед кулаком. Порой в толпе мелькали дети, а один раз за ним вдогонку бросился один из продавцов. Она заметила группу из четырех женщин, руки которых были закованы в кандалы за спиной. Их, скованных одной цепью за шеи, провели через площадь трое вооруженных мужчинам, в таких же шлемах и туниках, что были на паре прошедших ранее стражников. Женщины были раздеты догола. Эллен предположила, что они, так же, как и она сама, были рабынями. Ведомые мимо женщины, окинув обитательниц полки, заулыбались и задрали носы, несомненно, оценив себя выше, в сравнении с тем, что они увидели там.

— Самки урта! — крикнула им вслед, девушка, сидевшая по левую руку от Эллен.

Одна из женщин этого каравана, та, что была первой, обернулась, казалось, собираясь бросить что-то сердитое в ответ, но мужчина, шедший ближе всех к ней, угрожающе поднял его руку с открытой ладонью, и она тут же опустила голову, повернув ее так, чтобы давление ошейника приходилось на боковую поверхность шеи, а не на гортань спереди. При этом она прибавила шаг, и натяжение цепи передалось на ошейник женщины шедшей следом за ней, надавив ей на заднюю часть шеи, вынуждая и ее побыстрее переставлять ноги. Разумеется, остальным членам маленького каравана, чтобы не потерять равновесие, тоже пришлось ускориться.

— Неуклюжие рабыни! — поддразнила их другая соседка Эллен.

В этот момент, к тревоге Эллен и остальных рабынь сидевших на полке, мужчина ведший караван, схватил первую девушку за плечо и, повернув ее, потащил всю группу через толпу, по направлению к ним. Немедленно все девушки, а следом за ними и Эллен, приняли первое положение почтения.

— На колени, — раздался резкий голос.

Лязгнув цепями Эллен и другие, поднялись в первую позицию.

— Эти рабыни, — сообщил обладатель резкого голоса, указывая на караван своих подопечных, — будут проданы в Курулеане.

Сказанная ми фраза ничего не значила для Эллен, но, похоже, на других девушек оказала значительное впечатление. Можно даже сказать, приведя их в благоговейный трепет, граничивший со страхом.

Лица скованных за шеи женщин, растянулись в торжествующих улыбках. Они даже встали еще прямее.

Эллен отметила, что акцент мужчины, отличался от того, которым она была знакома. Но говорил он по-гореански, и у нее не возникло ни малейшей трудности с пониманием того, что она сказал. Но, конечно, не стоит думать, что все гореанские акценты столь же легко понятны для людей учивших язык в другой местности.

Мужчины был одет в алую тунику, перечеркнутую от правого плеча к левому бедру портупеей меча. Эта перевязь, ножны и гребень на его шлеме были желтого цвета. Алый означал касту Воинов, одну из пяти высших каст Гора, другими были Посвященные, Врачи, Строители и Писцы, хотя в тот момент Эллен этого еще не знала. Желтый цвет был частью парадной формы оккупационных сил в целом, но особенно был распространен в косианской армии. Во время опасности или неизбежного конфликта, перевязь меча носят на левом плече, так, чтобы выхватив клинок из ножен, последние можно было откинуть. Это обеспечивает воину большую мобильность и лишает врага возможности схватить его за перевязь. Двое других мужчин незадолго до этого прошедшие через площадь, были одеты и экипированы точно так же, как и этот воин и оба его компаньона.

— Можете говорить, — бросил охранник своим подопечным.

Немедленно скованные женщины обрушили яростный поток ругательств на обитательниц полки, на который последние не посмели отвечать.

— Девки с цементной полки! Самки урта! Самки слина! Девки чайника-и-циновки! Низкие рабыни! Варварки! Земные девки! Грязные рабыни! Скотина для плуга! Клейменое мясо! Рабское мясо! Дрянная плоть! — сыпались на нас тем вечером разнообразные эпитеты, изрыгаемые горлами наших привлекательных соперниц.

Там было еще много других имен, фраз и выражений, часть из которых Эллен даже не понимала.

Вероятно, тут стоит сделать небольшое отступление, которое может кому-то показаться небезынтересным.

Дело в том, что гореанской рабыне, в отличие от свободных женщин, особенно представительниц низших каст, не позволено быть вульгарной. И, фактически, большинство из них таковыми не является. Язвительность каравана, выплеснувшего презрение на девушек, прикованных к полке, была, конечно, недвусмысленна, но их выражения, пусть неистовые и ясные, практически не выходили за рамки тех, которые не использовались бы в широких кругах окружающего общества. В качестве аналогии можно было бы вспомнить, что на Земле было бы неприлично использовать в разговоре с женщиной обращение, скажем, пирожок или девка, но это не было бы расценено как вульгарность, тогда как некоторые другие выражения, которые могли бы прийти в голову носителя языка, всего скорее, будут расценены именно так и даже как слишком вульгарные. Неволя, конечно, с ее резким контрастом между рабовладельцем и рабыней, приводит женщину к ее женственности. Трудно стоять на коленях перед мужчиной, прикрытой в лучшем случае шелковой тряпкой и закованной в цепи, и не почувствовать себя экстремально женственной. Известно, что контраст стимулирует сексуально. Как говорится, если Вы хотите, чтобы мужчина был больше мужчиной, то вам самой нужно стать больше женщиной. Это, по-своему, по-народному, признает не только радикальный сексуальный диморфизм гомо сапиенсов, но и то, что этот диморфизм глубоко связан с сексуальностью. Даже небольшое усиление естественных различий, например, с помощью косметики, может стать крайне сексуально стимулирующим фактором, вызывающим соответствующую реакцию, обусловленную природой врожденного пускового механизма, что, кстати, не является тайной уже на протяжении многих тысячелетий. Исследования приматов демонстрируют, что уровень тестостерона у самцов, которых держали в сексуально подавленной, сексуально депрессивной среде, резко подскакивает, стоит только эту среду изменить, введя в нее, например, восприимчивых самок. А вот в гермафродитной среде сексуальность не процветает. И отношения же господин-рабыня являются наименее гермафродитной из всех мыслимых сред. Это, своего рода, диаметральная противоположность для такой среды. Она, в силу ее контраста, является наиболее сексуально стимулирующей средой из всех возможных. Здесь с одной стороны у нас есть рабыня, уязвимая, красивая, принадлежащая и послушная, одетая, если ей это будет позволено, в то, что понравится господину, у его ног, возможно, связанная или закованная в цепи, прекрасно символизирующие ее статус, и с другой стороны есть рабовладелец, мужчина, властный и могущественный. Она — его собственность, с которой он может сделать все, что ему понравится. Его мужество торжествует, он ликует. А она, сознавая себя, принадлежащей ему, дрожит перед ним от потребностей и чувствительности. «Прикуйте меня к своему рабскому кольцу, Господин, — словно говорит ему она всем своим видом. — Я прошу этого. Я — ваша. Делайте со мной все, что Вы захотите, мой Господин!» В результате оба они оказываются внутри великолепного культурного оздоровления и празднования, изначальных определений, обусловленных природой.

Но вернемся к более прозаичным вопросам, связанным с тем, что рабыне на Горе не разрешена вульгарность. Таким образом, она, несмотря на то, что, возможно, едва одета, а то и вовсе раздета и стоит на коленях, должна оставаться всеми способами очень «благовоспитанной», если можно так выразиться в виду отсутствия более подходящего слова. Это, кстати, тоже способствует контрасту между ней и господином, очень напоминая контраст между «джентльменом» и «леди» в Викторианскую Эру, с его скрытой, таинственной, романтичной, подавленной, но взрывной, глубоко спрятанной сексуальностью. Порой, при порабощении женщин из низших каст, их приходится обучать той благовоспитанности, которую их владельцы будут от них требовать. Например, им могут приказать вымыть рот с мылом, в буквальном смысле этого слова. И это будет символический, и, конечно, неприятный урок, который они вряд ли когда-либо смогут забыть. Причем это еще и может повторяться настолько часто, насколько это захочется рабовладельцу. С другой стороны, большинство женщин высших каст, при всем их самодовольстве, надменности и даже жестокости, вульгарными не являются изначально, по крайней мере в том, что касается речи, намеков и жестов, поскольку это несовместно с достоинством их касты. Правда это не отменяет того, что женщине высшей касты, скажем, недавно порабощенной, или любой рабыне, в определенной ситуации нельзя приказать использовать самые вульгарные из всех мыслимых эпитетов по отношению к себе самой, например, когда она просит об использовании. Здесь, снова, проявляется эффект контраста, как со стороны господина, заключающийся в понимании того, что он может взыскать это с рабыни, так и со стороны самой рабыни, в том, что это может быть взыскано с нее, и этот контраст также стимулирует сексуальность. Иногда, рабыня, именуя себя вульгарными эпитетами или прося использования в совершенно недвусмысленной и явно вульгарной манере, может помочь себе достичь более ясного понимания того, чем она является, что в свою очередь, может способствовать ее более быстрой готовности к использованию. Однако в целом, гореане на удивление склонны избегать вульгарности, возможно, все дело в том, что их мир, в основном, гораздо невиннее, естественнее и счастливее для человека, чем, по крайней мере, один другой мир. Таким образом, возникает своего рода парадокс. Гореанин зачастую склонный к учтивости и некой рафинированности в своей речи, когда дело доходит до действия, становится прямым и неуступчивым, если не сказать безжалостным и жестоким. В общем, в случае среднего гореанина мы имеем перед собой комбинацию джентльмена и бескомпромиссного рабовладельца в одном лице. А с другой стороны у нас оказывается рабыня и леди в одном теле. Впрочем, мне кажется, что это не так уж трудно понять. Если Вы — мужчина, то читая эти строки, спросите себя, кого бы Вы предпочли видеть у своего рабского кольца? Лежащую там голую, закованную в цепи, съежившуюся в тени вашей плети, вульгарную, неряшливую, говорящую через слово матом шлюху или, все же, умную, культурную, рафинированную леди.

Гермафродитизм враждебен сексу. Зато взаимодополняемость стимулирует секс. И самая наибольшая мыслимая взаимодополняемость лежит в пределах суровости отношений господин-рабыня. Это — секрет способности получать удовольствие и наслаждаться обоим партнерам.

Безусловно, если некой политической программе потребуется деандрогенизация с последующим разрушением послушного, покорного, обманутого человека, то ей нужно начать с того, что сделать все возможное для того, чтобы смутить, опровергнуть, запятнать и устранить половые различия. В этом проекте, они обратятся за помощью к любым передергиваниям, лжи, подмене понятий и пропаганде, какие только можно придумать, а при необходимости, к штыкам и пулям тоталитарной государственной машины, ко всему, и даже к казням и лагерям, что поможет реализовать желание ненормального, агрессивного, своекорыстного меньшинства распространить свои идеи на общество в целом. Разрушение природы и уничтожение человеческого счастья являют собой огромный вызов для социального конструирования, такой, на который патологическое сообщество, захватывающее под свой контроль образование, СМИ и прочие социальные инструменты, если ему это, в конце концов, удастся, должно будет ответить со всей отвагой и решимостью. Безусловно, его цели могли бы быть достигнуты и более легким путем, вроде уничтожения потомства всех мужчин, в которых проявляются свидетельства мужества, или генетически вывести некую новую разновидность, более тупую или даже инсектоподобную форму жизни.

Подобное развитие событий, однако, по причине характера гореанских мужчин, вряд ли грозит Гору. В действительности, даже в другом мире, том, из которого происхожу я сама, такие последствия все же покажутся маловероятными, надо только излечиться от лихорадки и припадков безумия. Уверена, даже тот мир, оказавшись на грани самоуничтожения человеческого рода, в ужасе отступит от опасной черты. Так что, давайте пошлем фанатиков и безумцев куда подальше, и вместо того, чтобы следовать за ними, просто будем игнорировать, как это уже было сделано в прошлом, когда во тьме позднего Средневековья, засиял свет Ренессанса.

И пусть мужественность возродится вновь!

— Почтение! — бросил стражник.

Немедленно Эллен и ее товарки, приняли первое положение почтения, прижавшись лбами к шершавому цементу.

— Теперь вы можете попросить прощения у наших подопечных, — сообщил мужчина.

— Простите нас, Госпожи, — почти разом проговорили рабыни с полки.

— Простите нас, Госпожи, — сказала Эллен, вплетя свой голос в общий хор ее сестер по цепи.

— А теперь вы, девки с полки будете по очереди признавать свою неполноценность по отношению к нашим подопечным, — потребовал он.

И он не удовлетворился, пока каждая из рабынь, прикованных к полке, не признала себя низшим товаром перед теми, кто были на его цепи. К тем двум девушкам, которые отпускали им вслед насмешки, он проявил наибольшую требовательность, пока те, заливаясь слезами, не захвалили красоту и ценность каждой из рабынь его каравана и не признали своей собственной, на их фоне, никчемности, и того, что они, как самые непритязательные из рабочих рабынь, недостойны даже находиться рядом таким красавицами, и так далее. А вот с Эллен он не задержался, возможно, по причине ее юности, а быть может потому, что она воздержалась от участия в этом маленьком осложнении, или из-за его желания поскорее заняться истинной нарушительницей спокойствия, согнувшейся в почтении слева от нее.

— А Ты, — спросил ее стражник, — признаешь себя низшей перед этими рабынями?

— Да, Господин, — ответила Эллен, и на этом его внимание к ней закончилось.

Она так и не оторвала голову от цемента. Кроме того, если подходить к этому вопросу объективно, учитывая то, кем она теперь была, рабским мясом, живым товаром, предметом, выставленным на продажу, она не сомневалась, что это было верно. Эллен признавала, что, действительно, была ниже, причем намного ниже, любой из четырех скованных цепью за шеи красавиц, стоявших перед полкой. Все они были красивее ее. Можно было даже не надеяться на то, что она сможет принести те же самые деньги своему нынешнему хозяину, что любая из них. Тарго, предположила она, был бы рад иметь любую из них на своей цепи.

«Возможно, — подумала Эллен, — если бы я не выглядела настолько юной».

Наконец, смилостивившись, косианец потянул первую девушку каравана прочь от полки, а за ней потянулись и ее сестры по цепи. Эллен немного приподняла голову, посмотрев им вслед. Одна из девушек каравана, та, что шла замыкающей на цепи, или в ожерелье работорговца, обернулась, чтобы бросить на полку последний высокомерный взгляд, но мужчина, шедший позади, резко и звонко шлепнул ее ладонью пониже спины. Звук разнесся по всему рынку, вызвав множество понимающих смешков, и девушка, рыдая от унижения, под бряканье цепи, поспешила догнать свою предыдущую товарку.

И все же, они всего лишь рабыни, такие же как мы, подумала Эллен. Неоднократно, во время ее обучения, и по окончании уроков, когда она возвращалась в свою камеру, конуру или клетку, один из охранников, то и дело, подкарауливая ее, отвешивал ей подобный удар. Такое внимание, конечно, поторапливает девушку, и возможно, в этом их очевидная цель. Но также это сообщает ей, желанна она или нет, представляет ли она сексуальный интерес или нет. Кроме того, мужчины тем самым напоминают ей, что она — рабыня.

— Та-ак, — протянул Тарго, появившийся из двери, — вы, значит, все также доставляете мне проблемы.

— Нет, Господин! — послышались голоса сразу нескольких девушек, все еще пребывавших в положении почтения.

— Ну тогда вы сегодня остаетесь без ужина, — заявил толстяк.

Крики разочарования вырвались сразу у всех девушек.

— Вы слишком толстые, — объяснил Тарго.

— К тому же это позволит сэкономить на каше, — поддержал Барзак, выходя из дверей.

— Это к делу не имеет никакого отношения, — буркнул толстяк, — но, тут Ты прав, это сэкономит немного каши.

— Но Вы же дадите нам немного поесть, Господин, — всхлипнула одна из девушек.

— Вы слишком толстые, а я — человек бедный, — отрезал Тарго.

Эллен предположила, что они оба, скорее всего, во время сцены с караваном стояли у двери, но, несомненно, желая избежать дальнейших неприятностей, если не реальной опасности, разумно, предпочли не выходить на площадь и не идентифицировать себя.

— Мы можем изменить позу, Господин? — отважилась спросить девушка справа.

— Да, — сказал он, как-то рассеянно.

Послышался лязг цепей. Эллен тоже выпрямилась и, сев, посмотрела на браслет закрытый о ее левой лодыжке. Кожу под ним саднило и щипало. Она сама в бесполезной, дурацкой попытке стянуть с себя это несгибаемое кольцо оцарапала ее.

Неужели она не понимала, что была прикована цепью? Или она решила, что те, кто приковал ее, не знали свою работу? Не думала ли она, что смогла бы просто взять и удалить цепь?

Глупая рабыня!

Эллен немного двинула ногой, натянув цепь. В ее глазах стояли слезы бессилия. Теперь-то она понимала, и более чем ясно, что сидела на цепи, и останется в положении прикованной рабыни до тех пор, пока другие не сочтут целесообразным освободить ее.

— Факелы зажгли, — заметил Тарго.

Действительно, на стене здания, к которому крепилась полка, горели два факела, по одному в каждой стороны. Факелы и фонари, обычно зажигают в темное время суток смотрители рынка. А вот те две улицы, что вели с рынка, уже тонули в темноте. Люди, жившие в более бедных районах, выходя из домов или возвращаясь туда после наступления темноты, обычно берут с собой факел, фонарь или лампу. Некоторые люди на рынках и площадях специально предлагают себя, за мзду конечно, в качестве сопровождающих, чтобы довести человека до места назначения. В районах побогаче, на больших проспектах и бульварах, обычно на высоких шестах, вывешивают уличные фонари лампы, зажигаемые после наступления темноты служащими города, иногда стражниками.

— Свет слабоват, — задумчиво проговорил толстяк. — Это может сработать нам на руку. Покупатели могут не разглядеть, насколько вы бросовый товар.

— Пойду-ка я загляну в Железный Ошейник, — заявил Барзак. — Можно купить выпивку для нескольких парней, подпоить их и привести сюда. Кто знает, если они напьются достаточно, то мы смогли бы впарить им кого-нибудь.

— Тогда, конечно, сходи, — загорелся энтузиазмом Тарго.

— Мне понадобится несколько монет, — предупредил седой.

— Поработай-ка Ты лучше зазывалой в толпе, — предложил ему толстяк.

Барзак усмехнулся и пожал плечами.

— Как зовут ту девку в таверне? — проницательно поинтересовался Тарго.

— Джилл, — ответил Барзак.

— Варварское имя, — прокомментировал торговец.

— Она цивилизованная, — сообщил его помощник, не скрывая раздражения. — Кличку ей дали в качестве наказания. Правда, мне кажется, что это хорошо разогревает ее задницу.

— Леди, — обратился Тарго к своим подопечным, — я могу уменьшить ваши порции и добавить веса к вашим ошейникам. У меня сложилось впечатление, что вы вели себя вяло на полке, за исключением, возможно, тех моментов, когда мимо прогуливался какой-нибудь красавчик. У нас нет столько каши для вас, чтобы ждать до тех пор, пока сюда забредут богатые, красивые мужчины, соответствующие вашим самым горячим мечтаниям. Так что, как только вы увидите человека с кошельком, кривой он, хромой или косой, какой бы касты он ни был и как бы от него не воняло, проходящего в пределах пяти шагов от полки, вставайте на колени, взывайте, поднимайте руки, улыбайтесь, выгибайтесь, изображайте себя столь же приятными и покладистыми, какими могут быть самки урта. Вы все — дешевые девки. Вы — товар. Это — лоты, выставленные на продажу. А еще попрошу не забывать, что плеть Барзака сегодня уже разогрелась, и теперь восхитительно теплая и чрезвычайно гибкая. Она сегодня уже попробовала вкус кожи одной из вас. И, несомненно, теперь более чем готова и стремится использовать свои пять языков, чтобы облизать ту же самую, или любую другую соблазнительную спинку.

Эллен в ужасе отпрянула. Каждая клеточка, каждый уголок ее тела помнил эту плеть. Теперь она узнала, что, несмотря на ее земное происхождение и воспитание, на ее исследования, публикации, карьеру и прочие заслуги, здесь, в этом мире, в своей юности и красоте, она была чувствительна к плети. Тому, что она могла быть просто и категорически подвергнута ей, и что плеть могла быть использована на ней в любое время и за малейшую провинность. Она была рабыней. Теперь Эллен была готова сделать все что угодно, лишь бы не вызвать у них недовольства. Теперь она сама отчаянно интересовалась тем, как сделать так, чтобы ею остались довольны. Возможно, причиной тому было то, что она реально, на своей шкуре почувствовала, что такое плеть. Пусть те, кто еще не чувствовал этого на себе, продолжают оставаться в неведении, не понимают или презирают ее. Поучительная и предостерегающая ценность этого урока для рабыни просто несравненна. Плеть — один из лучших среди прочих атрибутов методов для того, чтобы исправить девушку.

Тарго прошелся вдоль полки, а затем вернулся и остановился перед Эллен. Мужчина стоял на мостовой, а она сидела на полке. Эллен без всякого приказа с его стороны, приняла первую позицию, которая показалась ей самой подходящей в данной ситуации.

— Я знаю, что сегодня твой первый день на полке, маленькая самка урта, — сказал толстяк, довольно любезно, — но я хочу, чтобы Ты быстрее научилась и произвела хорошее впечатление. Ты же на самом деле не настолько глупа, как кажешься, не так ли?

— Я надеюсь, Господин, — осторожно ответила Эллен.

— Не уверен, что Ты до конца понимаешь свой ошейник, — усмехнулся он, — но я думаю, что Ты постараешься учиться побыстрее. Помни, что Ты — рабская девка, только рабская девка, и ничего кроме рабской девки.

— Да, Господин.

— Вы знаешь фразу, которой надо просить? — спроси Тарго.

— «Купите меня, Господин!»? — уточнила она.

— Она самая, — подтвердил мужчина. — С этого момента, когда приближается мужчина, я хочу, чтобы Ты стояла на коленях, как сейчас, хотя, наверное, коленями можно развести и пошире. И улыбайся. И тяни к нему руки, зови, проси, умоляй. И покрасивее. Потребности свои попытайся показать, что ли. Тонкие движения языком особо хороши, выставляй ладони рук, жалости побольше, спинку выгни. Только не переусердствуй! Ну и так далее.

— Господин! — всхлипнула Эллен.

— И помни, — сказал он, не обращая никакого внимания на ее слезы, — тебя могут трогать, щупать, обращаться в любой манере, какой покупатель пожелает, а Ты должна выступать для него, предложить себя известной тебе фразой, и в любом случае делать все, что он потребует. Единственное, чего Ты делать не должна, это обслуживать его в плане удовольствия. Понятно?

— Да, Господин, — испуганно прошептала она.

— На полное обслуживание для удовольствия, покупателю следует спрашивать разрешения у меня или у Барзака, — предупредил ее Тарго. — За это можно взимать отдельную плату.

— Да, Господин, — в ужасе пролепетала Эллен.

Вскоре после этого разговора Тарго и Барзак растворились в толпе.

Эллен заподозрила, что оба они направились в Железный Ошейник. Быть может, они решили сброситься, чтобы предложить цену за Джилл, о которой говорил Барзак. Возможно, они могли бы перепродать ее, если у них не было на нее иных планов.

— Господа настолько глупы, — усмехнулась девушка слева от Эллен. — Они что, на самом деле решили, что мы собираемся очаровывать нежеланных мужчин?

— Не в их отсутствие, — рассмеялась другая, сидевшая двумя кольцами правее Эллен.

— Если они так уж хотели нас продать, то они сделали бы так, что мы заинтересовались бы даже тарларионом, — проворчала третья.

— Я есть хочу, — простонала четвертая.

— Ага, а сегодня вечером нам не дадут даже каши, — пожаловалась пятая.

— Просто Заре и Котине очень вовремя вздумалось открыть свои щербатые рты и распустить свои грязные языки, — с горечью высказалась последння.

— Помалкивай, девка цементной полки, — буркнула девушка слева от Эллен.

— А нам не приказывали молчать, самка слина, — возмутилась последняя. — Я могу говорить все, что пожелаю!

— Мы посмотрели бы, как у тебя получилось бы это, — прошипела первая, — если моя цепь была подлиннее, и я смогла бы дотянуться до твоих волос!

— Ты мне не Госпожа! — заявила ее оппонентка.

Эллен поняла, что, должно быть, Тарго не назначил ни одну из девушек старшей, хотя про себя саму она знала, что, учитывая ее юность и новизну на цепи, для нее старшими будут все остальные.

— Подожди, вот доберусь до тебя, я тебе покажу, кто из нас Госпожа! — пригрозила первая.

— Вырви хоть волосок с моей головы или оставь на мне хоть одну царапину, и тебя отходят плетью! — ответила ее шестая.

Девушка слева от Эллен насупилась, отвернулась, села и уставилась в толпу, замкнувшись в себе.

— Я — Эллен, — через некоторое время сказала ей женщина.

— Не люблю варварок, — буркнула та.

— Простите меня, Госпожа, — сказала Эллен.

— Я — Котина, — наконец представилась девушка.

— А я — Зара, — присоединилась невольница, прикованная ко второму кольцу вправо.

— Я — Лидия, — сказала девушка, прикованная к самому дальнему кольцу, и которая была столь критично настроена по отношению к Котине и Заре. — Мне, кстати, варварки тоже не нравятся.

— Простите меня, Госпожа, — снова извинилась Эллен.

— Она — Чичек, а это — Эмрис и — Жасмин, — представила Котина оставшихся девушек на прикованных к полке.

— Госпожи, — почтительно поклонилась Эллен, но те презрительно отвели взгляды.

— Им не нравится находиться на одной полке с варваркой, — пояснила Котина. — Это оскорбительно.

— Простите меня, Госпожи, — повторила Эллен.

— Что это имеет значение теперь? — спросила Лидия с горечью в голосе. — На нас на всех ошейники. Мы — все всего лишь лакомые кусочки для мужчин, лакомые кусочки рабского мяса.

— Это все равно оскорбительно, — бросила Жасмин.

— Простите меня, Госпожа, — вздохнула Эллен и, повернувшись к Котине, спросила: — Госпожа, а что такое Курулеан?

— Это была крепость и дворец, наследственное владение первого Хинрабиана, — снизошла до ответа Котина, — но, с некоторых пор, уже в течение многих лет, он является главным невольничьим рынком Ара.

— А как Вы думаете, меня могли бы продать там когда-нибудь? — поинтересовалась Эллен.

— Ты, конечно, смазливая, и даже очень, — сказала Котина, окинув ее оценивающим взглядом, — возможно, лет эдак через пять или шесть, а может восемь — десять, о тебе можно было бы думать, как о достойной Курулеана.

— Но не с центральной сцены, — буркнула Жасмин.

— Кто знает? — пожала плечами Котина.

— Но я «стабилизирована», — призналась Эллен.

— Тебя стабилизировали преждевременно? — удивилась Котина.

— Да, я меня уже стабилизировали, — подтвердила Эллен.

— В таком возрасте? — опешила девушка.

— Да, — кивнула Эллен.

— Это было сделано сознательно? — уточнила рабыня слева.

— Да, — ответила женщина.

— Похоже, кто-то тебя сильно ненавидел, — покачала головой Котина.

На глаза Эллен снова навернулись слезы.

— Тогда Ты никогда не будешь выглядеть старше, чем сейчас, — заключила Лидия, — так и останешься смазливой девчонкой. Ни один мужчина не захочет купить тебя. Разве что, возможно, в качестве безделушки, хорошенькой маленькой служанки, симпатичной девицы для домашних работ.

— Не стоит недооценивать похоть мужчин, — заметила Чичек.

— Да кто к ней может отнестись серьезно, как к женщине? — присоединилась к обсуждению Лидия.

— Это уже другой разговор, — пожала плечами Чичек.

Эллен спрятала лицо в ладони и заплакала. Тот, кто был ее владельцем, действительно, не обманул ее насчет того, какая судьба ждала ее на Горе. Он, несомненно, точно знал, что он делал и сделал это. Это было его решение, а не Эллен, поскольку она была его рабыней, и Мир сделал с ней все, что для нее запланировал.

— Все мы могли бы быть проданы на Курулеане, — вздохнула Эмрис. — Мы же ничем не хуже, если не красивее тех самок слина на цепи.

— Только решать это не нам, а работорговцам, — проворчала Зара.

— Мы все достойны Курулеана, — заявила Жасмин, поддержав Эмрис, — кроме, разве что, ребенка.

— Я не ребенок! — воскликнула Эллен.

— Хорошо, кроме девки, — отмахнулась Жасмин.

Эллен не могла отрицать, что была именно «девкой», по крайней мере, в двух смыслах этого слова, во-первых, в смысле ее юности, на что, несомненно, указывала Жасмин. А во-вторых, в том смысле, что она, как и другие, была рабыней. В первом смысле ее юность, конечно, не препятствовала ее сексуальной желанности. Она знала это. Об этом ей говорили большие зеркала, закрывавшие всю длину и высоту стен в некоторых из учебных комнат. Было сложно не поверить прекрасному, изящному, соблазнительно сложенному созданию в ошейнике, смотревшему на нее с той стороны зеркала. Кроме того реакция и отношение ее наставников мужчин, тела которых так часто напрягались в ее присутствии, не оставили у Эллен сомнений в том, что ее тело, желала она того или нет, теперь стало сильным сексуальным стимулом, причем стимулом значительной мощности. Желала она того или нет, но она знала, что стала чрезвычайно возбуждающей мужчин, необыкновенно привлекательной и экстремально желанной. Ну и, конечно, не стоит забывать, что ее желанность была значительно усилена тем фактом, что она — рабыня. Мужчины видели ее и хотели ее, жутко. На нее даже пришлось надеть железный пояс. Вторым смыслом, помимо ее юности, как уже отмечалось, того, что она была девушкой, являлся тот, в котором все рабыни — «девки». Выражение «девка» в данном контексте богато и восхитительно. У него есть изумительный унижающий или оскорбительный смысл, в котором оно проводит черту между рабыней и свободной женщиной, привлекает внимание к низкости, неважности и никчемности рабыни.

В действительности, свободные хозяйки неизменно обращаются к обслуживающим их рабыням, даже тем из них, кто одного с ними возраста, как к «девкам». С другой стороны, выражение «девка», по крайней мере, при использовании его мужчинами, имеет не только вышеупомянутую коннотацию, но и, что еще важнее, причем независимо от возраста женщины, одобрительное признание чрезвычайной сексуальной желанности. Это работает, как своего рода, намек на интерес и похвалу. Это вовсе не констатация возраста, это — сигнал, что он расценивает ее, как лежащую в пределах идеального диапазона добычу для его агрессивных намерений. Если поставить перед мужчиной двух женщин одинакового возраста, то он, вполне возможно об одной из них будет думать как о девушке, или, для Гора, о «девке», а о другой как о женщине. Та из них, к которой он будет испытывать влечение, и будет той, о которой он подумает как о девушке, поскольку расценивает ее как молодую и желанную, все еще достаточно молодую, чтобы быть разжечь в нем кураж и готовность, то есть стимулирующую его сексуально. А другую, к которой у него нет никакого интереса, он согласен называть женщиной, или чем там она пожелает, чтобы ее называли. Интересно отметить, раз уж мы коснулись этого вопроса, что женщины, которые интересуются мужчинами, и все еще находятся, если можно так выразиться, на сексуальном рынке, зачастую думают и говорят о себе и своих подругах как о «девушках». Когда-то Эллен, в силу своей идеологии, приходилось осуждать это, но теперь у нее появилось понимание этого момента. В любом случае рабыня считается девушкой, рабской девкой, если точнее. Так что, возможно, будет разумно, в дальнейшем говорить об Эллен, как о девушке.

— Тем не менее, мы сидим на этой полке прикованные к ней цепями, — напомнила им Котина.

— Не хочу быть рабыней, — проворчала Зара. — Я не хочу быть прикованной цепью к полке!

Девушка в отчаянии схватила цепь, державшую ее за лодыжки, и так же беспомощно и истерично, как это еще недавно делала Эллен, принялась дергать за нее. В конце концов, она была такой же беспомощной прикованной рабыней.

— Скажи спасибо, что тебе позволили жить, рабская девка, — бросила ей Котина.

Эллен задумалась, хотела ли она сама быть рабыней, или все же нет? Конечно, ей не хотелось носить такой жестокий, широкий, толстый и тяжелый ошейник, вроде того, который был на ней в данный момент, и в котором она едва могла опустить голову. Фактически, это был ошейник для наказания. Она совсем не хотела сидеть у всех на виду, на полке, прикованной к ней цепью. Но с другой стороны ей было совершенно ясно, что хотела она быть рабыней или нет, она ей была, причем, не из-за ошейника или клейма, а по причине ее собственного характера. Что происходило с ней?

«Не притворяйся, что Ты хочешь быть свободной», — мысленно закричала она на себя. Разве она, сама не хотела кричать о таких вещах? Разве это от нее не ожидалось? Хотела ли она быть свободной, на самом деле? Конечно, она знала, что ее общество настаивало на том, что она должна хотеть быть свободной. Но что было делать ей самой, если он знала, что глубоко внутри ее сердца, под наслоениями правил ее общества, глубоко под требованиями конвенций, жило что-то, что хотело любить и служить, беспомощно принадлежать, быть обладаемой и доминируемой? Но теперь она осознала, что ее прежнее патриархальное общество наложило свои ценности на оба пола, что оно обобщило свои собственные предубеждения. Кто-то решил, что то, что было хорошо для мужчины, должно быть хорошим и для женщины, и также и наоборот. Разве они не были одинаковыми? Разве они не идентичны? Но не выглядел ли глупцом и невежей тот мужчина, который, увидев любимую женщину, внезапно, под влиянием импульса, опустившуюся перед ним на колени, с любовью смотрящую на него снизу вверх, отдавая ему уважение и почтение, которое ее природа требует отдать, потея от смущения, торопится поднять ее на ноги, при этом выговаривая ей, и убеждая ее, что на самом деле, она должна вести себя как мужчина. И она, пристыженная, вынуждена подняться, хотя бы потому, что этого хочет он, все еще пытаясь ему понравиться, даже, несмотря на его отрицание ее на мгновение приоткрытых глубин. Все выглядит так, что он желает того, чтобы она была для него не женщиной, поскольку это, кажется, его пугает, а чем-то еще. Так может она просто не та женщина, которую он хочет, или хочет не женщину, а что-то еще, быть может, псевдомужчину? Так, или примерно так, Эллен, лежа на цементной полке, рассуждая над этими вопросами, постепенно пришла к мысли, очаровавшей ее.

«Я же не хочу быть свободной, — осознала она. — Не будет ли для женщины ересью, или точнее, не будет ли ересью для тех, кто настаивает на том, что женщины должны походить на мужчин, и должны стать имитаторами мужского пола, высказывать такие мысли? Я была свободна, я знаю, на что это похоже, и каковы у этого ценности. Я знаю, что значит быть свободной. Я испытала свободу. Я знаю, на что это похоже. Но я уже была, и есть, рабыня, и знают о том, на что это похоже, каковы ценности у этого. Или точнее пока только знаю, что они есть, эти ценности, эти глубокие ценности, связанные с моей неволей. Я подозреваю, что только начала ощущать их. Так давайте позволим оставаться свободными тем, кто хочет быть свободными, и не будем мешать становиться рабынями тем, кто предпочитает быть рабынями. Неужели нам нельзя просто дать свободу быть теми, кем мы больше всего жаждем быть? В противном случае, какая же это свобода? Свобода соответствовать чуждому стереотипу, образу жизни наложенному извне? Я — родилась рабыней. Думаю, что знала об этом в течение многих лет, просто мне отказали в моем рабстве. Теперь, наконец, я оказалась на планете, на которой я могу, а действительности и должна, выразить свою самую глубинную, самую страстную природу. Я — рабыня, и мне нравится быть рабыней, однако я, разумеется, не осмелюсь позволить узнать об этом какому-либо мужчине. Насколько ужасно оказаться у ног мужчины, который знает о том, что Ты — прирожденная рабыня! Как он отнесется к тебе? С презрением и похотью, разве что?»

Но ее, лежавшую на полке и рассеянно наблюдавшую за толпой, вдруг охватил страх.

«Я — рабыня, — подумала Эллен. — Я прикована цепью. Я нагая. Я в их власти. Они могут сделать со мной все, что им вздумается!»

И она внезапно почувствовала себя необыкновенно уязвимой. На ней больше не было защиты железного пояса. Она подтянула ноги еще ближе к телу. Жесткая безопасность, защита, оборона железного пояса остались в прошлом. Теперь все ее прелести, со всеми их соблазнительными, прелестными очертаниями, во всех интимных подробностях, были открыто выставлены на показ. Она, во всей своей красе, прикованная цепью к полке, была уязвимо выставлена на всеобщее обозрение, продемонстрирована всем желающим. И продемонстрирована полностью.

— Воин, — послышался шепот Эмрис, и сразу же ее громкий просительный возглас: — Купите меня, Господин!

Эллен подняла голову, и у ней перехватило дыхание. К полке приблизился высокий, широкоплечий, крепко сбитый мужчина в алом. Перевязь его меча, ножны и гребень на шлеме были черными.

— Он из Ара, — шепнула Котина на мгновение, повернувшись к Эллен, а затем извернулась и, встав на широко расставленные колени, произнесла: — Купите меня, Господин!

Зара, на сколько ей позволила цепь, выползла вперед. Эмрис, Чичек, Жасмин и Лидия тоже почти немедленно подползли к краю полки, поближе к мужчине и встали там на колени. Только испуганная Эллен осталась лежать, отчаянно прижимая к себе колени, и обводя девушек удивленным взглядом. Она еще не видела своих соседок по полке такими.

— Купите меня, Господин! — призывала Зара. — Я — Зара, если это понравится Господину! Я прошу купить меня! Я умелая! Я хорошо смогу услужить вам! О, купите меня, Господин! Я прошу разрешить мне служить вам!

— Не обращайте на нее внимания, Господин! — перебила товарку Лидия. — Я лучше!

— Нет я! — возмутилась Зара.

— Я его первая увидела, — обиженно надула губы Эмрис.

— А ну заткнись, — шикнула на нее Котина.

— Я умоляю о вашем ошейнике, прекрасный Господин! — выкрикнула Чичек.

— Полюбуйтесь на мои светлые волосы и голубые глаза, — предложила Лидия, приподнимая волосы и крутя головой. — Я единственная такая на этой полке.

— Она холодная, — заявила Жасмин.

— Не слушайте ее! — воскликнула Лидия. — Мой живот горит! Я потеку при малейшем прикосновении!

— Я из долины Воска, — сказала Жасмин. — У меня живот пылает!

— А я увлажнилась от звука ваших шагов! — крикнула Зара. — Я уже готова рваться с цепи, чтобы дотянуться до вас!

— Я прошу позволить мне ерзать перед вами от потребностей! — попросила Эмрис.

— Оцените мои хорошенькие ножки, — предложила Котина, поворачиваясь боком и вытягивая правую ногу в сторону мужчины.

«Ничего себе, как они отличаются перед таким мужчиной, — ошарашено подумала Эллен, глядя на Зару. — Да она такая же рабыня, как и все остальные. Минуту назад она рвала цепь, протестуя против своей неволи, а теперь она умоляет этого мужчину и просто из кожи вон лезет от желания быть его рабыней. Она точно хотела быть не свободной, а рабыней, просто по своему выбору!»

— Проведите меня через рабские позы, Господин, — предложила Эмрис. — Позвольте мне показать вам настоящую рабыню!

— Купите меня, Господин! — вторила Чичек.

— Нет, меня! — протянула Котина, умоляюще поднимая руки.

— Нет, меня! — вторила ей Лидия.

— Я лучше! — звала Жасмин.

— Зато я — прирожденная рабыня! — заявила Зара. — Я рабыня в сердце. Я хотела быть рабыней с самого детства, Господин! Купите меня! Сделайте меня вашей рабыней!

— Она не отличается от нас, — сказала Котина. — Мы здесь все прирожденные рабыни. Выберите самую лучшую и самую красивую из нас!

Эллен была поражена пылу, рвению, откровенности, соперничеству рабынь. Мужчина не был из Торговцев, и он не выглядел богатым. Они что, не хотели бы, чтобы их купили богатые мужчины, способные обеспечить им более спокойную, легкую и приятную жизнь? Ведь у богатого человека может быть много рабынь, так что каждой отдельно взятой может достаться меньше работы. Разве не богач является идеальным рабовладельцем для любой рабыни? И что они такого нашли в этом мужчине? Он точно не выглядел богатеем. И все же они все хотели броситься к его ногам.

Эллен на мгновение заглянула в его глаза, и тут же, поспешно опустила голову. То, что она увидела там, ее ужаснуло. В его глазах она разглядела того, перед кем женщина могла быть только рабыней, того, кто прекрасно знает, как нужно обращаться с женщиной. Так это потому они так нетерпеливы, так рьяны? Они хотели себе такого владельца? А может они только о таком и мечтали?

Эллен нисколько не сомневалась, что это был один и тех мужчин, кому женщина будет принадлежать во всем своем обилие, кто взыщет с нее всю полноту ее рабства.

Внезапно Эллен почувствовала, как дернулись ей бедра. Она не хотела делать этого. Это было нечто, что не было вне ее контроля. Это было рефлекторное движение, смутившее. Точнее, потрясшее ее.

— Подними голову, — услышала она.

Эллен вынуждена была подчиниться, и заставить себя снова посмотреть на него. Остальные девушки мгновенно затихли. Лишь в течение самого короткого мгновения она смогла выдержать его взгляд, после чего, быстро, испуганно, ошеломленно отвела глаза в сторону.

— Пожалуйста, не заставляйте меня смотреть в ваши глаза, Господин, — всхлипнула она, отчаянно надеясь, что в тот же момент не получит пощечину.

— Ты очень привлекательна, — заметил воин.

Она испуганно напряглась, но нашла в себе силы чуть слышно пролепетать:

— Спасибо, Господин.

— И кто же это благодарит меня? — спокойным голосом поинтересовался мужчина.

— Эллен, если это понравится Господину, — ответила она, и добавила: — Эллен, рабыня Тарго, продавца рабынь.

— Ты плохо знакома с ошейником, не так ли? — уточнил он.

— Да, Господин, — вынуждена была признать девушка.

— Какое на тебе клеймо? — полюбопытствовал мужчина.

— Обычный кеф, Господин, — ответила Эллен.

— Покажи, — приказал он, а когда она повернулась боком, так, чтобы он смог бы рассмотреть ее клеймо, спросил: — А теперь, скажи-ка мне Эллен, кто самая лучшая и самая красивая рабыня на полке?

— Это могут решать мужчины, Господин, — осторожно ответила девушка, — но никак не я.

— А Ты — умненькая маленькая красотка, — усмехнулся он. — Ты знаешь, что сегодня ночью тебе придется спать с ними на одной соломе.

— Тем не менее, это верно, Господин, — заверила его Эллен.

— Конечно, — согласился воин. — Ты знаешь рабские танцы?

— Нет, Господин.

— Тебя дрессировали? — осведомился мужчина.

— Очень немного, Господин, — призналась она.

Это было вторым моментом, за которым проследил ее владелец, не дав ей толком выучиться. Тем самым, он еще больше опустил ее ценность как рабыни.

— Ты — варварка, — заметил воин.

— Да, Господин, — подтвердила она, поняв, что ее, скорее всего, выдал ее акцент.

— Была у меня одна варварка, — кивнул мужчина. — Она думала, что я собираюсь сделать ее свободной, но у меня она быстро научилась целовать плеть.

— Господин?

— Потом я спустил ее в кости, но отыгрался, — усмехнулся он. — Я собирался получить от нее потомство, но она так понравилась моему подчиненному, что я решил подарить ее ему. Думаю, она боялась меня. Насколько я знаю, она счастлива в своем ошейнике. Теперь мой парень в лагере под Венной, и она готовит и служит в его палатке. Тебя много раз перепродавали?

— Только один раз, моему нынешнему владельцу, Тарго, продавцу рабынь.

— А когда на тебя надели твой первый ошейник? — поинтересовался воин.

— Меня поработили несколько недель назад, но в ошейнике я всего ничего, — честно сообщила Эллен.

— Ты постараешься быть хорошей рабыней, ведь так? — осведомился он.

— Я попытаюсь быть хорошей рабыней, Господин, — пообещала девушка.

— На живот, — негромко скомандовал мужчина, и протянул руку, повернув ее ладонью вниз.

Эллен немедленно растянулась на животе, положив руки по бокам, и опустив голову, испуганно принялась целовать тыльную сторону его руки.

— Ага, вижу, что некоторое обучение Ты все же прошла, — заключил он.

— Очень немного, Господин, — повторила Эллен.

— А в твоем мире рабство есть? — полюбопытствовал мужчина.

— Очень немного, Господин, по крайней мере, в открытую, — ответила она.

— В открытую? — не понял воин.

— Да, Господин.

— То есть, возможно, есть тайное рабство? — спросил он.

— Да, Господин, я нисколько не сомневаюсь, что многих женщин держат в неволе, просто это не афишируется.

— А Ты сама была свободна в своем мире? — поинтересовался мужчина.

— Да, Господин.

— Ну и как, ожидала ли Ты, что однажды будешь рабыней в другом мире, причем открыто и на основании закона, что будешь лежать прикованная цепью на уличной полке и вылизывать руку мужчины?

— Нет, Господин, — ответила Эллен, снова мягко прижимаясь губами к тыльной стороне его ладони.

— Позвольте мне уделить внимание вашей ладони, Господин, — прошептала Котина.

— Нет, позвольте мне! — тут же встряла Зара.

— Нет, мне! — выкрикнула Эмрис.

Их слова натолкнули Эллен на мысль, что, по-видимому, мужчина не случайно, протянул ей руку не ладонью, а тыльной стороной вверх. Теперь она не сомневалась, что это было сделано преднамеренно, своего рода это был способ держать ее на расстоянии, избежать эмоциональной связи со смазливой маленькой рабыней, возможно, по причине ее юности или незрелости в ошейнике.

Ей вспомнилось, как ее обучали целовать ладонь руки мужчины, иногда стремительно, то выбрасывая, то пряча язык, тем самым, словно мягко намекая и тонко прося о своем собственном взятии. Не раз после такого охранник отбрасывал ее в ярости и отбегал в сторону, чтобы схватить другую рабыню. Эллен-то взять запрещали. А она оставалась, для самой себя непонятно смущенной и отчасти неудовлетворенной, впрочем, в то время рабские огни еще не были зажжены в ее животе. Еще ей показали другую технику, при которой следовало встать на колени перед мужчиной и, взяв ладонь его правой руки, если он правша, прижать ее к лицу, вплотную, словно он ударил тебя ею, а затем, удерживая руку, кротко и благодарно, приступать к поцелуям и облизыванию ладони.

Насколько она поняла, ожидается, по крайней мере, некоторыми рабовладельцами, что рабыня должна быть благодарной за свое наказание. В конце концов, господин уделил ей внимание. Точно так же она должна благодарить его за то, что исправил ее.

Но Эллен не сомневалась, что воину доставило удовольствие видеть ее перед собой так, как она лежала, даже притом, что она целовала и ласкала только тыльную сторону его руки. В конце концов, она была распростертой перед ним в положении смиренного подчинения голой рабыней.

— Я проходил мимо полки Тарго на прошлой неделе, — заметил мужчина. — Сегодняшняя партия лучше, чем прошлая.

— Спасибо, Господин! — не без удовольствия, наперебой, поблагодарили его некоторые из девушек.

Но сказанная им фраза напугала Эллен. Она немедленно пришла к выводу, что это означало, что здесь имел место быстрый оборот товара. Безусловно, Тарго должен было либо торговать и продавать, либо обанкротиться.

— А Ты сама-то хочешь быть проданной? — осведомился воин.

— Нет, Господин! — честно призналась Эллен, которая боялась своей продажи, как огня.

— То есть Ты хочешь остаться здесь, в тяжелом ошейнике, прикованной к полке? — уточнил он.

— Нет, Господин! — ответила Эллен, и мужчина рассмеялся, забрал руку, отвернулся и исчез в толпе.

— Эй, Ты его упустила, — рассердилась Котина.

— Ну Ты и дура, Эллен, — буркнула Эмрис.

— Да нет, она умна, просто своим девственным способом, — заметила Зара.

— Я не девственница, — напомнила ей Эллен.

— Она просто притворилась, что не хочет, чтобы ее купили и, изобразив из себя святую наивность, привлекла внимание мужчины! — усмехнулась Зара.

— Коварная мелкая самка урта! — бросила Жасмин.

— Ну и когда теперь такой мужчина снова пройдет мимо полки? — поинтересовалась Чичек.

— Ты позволила ему уйти, — осуждающе сказала Лидия.

— Но я же ничего не сделала! — начала оправдываться Эллен. — Он не захотел меня!

— А Ты что не видела, как он ласкал твои тощие бока глазами? — осведомилась Зара.

— Я не желаю быть сидеть на цепи рядом с ней, — заявила Жасмин.

— Но он же осмотрел вас всех, прекрасные Госпожи! — сказала Эллен.

— Уж не думаешь ли Ты, что Ты в чем-то лучше нас? — поинтересовалась Эмрис.

— Нет, Госпожа! — поспешила заверить ее Эллен.

— На будущее, — ткнула в нее пальцем Котина, — если тебе не нравится покупатель, сделай все, что сможешь, чтобы передать его нам.

— Эгоистичная самка урта! — раздраженно бросила Лидия.

— Подожди, вот закроют нас в комнате, мы тебя поучим на соломе, — прошипела Чичек.

У Эллен вырвался горестный стон.

— Тарго! — шепнула Котина.

И через толпу, откуда-то справа, приближался Тарго в сопровождении Барзака, за которым виднелась фигура, следовавшая сразу за ним. Мужчина вел сквозь толпу на поводке обнаженную женщину, голова которой была закрыта капюшоном, а руки закованы в наручники за спиной. Поводок был предельно коротким, большей частью намотан на его кисть, так что между его рукой и замком на шее пленницы оставалось не больше шести дюймов цепочки.

Эллен сразу предположила, что это должно быть та самая Джилл, столь заинтересовавшая Барзака.

— Тарго не выглядит довольным, — предупредила всех Зара.

— Возможно, новая самка урта обошлась ему недешево, — заметила Жасмин.

— Запомни, — повернулась Котина к Эллен. — Ты, варварка, все равно будешь ниже, чем она.

— Да, Госпожа, — не стала спорить Эллен.

— Купите меня, Господин! — тут же прокричала Котина, словно обращаясь к кому-то в толпе.

Вслед за ней и все остальные девушки, начали выкрикивать обычную формулу призыва рабыни к потенциальному покупателю, адресуя свои усилия в толпу, к каждому более или менее близко проходившему мужчине.

«Вот, значит, какие изменения, — с насмешкой подумала Эллен, — вызывает в еще недавно инертных живых товарах страх перед владельцем. Какими они внезапно, становятся соблазнительными, активными кусками плоти, отчаянно пытающимися очаровать покупателей, старающимися приманить клиентов для своего хозяина, почуяв опасность применения к ним плети. Как же я презираю этих рабынь. Какие они низкие, какие никчемные!»

Впрочем, сама она недолго оставалась в задумчивости, и уже через мгновение, поднялась на колени, само собой, широко их расставив, протянула руки к толпе и, не смея встречаться с чьими-либо глазами, надеясь только на то, что на нее никто не обратит внимания, выкрикнула:

— Купите меня, Господин! Купите меня, Господин!

Барзак сразу увел свою новую подопечную внутрь здания.

«Ее, что, продавать не будут, — удивленно спросила себя Эллен. — Почему она не должна быть выставлена на продажу? Меня же продают!»

Не успев додумать свою мысль, Эллен чуть не упала в обморок от шока. До нее дошло, что она только что во всеуслышание объявила о своей продаже.

«Ох, Мир из Ара, — с горечью подумала она. — Что же Ты со мною сделал!»

Тут к своей тревоге Эллен увидела, что Тарго направляется к ней. Наконец, толстяк встал рядом с ней. Стараясь избегать встречаться с его глазами, девушка продолжила обращаться к мужчинам в толпе.

— Улыбайся, — не скрывая раздражения, буркнул он. — Лови их взгляды. Движения языком не забывай! Беспомощные движения коленей и бедер! Притворись, что Ты горячая маленькая самка урта. Извивайся! Подмахивай!

Эллен вскрикнула в страдании и, заливаясь слезами, повалилась на полку.

— М-да, десять медных тарсков за тебя было слишком много, — проворчал Тарго. — Пожалуй, даже десять медных бит-тарсков не стоило бы отдавать за тебя!

Тело Эллен, лежавшее на полке, сотрясалось от рыданий.

— Ты напрашиваешься на плеть, рабская девка, — предупредил ее мужчина.

— Нет, Господин, — взмолилась Эллен. — Пожалуйста, не бейте меня, пожалуйста, не надо, Господин!

Сказать, что она была напугана, это ничего не сказать! Она уже почувствовала, что такое рабская плеть. У нее не было никакого желания почувствовать это снова.

— Пожалуйста, нет, Господин! — глотая слезы, выдавила из себя она. — Я сделаю все что надо, Господин!

— Мое терпение небезгранично, — зло предупредил ее Тарго. — И только попробуй завтра не добиться большего успеха, кусок дрянной плоти.

— Простите меня, Господин, — всхлипнула Эллен. — Да, Господин.

— Полюбуйтесь, благородный сэр, — сказал Тарго, повернувшись к мужчине, проходившему поблизости, — на очарование Котины, на сладость ее бедер, на ее прекрасно сложенные лодыжки. А вот присмотритесь к Лидии, красотка, ведь верно? Такие светловолосые и голубоглазые красавицы рождаются только на севере. Обратите внимание на восхитительную, очаровательную Жасмин, неповторимую прелестницу во всем городе. Она родом из долины Воска, а Вы, наверняка, знаете, что тамошние девки собой представляют, особенно те, что из Виктории, а это в броске камня от родной деревни Жасмин. А это — Эмрис и Чичек, которые так упрашивают вас о своем приобретении. Зара, такая стройная и прекрасная, ее шея просто умоляет о вашем ошейнике. Они — призовые рабыни, их бы на Курулеанском рынке выставить, но они здесь, а все из-за моей склонности быть ближе к народу. Люблю я наш район Метеллус, и особенно наш Рынка Чайника. Любая из них стоит медальона Убара, тысячи золотых тарнов, но мне — бедному человеку, из-за личных непреодолимых обстоятельств внезапно срочно потребовались наличные деньги. Я готов позволить любой из этих беспрецедентных красоток уйти всего-то за дюжину серебряных тарсков!

— Девки цементной полки! — фыркнул мужчина, отворачиваясь.

— Пусть вон та встанет, хочу посмотреть, — велел другой мужчина.

— Котина, встать, позиция осмотра! — бросил Тарго.

Котина встала и замерла, широко расставив ноги, запрокинув голову и сложив руки на затылке. Женщине трудно двинуться из такого положения, к тому же ей приходится постоянно беспокоиться о том, чтобы держать равновесие. Напряжение и чуть заметные сокращения мускулов необходимые для поддержания баланса, держали ее еще беспомощнее на месте, и они же подчеркивали ее позу, и репликами языка ее тела словно кричали о ее покорности и рабскости. Кроме того, эта поза делала девушку очень уязвимой, ведь ее руки не могли помешать исследованию ее тела. А еще, когда руки сложены на затылке, сама собой поднимается грудь, становясь еще красивее и соблазнительнее.

Потенциальный покупатель запрыгнул на полку, а то время как Тарго пришлось торопливо обегать полку и подниматься по ступеням, чтобы присоединиться к нему, уже стоявшему рядом с Котиной.

— Варварка? — уточнил мужчина.

— Конечно, нет, — с видом оскорбленного достоинства заверил его Тарго.

— Рот открой, — приказал тот девушке.

Эллен демонстративно смотрела в другую сторону, но не сомневалась, что Котина покорно раскрыла рот.

— Шире! — потребовал покупатель.

— Вы же не думаете, что я бы стал связываться с варварками, не так ли? — вполне натурально возмутился Тарго. — Что вам угодно?

Последний вопрос был адресован другому товарищу, забравшемуся на полки.

— Эта настоящая блондинка? — спросил вновь прибывший, по-видимому, заинтересовавшийся Лидией.

— Конечно, — подтвердил торговец.

Со стороны Лидии раздался внезапный, тонкий женский вскрик. Эллен рискнула предположить, что несколько волосков было выдернуто из головы девушки, чтобы установить правдивость заявления Тарго.

— Хочу провести эту через рабские позы, — сообщил мужчина, заинтересовавшийся Лидией.

Он начал отдавать Лидии, одну за другой, отрывистые команды, реагировать на которые быстро и адекватно, наставники приучали Эллен во время ее занятий. И Лидия тоже подчинялась им, конечно, насколько она могла, учитывая, что она была прикована цепью, а цементная поверхность полки была шершавой и грубой. Все же комбинации рабских поз намного легче исполнять на гладкой поверхности или на мехах в ногах кровати господина. Иногда их могут исполнять на ковре, скажем, как это делается в Тахари перед господином, который сидя в центре такого ковра, наблюдает за своей рабыней, возможно, даже в окружении своих гостей. Зачастую в таких случаях мужчина не указывает, какую позу следует принять, а невольница исполняет заранее определенный каскад в тишине, за исключением, разве что, своего дыхания и стонов.

— Ой! — внезапно вскрикнула Котина.

— Да, она полна потребностей, — заверил покупателя Тарго, и тут же предупредил девушку: — Держи позу.

— Господин! — всхлипнула Котина.

— Держи позу, — повторил он, подпустив строгости в голос.

— Да, Господин, — простонала она. — Ах! Ой! Пожалуйста, нет! О-охх, не надо, прошу вас! О-о-ухх! О-о-о-охх!

Эллен схватилась за голову руками и лишилась чувств.

Когда она пришла в себя, судя по всему, уже была глубокая ночь, рынок опустел, а некоторые из факелов прогорели. Пробудил ее звук загремевшей цепи, а потом она почувствовала, как ее дернули за лодыжку. Открыв глаза, Эллен увидела, что Барзак отпирал замок, державший цепь присоединенной к кольцу.

— Подъем, — буркнул он, — встань за Лидией, и держи руки за спиной, левое запястье сожми правой рукой.

Эллен подошла и встала на указанное место. Она стояла позади Лидии, которая, в свою очередь держалась на спиной Зары. Обе девушки держали руки точно так же, как это было приказано сделать ей. Цепь от браслета на лодыжке Зары была поднята и висячим замком пристегнута к большому кольцу, свисавшему с ее ошейника. А вот уже цепь с анклета Лидии была прикреплена к кольцу на щиколотке Зары. Уже через мгновение цепь с лодыжки Эллен была заперта на замок в кольце на ноге Лидии. Вскоре, то же самое было сделано с Чичек и Эмрис. Обеих, одну за другой, освободили от кольца полки, цепь Чичек, вставшей за спиной Эллен, повинуясь приказу седого, была пристегнута на висячий замок к кольцу браслета Эллен. Эмрис, прикрепленная к Чичек, замкнула караван.

— Движение начинать с левой ноги, — предупредил Барзак, говоря это скорее для Эллен, не знакомой с процедурой движения в караване скованных лодыжек, чем для всех остальных.

— Да, Господин, — отозвалась Эллен. — Я могу говорить, Господин?

— Нет, — отрезал мужчина.

— И будь осторожна на ступенях, — посоветовал он.

— Да, Господин, — ответила она.

На рынке еще маячили фигуры пары мужчин. Торговля закончилась, все товары были убраны с прилавков, и унесены, должно быть, куда-то в складские помещения, чтобы сохранить до утра. Через площадь, покачиваясь, ковылял мужчина, по-видимому, пьяный в стельку. Он держался поближе к ларькам, прилавки которых, были пусты, а тенты сняты и унесены.

Эллен, между Лидией и Чичек, спустилась по ступеням с полки и уже через мгновение вошла в здание. В коридоре было темно, и стоял застарелый запах мочи.

— Ступени налево, — предупредил Барзак. — Руками можете пользоваться, чтобы не упасть. И только попробуйте мне упасть. Спустившись по лестнице руки вернуть в прежнее положение.

Потом они так и держали бы руки за спиной, пока их не приковали на ночь.

Лестница была узкой, крутой и неосвещенной. Грубые ступени, судя по всему, были отлиты из цемента. Спустившись по лестнице, и пройдя несколько шагов вдоль по темному коридору, они оказались перед открытой, тяжелой дверью. Вслед за Зарой, мы, одна за другой вошли внутрь довольно большой комнаты, тускло освещенной маленькой лампой, стоявшей в нише, выдолбленной в стене.

В комнате уже присутствовала одна жительница, несомненно, это была та самая женщина, что привели с собой Барзак и Тарго. На нее уже надели тяжелый ошейник, точно такой же, какие были на всех остальных, и кольцо этого ошейника, было прикреплено висячим замком к кольцу, вмурованному в каменный пол. Бедняжка не могла оторвать голову от пола больше чем пару дюймов. Капюшон и поводок с нее уже сняли, но девушка по-прежнему оставалась раздетой. Даже в полутьме можно было разглядеть, что тело рабыни было стройным, а черты лица отличались изящностью.

Пол устилал слой соломы, сырой, судя по ощущениям босых ног Эллен.

— Неужели на эту ночь Вы прикуете нас за шеи, Господин, — простонала Зара.

— А еще вы не получите еды, — сообщил ей Барзак. — Вы должны ясно усвоить, что из-за вас двоих, устроивших ту сцену с косианцами, мы могли быть оштрафованы, или брошены в тюрьму, или даже убиты, или у нас конфисковали бы весь товар. Ты думаешь, что у косианцев нет такой власти?

— Простите меня, Господин, — всхлипнула Зара, но мужчина, схватив девушку за волосы, вынудил ее сначала опуститься на колени, а затем лечь на бок.

Шея Зары, по-прежнему удерживавшей правой рукой левое запястье, связанной, так сказать, желанием владельца, оказалась рядом с одним из колец, вмурованных в пол. Барзак отпер замок, державший ножную цепь в кольце ошейника, а затем использовал его, чтобы соединить кольцо ошейника с кольцом в полу. Лишь после этого он удалил цепь с ножного браслета рабыни, отложив ее вместе с замком в сторону. Потом настала очередь Лидии, которая уже через пару секунд лежала освобожденная от ножной цепи и пристегнутая замком за ошейник к кольцу в полу. Следующей была Эллен, затем Чичек и Эмрис. Прошла едва минута, как все пять девушек лежали на полу прикрепленные за шеи к полу, а цепи валялись горкой в стороне. Разумеется, ножные браслеты остались на своих местах, на левых лодыжках невольниц, поскольку снять их без инструментов было невозможно, ведь они было сомкнуты ударом молота. То же самое касалось и тяжелых ошейников. Судя по всему все работы по металлу были обязанностью Барзака, бывшего мужчиной мускулистым и сильным. В одном из углов комнаты Эллен заметила небольшую наковальню, установленную как раз на такой высоте, чтобы стоящая на коленях женщина могла положить на нее шею.

— Руки свободны, — сообщил Барзак, и девушки с облегченными вздохами выпустили свои левые запястья, больше не удерживая их за спинами.

Барзак взял лампу из ниши и покинул комнату. Эллен услышала, как хлопнула дверь, потом проскрежетал засов и клацнул замок. Пока еще было светло, она успела заметить, что в комнате имелось множество колец, как в полу, к одному из которых она как раз была прикреплена, так и в стенах. Возможно, таких колец здесь было с полсотни. Эллен показалось, что она разглядела высоко в стене, под самым потолком, одно маленькое оконце, забранное частой решеткой. Само собой, в данный момент снаружи было темно. Возможно, это окошко выходило в узкий проход между инсулами, или в небольшой тесный дворик, отделенный от улицы. Гореанские здания этого вида зачастую представляют собой своего рода крепость, защищающую своих обитателей от улицы с ее движением, нападениями, кражами и прочими злоупотреблениями.

Они же оказались в просторном, мрачном, темном подвальном помещении, судя по всему, подготовленном специально для рабынь или пленников, стены которого были сложены из грубого камня. Разумеется, это нисколько не напоминало роскошные будуары, о которых Эллен слышала во время обучения. Ей говорили, что иногда таковые разрешают высоким рабыням, избалованным, надушенным сокровищам Убаров и генералов, которые иногда, если верить рассказам, могли даже повлиять на политику и судьбы государств. Таковые могли стать призовым трофеем победителей, которым могло бы доставить удовольствие, раздев их и поместив в обычные ошейники, отдать самым последним солдатам, само собой, сначала заставив их выступить голыми перед этими солдатами, в присутствии, если получится, своих прежних владельцев и их победителей.

Эллен попыталась поднять голову, но смогла только немного оторвать ее от пола, как была остановлена замком и кольцами.

Днем Тарго дал ей хлеб и чай, так что, она рискнула предположить, что ее чувство голода было не столь мучительно, по сравнению с ее остальными сестрами по цепи. Зато ее спина все еще болела после порки, которой она была подвергнута несколькими часами ранее.

Воспоминание о наказании заставило ее глаза наполниться слезами обиды и унижения. Она чувствовала плеть. Теперь зная, что это такое, она готова была повиноваться, и повиноваться отлично и немедленно. Обжигающий урок пяти широких ремней гореанской рабской плети, разработанной специально для применения к таким как она, не прошел для нее даром.

В этот день солнце палило просто непереносимо. Эллен с большим трудом удавалось держать глаза открытыми. Она боялась, что ее кожа обгорела за время пребывания на солнцепеке, впрочем, это касалось и всех остальных девушек. Конечно, это не улучшит ее цену, подумала девушка с горечью. Ей вспомнилась прохлада дома, обязательные ванны, предписанные крема и лосьоны, разработанные специально для того, чтобы сохранять кожу рабыни мягкой, гладкой и приятной для руки господина.

В караване Эллен шла между Лидией и Чичек, соответственно, теперь она между ними же, прикованными за шеи к соответствующим кольцам, и лежала.

Это не могло ее не радовать, потому что, при таком расположении, никто из тех, кто ей угрожал, не могли напасть на нее, прикрытую телом Чичек. Конечно же, она вовсе не собиралась отвлечь внимание того солдата от других девушек, по крайней мере, не пыталась сделать это сознательно! Ее саму изрядно испугало и смутило то, что ее поведение могло противоречить ее сознательным намерениям, то, что ее глубоко спрятанное «Я», или глубинная потребность, или скрытое глубоко желание, без ее понимания и согласия, выставило ее, предложило к его вниманию, как законную и прирожденную рабыню. Быть может, ее рабство, прятавшееся под уровнем ее осознанного знания, непрошено выглянуло наружу и настояло на том, чтобы привлечь к себе его внимание, демонстрируя и предлагая себя, для его оценки. Возможно, ее рабство говорило с ним на языке, о существовании которого она боялась даже думать, не говоря о том, чтобы его признать. Конечно, если так, то понятно, почему ее соседки-кейджеры пришли в ярость. Так может, они увидели что-то, чего она сама не видела? Но ведь Эллен ничего не могла поделать с тем, что именно она оказалась той, кому он приказал принять вторую позицию почтения перед ним, и кому он протянул свою руку для поцелуев. Это не было ее ошибкой, по крайней мере, намеренной, насколько она знала. Она не хотела, чтобы он купил ее. Этот мужчина пугал ее, она боялась принадлежать такому человеку.

— Чичек, — шепотом позвала она свою соседку.

— Помалкивай, варварка, — буркнула та.

— Лидия, — прошептала Элле решив попытать счастья с другой стороны.

— Чего тебе? — спросила Лидия.

— Не говори с ней, — бросила Эмрис.

— Нам не приказывали соблюдать тишину, — заметила Лидия.

— Мы голодные, — сказала Эмрис. — А ее накормили!

— Но я тоже голодна, — вздохнула Эллен.

— Не такая голодная, как мы, — раздраженно проворчала Зара.

— Простите меня, Госпожа, — прошептала Эллен.

— Так чего Ты там хотела-то? — поинтересовалась Лидия.

— Вы плачете, — заметила Эллен. — Что с вами?

— Ее провели через рабские позы и не купили, — за ней объяснила Эмрис.

— Он решил, что она неполноценная, — добавила Чичек.

— Да, это все из-за твоих светлых волос и голубых глаз, — усмехнулась Эмрис.

— Она — ледяная девка, — заявила Чичек.

— Нет! — возмутилась Лидия. — У меня тоже есть потребности, и я хочу господина точно так же, как и любая из вас!

— Мужчины часто проводят женщину через рабские позы, не собираясь ее покупать, — объяснила Зара. — Им просто нравится реализовывать свою власть над нею, и их развлекает смотреть, как она выступает, надеясь на их милосердие, но, не зная их истинных желаний и намерений. Возможно, им просто стало скучно, и они искали способ развеять скуку. Если бы это было сделано со мной, я бы доказала, что я самая красивая из всех вас.

— Тогда почему Ты все еще на цепи? — язвительно поинтересовалась Чичек.

— Так о чем Ты хотели спросить? — осведомилась Лидия.

— А куда делись Котина и Жасмин? — полюбопытствовала Эллен.

— Их увели, — ответила Лидия.

— Увели? — не поняла Эллен.

— Продали, — пояснила Лидия.