Приз Гора

Глава 25 Продана

Эллен вскрикнула от боли, ее голова, казалось, вспыхнула огнем.

— Пожалуйста, не надо! — вскрикнула она.

Из глаз брызнули искры, когда ее снова потащили за волосы, и Эллен пришлось приложить все силы, чтобы подняться, подчиниться, угодить, избавиться от боли, хотя бы облегчить боль. «Пожалуйста, не делайте мне больно, не мучьте меня, Господа», — безмолвно взмолилась Эллен, падая на живот подле крошечной клетки. В следующий момент, лежа на земле, она почувствовала, что на ее левом запястье сомкнулся браслет кандалов.

Со всех сторон долетали металлические звуки, мужчины отпирали замки, сдвигали засовы, открывали дверцы клеток.

— На выход, живо! — выкрикивал надзиратель, а потом, повернувшись к Эллен, рявкнул: — А ну вставай!

— Да, Господин! — простонала она, поднимаясь на четвереньки и собираясь ползти вперед, но мужчина тут же схватил ее за волосы.

— На ноги вставай, — прорычал он грубым голосом, потянув вверх.

Эллен, вынужденная подняться, попыталась устоять, но ее тело, в результате долгого нахождения в тесной клетке, настолько затекло, что его сразу же прострелило такой жуткой болью, что ноги подкосились и отказались держать свою хозяйку. Она повалилась на землю, попыталась подняться, но упала снова.

— Ой! — взвизгнула Эллен, поскольку носок сандалии пребольно воткнулся в ее бедро, и она, полусогнувшись, ничего не видя перед собой из-за заливавших глаза слез все же смогла устоять на ногах.

По крайней мере, ее волосы отпустили.

Позади нее, также прикованные к цепи за левые запястья, стояли еще не меньше полутора десятков женщин. Насколько Эллен смогла рассмотреть, номер лота, надписанный на левой груди девушки, блондинки, так же, как и она испуганно озиравшейся вокруг, был весьма похож на ее собственный.

Быть может, эта блондинка, отличавшаяся изящными чертами лица и прекрасной фигурой, больше Эллен знала о виде предстоящей им продажи, и это здорово пугало ее?

— А ну выпрямись, — бросил другой надзиратель, проходивший мимо, и Эллен пришлось расправить спину.

На цепи перед Эллен оставалось еще два пустых браслета, пока лежавших на земле, в ожидании своих пленниц. Вскоре, она увидела, что из района цепей и столбов к их цепи ведут двух девушек. Обеих вел один мужчина, согнув в ведомое положение, удерживая их головы у своего бедра. Подойдя к цепи, надзиратель отпустил своих подопечных и приказал им встать на колени, склонить головы и поднять левые руки, подставив запястья. В тот же момент обе были быстро и грубо пристегнуты к цепи и получили приказ встать на ноги. Все остальные рабыни уже стояли в колонну друг за дружкой. Номер лота у той из девушек, которая была прикована перед Эллен, был близким к ее. Она успела это заметить, когда ту только подвели и еще не развернули спиной к ней. Правда, в силу неграмотности, Эллен понятия не имела, был номер выше или ниже ее собственного? «Как же она красива, — не без зависти подумала землянка. — Интересно, кто из нас красивее, я или она?»

Писец, со своими бумагами в руках все это время стоявший неподалеку, направился к ним и уже через мгновение, начал обход каравана.

— Сто пятнадцатая, — прокомментировал он, проходя мимо девушки прикованной к цепи первой.

— Сто шестнадцатая, — сказал он у девушки, стоявшей перед Эллен.

Это, кстати, был не тот писец, с которым она сталкивалась в выставочных клетках, а затем в огороженном шелковыми занавесками круге днем ранее.

— Подними голову, девка, — буркнул писец, задержавшись около Эллен.

— Да, Господин, — отозвалась она.

— Сто семнадцать, — сказал мужчина, сделав пометку в своих бумагах, и пошел дальше вдоль колонны.

— Сто восемнадцатая, — услышала Эллен его голос за своей спиной.

«Ага, значит, у той, что стоит передо мной на единицу меньший номер, а у той, что сзади больший, — заключила Эллен. — Однако, разве те, чей номер ниже не считаются более красивыми? Не значит ли это, что эти две рабыни, стоящие передо мной красивее меня? И может случиться так, что та, которая стоит позади меня, пусть и необыкновенно красивая, но все же не красивее, чем я? Разумеется, в конечном итоге, мы все почти одинаковы, однако это мужчинам, этим животным решать. Это им оценивать, покупать и продавать нас! Это все в их руках и они сделают с нами все, что им понравится! Как с вещами! Впрочем, конечно, мы и есть вещи! А разве я не могла бы уйти по более высокой цене, чем какая-либо из остальных в этом караване? Правда, решать это прерогатива мужчин, не так ли? Интересно, в каком порядке нас будут продавать? Наверное, сейчас больше меня, да и всех остальных, должно волновать, предложат ли за нас вообще хоть какую-нибудь цену? Или мы опять окажемся в клетках? Но за меня, еще во время моего нахождения в выставочной клетке уже было сделано двадцать одно предложение! А затем я еще и танцевала как рабыня! Мужчины захотят меня! Разве не об этом говорило то, какими глазами они на меня смотрели? Я — желанная рабыня! Каким потрясением когда-то, давным-давно, стала бы для меня подобная мысль! И все же, была ли неволя, даже тогда, столь уж чужда для меня? Не я ли сама, уже тогда, задавалась вопросом о подобных вещах, потерявшись среди своих бумаг и амбиций, среди статей и книг, капризов и скуки, пыли и сухости? Как презирала я этих слабаков, зная настолько они легковерны, управляемы, сколь бесхребетны и покладисты, столь мягкотелы и унижены, что сами предали себя, прогнулись и деградировали! Как я мечтала в такие мгновения о том, чтобы быть взятой в сильные руки, раздетой, почувствовать ошейник на своем горле, быть прикованной цепью, чтобы меня властно использовали для своего удовольствия, чтобы мною владели и мне приказывали! Как я готова была принять удар плети моего лорда, и даже умоляла его об этом, чтобы я могла лучше познать себя бескомпромиссно его имуществом. Да, давным-давно, на Земле, в своих самых тайных и сокровенных мечтах, в тех запретных, которых больше всего боялась, но они постоянно завладевали моими мыслями, восхищая и возбуждая меня, заставляя задаться вопросом, каково это было бы, быть рабыней! Порой я спрашивала себя, чего я могла бы стоить на самом деле, точнее, сколько за меня могли бы дать, окажись я на рынке в качестве живого товара, просто как женщина, выставленная на продажу. Похоже, скоро я получу ответ на мучивший меня когда-то вопрос!»

Писец был уже довольно далеко позади нее, и через некоторое время до нее вновь донесся его голос.

— Этих отвести в область подготовки, — сказал он.

Девушка, стоявшая первой, номер которой, как выяснилось, был сто пятнадцатым, тут же была схвачена за волосы и согнута в ведомое положение. Затем ее, скулящую от боли, охранник потащил мимо различных клеток, навесов, палаток и столбов в сторону, откуда доносились приглушенные расстоянием звуки, мужские крики и призывы. Разумеется, весь остальной караван последовал за ней. В этот момент Эллен порадовалась тому, что не ее поставили в голову колонны.

Эллен ждала в крошечной клетке, стоя на коленях, вцепившись руками в прутья. Ей казалось, что болел каждый мускул ее тела. Клетка была из тех, какие обычно используются в качестве устройства для наказания, такого, в которое провинившуюся рабыню можно было посадить на то время, что потребуется на то, чтобы спал гнев ее господина. В таком устройстве раскаяние кейджеры быстро становится подлинным, уроки извлекается, а поведение исправляется. В тесном пространстве такой клетки быстро появляется дикое желание приложить все силы к улучшению своей услужливости. Это тот вид устройства, в которое можно посадить гордую свободную женщину, а выпустить униженную, готовую на все рабыню, умоляющую только о том, чтобы ей позволили ублажить господина любым способом, какого бы он ни пожелал. Такие клетки созданы для маленького женского тела, а конкретно эта клетка была предназначена для специально очень миниатюрных женщин. День, следующий после выступления Эллен в кругу Ба-та, клонился к вечеру, было что-то около четырнадцатого ана. Просвет между прутьями клетки, крыша и пол которой были металлическими, был не больше пары дюймов, что было сделано с целью лишить заключенную возможности вытянуть затекшие конечности, высунув их в зазор. Здесь можно было сидеть, поджав колени к груди, либо на корточках, или стоять на коленях, но, разумеется, нельзя было встать или лежать вытянувшись во весь рост. Лечь, конечно, было можно, но только подтянув колени к груди. Облегчить боль в затекших мышцах, можно было только сменив одну скрюченную позу на другую, да и то ненадолго, спустя очень короткий отрезок времени боль возвращалась снова. В этом отношении это очень похоже на наказание тугими цепями.

Эллен видела, как формировался этот небольшой караван, постепенно приближавшийся к ее клетке, но она не знала, будет ли она сама добавлена к этой цепи, или ей предстоит ожидать следующей. По крайней мере, несколько цепочек провели мимо ее клетки.

«Пожалуйста, заберите меня из этой клетки, — мысленно умоляла Эллен. — О, пожалуйста, господа, выпустите меня отсюда!»

Селий Арконий, помнится, предложил посадить в «тесноте», и писец, которому он передал пятнадцать бит-тарсков, в качестве выкупа за ее удары, счел это не только приемлемым, но и, учитывая его недавнюю озлобленность, очень правильным. Вот так она и оказалась в этой крохотной клетке.

— Которая из женских клеток здесь самая маленькая? — спросил охранник, на левое запястье которого, петлей была накинута веревка, стягивавшая запястья Эллен и служившая поводком.

— Вон та, — кивнул дежурный.

Перед указанной клеткой девушка опустилась на колени, после чего охранник развязал ей руки и смотал веревку, на которой вел ее сюда, как какого-нибудь верра, от самого огороженного шелком круга, в котором она вместе с другими рабынями должна были развлекать мужчин.

Стоя на коленях, Эллен с нехорошим предчувствием уставилась на крохотное помещение, дверца которого распахнулась перед ней.

— Внутрь, шлюха, — буркнул дежурный.

Девушка встала на четвереньки перед узким входом и вскрикнула от удивления, боли и обиды, ткнувшись лицом в землю. Кто-то из мужчин, недолго думая, отвесил ей болезненный пинок. Эллен торопливо и неловко вскарабкалась на четвереньки, поспешно юркнула внутрь и, врезавшись в прутья, услышала довольный смех стражника. Она быстро поджала ноги, чтобы не получить по ним дверью, которую тут же захлопнул дежурный. За ее спиной два раза клацнул металл, засов и замок встали на свое место. Эллен, не без труда из-за крайне ограниченного пространства, пробороздив кожей по стальным прутьям, повернулась лицом к входу в свою тесную камеру. Затем она встала на колени и, в страдании схватившись за решетку, выглянула наружу. Саму ее в этой клетке рассмотреть можно было с трудом из-за узких просветов между прутьями.

— Пожалуйста, Господин, — испуганно прошептала Эллен.

— Заткнись, рабская девка, — бросил дежурный.

— Да, Господин.

— Ее там едва видно, — заметил охранник.

— Ничего, я смогу хорошо рассмотреть ее позже, — сказал дежурный, — когда она окажется на сцене торгов.

— Возможно, со временем, — сказал охранник, обращаясь к запертой в клетке рабыне, — Ты поумнеешь.

— Я надеюсь на это, Господин, — вздохнула Эллен.

— Для тебя будет лучше, сделать это как можно быстрее, — добавил он, отворачиваясь и направляясь по своим делам.

— Да, Господин, — сказала Эллен ему вслед.

Мгновением спустя, позвякивая ключами, ушел и дежурный.

«Это сделал со мной Селий Арконий, — подумала Эллен, изо всех сил сжимая пальцы на прутья. — Как я его ненавижу!»

Торги начались еще предыдущим вечером, и первая партия из приблизительно трех, а то и четырех сотен женщин самого разного качества была довольно быстро распродана, причем частично оптовыми партиями. Казалось, что стратегия торговцев, состояла в том, чтобы перемешать лоты так, чтобы первосортный товар имелся в наличии в течение всех трех вечеров торгов. В среднем одна продажа занимала всего пару-тройку енов, тем не менее, по слухам Эллен было известно, что торги следующего, третьего дня, планируют начать пораньше, чтобы за последний день гарантировано избавиться от всего накопленного товара. Вообще-то, все говорило о том, что косианцы не ожидали возникновения конкуренции и интенсивных торгов из-за очень многих девушек. Однако покупатели проявили явный и значительный интерес к нескольким из выставленных лотов, больший, чем ожидали оптовые торговцы, коими фактически являлись косианцы. Здесь, конечно, присутствовало много профессиональных работорговцев. Было ясно, что в целом их интерес заключался в скупке самых дешевых девушек, для которых этот праздничный лагерь оказался местом первой продажи. Естественно, это делалось с целью последующей дрессировки и перепродажи в будущем. Подобная тактика была чем-то вроде спекуляции или долговременных инвестиций.

Клетка Эллен и несколько подобных, но больших размером клеток, некоторые из которых мало чем отличались от выставочных, находилась в месте, огороженном натянутыми между вкопанными в землю столбами веревками. Большинство клеток, само собой, были не пустыми. Это огороженное место соседствовало непосредственно с областью торгов, находясь позади нее. В одном конце этой области располагалась большая сцена, высотой около двух ярдов и футов двадцать диаметром, с широкими ступенями с каждой стороны, по которым живой товар было удобно выводить на ее поверхность, а затем столь же непринужденно уводить к покупателям. Зрительный зал, если можно так выразиться, располагался под открытым небом и представлял собой нескольких рядов часто поставленных скамей. Скамьи установили на склоне небольшого холма, оттого ряды получились полукруглыми и каждый следующий ряд был выше предыдущего. Для освещения сцены, возведенной как раз у подножия холма, с наступлением темноты зажигали факел.

Все тело Эллен жутко болело, ноги подкашивались и почти на каждом шаге норовили зацепиться одна за другую, фактически девушка в колонне, едва могла идти, но шла. В общем, писец, направивший ее из танцевального круга в тесную клетку, по крайней мере, в одном был не прав. Когда ее выпустили, а точнее вытащили из клетки, она не то, что бежать на торги, она идти-то туда могла с большим трудом. Однако, по мере ходьбы, постепенно, шаг за шагом, благодаря неспешным движениям и сопутствующим сокращениям и растяжениям мышц ее конечностей, боль, поселившаяся в теле начала рассеиваться.

«Я иду к месту, где мною будут торговать! — думала она. — Интересно, захотел бы какой-нибудь из моих бывших коллег-мужчин сделать предложение цены за меня, чтобы владеть мной. Или они купили бы меня ради того, чтобы освободить? Могли ли они быть настолько глупы? Очень вероятно. Отказались бы они от возможности владеть чем-то столь драгоценным, столь восхитительным и желанным, как я? Возможно. И даже, скорее всего. Или, быть может, это было тем, о чем они втайне мечтали? Как знать, возможно, кое-кто из них, действительно мечтал увидеть меня у своих ног, голой и закованной в их цепи. Интересно, были бы они в такой ситуации столь глупы, чтобы освободить меня? Вероятно, поскольку они настоящие ослы. И предполагается, что я должна была бы делать вид, что благодарна им за это! Но не исключено, что некоторые из них не оказались бы столь глупы, чтобы подарить мне свободу. В конце концов, у гореан есть поговорка, что только дурак освободит рабыню. Правда, те мужчины, которых я знала на Земле, как раз такими дураками и были. Скорее всего, они освободили бы меня. Сейчас мне трудно сказать это наверняка. В любом случае я не уверена, что хотела бы принадлежать кому-либо из них. Не думаю, что они хотя бы представляют, как следует обращаться со мной. Сомневаюсь, что им вообще известно, что делать с рабской девкой».

Эллен прикинула, что на этой цепи было двадцать рабынь, вероятно, лоты со сто пятнадцатого по сто тридцать четвертый. Также она предположила, что скоро они должны добраться до большой сцены. Ее догадка была почти, если не полностью, правильна, поскольку их караван подвели к специальному проходу, одному из нескольких, подготовленных примерно в полусотне ярдов от места проведения аукциона. Таких проходов, огороженных натянутыми на столбах лентами, здесь было много, и почти в каждом из них находилась цепочка скованных в караван, ожидающих рабынь. Они в целом были предоставлены самим себе, отдыхали сидя, стоя на коленях или лежа, в зависимости только от того, что позволяло им ограничение, наложенное на них способом сковывания. Одни девушки были спокойны и перешептывались друг с дружкой, другие, особенно находившие в почти опустевших или в самых близких к зоне торгов проходах, тревожно озирались, сверкая бледными лицами. Эллен отметила, что в большинстве проходов девушки были скованы тем же способом, что и в их цепочке.

— Это — ваш проход, — сообщил дежурный, когда группа Эллен была введена внутрь. — Вы останетесь здесь, и выйдете только незадолго до начала вашей продажи. Здесь можете делать что хотите, вам даже не запрещается разговаривать, только негромко, но вставать без разрешения вы не можете.

— Господин, — подала голос сто пятнадцатая, — я могу говорить?

Мужчина окинул ее пристальным взглядом, и его лицо скривилось в гримасе раздражения, казалось бы, мелочь, но тому, кто прикован к цепи она не сулила ничего хорошего. Однако мгновением позже, по-видимому, найдя девушку вполне приемлемой, он кивнул и коротко бросил:

— Говори.

«Конечно, она настоящая красавица, — с завистью подумала Эллен. — Полагаю, что у такой красотки, как она, куда больше шансов, чем у других, получить подобные привилегии. Держу пари, что эта соблазнительная лиса, прекрасно знает, насколько она красива. Не потому ли она такая смелая? Уверена, что именно поэтому. Интересно, а мне в подобной ситуации разрешили бы говорить? Возможно. Впрочем, обычно девушка мало чем рискует, спрашивая разрешения говорить. Наказать за это могут крайне редко. В конце концов, как еще рабыня может говорить, если она не имеет права попросить разрешения сделать это?»

— Сколько времени, Господин, осталось до нашей продажи? — спросила сто пятнадцатая.

«Насколько же она отважная», — подумала Эллен.

— Думаю, — ответил он, обводя взглядом проходы и ожидающих в них своей участи женщин, и прикидывая длины цепочек, — не меньше двух анов.

«Как долго!», — воскликнула про себя Эллен.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила спрашивавшая девушка.

«Похоже, он не отказался бы владеть ей, — предположила Эллен. — Интересно, а захотел бы он владеть и мной тоже? Все возможно. Подозреваю, что я сделала бы для все что угодно, и вполне преуспела бы в этом».

— Позже вас накормят и напоят, и разрешать облегчиться, — добавил мужчина.

— Да, Господин, — отозвалась сто пятнадцатая, — спасибо, Господин.

Дежурный отвернулся и ушел, немного позже вернувшись с другой колонной невольниц, заведя их в следующий проход. Время от времени, он появлялся снова, один за другой приводя новые караваны девушек в тот или иной проход подготовительной зоны.

Эллен подняла запястье, и осмотрела браслет, сомкнутый на нем. Конечно, нечего было и думать о том, что она сможет стянуть его с руки. Затем она легла между девушками с номерами сто шестнадцать и сто восемнадцать, и с наслаждением, почти по-кошачьи, потянулась всем телом. Как хорошо, все-таки оказаться вне клетки!

Эллен лежала на спине и пялилась в небо. Внезапно, на какое-то мгновение, она почувствовала злость на мужчин.

«Они посадили меня в клетку! В клетку! — возмущенно думала она. — Какое право они имели так со мной поступать? По какому такому праву меня держали в клетке? По какому праву эти гореанские животные присвоили себе право держать женщин в клетках, или точнее, таких женщин как я?»

Правда, уже через долю секунды до Эллен дошло, насколько глупым был ее вопрос. Это был вопрос Земли, вопрос другого мира, далекого, легкомысленного, грязного, шумного, неестественного, искусственного мира, вопрос другой системы идеалов, той, которая направлена не на содружество с природой, но на войну с ней. Это был антибиологический, антиприродный, но никак не гореанский вопрос.

«Очевидно, они имеют полное право поступать так, — сказала она себе. — Они имеют право владельцев, очевидное право собственников делать с нами, своими рабынями, все, чего бы им ни вздумалось. Ты что, еще не поняла природу этого мира, забыла, где находишься? Какая же Ты глупая маленькая вуло! Какая Ты глупая маленькая сладость!»

Позже, приподнявшись до полулежачего, полусидячего положения, девушка свела ноги и перетекла на бок, с плавным, быстрым, гибким изяществом.

«Ого, — внезапно подумалось ей, — Ты сделала это не задумываясь. Теперь Ты, действительно, стала рабской девкой. Насколько же Ты бесстыдная, Ты маленький кусок клейменого мяса!»

И она довольно улыбнулась сама себе.

До нее доносился шум толпы, казавшийся далеким, подобно приглушенному расстоянием морскому прибою, некие неразборчивые выкрики, требования, призывы, удары, треск и грохот.

«Они торгуют женщинами, — подумала Эллен. — И я тоже должна буду стать предметом торга. И я не могу этого предотвратить. Ни одна из нас ничего не может с этим поделать. Мы беспомощны, беспомощны абсолютно. Но это подходит нам, то, что мы должны быть абсолютно беспомощными, поскольку мы — рабыни».

Прозвенел гонг, возвестивший о том, что очередная сделка совершена.

«Каким внезапно странным кажется мне то, — размышляла Эллен, — что я, женщина Земли, должна была оказаться здесь, в этом мире, и вместе с этими женщинами ожидать своей собственной продажи».

Но затем, поразмыслив над этой ситуацией, в контексте своего похищения, той ловкости, продуманности и эффективности, с которыми оно было проведено, с учетом той деятельности, которую ведут работорговцы на Земле, а также имеющийся у них доступ к технологиям и транспортным средствам, способным к, по крайней мере, межпланетным перелетам и рынку для таких как она на этой планете, она пришла к заключению, что ее судьба не выглядит столь уж неблагоприятной или вообще необъяснимой. Оттенок странности в этом был не больше, чем иллюзией, искаженным воспринятым через призму невежества. Точно так же аборигену могут показаться странными стеклянные бусы. И у нее не было ни малейших сомнений в том, что случившееся с ней, происходило с очень многими женщинами из ее прежнего мира. Она подозревала, что ее статус, ее ситуация, ее судьба, ее состояние, все случившееся с ней, как с женщиной Земли, перенесенной на Гор в качестве рабыни, не было чем-то уникальным, характерным только для нее одной. Несомненно, она делила свою участь со многими из представительниц своего прежнего мира.

Время от времени от сцены прилетали удары гонга.

И тогда она сказала себе: «В любом случае, Ты теперь больше не женщина Земли, а всего лишь гореанская рабская девка. Именно этим Ты теперь стала, только этим и ничем кроме этого!»

В голове Эллен сам собой зародился вопрос, продали ли к этому моменту красотку Дару, ту самую которая вчера вечером танцевала в кругу Ба-та, и у которой она позаимствовала браслет, после того как та была выпорота внешним надсмотрщиком. Эллен решила, что это было вполне вероятно, поскольку Дара проходила под таким небольшим номером. С другой стороны они вполне могли бы приберечь ее на последок. Решение было в руках рабовладельцев. Признаться, она завидовала низкому номеру Дары.

Спустя какое-то время группу девушек, в которой находилась Эллен, накормили. В их проходе появилась рабыня с ведром густой рабской каши и прошла вдоль их линии, задерживаясь по очереди около каждой из них, предоставляя возможность зачерпнуть не прикованной рукой пищу из емкости, ровно столько, сколько могло поместиться в пригоршню. Потом подошла вторая девушка с большим, плоским, плетеным подносом и раздала невольницам по ломтю хлеба. Эллен еще несколько дней назад, во время похода сюда вместе с караваном, узнала, насколько не разумно было бы попросить добавки.

Меж тем торги шли своим чередом.

Эллен мучила жажда, но она терпела, предположив, что воду им принесут позже. Конечно, это было частью той информации, что была получена девушкой номер сто пятнадцать, за что Эллен была ей по-настоящему благодарна за ее смелость и находчивость. Сама она ни за что не решилась бы спросить. Ей же не хотелось освежать свое знакомство с плетью. Все-таки было что-то в том, чтобы стоять во главе цепи. Фактически, это делало девушку своего рода спикером или представительницей всех остальных. Кроме того, сто пятнадцатая бесспорно была очень красива, а красивые рабыни зачастую, получают режим наибольшего благоприятствования, если можно так выразиться. Само собой это не увеличивает их популярность среди остальных сестер по рабству. Безусловно, некоторые рабовладельцы, вероятно сознавая скрытую угрозу возникновения тенденции к ослаблению дисциплины, берут за правило быть особенно суровыми с красивыми рабынями, в результате красоткам, удерживаемым под столь жестокой дисциплиной, может потребоваться немалая смелость даже для того, чтобы просто поднять глаза на своих хозяев.

«Впрочем, я уверена, что я ничуть не менее красива, чем она», — решила Эллен.

Конечно, время от времени, то один проход, то другой освобождались, по мере того как их обитательницы проходили вперед, или быть может правильнее будет сказать, выгонялись вперед подобно стаду, ведь мужчины, дежурившие на торгах и забиравшие их, больше походили на грубых пастухов чем на заботливых торговцев. Еще больше увеличивали сходство с пастухами палки, которые они держали в руках и не задумываясь пускали в ход. Тычки и удары щедро сыпались на прикованных к цепям, растерянных, испуганных соблазнительных самок их стада. Подобное обращение лучше любых нетерпеливых слов и уговоров заставляли их поспешать к последнему месту предпродажного ожидания.

В Эллен опять вспыхнула злоба на Селия Аркония. Она вспоминала, как он смотрел на нее, когда она стояла на коленях в огороженном шелком круге, протягивая поднятые запястья мужчине, чтобы тот связал их, а также позже, когда ее вздернули на ноги и связанную повели к клеткам.

«Он смотрел на меня, как на животное, — возмущенно думала Эллен. — В его глазах я была не больше, чем связанное животное на поводке!»

Но затем она, сердито дернувшись, вспомнила, что это как раз и было всем, чем она была по своей сути, животным, зверьком, домашним любимцем, маленьким, гладким, изящным, соблазнительным домашним животным, которое можно было покупать или продавать.

«Я ненавижу его! — твердила она про себя. — Я ненавижу его!»

Эллен охватила настоящая ярость.

«Он точно так же мог бы смотреть на любую рабыню, — подумалось ей. — Как это все-таки печально и ужасно быть рабыней! Как великолепно было бы снова стать свободной, так, чтобы иметь возможность мучить его, насмехаться над ним, чтобы можно было бы заставить его страдать, чтобы я могла бы сделать его самого несчастным, чтобы это я могла бы наказывать и мучить его, и не только мельканьем обнаженной лодыжки, но и всем умом и всей властью, оставаясь в безопасности и безнаказанности, пользуясь той защитой, что гарантирована свободной женщине! Но я — рабыня! В таких привилегиях мне отказано! Я не могу вести себя подобным образом. Я не могу так поступать, делать все чего бы мне ни захотелось! Мужчины решили, что они будут владеть мною, и они сделают это!»

«Я ненавижу его! Как же я ненавижу его! — повторяла она про себя. — Ну так выкинь его из своей головы, ведь он — ничто, простой тарнстер! За тебя дали двадцать одно предложение. У тебя есть неплохой шанс заполучить господина прочно стоящего на ногах. Тебе даже могли бы разрешить сандалии. Тебя может ожидать шелковая туника. Как же я счастлива, что не достанусь ему! Я ненавижу его! Я ненавижу его!»

До их прохода долетел очередной удар гонга.

Эллен вспомнились Луиза и Рената, интересно были ли они проданы к этому моменту? Она не заметила их ни в клетках, ни у столбов, ни в проходах. Впрочем, в этом не было ничего удивительно, поскольку рабынь в лагере было великое множество. Насколько поняла Эллен, этот рынок не был типичным для Гора. Так же это не было простым праздничным лагерем, в обычном понимании этого слова, хотя для подобных мероприятий торговля женщинами не являлась чем-то необычным. Более того во время празднований это даже иногда сопровождалось специальной рекламой на публичных досках объявлений или прямо на стенах домов. Странность заключалась в том, что торги организовывались и проводились не каким-либо частным домом, а государством, в данном конкретном случае убаратом Кос. Кроме того, необычным было количество предлагаемого товара и относительно короткая продолжительность торгов, от всех женщин планировалось избавиться приблизительно за три дня. Для столь значительного количества товара, порядка тысячи невольниц, это не казалось слишком большим сроком.

Возможно, причиной этого была срочность, безотлагательность или нетерпеливость устроителей. Не исключено, что по окончании запланированных трех дней торгов какая-то часть женщин могла остаться не распроданной. Все же тысяча женщин, или около того, было весьма значительным количеством, чтобы избавиться от них в течение трех дней, даже если часть продавать оптовыми партиями. Проход рядом с группой Эллен наконец освободился и, чуть позже в него пригнали следующую цепочку женщин. Вообще, казалось, что женщин из проходов забирали без какой-либо очевидной системы, по крайней мере, без системы понятной самим обитательницам этих проходов. Проходы по обе стороны от их группы, как ближайшие, так и отдаленные, уже были освобождены и снова наполнены, причем некоторые не по одному разу.

— Похоже, мы особенные, — сказала девушка, прикованная перед Эллен, лот номер сто шестнадцать.

Впрочем, она всего лишь повторила замечание девушки возглавлявшей их караван, которая явно выглядела очень довольной данным обстоятельством. Эллен, в свою очередь, тоже повернулась к следующей по цепи девушке и передала сообщение. Эллен, кстати, тоже была весьма обрадована этим фактом. Очевидно, их группа сохранялась для более поздних продаж.

И кстати, было не трудно определить, какой из проходов будет освобождаться следующим. Просто незадолго перед этим туда приносили ведро, чтобы рабыни могли облегчиться. Это уменьшает вероятность неприятностей во время аукциона, вызванных испугом или ужасом. Впрочем, даже, несмотря на такие меры, в большинстве случаев неглубокое округлое углубление в сцене, вытоптанное множеством миниатюрных, обнаженных женских ног засыпают опилками. После того как ведро, над которым рабыни одна за другой присаживались на корточки, уносили, появлялась другая девушка с ведром воды и большим ковшиком. Рабыни должны были выпить по полному ковшу, опустошив его до дна, поскольку считается, что это улучшает их внешность, приятно округляя живот. У этой жидкости, разумеется, не будет времени, чтобы пройти через их тела за оставшееся до их продажи время.

Внимание Эллен привлекла одна из рабынь в проходе слева от нее. Эта женщина, как и все остальные, была прикована за левое запястье к караванной цепи, вместе с другими в ее группе. Однако, ее глаза был красными, очевидно от слез. Кроме того, ее спина, да и другие места ее тела были перечеркнуты множеством полос, которые, как нетрудно догадаться, должны были жутко болеть. Рабыня поднялась на четвереньки и принялась испуганно озираться вокруг. Некоторые из женщин, делившие один проход с Эллен негромко переговаривались, что было не запрещено.

— Эй, кейджера, — отчаянным шепотом позвала Эллен, заинтересовавшая ее рабыня.

— Чего тебе, рабская девка? — не скрывая раздражения, отозвалась Эллен.

Женщина ожгла ее сердитым взглядом и, не переставая опасливо озираться вокруг, по-видимому, боясь присутствия дежурных, шепотом осведомилась:

— Мы можем разговаривать?

— Да, — кивнула Эллен.

— Они избили меня! — пожаловалась она все так же шепотом.

— Вероятно, Ты вызвала их недовольство, — пожала плечами Эллен.

— Ты не понимаешь! — возмутилась женщина. — Они забрали у меня одежду!

— Ни одна из нас не одета, — заметила Эллен, озадачено уставившись на собеседницу.

— Ты не понимаешь, глупая рабыня, — прошипела женщина. — Я — Леди Мелания из Брундизиума! Я — свободная женщина! Произошла ужасная ошибка! Они схватили меня вчера вечером! Они приковали меня к цепи! Они считают, что я — рабыня!

— Вы достаточно симпатичны, чтобы быть рабыней, — заметила Эллен, на всякий случай переходя на Вы.

— Я — Мелания из Брундизиума! Леди Мелания из Брундизиума! Как мне убедить их в этом? Как я могу исправлять это ужасное недоразумение!

— Объясните это владельцам, — предложила Эллен.

— Я пробовала! — всхлипнула женщина. — Но они только избили меня!

— Косианцы? — уточнила Эллен.

— Да!

— Эти делают все, что пожелают, — пожала плечами Эллен. — Никто не может спорить с копьями Коса.

— Подскажи мне, что я должна делать! Подскажи, как мне освободиться!

— Мне кажется, или мы знакомы? — спросила Эллен, и женщина пристально посмотрела на нее.

— Рабская девка! — вдруг воскликнула она.

— Точно, я узнала вас, — осенило Эллен. — Я вспомнила ваш голос! Вы — та самая свободная женщина, сидевшая у костра, в богато украшенных одеждах сокрытия. На вас еще ожерелье было надето и много драгоценностей. Вы приказали налить вам вина! А еще потребовали, чтобы я встала перед вами на колени!

— Да, шлюха! — подтвердила женщина.

— Когда вас продадут, возможно, ваш хозяин даст вам тунику, — усмехнулась Эллен, — конечно, если Вы достаточно красиво его об этом попросите.

— Нахальная рабыня! — обругала ее женщина. — Я прикажу, чтобы тебя забили до полусмерти!

— Не получится, — осадила ее Эллен. — Сначала придется заслужить талмит или стрекало, то есть стать первой девкой.

— Рабыня, рабыня! — прошипела женщина.

Эллен немного сместилась вперед и в бок, и ее собеседница поскорее отвернуться от нее, но она не сразу поняла намерение своей собеседницы, а потому ее реакция запоздала, в результате землянка успела разглядеть то, что подтвердило ее подозрения.

— На тебе клеймо, — заметила Эллен, не без злорадства.

— Нет! — попыталась отрицать женщина.

— А мне кажется, что — да, — усмехнулась Эллен. — А ну показывай!

Женщина раздраженно повернулась немного в сторону.

— Точно, — торжествующе кивнула Эллен, — тебя уже заклеймили.

— Эти животные повалили меня и зажали так, что в я не могла даже пошевелиться! Они заклеймили меня!

— Превосходно получившееся клеймо, — похвалила Эллен.

— Ты думаешь? — заинтересовалась бывшая Леди Мелания.

— Конечно, — заверила ее Эллен. — Это же обычный кеф.

— Все равно это ничего не значит! — воскликнула женщина.

— Не думаю, что мужчины согласятся с тобой, — усмехнулась Эллен. — Ты еще убедишься в этом.

— Я не рабыня! — заявила она.

— На тебе клеймо, — напомнила Эллен. — Тебя скоро продадут, после чего Ты, несомненно, окажешься в ошейнике. В ошейнике твоего хозяина. И разрешат ли тебе одеваться, в тунику ли, тряпку или рабскую полосу будет прерогативой твоего владельца.

— Но я — Леди Мелания из Брундизиума! — возмутилась женщина.

— Честно говоря, я не уверена, что у тебя вообще есть имя, — сказала Эллен. — Писец тебе имя дал?

— Конечно, нет! — поспешила заверить ее рабыня.

— А что писец вписал в свои бумаги? — поинтересовалась Эллен.

— Мелания, — ответила она.

— Тогда тебе дали имя, — заключила Эллен. — Теперь тебя зовут Мелания. Позже твой владелец может поменять его, если оно ему не понравится. Впрочем, оно неплохо звучит, так что, возможно, он позволит тебе его оставить.

— Это и так мое имя! — заявила Мелания.

— Не-а, — покачала головой Эллен, — по крайней мере, не в том смысле, который Ты в это вкладываешь. В том смысле, который Ты имеешь в виду, у тебя нет вообще никакого имени, не больше, чем у тарска. Твое имя, если сочтут целесообразным тебе его дать, теперь будет зависеть от желания рабовладельцев.

— Если сочтут целесообразным дать мне имя? — переспросила она.

— Не беспокойся, — решила успокоить ее Эллен. — Обычно рабовладельцы дают нам клички. Им так удобнее нас запоминать, отличать от других рабынь, подзывать, командовать и так далее.

Рабыня встала на колени и, опустив голову, спрятала лицо в ладонях и зарыдала.

— Какая же Ты лицемерка, — укорила ее Эллен.

Мелания подняла голову и, посмотрев на нее сквозь слезы, пробормотала:

— Я не понимаю.

— Ты пришла без сопровождающих, без телохранителей в праздничный лагерь завоевателей, косианцев. Ты сидела с мужчинами и болтала с ними. Неужели Ты не понимала, что им было мучительно любопытно относительно того, что Ты прячешь под своей вуалью? Не думаешь ли Ты, что они не задавались вопросом относительно того, какие прелести могли бы скрываться под твоими тяжелыми одеждами? Или Ты подумала, что они были не в состоянии прикинуть примерную ценность твоего ожерелья, разглядеть блеск драгоценных камней украшавших твои одежды? И уж конечно, Ты не могла не знать, что здесь должны были распродать сотни женщин. А разве Ты не флиртовала с теми мужчинами? Разве твоя вуаль, когда Ты пила не была словно случайно расстроена? Не Ты ли сидела очень определенным способом, полуобернувшись в сторону, держа ноги вместе, как могла бы сесть рабыня, если бы ей, конечно, разрешили сидеть? А когда Ты нагло, надменно, высокомерно потребовала от голой рабыни встать на колени у твоих ног, неужели Ты не понимала, насколько мужчинам было бы любопытно, как выглядела бы Ты сама, в такой же позе, только у их ног? Ты что не понимала, что твои манеры и поведение, твои заносчивость и претензии, могут испытывать терпение мужчин? Разве Ты не знала, что результатом этого могло бы стать их желание превратить тебя во что-то для них более интересное, взять тебя в свои руки и сделать соблазнительной, покорной рабыней, трогательно умоляющей позволить ей ублажить их любым способом, какого бы они ни пожелали? Только не думай, что я не заметила, как Ты приподняла кромку подола твоего платья, так, чтобы обнажить лодыжку!

— Нет, — всхлипнула рабыня. — Нет!

— Возможно, они сразу представили, на что будет похожа эта лодыжка, когда ее окружит браслет кандалов или шнурок с рабскими колокольчиками.

— Нет! — продолжила протестовать она.

— Ты просила клейма! Ты искала ошейник!

— Нет, нет! — замотала головой Мелания.

— По крайней мере, — усмехнулась Эллен, — они позволили тебе сохранить некую частичку скромности.

— Что? — опешила женщина.

— Насколько я понимаю, запястья свободной женщины, как и все остальные части ее тела, не могут быть выставлены на всеобщее обозрение, для предотвращения этого служат перчатки и длинные рукава.

— Да, — изумленно кивнула рабыня.

— На твоем левом запястье браслет, — указала Эллен. — Он скрывает небольшое участок запястья, так что, разве тебе не оставлен кусочек скромности?

— Дерзкая рабыня! — возмутилась Мелания.

— Безусловно, — прыснула Эллен. — Кусочек совсем не большой.

— Я не искала ошейник! — воскликнула женщина.

— Искала, это очевидно, — заверила ее Эллен.

— Каково это, быть рабыней? — шепотом спросила она.

— Тут многое зависит от хозяина, — неопределенно ответила Эллен.

— Но мы должны служить нашим владельцам, и всеми способами? — уточнила Мелания.

— Разумеется, — кивнула Эллен.

— И сексуально тоже? — густо покраснев, спросила женщина.

— Это особенно, — подтвердила Эллен.

— Я — не белый шелк, — шепотом призналась Мелания.

— Таковых среди нас очень немного, — усмехнулась Эллен, решив не уточнять, что сама она в момент своего переноса на Гор была белым шелком, и стала красным лишь тогда, когда Мир, ее тогдашний владелец, счел целесообразным вскрыть ее для использования мужчин прямо в своем зале приемов.

Ей вдруг вспомнилось, что сделал он это не так, как мог бы, мягко и чувственно, а практически изнасиловав ее. Безусловно, это использование было для нее поучительно, проинформировав о том, что отныне может быть сделано с ней, как с рабыней. Это стало для нее чем-то вроде откровения. А потом он продал ее.

— Он был вежливым и хилым, — помолчав, начала рассказывать Мелания. — Единственное, что я почувствовала, это ужасное разочарование.

Она снова покраснела и уставилась в землю перед собой.

— «И это все?» — спрашивала я себя. И ничего больше? Я осталась неудовлетворенной. Не может быть, что это все! Я была голодна, а на мою тарелку бросили не больше, чем самую крохотную из крошек!

— Тобой не владели, — пояснила Эллен.

Рабыня пораженно уставилась на нее.

— Тебя следовало раздеть, связать и ласкать в течение многих часов, пока Ты не завопила бы от потребностей и экстаза, — сказала Эллен. — Только после этого тому мужчине следовало войти в тебя со всей властной жестокостью грубого, эгоистичного господина. Вот тогда Ты почувствовала бы себя ничем, всего лишь рабыней. А после этого Ты должна была бы провести ночь в ногах его кровати прикованной цепью, чтобы не могла убежать, дабы там, на том же самом месте, вспомнить свои ощущения, еще раз прочувствовать то, что было сделано с тобой, и кем Ты теперь стала. Утром тебе позволили бы встать на колени, но только чтобы поцеловать плеть, а потом Ты снова легла бы на живот и вымыла его ноги своим языком. Ты научилась бы повиноваться приказам, работать, служить, подчиняться с готовностью и совершенством. Ты узнала бы, что значит быть собственностью, принадлежащей владельцу, который будет получать от тебя все что захочет. И Ты сама именно этого будешь хотеть, чтобы твое господин не был бы удовлетворен ни чем иным, кроме как всем, что он сможет получить от тебя. Прошло бы совсем немного времени, и Ты научилась бы просить и служить ему со всей уязвимостью и страстью рабыни.

Вот тогда твоя жизнь изменилась бы полностью. Ты нашла бы себя доминируемой, и, как любая рабыня, объектом для применения плети. Можешь мне поверить, Ты изо всех сил стремилась бы ублажить господина, и в этом служении, и в этих отношениях, Ты получила бы такие ощущения и такой опыт, что остаются вне кругозора других женщин, тем более у ограниченных, холодных, мелочных, инертных, непробужденных свободных женщин. Твое сексуальное удовлетворение не результат только его действий или только твоей чувственности, а результат взаимозависимости природы самца и самки, мужчины и женщины, господина и рабыни, того, кто командует и той, кто, покорена, капитулировала и любит, той, кто обязана доставлять удовольствие, являясь объектом для наказания, должна служить и служит благодарно, рьяно, любвеобильно, каждой клеточкой своего порабощенного существа. И она наслаждается своим служением, она жаждет служить со всем пылом, и она знает, что должна служить, хочет она того или нет. Это утешает ее и это нравится ей. Она знает, что ее нашли достаточно привлекательной, чтобы надеть на нее свои цепи. Она наслаждается тем, что ее нашли достойной ошейника. Она знает, что является наиболее желанной из всех женщин. Рабыней! Ее нашли достаточно возбуждающей, достаточно привлекательной, достаточно желанной, чтобы поработить, сделать собственностью. И наконец, она находится в состоянии мира со своим полом, у ног ее господина, она пришла домой, к своему ошейнику.

— Спасибо, Госпожа, — прошептала рабыня и легла на землю.

— Быть может, тебе стоит попробовать закричать с аукционной площадки, заявив о своей свободе, — предположила Эллен, — попытаться привлечь внимание граждан Брундизиума.

— Скорее всего они просто изобьют меня, — вздохнула она.

— Тем не менее, Ты могла бы попробовать, — сказала Эллен.

— Нет, — отмахнулась Мелания. — Я хочу быть проданной.

— Понимаю, — кивнула Эллен. — Однако это можно было бы сделать из других соображений.

— Каких? — заинтересовалась женщина и, повернувшись на левый бок, приподнялась на локте.

— Если Ты не попытаешься, то так и не узнаешь, что могло бы произойти.

— И что? — спросила женщина.

— В твоем сознании может остаться смутное сомнение относительно того, что Ты, возможно, еще могла бы быть в состоянии вернуть свою свободу в тот последний момент, прежде, чем таковая возможность не исчезла навсегда, — пояснила Эллен. — Цена этого знания невелика, всего лишь порка, несколько ударов плети.

— Но уже я не хочу быть свободной, — прошептала Мелания.

— Но, возможно, не приложив всех усилий, чтобы получить обратно свою свободу, не потерпев в этом неудачу, не придя к пониманию абсолютной безнадежности таких усилий, Ты будешь не до конца осознавать свое рабство, недопонимать его непреклонность и безусловность. Конечно, тогда Ты лучше поймешь себя как рабыню. Вот потому я и советую тебе провести этот эксперимент, попробовать, оказавшись на сцене, смело, открыто, отчаянно потребовать свободы, рьяно попросить помощи.

— Ты думаешь, что меня могут отпустить? — напряглась женщина.

— Конечно, нет, — ответила Эллен. — Но, таким образом, Ты получишь прекрасный урок категоричности своего положения и статуса, изучишь то, что Ты не можешь изменить или хотя бы в малейшей степени переквалифицировать свое состояние, поймешь, что в таких вопросах Ты беспомощна, абсолютно беспомощна, короче говоря, что Ты — полная и бесправная рабыня.

Женщина пораженно уставилась на Эллен. Глаза ее были красными от слез, нижняя губа дрожала.

— Впрочем, даже если тебе удастся получить назад свою свободу призывом со сцены, чего, уверяю тебя, не будет ни в коем случае, это не закроет вопроса.

— Госпожа? — не поняла она.

— Если для тебя так важна твоя неволя, и Ты видишь в ней свою единственную возможность получить полное удовлетворение, как женщины, Ты будешь продолжать снова и снова подвергать себя риску попасть в ошейник, небрежно надевая вуаль, бродя по мостам ночью в полном одиночестве, приподнимая подол платья, словно не желая запачкать его в уличной грязи, невежливо разговаривая с незнакомцами, осуждая Домашние Камни гостей твоего города, путешествуя с плохо охраняемыми караванами и так далее.

Около большой сцены снова ударили в гонг. Обе рабыни одновременно подняли головы, прислушиваясь к отдаленному звону. Рабыня слева от Эллен перевела взгляд на браслет, сомкнутый на ее левом запястье. Тихонько звякнули звенья цепи. Звон гонга перешел в постепенно затихающий гул, и рабыни снова посмотрели друг на дружку. Только что продали еще одну женщину.

— В конечном итоге, тебе нет нужды волноваться по поводу возможности вернуть свою свободу, — сказала Эллен. — Тебе нет никакого смысла задаваться такими вопросами. Ты можешь выкинуть их из своей головы. Ошейник будет смотреться на тебе столь же правильно, сколь и на любой рабыне Гора.

Женщина кивнула и улыбнулась.

— А какой у тебя номер лота? — полюбопытствовала Эллен.

— Госпожа не умеет читать? — удивилась Мелания.

— Нет, — раздражено буркнула Эллен.

Правда в этом она несколько погрешила против истины, поскольку уже была в состоянии различить некоторые цифры, например, те, из которых состоял ее собственный номер и некоторые подобные. Они были достаточно просты. Номер же ее собеседницы было довольно сложен, по крайней мере, так ей казалось в то время. К тому же, она знала, что некоторые из тех знаков, что были надписаны на грудях рабынь, могли иметь значение отличное от простого числового. Дело в том, что обычно гореане не используют чего-то вроде арабских цифр, а представляют различные числа буквами и комбинациями букв. Для большинства расчетов здесь используются счеты. Говорят, что у некоторых высоких каст, например, Писцов и Строителей, есть тайные цифры, которое облегчают вычисления. Признаться, Эллен и по сию пору не знает, правда ли это или просто слухи.

— Я — тысяча двести сорок вторая, — сообщила рабыня.

— Крупная цифра, — прокомментировала Эллен.

— Я получила этот номер поздно, — пояснила она, — уже после того, как большинство девушек было пронумеровано.

Эллен понимающе кивнула.

— Если бы меня поработили раньше, у меня мог бы быть меньший, более престижный номер, — добавила Мелания.

— Я тоже так думаю, — поддержала ее Эллен.

— Я, правда, красивая? — поинтересовалась женщина.

— Это могут решать только мужчины, — вздохнула Эллен.

— Да, Госпожа, — согласилась с ней Мелания.

— И все же, да, — сказала Эллен. — Ты красива.

— Спасибо, Госпожа, — поблагодарила рабыня.

— Я думаю, что за тебя дадут хорошую цену.

— Спасибо, Госпожа, — повторила она.

Эллен с интересом отметила, что не один, а сразу два прохода подготавливались для того, чтобы выдвинуться в сторону сцены. Вскоре оба прохода были освобождены, а на место уведенных женщин привели новые цепочки невольниц.

«Торги, могли бы идти и побыстрее, — подумала Эллен, ложась на спину на траву между столбами, на которых были натянуты ленты, отмечавшие проходы. — Остается только надеяться, что нам недолго осталось ждать. Я жажду прикосновения господина. Косианцы проследили за этим. Эти гореанские животные походя, просто пожелав этого, высвободили рабыню, живущую во мне. Они раздули рабские огни в моем животе, и теперь они бушуют там, отчаянно, мучительно, и я не могу этим управлять, я беспомощна в их власти. Животные! Они исцелили меня, и теперь я страдаю от своего здоровья, от своей, бьющей через край жизненной энергии. Я нуждаюсь в руке господина. Я боюсь, что умру, если еще день потерплю без нее. Я должна принадлежать как можно скорее, или мои потребности меня убьют. Мне уже не важно, кто меня купит. Я, конечно, надеюсь, что он будет богат. Как бы то ни было, я буду просить позволить служить ему, красиво, жалобно, беспомощно. Пожалуйста, проявите милосердие к своей рабыне, мой будущий господин! Я внезапно стала такой несчастной! Я ничего не могу с собой поделать. Почему они так поступают с бедной рабыней? А эта бывшая свободная женщина! Что она может знать о том, что с ней сделают, какие страсти разожгут в ее теле! Что она сейчас может знать о том, что значит быть превращенной в игрушку мужчин, беспомощную, жалкую, просящую, умоляющую игрушку?» Эллен взглянула на женщину еще недавно бывшую свободной, а теперь лежащую подле нее. «Какая же Ты наивная ничего не знающая простушка, — подумала она. — Вот и оставайся невежественной. Пока. Скоро Ты все узнаешь. Тебе предстоит многому научиться, моя дорогая. А мне и своих проблем хватает. Какая же я все-таки несчастная, как же я ужасно несчастна!» Девушка думала о том презрении, с каким Мир посмотрит на нее, как пренебрежительно он будет относиться к ней, своей бывшей преподавательнице, в прежние времена славившейся чопорностью и серьезностью, ныне превратившуюся в беспомощную жертву рабских потребностей. Однако сама она нисколько не чувствовала недовольства от того, что стала настолько женственной и энергичной.

«Я предпочитаю чувствовать, чем оставаться бесчувственной, — призналась сама себе Эллен. — Лучше чувствовать столь многое, чем не чувствовать ничего. Но я так несчастна. О, мой будущий господин, пожалейте рабыню, которую Вы купите! Успокойте мои потребности! Удовлетворите меня, хотя бы немного! Вы же не откажите в ласке своему домашнему животному, особенно если оно попросит об этом достаточно красиво?»

— На корточки! — раздался резкий мужской голос откуда-то из-за спины Эллен.

Обернувшись, она увидела мужчину стоявшего в конце прохода, смежного с ее, в нескольких ярдах позади. Рабыня, стоявшая последней в ряду слева от Эллен, расставила ноги и присела на корточки. Мужчина впихнул между ног женщины большой круглый керамический сосуд. Шепоток пробежал по обеим цепочкам, и девушки одна за другой принялись оборачиваться назад.

Подле дежурного стояла рабыня с ведром воды и ковшиком. «Значит, ту колонну, что слева, выведут первой», — решила было Эллен, но уже в следующий момент мужчина передвинул сосуд вправо, и рабыня, последняя в их проходе встала в позу и выполнила ожидаемое от нее действие.

Стало очевидно, что обе цепочки, скорее всего, будут уводить одновременно. Дежурный ногой переправлял сосуд то туда, то сюда между этими двумя проходами, продвигаясь от конца к голове колонн. Следом за ним шла рабыня с водой. Каждая рабыня, по очереди воспользовавшись горшком, должна была встать на колени и выпить из ковша до дна. Эллен с нетерпением ждала возможности напиться. Жажда уже становилась невыносимой, и она не сомневалась, что остальные девушки на их цепи были в том же состоянии. Впрочем, ждать оставалось совсем недолго и, милостью господ, жажду прикованных к цепи рабынь вот-вот должны были утолить. И что еще более важно с точки зрения работорговцев, сами девушки после этого будут выглядеть свежее и лучше. Эллен уже была в курсе, правила поить товар непосредственно перед продажей.

— Встать, — буркнул надсмотрщик рабыне рядом с Эллен, еще недавно бывшей свободной женщиной. — Расставь ноги, на ширину горшка!

— Пожалуйста! — взмолилась прежняя Леди Мелания, в ужасе озираясь вокруг.

— Приседай, — приказал он. — И поторапливайся рабыня.

Густо покраснев, заливаясь слезами, ручьями, бежавшими по ее щекам, прежняя свободная женщина нерешительно присела на корточки над сосудом и, несомненно, впервые в своей жизни, облегчилась у всех на виду. Конечно, с точки зрения окружающих в этом не было ничего особенного, и не было никаких веских причин наблюдать за нею. Но, когда Мелания украдкой осмотрелась, то, к своему смущению, заметила, что некоторые из девушек, в том числе и Эллен, лицо которой буквально светилось высокомерным превосходством и почти откровенно злорадным удовольствием, наблюдали за нею. Слезы с новой силой побежали из ее глаз. Ей нечего было рассчитывать на сочувствие Эллен, которая не забыла и не простила ее прежнюю надменность. Видеть, как это некогда надменное существом, ныне униженное до жалкой рабыни, присаживается на корточки над горшком, совершая по столь интимное действие на команде, было по-своему сладкой местью. Рабыням не позволена скромность.

— Сто семнадцатая, — сказал мужчина, прочитав номер лота на груди Эллен.

Эллен забрала сосуд у Мелании, и присела над ним на корточки. Теперь уже глаза прежней свободной женщины оказались направлены на нее, и уже в них светилось злорадством и удовлетворением. Теперь пришла очередь недавней свободной женщины наблюдать замешательство рабыни и смаковать ее смущение. Разумеется, Эллен это рассердило. Она смотрела прямо перед собой, делая вид, что не замечает. Однако негромкий смешок, послышавшийся слева, привел ее в ярость. Эллен повернулась к своей соседке и, не скрывая раздражения, буркнула:

— Ну и? Мы обе — рабыни!

— Да, Госпожа, — вымученно улыбнулась прежняя свободная женщина и тут же встала на колени перед подошедшей к ней рабыней с ведром воды и начала пить из поднесенного к губам ковшика.

«Ты будешь хорошо смотреться в ошейнике», — раздраженно подумала Эллен. Вскоре и красотка под номером сто пятнадцать была готова к выводу в район сцены, после чего двое дежурных, поторапливая своих подопечных ударами палок и сердитыми криками, погнали эти два прохода вперед. Один раз Эллен вскрикнула от боли, когда по ее спине чуть ниже левого плеча хлестнула палка. Неслабый удар достался и еще недавно свободная Мелании. Как будто они могли двигаться быстрее, чем остальные рабыни прикованные к одним с ними цепям! Идти было недалеко и вскоре обе цепочки женщин остановились около большой сцены, справа, если стоять лицом к зрителям, и по команде надсмотрщика опустились на колени. Мужчины теперь были прямо перед ними, и гул толпы стал пугающе громким. Со сцены слышались призывы аукциониста, покупатели выкрикивали комментарии и предложения цены. Внезапно Эллен охватил ужасный испуг. Ее собиралась продать. Продать! След удара на ее плече все еще горел. Все девушки, которых, казалось бы, непонятно зачем торопили, подгоняя палками, заставляя неловко перебирать ногами, сталкиваться и спотыкаться, теперь стояли на коленях, прижимаясь друг к дружке, с трудом переводя дыхание и испуганно озираясь. Они были растеряны, смущены и жутко запуганы. На самом деле, это делалось для того, чтобы перед выходом на сцену аукциона у них не осталось ни малейшего сомнения в их рабскости и уязвимости, их хотели запугать и лишить воли, выбив даже мысль о том, чтобы отказаться повиноваться командам или жестам аукциониста. Они должны были слушаться немедленно и беспрекословно, не давая покупателям ни малейшего повода усомниться в покорности жалкого, презренного, рабского товара.

«Так что, — подумала Эллен, — похоже, что есть еще одна причина, помимо спешки и нетерпеливости для того, чтобы так рьяно гнать плачущих, вскрикивающих, умоляющих о милосердии, спотыкающихся женщин вперед, понукая их словно отару верров. Возможно, в их планы также входило сделать так, чтобы мы выглядели перед покупателями запуганными рабынями». Однако то, что Эллен принимала все это, никоим образом не уменьшало эффективности этого метода на ней самой. Она боялась, тряслась от страха, была запугана до колик. Так что это понимание, если она вообще это понимала правильно, ничуть не отменяло реальности, а лишь делало ее более понятной для рабыни. Такое обращение, было оно намеренным или нет, неизбежно вызывало в ней предчувствия и страхи, полностью подходящие для такой как она в случаях, таких как этот. Сказать, что она была испугана, это все равно, что ничего не сказать. Она была прикованной к цепи рабыней, которую вот-вот должны были предложить покупателям. Ее трясло от страха. Плечо саднило. Теперь она не сомневалась, что будет бежать на сцену с презренной живостью, боясь, что ее могут заподозрить в недостатке уважения. Возможно, в ударах и тычках не было особой необходимости, но они напомнили ей о том, чем она была, и что с ней могло бы быть сделано. Несомненно, это было более чем веской причиной для столь жестокого и нетерпеливого обращения.

Если в их намерения входило, преподавать ей урок того, чем она была и, что могло быть с ней сделано, то они в этом преуспели.

Она была закованной в цепи, испуганной рабыней.

И в этом она не отличалась от остальных. Мужчины видя женщин на сцене, не сомневались, что те хорошо знали, что они — рабыни.

Эллен не смогла разобраться в принципе, по которому девушек одну за другой забирали с цепи и вытаскивали на поверхность сцены.

Солнце уже скрылось за горизонтом и лишь пламя факелов освещало пространство торгов. Конечно в основном их свет падал на сцену, а согнанный в груду жалкий товар пребывал в тени у ее основания. Один из надсмотрщиков стоял на лестнице, ведущей на поверхность сцены, отслеживая ход торгов, тип продаваемой девушки, характер предложений цены и так далее. Возможно, именно он принимал решение относительно того, кого было бы наиболее разумно выставить следующей. Другие мужчины, дежурившие внизу, выводили девушек на сцену, и, по-видимому, третьи их оттуда забирали, уводя по лестнице с другой стороны. И, похоже, был еще на самой сцене рядом с аукционистом как минимум один дежурный, который, как предположила Эллен, в случае необходимости мог бы оказать тому помощь, возможно поставив девушку в ту или иную позу, или поддержать ее, если она окажется неспособна держаться на ногах охваченная ужасом или слабостью.

«Я ненавижу Мира, — думала Эллен. — Я ненавижу Селия Аркония. Меня собираются продать! Как они могут торговать мною? Я же женщина! Но, увы и ах, Эллен, Ты — женщина, которая является рабыней! Так что получается, что тебя можно продать, и, соответственно, для тебя правильно быть товаром! Более того, за меня внесли двадцать одно предложение! Значит, на меня имеется спрос, мужчины заинтересованы в обладании мной, возможно очень заинтересованы! Сотни мужчин присматривались ко мне, пока я находилась в выставочной клетке. Интересно кто из тех сотен сделал за меня предложения? Увы, этого я знать не могу. Кто бы мне это мог сказать? Единственное, что я знаю, это то, что самое высокое из тех предложений, независимо от того, каким оно могло бы быть, в некотором смысле перебьет все остальные, оказавшиеся меньше, и станет стартовой ценой, с которой и начнется аукцион. И конечно маловероятно, что торг может закончиться на той же цене с которой начнется. В конце концов, помимо того, что на меня, прикованную наручниками к столбу в выставочной клетке, обратили внимание, и на этой основе внесли двадцать одно предложение, позже меня не могли не заметить в другом месте, когда я в праздничном лагере, в течение нескольких анов разносила вино у амфоры Каллимаха, благо номер на моей груди был всем хорошо виден, а еще чуть позднее я еще и выступала в кругу Ба-та! Уверена, многие вспомнят такую рабыню, когда она поднимется на сцену, а в действительности, по крайней мере, некоторые, будут подсчитывать свои монеты, в ожидании ее появления. За меня будут торговаться. А потом меня продадут! И самое высокое предложение станет моей стартовой ценой. Но как же любопытно, каким оно будет! Как я боюсь того момента, когда я окажусь на сцене, выставленная на всеобщее обозрение перед мужчинами, раскованными, зрелыми, сильными, похотливыми, мужчинами, которые привыкли владеть и командовать женщинами. Я прикована к цепи, я раздета, я не могу убежать! В этом мире я — собственность, животное! Мною собираются торговать, как свиньей или лошадью!

Я буду товаром! Я буду продана! Конечно меня придадут! Ведь я — рабыня!

Но как вышло, что я очутилась здесь? Как такое могло случиться, что я оказалась здесь?

Глупая вуло, Ты здесь, потому что тебя сюда привели мужчины, точно так же, как они приводили в такие места других женщин, в течение многих столетий и, несомненно, в тысячах миров.

Но почему, почему!? Да потому, что они нашли тебя интересной, а значит, будут иметь тебя в своем ошейнике.

Конечно, они не могут продать меня. Не меня, только не меня! Ты что, не слышишь выкрики, предложения цены, призывы аукциониста?

Но они не имеют права торговать мною. А почему нет? То, что тебя, женщину, продают, лежит полностью в пределах их прав предписанных законами природы.

Разве Ты еще не поняла, что, такие как Ты, дорогая Эллен, милая, прекрасная Эллен, являются законной собственностью мужчин? Разве Ты не ощущала и не сознавала этого в течение многих лет?

Так почему тогда, Ты не можешь быть продана?

Как вышло, что я — рабыня? А это природа сделала тебя такой. Ты можешь только пожалеть своих бедных сестер, еще не встретивших своих владельцев.

Да, да, да! Я хорошо осознаю себя рабыней, и понимаю, что это законно, но я так боюсь быть проданной! Кто меня купит? Кому я достанусь? Я боюсь быть товаром, боюсь!

Боюсь!»

Эллен чуть не вскрикнула и испуганно дернулась, но это не ее рука оказалась в захвате первого из двух дежурных, а той из рабынь, что стояла на коленях в каких-то дюймах от нее, той самой, что еще недавно была свободной женщины. Проскрежетал ключ, вставленный и повернутый в замке браслета, звякнула цепь, свалившаяся с ее запястья. Меланию рывком поставили на ноги и придержали в вертикальном положении, поскольку казалось, что сама она стоять не могла. Тело женщины тряслось как в лихорадке, ноги подгибались. Эллен поймала на себе ее полный ужаса взгляд. Мелания словно пыталась рассмотреть в ее глазах сочувствие и надежду, но увидела лишь отражение своего собственного ужаса.

— Я сейчас сожму кулак! Я сжимаю кулак! — сообщил аукционист. — Все мой кулак сжат! Продано!

Прозвенел гонг, установленный где-то на сцене, скорее всего, в ее задней части. Следом послышались рыдания, резкий звук упавшей плети и вопль боли. Прежняя свободная женщина подняла глаза и жалобно посмотрела на дежурного, зажавшего ее левое плечо в словно в железных тисках, возможно, впервые поняв, что значит быть женщиной и рабыней, однако он даже не заметил этого, поскольку его сосредоточенный взгляд был направлен на надсмотрщика, дежурившего на лестнице. Наконец тот резко махнул рукой, требовательно и нетерпеливо. Мужчина выдернул, испуганно вскрикнувшую, бывшую Леди Меланию из кучи невольниц, и поволок спотыкающуюся женщину к лестнице.

«Как быстро! — подумала Эллен. — Ей совсем не дали времени на то, чтобы приспособиться к неволе. Ее же заклеймили только вчера вечером!»

Эллен вспоминалось драгоценное ожерелье, лежавшее поверх вуали и одежд прежней свободной женщины. Конечно, жизнь в богатстве, роскоши и избалованности мало чем могла подготовить ее к цепям, унижению, выставлению напоказ, обжигающему поцелую раскаленного железа, прижатого к ее бедру, к внезапной остроте назидательного удара плети, к ошейнику на горле, к властным мужским рукам, к посыпанной опилками сцене торгов. Впрочем, Эллен не забыла ее надменности в бытность свободной женщиной, ее прежней спеси, почти невыносимого высокомерия с каким она смотрела на Эллен, хотя сама она, между прочим, под своими одеждами была не больше, чем такой же женщиной, а значит с точки зрения мужчин подходящей, чтобы быть рабыней! Неужели она не имела никакого понимания себя? Неужели не останавливалась порой перед зеркалом, изучая очарование своих собственных безошибочно рабских форм! Зато какой самоуспокоенной она была, с какой надменностью верила в безопасность своего положения, с каким удовольствием пряталась она за стенами крепости своего статуса! Какой самодовольной она была, какой величественной!

«Она — просто лицемерка, — внутренне усмехнулась Эллен. — Да она жаждала оказаться в ошейнике, и наконец этого добилась! Скоро твоя попытка получить его увенчается успехом! Ты будешь продана, рабская девка! Тебя продадут тому, кто предложит самую высокую цену!»

Однако затем Эллен одернула себя, ведь теперь эта некогда свободная женщина ничем не отличалась от нее самой. Она было всего лишь такой же рабыней. И в Эллен всколыхнулось сочувствие и боязнь за нее.

«Я надеюсь, что тебе достанется сильный и доброжелательный хозяин, — пожелала ей Эллен, — тот, кто разглядит твои потребности, тот, кто будет заботиться, любить и лелеять тебя, и одновременно такой, у ног которого тебе никогда не будут позволено забыть, что Ты — женщина и рабыня».

— Десять медных тарсков за эту шлюху! — выкрикнул аукционист. — Недрессированная! Еще ни разу не была в ошейнике! Кто хочет быть ее первым хозяином?! Заклеймена только вчера вечером! Свежее мясо прямо из-под железа! Итак? Пятнадцать медных тарсков! Семнадцать! Ее поимели лишь однажды, да и то как свободную женщину!

Из толпы послышался смех.

Новообращенная рабыня, если она была обращена в целях перепродажи, обычно подвергается проверке девственности. Эллен могла представить себе весь ужас такой процедуры, когда тебе разводят ноги и проводят экспертизу. Понятно, что в случае Мелании эта проверка, несомненно к ее досаде, стыду и смущению, дала отрицательный результат. Эллен могла вообразить с какой истеричностью защищала она свою добропорядочность, доказывала что у нее такой опыт был лишь однажды, да и то она не получила от этого никакого удовлетворения, сильно сожалела об этом, сочла это отвратительным, ну и так далее в таком духе, в общем обычная оборонительная позиция свободной женщины отстаивающей свою фригидность.

«Подожди, вот чувствуешь в себе рабский жар и поползешь к мужчине, умоляя о прикосновении», — подумала Эллен.

То, что сообщил аукционист о сексуальном опыте рабыни, конечно, соответствовало тому, что она рассказала о себе в беседе с Эллен. И Эллен не сомневалась, что это было правдой. А с чего это рабыня, тогда еще свободная женщина, явилась бы в праздничный лагерь в одиночку, если бы она на глубинном, подсознательном уровне, едва ли понимая смысл своего поступка, если не в поисках чего-то большего, того, что она была уверена, должно было существовать.

— Так что, можно считать, что она едва вскрыта для мужских удовольствий! — меж тем нахваливал товар аукционист. — Можно даже сказать, что она практически «еще не открыта для мужских удовольствий», точнее, еще не открыта для настоящих мужских удовольствий, и конечно не открыта, как могла бы быть открыта рабыня! Двадцать медных тарсков! Кто хочет быть первыми, кто откроет ее, как открывают рабыню?! Двадцать пять! Посмотрите на эту соблазнительную рабыню! Присмотритесь к ней! Видите ее? Ее еще можно впервые открыть как рабыню, но лишь однажды! Кто хочет быть тем, кто первым откроет ее как рабыню?! Кто будет первыми обладать ею как рабыней! Двадцать восемь! Тридцать! Тридцать пять!

Но в следующий момент, к шоку и трепету Эллен, прежняя свободная женщина сама обратилась к толпе:

— Сэры! — выкрикнула она. — Благородные сэры!

Она все-таки осмелилась обратиться к толпе!

Аукционист, находившийся где-то на поверхности сцены, внезапно затих, несомненно, на мгновение озадаченный произошедшим, а возможно даже не в силах постичь этого. Разумеется, он был захвачен врасплох. А справа от сцены, у подножия широких, невысоких, округлых ступеней, стоявшие на коленях, прикованные к цепям, сбившиеся в кучу рабыни обменялись пораженными, испуганными взглядами. Конечно, ведь рабыня на сцене не получила разрешения говорить!

Над толпой покупателей тоже повисла внезапная угрожающая тишина, и это было еще более пугающим. У Эллен вырвался негромкий стон. Ей вдруг пришло в голову, что жизнь женщины, стоявшей на сцене, могла оказаться под угрозой. Давая Мелании совет, она как-то не подумала об этом.

— Сэры! — позвала бывшая свободная женщина со сцены. — Помогите мне! Я прошу о помощи! Посмотрите на меня! Я не та, кем кажусь! Я — свободная женщина, свободная!

Где-то в толпе рассмеялся мужчина.

— Да! — закричала она. — Я, правда, свободна! Я — свободная женщина по ошибке, неправедно приведенная сюда, выставленная перед вами в таком виде и униженная, как если бы я могла быть голой рабыней! Я — свободная женщина! Я — Леди Мелания из Брундизиума. Сограждане, окажите мне помощь! Я попала в ужасную ситуацию! Я прошу благородных, галантных граждан Брундизиума спасти меня! Пожалуйста, пожалуйста!

— Замечательно, — перебил ее аукционист и крикнул толпе, — на ее спасение потребуется каких-то тридцать пять медных тарсков!

Толпа взорвалась смехом.

— Пожалуй, я спасу ее для своей плети! — заявил один из зрителей. — Тридцать шесть тарсков!

— А я готов спасти ее для своих садов удовольствий! — выкрикнул другой мужчина. — Тридцать семь!

— Думаю, что спас бы ее для кухни! — захохотал третий. — За десять медных тарсков!

Толпа тут же поддержала его новым взрывом смеха. Это была цена предложенная аукционистом в качестве открытия торгов.

— А ее случайно взяли не внутри стен Брундизиума? — поинтересовался кто-то.

— Нет, — ответил аукционист. — Но даже если бы это имело место, клеймо-то уже на ней!

По толпе опять прокатилась волна смеха.

— То есть Вы подтверждаете, — не отставал мужчина, — что, она была должным образом порабощена, и что все юридические формальности и приличия были удовлетворены?

— Разумеется, — заверил его аукционист. — Все исполнено в безупречном порядке, вплоть до последней детали.

— Пожалуйста, сэры! — закричала женщина. — Сжальтесь надо мной!

— Моя плеть сжалится над тобой! — проворчал мужчина. — Тридцать восемь медных тарсков!

Женщина вскрикнула от страдания.

— Как она оказалась здесь? — осведомился один из покупателей.

— Она, потеряв осторожность, сама, по собственному выбору пришла в лагерь, — ответил аукционист.

— Тридцать восемь медных тарсков, не слишком ли дорого за столь глупую женщину? — поинтересовался кто-то.

Его замечание было встречено понимающими смешками.

— Пожалуйста, сэры, спасите меня! — воззвала женщина. — Кто-нибудь, пожалуйста, спасите меня!

— Ты просишь о том, чтобы тебя выкупили, моя дорогая? — заботливо уточнил аукционист, но таким голосом, что его мог легко расслышать каждый в толпе.

— О, да! — закричала она. — Да! Да! Я прошу, чтобы меня выкупили!

Толпа вновь разразилась хохотом.

— Только рабыни могут просить о том, чтобы их купили, — сообщил ей аукционист.

— Нет! — воскликнула Мелания.

— На колени, рабская девка! — бросил аукционист.

Эллен предположила, что, скорее всего, в этот момент женщина немедленно упала на колени. Снова смех в толпе, но, к своему удивлению, Эллен не услышала удара плети.

— Пожалуйста, — закричала женщина снова, теперь стоя на коленях и, возможно, жалобно протягивая руки к толпе. — Я стократно возмещу вам то, что Вы отдадите за меня!

— Так Ты признаешь себя рабыней? — осведомился аукционист.

— Да! — всхлипнула Мелания.

— Да, что? — уточнил он.

— Да, Господин! — почти выкрикнула женщина.

— Ты имела в виду, денежное возмещение? — спросил аукционист.

— Да, — подтвердила она и тут же исправилась: — Да, Господин!

— Уверен, Ты знаешь, — сказал мужчина, — что в твоем распоряжении более нет финансовых средств, не больше, чем у кайилы или тарска. Рабыне ничего не принадлежит, даже ее ошейник.

— Нет! — воскликнула Мелания. — Нет, Нет!

— В позу ее, — бросил аукционист.

Эллен, сжавшаяся в комок вместе с другими девушками у подножия сцены, вздрогнула, услышав крик боли женщины, и предположила, что помощник аукциониста, скорее всего, вздернул ее на ноги.

— Полюбуйтесь на линии ее фигуры, — призвал аукционист к толпе, а потом скомандовал, по-видимому, своему помощнику на сцене: — Поверни ее.

— Сорок медных тарсков! — послышался чей-то голос.

— Сорок пять! — тут же повысил его ставку другой.

— Тебе действительно, придется, моя дорогая, — усмехнувшись, сказал аукционист женщине, — возместить своему покупателю то, что он потратит на твою покупку, впрочем, как и любой рабыне. Ты возместишь ему это обильными, рабскими, интимными услугами. Ты будешь возмещать ему это изо дня в день, из ночи в ночь, щедро, изобильно, бесконечно. Ты будешь горячей, преданной и послушной. Ты станешь для него совершенством. Ты будешь его имуществом и игрушкой. Ты будешь ему и поваром, и прачкой, и домохозяйкой, и служанкой, и, хочешь Ты того или нет, боишься Ты того или нет, ответишь на его самые тайные мечты об удовольствии.

Толпа ответила на его слова хриплыми криками.

Эллен могла только догадываться о том, что происходило на сцене.

— А теперь, давайте-ка проверим, как у нее с жизненной энергией, — предложил аукционист.

Эллен вздрогнула.

— Встань лицом к покупателям, — приказал аукционист, — выпрямись, еще прямее, расставь ноги, еще шире, положи руки на затылок, запрокинь голову, теперь замри и держи позу!

Через мгновение до Эллен долетел женский вопль.

— Встань в позу! — рявкнул аукционист.

Женщина вскрикнула от позора, страдания и изумления.

— Придержи ее, — скомандовал аукционист, несомненно, обращаясь к своему помощнику.

— Спокойно, спокойно, маленькая вуло, — проговорил аукционист, успокаивающим голосом.

Послышался новый крик Мелании полный протеста, стыда, и одновременно облегчения, благодарности и радости.

— А вот теперь падай на живот, фигуристая маленькая шлюха — велел аукционист, — и проси мужчин купить тебя. Уверен, Ты хорошо знакома с теми способами, которыми это следует делать.

Учитывая, что в обычаи гореанских свободных женщин входит презирать и ненавидеть рабынь, и даже не интересоваться ими, ясно, что найдется немного тем, к которым они могли бы проявить больший интереса. Зато в общении со свободными мужчинами, свободные гореанки редко пренебрегают возможностью говорить о рабынях надменно и пренебрежительно. Как же утомительно должно быть для мужчин слушать, как они постоянно клевещут и наказывают невинных, беспомощных, откровенно одетых кейджер, порой прямо в тот момент, когда те их обслуживают. Естественно, они хотят, чтобы мужчины разделили их взгляды, однако большинство гореанских мужчин воздерживаются от обсуждения с ними данного вопроса, кроме, разве что, дежурных фраз вроде: «Не обращайте на них внимания. Пусть они остаются вне ваших интересов. Вы свободны и бесценны. Они — всего лишь никчемные рабыни, не больше чем домашние животные». Однако, несмотря на их претензии на незаинтересованность такими вопросами, свободные женщины, и это совершенно очевидно, страстно стремятся узнать все, что могут о рабынях и их жизни. Что они делают? Как они служат своим владельцам? Что происходит за закрытыми дверями альковов? На что это похоже — быть обязанной повиноваться? Что такое, быть в ошейнике? Когда же свободные женщины остаются наедине друг с дружкой, и рядом нет никаких малолетних свободных девочек, то они никогда не упускают возможности посплетничать об этом. Порой даже кажется, что они одержимы своими порабощенными сестрами. Но если они действительно свободны, тогда почему они считают тему рабских девок столь чрезвычайно привлекательной? Разумеется, для Эллен, всего лишь рабыни, было бы через чур самонадеянно, размышлять над такими вопросами. Однако она, считает, что будет нелишним отметить, что подобные антипатии и обаяние не ограничиваются только свободными гореанками. Эллен помнила, что многие из ее бывших коллег-женщин, казалось, были одержимы порицанием отношения к женщинам как к рабыням и движимому имуществу, и даже в тех случаях, когда было очевидно, что сами женщины чувствовали себя в наилучшем, наиудобнейшем, наибогатейшем и наисвободнейшем положении среди всех остальных. Не потому ли, что они сами хотят почувствовать на себе ошейник? Кроме того, даже среди ее бывших коллег ощущалось странное очарование женским рабством, когда порой его свидетельства проявлялись среди серых громад, густонаселенных утесов и оживленных шумных каньонов их собственной цивилизации. В действительности, не были редкостью отношения, в которых обнаженные рабыни в ошейниках прислуживали своим владельцам прямо в городах, иногда в самых дорогих домах, в пентхаусах и дворцах. По устланным мрамором полам могли топать босые ноги рабынь, на щиколотках которых звенели браслеты. Они могли стоять на коленях на дорогих коврах, среди стекла и хрома, среди высоких книжных шкафов и кожаных диванов. Несомненно, им было известно об этом. Осмеливались ли они предполагать, сколько таких рабынь было? Они что, действительно думали, что могли бы устыдить настоящего мужчину, зрелого и рационально мыслящего, того, кто сознает себя, тем, что он держит рабыню, что ему столь повезло, и он получил ее? После того, как он уже познал вкус доминирования? Ну уж нет! О таком вкусе не забывают! Лично для меня это ясно. Что может сравниться с этим? Неужели соглашательство с патологическими политизированными предписаниями, разработанными, чтобы способствовать власти беспринципных, корыстных проходимцев? Все политтехнологии, все учреждения, отвечающие за управление умами, вся власть СМИ меркнет перед видом рабыни у твоих ног. Чем вы могли бы вознаградить мужчину за его измену своей мужественности? Что вы можете предложить ему, что стоило бы больше его мужественности? И я даже не собираюсь комментировать другую сторону медали, за исключением того, что скажу, что это — лишь одна сторона медали, у которой есть и другая сторона. Есть мужчины, но есть и женщины, с их потребностями и желаниями, которые дополняют потребности и желания противоположного пола. Каждый из них для другого является подарком, даруемым природой, рабыня господину, и господин рабыне. Эллен иногда, вспоминая своих бывших коллег, по сию пору задается вопросом, сколькие из них, в своей частной жизни, втайне от всех, отрекаются от ошибочности, глупости и предательства их общественной деятельности. Сколькие из них, спрашивает она себя, обнаженные и закованные в рабские кандалы бросаются в кровать по первому же взгляду своих владельцев?

Но давайте отложим в сторону такие предположения, и вернемся к нашей истории.

Итак, прежняя Леди Мелания, впрочем, как и все остальные свободные гореанки, несомненно, имела представление или слышала, несомненно, передаваемые шепотом сплетни, и разумеется к своему смущению и ужасу, о поведении, иногда приписываемом рабыне во время ее продажи. Так что, прежняя свободная женщина смогла попросить, чтобы ее купили. И, судя по всему, выяснилось, что аукционист был недалек от истины, предполагая, что она не так уж незнакома с тем, как это следует делать, по крайней мере, не так, как она хотела бы показать. В конце концов, свободные женщины, пусть благодаря приглушенным, скрываемым, скандальным слухам, не были не знакомым со всем этим, по крайней мере, с возможностью этого. Хотя, конечно, они могли отказываться в это поверить. Однако даже допущение того, что такое могло бы произойти с ней фактически, должно было казаться Леди Мелании столь невероятным, что она вряд ли когда-либо мечтала, что однажды это именно она должна будет на сцене торгов, уже в качестве всего лишь заклейменной рабыни, так поступать, вести себя в такой манере.

«Как это нелепо, — подумала Эллен, — и как прекрасно!»

Эллен знала, что на сцене был по крайней мере один мужчина, у которого имелась плеть, и который готов немедленно воспользоваться ею, в случае любой оплошности девушки.

«Превосходно», — думала Эллен.

— Купите меня, Господа! — призывала рабыня. — Пожалуйста, купите меня, Господа!

«Как жаль, — подумалось Эллен, — что среди зрителей совсем нет свободных женщин. Ее бывшим подругам могло бы быть интересно наблюдать Меланию в такой ситуации. Несомненно, они сочли бы ее положение забавным и даже восхитительным. Вот только пусть они остерегаются, поскольку запросто могут разделить ее судьбу. Да, жаль, что она не оказалась перед свободными женщинами, такой контраст, его мучительное, непередаваемое унижение, особенно на фоне ее неволи, мог бы помочь ей быстрее изучить свое рабство. Впрочем, несомненно, у нее еще будет много встреч со свободными женщинами, и ей придется стоять перед ними на коленях, обслуживать их, повиноваться их капризам, и это заставит ее с еще большей страстью, благодарностью и жалостью спешить к ногам господина».

— Купите меня, Господа! — скандировала рабыня на сцене, по-видимому, теперь растянувшись на животе и, возможно, протягивая руку к толпе. — Купите меня, Господа! Пожалуйста, Господа, я прошу вас купить меня! Купите меня, Господа! Пожалуйста, купите меня, Господа!

В конечном итоге на ушла за два серебряных тарска, весьма значительная сумма для новообращенной и недрессированной рабыни.

Эллен была довольна ее продажей как рабыни. Разве не она, в бытность ее свободной женщиной, столь надменно обращалась с ней? Безусловно, теперь она была всего лишь еще одной рабыней.

— Ой! — пискнула Эллен, почувствовав тяжелый захват на своем запястье.

Она даже попыталась немного пошевелить рукой, но сразу поняла свою полную беспомощность. Рука была все равно, что в тисках. Мелькнула мысль, что теперь на коже наверняка останутся синяки. Второй надсмотрщик воткнул ключ в замочную скважину на железном браслете, охватывавшем ее левое запястье, и через мгновение металл, звякнув звеньями цепи, упал на землю, а девушка, быстро перебрав ногами по широким ступеням, оказалась выдернута на поверхность большой сцены, с которой ее, как домашнюю скотину, как рабскую плоть, собирались продавать. На короткое мгновение в ее голове промелькнула мысль о Земле.

«Как такое могло произойти со мной», — подумала она.

Впрочем, Эллен напомнила себе, что теперь она была ничем, только гореанской рабской девкой.

«Будь гордой, будь красивой, — поощряла она себя. — Покажи им, что Ты стоишь того, чтобы ради тебя было не жалко расстаться с большими деньгами! За тебя, пока Ты стояла в выставочной клетке, внесли двадцать одно предложение. Докажи им, что их предложения не были ошибкой. Покажи им, Ты стоишь даже больше! Гораздо больше!»

Она замерла перед мужчинами, настороженная, но рабски красивая. По толпе прокатился ропот интереса. Эллен знала, что являлась желанным объектом, что она, обнаженная и стоящая перед мужчинами, представляла интерес для них, сильных, зрелых самцов, знающих, что делать с самками, такими как она. Впрочем, для рабыни нет ничего необычного в том, чтобы быть желанной. Они обычно отбираются именно по этому критерию, поскольку, очевидно, что от этого будет зависеть их цена. В гореанском языке даже есть эпитет «рабски желанная», что подразумевает, достаточно желанная, чтобы быть рабыней.

Можно было не сомневаться, что великому множеству гореанских женщин, точно также, как, несомненно, и уроженкам Земли, случалось стоять голыми перед зеркалом, рассматривая свое отражение и спрашивая себя, заслуживали ли они порабощения, были ли они достаточно красивыми, чтобы быть рабынями? Были ли они достаточно ценны? И если да, то какова могла быть эта цена? Сколько за них могли бы заплатить?

Слой опилок оказался довольно глубоким, настолько, что ноги девушки утонули в них почти по щиколотки. Босые стопы ощутили легкую сырость, возможно, для кое-кого из девушек предшествовавших ей на торгах, это была первая продажа, и они потеряли контроль над собой. Эллен порадовалась, что ей дали возможность, точнее потребовали облегчиться прежде чем выйти сюда.

«Интересно, — задумалась она, — какой будет стартовая цена? Каким было самое высокое из двадцати одного предложения за меня?»

В выставочной клетке Эллен слышала о себе комментарии вроде рабского мяса, небезынтересной игрушки и им подобные.

«Я умна, — подумала девушка. — Весьма умна. Скажите им об этом!»

Правда, потом она задалась вопросом, была ли она настолько уж интеллектуально выше своих сестер по неволе. В конце концов, эти животные считают наличие у рабыни интеллекта чем-то само собой разумеющимся. Кажется, с их точки зрения, это часть тех удовольствий, которые рабыня должна им предоставить!

Эллен прислушалась к детальному описанию самой себя. Помощник аукциониста зачитывал бумаги, по-видимому, извлеченные из отчетов, составленных писцом. Мужчина быстро перечислял различные измерения, например, размеры ее груди, талии и бедер, охват шеи, запястий и лодыжек, последние сведения были важны, прежде всего, с точки зрения размеров соответствующих идентифицирующих или удерживающих приспособлений, вроде ошейника и браслетов ручных и ножных кандалов.

Эллен отчаянно щурилась. Факел, жарко горевший и освещавший сцену, был установлен прямо перед ней. Вся сцена была ярко освещена, а вот собравшаяся толпа оказывалась в тени, и разглядеть что-либо там было довольно трудно, кроме, разве что лиц людей в первых рядах, буквально прижимавшихся к переднему краю сцены.

Эллен охарактеризовали, как полудрессированную, и это ее даже порадовало, поскольку она не хотела бы, чтобы ожидания нового господина были бы слишком большими, что могло окончиться разочарованием. В конце концов, мужчина всегда мог обучить ее в соответствии со своими особыми предпочтениями. Это всегда приятно для владельца. Уж она-то будет отчаянно стремиться, впрочем как и любая другая рабская девка, изучить, как ублажить его наилучшим образом, что приготовить ему из еды, как застелить его меха, как вызывающе растянуться у его рабского кольца, как пользоваться руками и волосами, губами и языком и так далее. Уж она-то постарается вызнать все его желания.

— Пройдись по сцене, — приказали ей. — Попозируй.

Эллен немедленно пошла по кругу.

— Варварка, — прокомментировал кто-то.

«А вдруг они захотят избить меня перед толпой в целях демонстрации?» — мелькнула у нее пугающая мысль.

По рядам зрителей прокатились довольные крики.

— Красный шелк, — услышала Эллен сообщение помощника аукциониста.

— Мог бы и не говорить, это очевидно, — крикнул кто-то из толпы, породив волну смеха.

Это Мир был тем, кто вскрыл ее для использования мужчин.

— Небезынтересная рабыня! — прокомментировал один из покупателей.

— Это точно, — поддержал его другой.

«Я что, совсем потеряла всякий стыд? — ужаснулась Эллен. — А с другой стороны это даже очень хорошо, что я стала такой бесстыдницей. Я не возражаю. В конце концов, разве такие понятия и унижающие выражения достались нам от далекого Пуританского мира, боящегося жизни и красоты? Разве они не были изобретены зашоренными и забитыми, уродливым и фригидными, как оружие против гордых и красивых, нежных и уязвимых, нетерпеливых и страстных, с единственной целью скрыть свою собственную серость, недоразвитость, неинтересность и посредственность? Неужели я, действительно, самовлюбленная мелкая сучка, как когда-то утверждал Мир, мой первый хозяин? Возможно. Если так, то я не возражаю. Нет, я ничего не имею против того, быть красивой, восхитительной и провоцирующей. Мне это нравится. Мне это доставляет удовольствие, делает меня счастливой. Что в этом плохого? Так что отбросьте оружие посредственностей и мстительной семантики. Взгляните на жизнь, как она есть, во всей ее красоте, хотя бы на внезапное, потрясающе мгновение, возможно так, как смотрели на нее люди в те времена, когда они еще не освоили речь, прежде чем тонкие, изменчивые, прозрачные барьеры слов освобождающей, но одновременно ограничивающей и зажимающей в рамки, невидимой стеной встали между умом и существованием. Посмотрите на мир прямо, а не через искажающую призму слабого, пугливого и дефектного. Не родится ли тогда новая речь или новые слова, язык света, который позволит нам видеть мир таким, какой он есть, во всей его невинности, глубине и славе».

«Как это унизительно, — подумала она. — Какой пристыженной Ты должна себя чувствовать, Эллен! Но Ты развратница, шлюха, десерт, этого не чувствуешь! Какая же Ты ужасная!»

Однако, вспыхнувший в покупателях интерес трудно было не заметить. Эллен вдруг показалось, что она почти смогла ощутить жар их интереса, веявший от толпы подобно волне тепла, исходящей от печной двери, столь неосторожно ею открытой. Девушку внезапно охватило желание броситься со сцены и бежать, куда глаза глядят, но, конечно, у нее не было ни единого шанса на это.

— Вероятно, она обладает некоторыми умениями в рабских танцах, — добавил помощник аукциониста.

Оставалось надеяться, что покупатели не отнесутся к этой информации излишне серьезно. Безусловно, она не возражала бы против того, чтобы получить несколько уроков того, что называют рабским танцем. Ей внезапно показалось, что вчера вечером мир приоткрылся перед нею, во всем своем поразительном, возбуждающем, чувственном, полном жизни очаровании. В танце она чувствовала себя по-настоящему женщиной, необыкновенно женственной, нравящейся мужчинам, наслаждающейся своим полом, рабыней перед рабовладельцами.

— Бегло говорит по-гореански, — продолжил чтение помощник аукциониста. — Маленький шрам на левом плече.

Это он сообщил про отметину от прививки, оставшуюся там с детства.

«Интересно, — озадачилась Эллен, — присутствуют ли здесь Мир и Селий Арконий. Подозреваю, что, да. Или они даже не потрудились прийти и посмотреть?»

— Клеймо — кеф, — известил дежурный.

Это было наиболее распространенное клеймо рабыни — «кеф», являющийся первой буквой в слове «кейджера». Мир, проследивший, чтобы она носила обычное клеймо, расценил его, как наиболее подходящее для нее. Он проконтролировал, чтобы землянка была помечена так, как это понравилось ему, как обычная кейджера.

«Выступай как следует, — приказала сама себе Эллен. — Что если дорогие Мир и Селий Арконий, высокомерные, властные свиньи тоже здесь? Это очень даже возможно! Вот и покажи дорогому Миру, от чего он отказался, что он выбросил, каким дураком он оказался, позволив такому сокровищу как я, ускользнуть из его рук! Теперь, чтобы заполучить меня снова, ему придется заплатить, и заплатить дорого! И он заплатит, никуда не денется! И меня не беспокоит, сколько он выложит, даже если после этого он останется голым и босым! Впрочем, он не станет предлагать за меня цену, поскольку после того как он избавился от меня, это было бы все равно, что выставить себя дураком! Пусть так. Мне это совершенно безразлично. Это теперь ничего для меня не значит! Зато я продемонстрирую моему дорогому Селию Арконию, чего у него теперь никогда не будет! Я ненавижу его, этого высокомерного гореанского тарска! Пусть он страдает! Страдай, Селий Арконий! Полюбуйся на то, чего не можешь себе позволить! Я ненавижу тебя, Селий Арконий! Скрипи зубами, сжимай кулаки, потей, стони, рви на себе одежду, гори от страсти, страдай от потребностей дорогой мой Селий Арконий, я сейчас буду выступать восхитительно и изящно, поскольку знаю, что я для тебя не достижима, я никогда не буду твоей рабыней! Нет! Тебе ни за что не получить меня!»

Но вдруг ее глаза заволокло слезами.

«Я ненавижу тебя, Селий Арконий, — чуть не закричала Эллен. — Я ненавижу тебя, я ненавижу тебя!»

Однако Эллен рискнула предположить, что ни Мира, ни Селия Аркония здесь не было. Да даже, если и были, какое ей было до этого дело? Они оба презирали ее, точно так же, как она презирала их! Мир был слишком гордым, так что сочтет для себя слишком постыдным предложить за нее цену, ведь это все равно что расписаться в глупости своего, решения отпустить ее из своего ошейника. К тому же, его ставку могли перебить. В этой толпе наверняка было немало богатых людей, перекупщиков, оптовиков и других покупателей. А уж Селием Арконием, простым тарнстером, ей вообще можно было не интересоваться. Он из тех, для кого везением считается возможность накопить пригоршню медных бит-тарсков. Он беден, как храмовый урт. Оказаться в его руках — это последнее, чего ей стоит бояться. И, помимо всего прочего, она ненавидела его. Так что, она была в полной безопасности от них обоих! Эллен внезапно почувствовала себя свободной и раскованной. Странное это было ощущение, учитывая, что девушка находилась на сцене аукциона, причем в качестве товара. Но она внутренне смеялась и ликовала. Как счастлива она была!

«Так покажи себя, рабская девка, — сказала она себе. — Покажи этим необузданным, зрелым самцам, что твои незначительность и нежность, выставленные перед ними на продажу, стоят, по крайней мере, серебряного тарска! Заработай себе богатого хозяина, Эллен! Выступай! Старайся!»

Эллен, само собой, не рисковала обращаться к толпе, ведь ей не давали разрешения говорить, но ее глаза и тело говорили с мужчинами сами, так что в словах не было особой нужды.

Кое-кто из мужчин кричали и свистели от удовольствия.

Внезапно Эллен ошеломила мелькнувшая в голове мысль. «Ты наслаждаешься, делая то, что Ты делаешь, не правда ли? — спросила она сама себя, сама же и ответила: — Да! Да, ведь Ты бесстыжая девка. Ты бесстыжая шлюха! Ты маленькая самовлюбленная сука! Ты действительно стала рабской девкой, не так ли? Да! Да! Это — то, чем Ты втайне всегда была на самом деле! А теперь Ты стала рабыней открыто. Ты — действительно рабыня! Да, на этой планете, меня поставили на то место, которого я заслуживаю, у ног сильных мужчин. И здесь от моего желания ничего не зависело! Это было сделано со мной, хотела я того или нет, желала я того или нет! Это было сделано односторонним желанием рабовладельцев. И, о чудо! Здесь, в этом мире, мире истинных мужчин, мире настоящих господ, я узнала, впервые в своей жизни, чем должна быть женщина, истинная женщина. И я рада, и горда, и непередаваемо счастлива, быть той, кто я есть, быть женщиной!»

— Встань на прежнее место, — приказал ей дежурный, а когда девушка замерла в центре сцены, сообщил: — Горячая и с потребностями.

Эллен вскинула голову, немного раздраженно и даже несколько нахально. Они что, обязательно должны были знать об этом? Неужели это нельзя было оставить ее тайной, которая раскроется только в руках властного мужчины, хочет она того или нет? Но откуда информация об этом у работорговцев? Как они могли об этом узнать? Похоже, что они могли разглядеть в женщине то, что она сама едва допускала в себе, даже в своих самых тайных мыслях. Несомненно, тело женщины само давало тонкие намеки на это, движениями, манерой речи, поведением, мимикой и прочими нюансами. Ей рассказывали, что работорговцы на Земле иногда игнорируют красавиц, предпочитая взять в качестве добычи женщин, возможно, не столь красивых, зато более умных, более страстных, пусть это и не заметно непосвященным, то есть, тех из кого на их взгляд, получатся лучшие рабыни. Страстность, разумеется, требуется от рабыни. Впрочем, даже если этого качества в ней не будет изначально, то она быстро им обзаведется. Ее господин и его плеть проследят за этим. Все женщины, по крайней мере, латентно, являются страстными рабынями. Безусловно, многое зависит от владельца. Некоторые женщины узнают своего господина сразу, другие понимают это лишь оказавшись у его ног. Неволя, сама собой, пробуждается в женщине опустошительной лавиной, вынуждая ее признать это подходящим для себя состоянием. И для опытного глаза работорговца не составит труда распознать симптомы этого. В действительности, даже мужчина Земли порой может безошибочно ощутить в женщине подавленные потребности и скрытую страсть. А ведь они даже не работорговцы, от которых сама их профессия требует острого глаза в данном суждении. Впрочем, Эллен, будучи прикованной на ночь цепью, наверняка извивалась и стонала, плакала и вскрикивала во сне от мучивших ее потребностей, и это не могло укрыться от окружающих. К тому же во время ее пребывания в косианском лагере, несколько дней назад, ее перегибали через козлы и привязывали к ним. Даже пожелай она скрыть свое состояние в такие моменты, у нее ничего бы не получилось, ее тело выдавало охватившее его возбуждение.

«Интересно, — подумала Эллен, — а будет ли мой новый владелец, хотя бы иногда, привязывать меня к козлам? Довольно трудно женщине сохранить достоинство, будучи поставленной в такую позу».

Но затем девушка напомнила себя, что рабыням не разрешено никакого достоинства. Вместо этого от них требуется безоговорочное повиновение, интимное обслуживание и неконтролируемая страсть.

— Как тебя зовут, — спросил аукционист у рабыни.

— Эллен, Господин, — отозвалась девушка, — если Господину это понравится.

— Подойдет, — кивнул аукционист, поворачиваясь к толпе.

Эллен с опаской посмотрела на плеть, которую мужчина сжимал в правой руке.

— Итак, перед вами Эллен, юная варварка, миниатюрная, фигуристая, темноволосая, сероглазая, полудрессированная, красношелковая, с хорошей реакцией. Небезынтересная шлюха, учитывая, что за время ее пребывания в выставочной клетке за нее было внесено несколько предложений, — подытожил аукционист и, повернувшись к своему помощнику, уточнил: — А кстати, сколько?

— Двадцать одно, — сообщил тот, сверившись с бумагами, которые чаще всего держали в руках, но в данном конкретном случае они лежали на небольшой стойке в задней части платформы.

Сам факт сделки и поступление оплаты регистрировались за столом, установленным на уровне земли слева от сцены, если стоять лицом к толпе.

Кое-кто из мужчин среагировав на это заявление, подались вперед. Разумеется, девушку было бы легче рассмотреть в выставочной клетке, где, если она не прикована, можно даже подозвать ее к решетке, чем с большинства мест в рядах скамей, да еще ночью при свете факела на сцене торгов. В этом собственно и заключается цель выставочной клетки, показать товар во всей красе. У покупателей была возможность внимательно и со всеми удобствами исследовать заинтересовавших их женщин. Саму Эллен, конечно, подозвать к решетке не представлялось возможным, поскольку она была прикована наручниками к одному из столбов, зато ей пришлось ласкать этот столб, целовать его, извиваться вокруг него согласно командам мужчин, рассматривавших ее сквозь прутья. Если бы она повела себя недостаточно послушно, в клетку немедленно вошел бы дежурный и скорректировал ее поведение плетью. Само собой, Эллен не проявила ни малейших признаков непослушания. Она, как и другие женщины в клетках, была раздета. Гореане не покупают одетых женщин. Они хотят видеть то, что они получают.

— В основном это были перекупщики, — добавил помощник.

Этот факт не мог не обрадовать Эллен, поскольку ожидается, что перекупщики обычно весьма объективны в своих оценках, соответственно их предложения должны быть хорошим критерием, по крайней мере, ее оптовой цены. Безусловно, она пока не знала денежного выражения их предложений.

— И какова же была самая высокая предложенная цена? — поинтересовался аукционист.

Эллен напряглась и обратилась в слух, ведь эта сумма должна была стать той ценой, с которой начнется аукцион.

— Два серебряных тарска и пятьдесят медных, — ответил помощник и у Эллен перехватило дыхание.

Девушка задрожала и чуть не лишилась чувств. Ее колени на мгновение подогнулись, и ей потребовалось приложить некоторые усилия, чтобы удержать равновесие.

— Два с половиной! — объявил аукционист. — Кто даст два и три четверти?

«Это — ошибка, — уговаривала себя Эллен. — Скорее всего, это ошибка. Я не хочу, чтобы меня продали за столько! Покупатели будут ожидать от меня слишком многого! Я же практически ничему не обучалась. Я — всего лишь обычная девка, и к тому же варварка!»

Хотя эти вопросы сильно отличаются от города к городу, и зачастую торговцы просто взвешивают серебро и золото, обычным обменным курсом в районе Брундизиума в описываемое время, с учетом инфляции тревожных лет, был сто бит-тарсков за медный тарск, а за серебряный тарсков давали сто медных. В зависимости от характера серебряного тарска, он может идти от десяти до ста за золотой тарн. Для самого распространенного серебряного тарска еще называемого малым тарском, монеты использовавшейся на рассматриваемых торгах, соотношение было сто серебряных монет за одну золотую, подразумевая золотые тарны чеканки Ара, Джада, и определенных других крупных городов, в том числе и Брундизиума.

Казалось не прошло и секунды, как аукционист получил предложение в два и три четверти, а мгновением спустя уже и три.

Эллен, напуганная до дрожи в коленях, отступила к помощнику аукциониста и шепотом спросила:

— Я могу говорить?

— Чего тебе? — буркнул тот.

— Мне кажется, что здесь какая-то ошибка, Господин, — прошептала девушка.

— Никакой ошибки, — отмахнулся помощник аукциониста и, подняв руку, крикнул: — Четыре!

— Четыре, предложил мой коллега! — объявил аукционист.

— Эй, он не имеет права предлагать цену! — возмутился кто-то в толпе.

— Пять, — тут же поднял ставку другой голос.

— Я постановляю, что мой коллега может предложить свою цену согласно правилам лагеря Полемаркоса, — заявил аукционист. — Впрочем, данный вопрос спорен, поскольку у нас уже есть предложение пяти монет.

Он бросил вопросительный взгляд на своего помощника, и тот едва заметно качнул головой. Аукционист поднял раскрытую руку, давая понять о короткой паузе, и повернулся к своему помощнику.

Они совещались приглушенными голосами, но Эллен, которая тщательно отводила взгляд и даже отошла от маленького столика их слышала.

— Ты хотел бы получить ее себе? — осведомился аукционист. — Я могу объявить об ошибке в бумагах.

— Можем получить бунт, — предупредил его помощник.

— Ты хотел бы получить ее? — повторил свой вопрос аукционист.

— Нет, — покачал головой помощник. — Я предпочитаю блондинок. Просто думал, подзаработать на ее перепродаже.

— Тогда пусть все идет, как идет, — решил аукционист.

— Правильно, — поддержал его решение помощник.

— Купишь себе что-нибудь более или менее годное, когда толпа рассосется, — сказал аукционист, когда его помощник кивнул в знак согласия, добавил: — К тому же могут остаться нераспроданные лоты, которые мы сможем распределить между своими. Возможно, там найдется одна или несколько блондинок.

— Верно, — понимающе кивнул помощник.

Аукционист повернулся к Эллен и приказал ей:

— Пойди к переднему краю сцены, чтобы покупатели могли получше рассмотреть тебя.

Эллен послушно выполнила его команду.

— Итак, последним предложением у нас было пять серебряных монет! — возобновил торги аукционист, — жалкие пять тарсков за эту изящную, маленькую, варварскую куколку. Неужели больше никто не скажет больше, чтобы увидеть, как она ползет к вашим ногам с вашими сандалиями в зубах? Представьте ее перед собой, распростертой на животе, облизывающей и целующей ваши ноги, умоляющей позволить ей послужить вашему удовольствию!

— Ой! — вскрикнула Эллен, потому что один из стоявших перед сценой мужчин схватил ее за лодыжку.

Естественно, она не осмелилась протестовать. Попытайся рабыня пнуть мужчину, и она останется без ноги.

Однако аукционист не выпускал ее из виду и поспешил вмешаться.

— Не лапай товар, — с усмешкой сказал он, — по крайней мере, пока он тебе не принадлежит.

Захохотав, мужчина убрал руку и тут же выкрикнул:

— Шесть!

Однако уже через мгновение из толпы прилетело предложение семи монет.

Сказать, что Эллен была ошеломлена, это ничего не сказать. Ей вдруг вспомнились ее лекции в аудитории перед студентами, ее прежняя манера держаться, ее чопорные костюмы. Как далеко в прошлом осталось все это, как отличалось это от ее нынешней действительности! А затем перед мысленным взором Эллен всплыла странная фантазия. Она представила себя раздетой, как она стояла теперь, но находящейся на прохладной, плоской, полированной поверхности стола в лекционной аудитории, выставленная как рабыня. И в этой фантазии, несколько молодых мужчин, присутствовавших в классе, рассматривали ее, требуя повернуться, наклониться и так далее. Студентки, которые были в большинстве, и многих из которых она хорошо помнила, выглядели смущенными, робкими, съежившимися, застенчивыми, тихими, подавленными, испуганными, отстраненными, но посматривали в ее сторону с восхищением. Время от времени молодые женщины озирались вокруг себя, кидая заинтересованные взгляды на молодых людей, словно спрашивая себя, каково это может быть, принадлежать тому или другому из них? Когда же ей удавалось перехватить взгляд их широко распахнутых, испуганных, внимательных, сверкающих глаза, Эллен видела в них страх и ожидание их собственной очереди ступить на ту же платформу, чтобы быть точно так же откровенно и грубо выставленным напоказ. Но затем ее видение померкло и рассеялось, а Эллен снова осознала себя посреди экзотического, полного опасностей, варварского мира Гора, стоящей на вогнутой поверхности сцены, освещенной светом факелов. Ее ноги по щиколотки утопали в опилках, вдали мерцали огни Брундизиума, а впереди расстилалась толпа мужчин, кричавших, свистевших и называвших свои предложения.

Вдруг Эллен осознала, что за нее предлагают уже десять серебряных тарсков! «Это слишком много, — в панике подумала она, — слишком много! Это же целая десятая доля золотого Тарна!»

На время предложения цены стихли.

— Кто больше? Кто-нибудь предложит еще больше? — спросил аукционист, хотя девушке показалось, что в действительности, он уже не ожидал больших предложений.

Эллен сомневалась, что среди девушек, проданных в этом лагере, нашлось много тех, что ушли за такую сумму. Быть может, сотня, максимум полторы, возможно высокие рабыни, прошедшие тщательное и длительное обучение рабыни для удовольствий, умелые и опытные танцовщицы, но только, конечно, не такие «полудрессированные» варварки, как она! В результате, вместо радости и волнительного трепета, ее охватил страх.

«Это какая-то ошибка, — думала она. — Я не стою так дорого! Безусловно, только мужчины могут решать, сколько Ты стоишь. Никак не Ты. Насколько же я изменилась, если мужчины, такие как эти, готовы выложить такие деньги, особенно учитывая, что торги проходят в обычном, импровизированном лагере! Смею ли я допускать такие мысли? Смею ли я считать себя достаточно привлекательной? Конечно, я должна гнать от себя такие мысли. Они слишком смелы для рабыни! Должно быть, произошла ошибка! Это какая-то непонятная ошибка!»

— Сюда, кейджера, — бросил аукционист, стоявший позади нее.

Эллен поспешно сделала несколько осторожных шажков назад, при этом оставаясь лицом к покупателям, опасаясь даже на миг обернуться. Наконец, она ощутила, что до мужчины осталось не больше шага, и остановилась.

— Ай, — испуганно пискнула Эллен, почувствовав, как он схватил ее за волосы на уровне плеч, а потом быстрыми движениями намотал их на кулак так, что тот оказался плотно прижат к затылку девушки. Она вынуждена была запрокинуть голову и отступить еще немного назад, в надежде хоть немного ослабить натяжение.

Внезапно Эллен взвизгнула от боли, потому что его рука, безжалостно сжавшая ее волосы, потянула голову назад и вниз, сгибая в дугу, демонстрируя во всей красе все прелести ее фигуры. Рабыне ничего не оставалось, как тянуться за своими волосами, выгибая спину и тихонько поскуливая.

— Руки за спину, запястья скрестить, — приказал аукционист, и Эллен подчинилась, связанная желанием владельца.

Затем мужчина повернул ее вбок, давая покупателям полюбоваться на нее в профиль.

«Я надеюсь, — в панике подумала она, — что ни Мира, ни Селия Аркония нет среди покупателей. Они не должны видеть меня в таком виде, только не выставленной в такой позе!»

Тут же стало ясно, что вид беспомощно выставленной рабыни подстегнул страсть мужчин. Предложения посыпались одно за другим:

— Одиннадцать!

— Двенадцать!

— Тринадцать!

— Четырнадцать!

— Пятнадцать!

На этой сумме выкрики стихли.

Эллен, удерживаемая согнутой в дугу, внезапно разрыдалась.

— Кто-нибудь предложит больше? — осведомился аукционист. — Кто больше?

Он выпустил волосы Эллен и, схватив ее за левое плечо, толкнул девушку вперед. Рабыня свалилась перед ним на четвереньки, глубоко зарывшись в опилки коленями и руками. Она ошарашено уставилась в толпу сквозь свисавшие перед лицом, растрепанные волосы. Слезы крупными каплями стекали по ее щекам и падали в опилки.

— Итак, кто-то даст больше? — снова спросил аукционист. — Мне предложили пятнадцать! Услышу ли я больше? Я поднял руку! Я готов сжать кулак!

— Двадцать, — раздался громкий голос.

По толпе пронесся удивленный выдох. Эллен потрясла головой, пытаясь отбросить волосы с лица, и принялась всматриваться в толпу, пытаясь разглядеть говорившего.

— Нет, — всхлипнула она. — Нет!

Руки и ноги Эллен подкосились, и она завалилась на левый бок спиной к толпе, подтянула колени к груди, прикрыла голову руками и зарыдала у ног аукциониста.

— Я слышал предложение в двадцать монет? — переспросил аукционист.

— Двадцать, — повторил голос.

— Это — варварка, не прошедшая почти никакого обучения, — напомнил аукционист.

— Ее можно дообучить! — засмеялся кто-то в толпе.

— Двадцать, — повторил свое предложение все тот же голос.

— Вставай на колени, — приказал аукционист, — лицом к мужчинам.

Эллен поднялась на колени и повернулась лицом к толпе, но голову держала низко опущенной, а колени плотно сжатыми. Дрожащими руками, скрещенными перед собой, она попыталась прикрыться, насколько это было возможно в ее ситуации.

— В позу, — прикрикнул на нее аукционист.

И Эллен, по щекам которой бежали слезы, встала на колени перед мужчинами в соответствии с тем, кем она была, как гореанская рабыня удовольствия, сев на пятки, выпрямив спину, подняв голову, прижав ладони к бедрам и широко расставив колени.

— Итак, мне предложено двадцать монет, — объявил аукционист. — И я готов сжать кулак!

Эллен дрожала от страха. Она узнала этот голос. Еще мгновение и она снова будет принадлежать Миру, тому, кто первым открыл ее для использования мужчин, своему первому владельцу.

«Я не хочу принадлежать ему, — вспыхнула в ее голове дикая мысль. — Никогда. Только не он!» Даже мысль об этом пугала, ужасала ее.

Но ей предстояло принадлежать тому, кто заплатит за нее, и кому бы она ни была продана, у него будут все права на ее порабощенную красоту, и он будет иметь право делать с ней все, что пожелает, как со своей рабыней.

— Итак, я сжимаю кулак! — объявил аукционист.

— Нет! — внезапно донесся из толпы другой голос, твердый и ясный.

Мужчины закрутили головами, пытаясь рассмотреть говорившего и, по-видимому, решившего бросить вызов предыдущему значительному предложению.

Обернулся и Мир, чтобы столкнуться взглядом с человеком, стоявшим в толпе в нескольких ярдах позади него и немного левее, если смотреть со сцены.

Мир был одет в дорогую одежду, которая ясно давала понять его богатство и статус.

Парень, остановивший аукциониста, напротив, был одет неброско, в простую коричневую тунику, что явно указывало на одну из низших каст, возможно, крестьян или извозчиков.

Губы Мира растянулись в улыбке.

Хотя одежда Мира не несла явных признаков его кастовой принадлежности, Эллен давно догадалась, что он был из касты работорговцев, считавшихся подкастой Торговцев. Несомненно, каста Торговцев была самой богатой на Горе, и по этой причине, если не в силу влияния и власти, ее представители частенько рассматривали себя, как высшую касту, однако эта тенденция не была широко разделена остальными гореанами, за исключением разве что, по крайней мере, публично, их клиентами и подхалимами. Гореане уважают богатство, но склонны гораздо выше ценить другие качества. Кстати, к чести Торговцев, следует отметить, что обычно они поступают точно также. Первое из этих качеств — преданность, второе — честь. Гор — это не Земля.

В любом случае, вне любой культурной неоднозначности, которая могла бы сопровождать положение или статус Торговцев, Мир, по-видимому, пришел к выводу, что товарищ, отважившийся бросить ему вызов, принадлежит к касте, не заслуживающей особого внимания.

Мир еще раз окинул оценивающим взглядом своего вероятного конкурента и снова улыбнулся. Похоже, что он решил, что у него нет особых оснований опасаться каких-либо неприятностей от такого соперника.

— Последним предложением было двадцать серебряных тарсков, — заметил аукционистом, — а не медных.

— Сжимайте кулак, — предложил Мир.

— Не стоит этого делать, — снова влез тот другой, что стоял в нескольких ярдах позади Мира.

— У тебя есть предложение? — осведомился аукционист.

— Я предлагаю поднять до одного, — отозвался мужчина в коричневой тунике.

— Не понял, — опешил аукционист.

— До одного золотого Тарна, чеканки монетного двора Убара Коса, — пояснил мужчина.

Ропот удивления, интереса и недоверия пробежал по толпе.

Эллен дико замотала головой от охватившего ее смущения и испуга.

— Из какой Ты касты? — поинтересовался Мир у мужчины.

— А разве для того, чтобы сделать предложение цены на открытом аукционе обязательно удостоверить свою касту? — усмехнувшись, спросил его соперник. — Что-то я не припомню, чтобы такое требование было оглашено к настоящему времени, здесь или где-либо в другом месте.

— Правила! — закричал Мир.

— Свидетельство о касте не требуется для того, чтобы предлагать цену, — пожал плечами аукционист.

— А давайте-ка проверим цвет его золота! — не отступал Мир.

— При всем должном уважении, любезный сэр, — обратился аукционист товарищу в коричневой тунике, — в целом, при данных обстоятельствах, я думаю, что это справедливое требование.

— Никого другого не обязали так поступать, — заметил парень.

По толпе прокатились смешки.

— У меня есть предложение в двадцать серебряных тарсков, — напомнил аукционист, — и я готов сжать кулак!

— Эй, подождите! — воскликнул мужчина, стоявший неподалеку от сцены, указывая на неброско одетого товарища, который поднял руку над головой.

В руке поблескивала большая монета. Поднятая высоко вверх, она, казалось, кричала о своем весе и власти. Яркий отблеск мерцающего света факела долетал даже до сцены.

— Вот теперь мы и посмотрим, насколько она подлинная! — крикнул Мир.

Аукционист махнул рукой в сторону лестницы, ведшей на сцену, и один из его помощников поспешил сквозь толпу и ряды лавок. Добравшись до места, он взял монету и прикусил ее.

— Настоящая, — сообщил он, но тут же поправился, — выглядит настоящей.

— Пусть ее проверят, как следует за столом сделок и взвесят, — предложил неброско одетый мужчина.

— И сколько глоток Ты перерезал за нее? — ядовито поинтересовался Мир у своего конкурента.

— Ни одной, по крайней мере, пока, — ответил тот.

— Один и один! — выкрикнул Мир, подразумевая предложение цены в один золотой тарн и один серебряный тарск.

Все голоса в толпе мгновенно стихли. Все глаза обратились к бедно одетому парню.

— Пять, — спокойно сказал он и уточнил: — пять золотых тарнов, полного веса каждый, все отчеканены на монетном дворе Убара Коса в Джаде.

Эллен задрожала как лист на ветру. Она была в ужасе. Где мог этот бедно одетый человек, получить такое богатство?

Девушка изо всех сил пыталась удержать позу. Ей страшно не хотелось быть наказанной плетью рабыней. Только не перед Миром и не перед тем другим! Она упорно сопротивлялась черноте, которая, казалось, смыкалась вокруг нее. Но затем, Эллен заставила себя не только сопротивляться, но и постараться вернуть полный контроль над своим растревоженным сознанием. Так или иначе, но ей удалось удержаться в позе. Она моргала против бившего в глаза света факела. Ей казалось, что она чувствовала каждую частичку опилок, на которых она стояла на коленях. Эллен была охвачена страхом. Конечно, он должен быть в розыске, конечно, стражники в любой момент могли появиться в толпе и арестовать его. Конечно, он должен бежать отсюда со всех ног, унося свое состояние, каким бы путем оно у него не оказалось. И как он только осмелился показать такое богатство здесь, в этом месте, будучи без охраны, без вооруженных мужчин, готовых в любое мгновение прикрыть и защитить его? Наверняка, в лагере, таком как этот, при всей его открытости и столпотворении, могли присутствовать воры, разбойники, грабители и убийцы, знавшие толк в разнообразных хищных и беспринципных ремеслах.

— Ну что ж, в таком случае, мы имеем предложение в пять тарнов, — заключил аукционист, — и я готов сжать кулак!

— Подождите! — воскликнул Мир. — Я не могу в данный момент предложить цену в реальной монете. В действительности, ни один нормальный человек не взял бы с собой такую сумму, без охраны и вне каравана! У меня просто нет при себе столько денег, но я могу дать расписку с гарантией на большую сумму!

Его слова были встречены взрывом дикого хохота прокатившегося по толпе и по рядам скамей.

— Я — Мир из дома Мира, из Ара! — заявил он.

— Ар — банкрот, — выкрикнул какой-то мужчина. — Он взят и разграблен. Это прибежище трусов, нищих и предателей! Он существует только с согласия Коса!

— Да здравствует Кос! — выкрикнули одновременно несколько человек в толпе, и их крик сразу поддержали многие другие.

— Последнее предложение — пять золотых тарнов, — повторил аукционист. — Кто-нибудь предложит больше? Кто больше?

— Вы не хотите принять мою расписку? — уточнил Мир.

— Сожалею, любезный сэр, — развел руками аукционист. — Но в этом лагере мы работаем только со звонкой монетой.

По рядам опять прокатилась волна смеха, на этот раз, кажется, еще более громкая.

— Долой Ар! — выкрикнул кто-то.

— Да здравствует Кос! — вторил ему другой.

Рука Мира, явно взбешенного неудачей, дернулась к левому боку и уже исчезла под одеждой, когда мужчина, стоявший рядом с ним, и в котором Эллен признала одного из тех, что были с ним в палатке, предостерегающе положил свою руку на его плечо. Мир раздраженно отдернул свою руку и, резко развернувшись, начал пробираться через толпу и ряды скамей прочь из этого места. Рядом с ним держались четверо мужчин, тот, который остановил его порыв и трое других, также виденных Эллен в палатке. У нее были веские причины бояться этих мужчин до слабости в животе. Уходя, они то и дело оборачивались, кидая на сцену многообещающие взгляды. Были ли у них некие причины, хотеть, чтобы предложение Мира оказалось успешным?

— Итак, я получил предложение в пять тарнов, — вернулся к своему бизнесу аукционист. — Услышу ли я больше?

Над толпой повисла гробовая тишина.

— К слову сказать, — усмехнулся аукционист, — это и так уже слишком большие деньги, чтобы отдавать из за этот маленький кусок рабского мяса.

— Она что, скрывается под чужой личиной? — озадаченно спросил кто-то от рядов. — А может это дочь Убара?

В толпе послышались смешки.

Эллен почувствовала, что краснеет. Уж с кем-кем, а с дочерью Убара ее спутать было невозможно. Только не ее. Слишком очевидным было то, что они рассматривали ее как простое движимое имущество, простую шлюху в ошейнике.

— Нет, конечно, — отмахнулся от такого дикого предположения аукционист, — это — варварка, полудрессированная, довольно заурядный кусок живого товара, ничего особенного или необычного, совершенно типичный образец домашнего скота. Безусловно, она — чувственная, хорошо сложенная, приятная маленькая шлюха, но мало чем отличающаяся от большинства варварок. Итак, я готов сжать кулак.

Аукционист продемонстрировал всем раскрытую ладонь, но в этот момент, внезапно, до Эллен дошла важность происходящего. Она была на грани того, чтобы быть проданной!

— Нет, нет! — неожиданно даже для самой себя закричала она. — Не продавайте меня! Только не ему! Пожалуйста, нет! Нет, пожалуйста! Не надо!

Пораженный аукционист ошарашено уставился вниз на нее. Эллен вывернула голову, чтобы видеть его, стоявшего за ее спиной.

— Я могу говорить? — опомнившись, спросила девушка. — Могу ли я говорить?

Аукционист окинул изучающим взглядом обнаженную рабыню, стоявшую на коленях у его ног, внимательным, изучающим взглядом прищуренных глаза. Он так и не дал ответа на ее просьбу говорить. Было совершенно ясно, что девушка была вне себя от страдания и страха.

— Не продавайте меня ему, Господин! — всхлипнув, попросила она. — Продайте меня любому другому, но только не ему, Господин!

— Ага, — протянул аукционист. — Кажется, теперь я понимаю. Это — покупка ради мести. Похоже, когда-то Ты предала его, и теперь окажешься в его власти и милосердии. Думаю, у него будет время, чтобы отомстить тебе долго и изобретательно. Ему будет, чем занять свой досуг.

— Нет! — зарыдала Эллен. — Только не это! Все не так! Все не так!

Независимо от того, как она, возможно, злилась на него, презирала, а порой и насмехалась, и даже издевалась время от времени над этим красавчиком, конкурентом своего первого хозяина, Эллен, конечно же, никогда не совершала в отношении его предательства, она никогда не предавала его врагам, или что-то в этом роде. Так что его интерес к ней, если такой интерес вообще имел место, не мог быть связан с «покупкой ради мести», по крайней мере, в нормальном смысле этого термина, с его обычно ужасными последствиями.

В действительности, женщине стоит остерегаться стать объектом настоящей «покупки ради мести»! Мужчина заплатит любые деньги, сколько угодно, лишь бы заполучить ее! А затем, когда она продана ему, стала его собственностью, он сможет сделать с ней все, чего бы ему не захотелось. Пусть женщина, неважно рабыня ли она или свободная, остерегается предавать гореанского мужчину, ибо рано или поздно она окажется в его власти. Гореанские мужчины будут неутомимо преследовать такую женщину с единственным намерением заполучить ее в свой ошейник. Как ужасно, должно быть, оказаться в собственности того, кого ты предала, в цепях, у его ног! Но такие случаи достаточно редки, чрезвычайно редки. Вообще, «покупку ради мести» правильнее было бы рассматривать как «покупку сатисфакции». Предположим, что женщина, несомненно, свободная, поскольку очень сомнительно, чтобы рабыня рискнула на такое, рассердила или озлобила на себя мужчину. Было ли это сделано намеренно? Несомненно. Но, почему? Возможно, она просто злобная особа, или несчастлива по жизни, но чувствует себя в безопасности, прикрытая ее статусом. С другой стороны, причина может лежать в ее подсознании, что, по-видимому, лучше всего описывается выражением: «ищет свой ошейник». Как знать? Не является ли ее невыносимый характер — просто способом заслужить ошейник, чтобы изучить его у ног мужчины, как и то что такое поведение было недопустимо? Или это скорее невольный, едва понятный ей самой крик ее сердца, крик тайной, тоскующей рабыни, умоляющей о том, чтобы ее выпустили из темницы отрицания, в которой она так долго томилась, несчастная от того, что ее просьбами пренебрегают, что ее игнорируют, не позволяя появиться на свет, наконец, получив свободу полной неволи и беспомощную абсолютную любовь? Но в любом случае, разве не было бы приятно иметь ее в своем ошейнике? Момент истины в этом случае не будет столь уж трагичным. Статус гореанских свободных женщин, особенно представительниц высших каст, намного выше статуса свободной женщины в среднем на Земле. В действительности среднестатисическая землянка с трудом может себе представить, по крайней мере, поначалу, культурной и социальной значимости статуса свободной женщины на Горе. Культура Земли просто не подготовила ее к этому. Конечно, она поймет это почти немедленно на Горе, как только ей настолько не повезет, будучи рабыней, оказаться перед такой женщиной. В любом случае, зная о своем статусе и положении гореанская свободная женщина, особенно если она из высшей касты, обычно рассматривает себя, как совершенно особенное и великолепное создание, надменное и неприступное, высокое и возвышенное, и надо признать, культурно это оправдано. Ведь у нее есть Домашний Камень. Соответственно, зачастую она становится тщеславной, мелочной, эгоистичной, заносчивой и высокомерной, и это вполне ожидаемо. С учетом всего вышесказанного становится несколько понятнее суть радикального и травмирующего преобразования происходящего с такой женщиной, если ей случается становиться рабыней со всей, сопровождающей данный процесс умственной и психологической ломкой, которой ей предстоит подвергнуться. Но, по крайней мере, у нее есть некоторое понимание того, чем должна быть рабыня, гореанская культура ее к этому подготовила. У нее есть ясное представление того, что с ней может быть сделано. С другой стороны, женщины с Земли на своей родной планете, в большинстве случаев даже не скрывает себя под вуалями. Землянка спокойно позволяет рассматривать свое лицо любому, даже незнакомому мужчине, во всей его изящной выразительности и чувственности, и не задумывается, что оно более разоблачающе, чем ее обнаженное тело. Отчасти благодаря этому ее переход от свободного состояния в неволю, не является столь же радикальным и драматичным, каким он может стать для свободной гореанки. Но если быть до конца откровенной, следует заметить, что гореанские женщины, по крайней мере, после нескольких начальных корректирующих воздействий, весьма преуспевают в рабстве. Благодаря отсутствию какого-либо выбора они, как и их земные сестры, процветают в своих ошейниках. И в этом нет ничего удивительного, в конце концов, и они, и мы — женщины, и можем найти самих себя только у ног мужчины. Кроме того, свободная женщина на Горе подвергается многим ограничениям, причем как психологическим и культурным, так и физиологическим, от которых рабыня свободна. Но как здорово думать, что под их тяжелыми плотными одеждами тебя ждет голая рабыня. И насколько замечательно быть одетой в легкую тунику и ощущать безопасность и защищенность ошейника, свободно перемещаться, ходить и бегать под открытым небом, подставляя лицо и тело солнцу, воздуху и ветру, видеть и чувствовать славу этого мира, упиваться его жизнерадостностью и эмоциями, а также знать, что ты мучительно желанна, не говоря уже о самом осознании того, что находишься в собственности, что тобой владеет твой господин, что ты находишься в его руках. Так что позвольте нам всем, рабыням, независимо от того, каким бы ни было наше происхождение, стремиться доставлять удовольствие нашим владельцам!

— Нет, Господин, нет, Господин! — плакала Эллен, и обернувшись на коленях, протягивала руки к аукционисту в жалобной мольбе, смотря на него снизу вверх сквозь слезы, заливавшие ее глаза. — Не продавайте меня ему, только не ему! Любому, но только не ему! Не надо, пожалуйста, Господину!

Аукционист ткнул ее в спину.

— Я ненавижу его! — воскликнула Эллен. — Я ненавижу его!

— А он тебя? — поинтересовался аукционист.

— Да! — выкрикнула она. — Он презирает меня, он ненавидит меня!

— Довольно уместно относиться к варварам с презрением, — пожал плечами мужчина. — Одно только твое низкое происхождение уже оправдывает подобное отношение. Уверен, что за время нахождения на Горе Ты это уже хорошо изучила. И все же, каким еще образом, помимо своего происхождения, Ты умудрилась заработать его презрение?

Эллен опустила голову и уставилась в опилки у своих коленей.

— Может, Ты была пресной на мехах? — предположил он.

— Я уверена, что нет, Господин, — поспешила заверить его рабыня.

— Говори, — приказал аукционист.

— Я презирала его, — всхлипнула Эллен.

— Ага, — понимающе кивнул аукционист. — Я вижу, что вас обоих ждет приятное времяпрепровождение.

— Он ненавидит меня! — простонала она.

— Несомненно, это добавит интереса и аромата к вашим отношениям, — усмехнулся аукционист.

— Продайте меня любому другому, кому угодно, только не ему, Господину! — взмолилась Эллен. — Не допустите, чтобы я о казалась в его ошейнике! Я не хочу носить его ошейник!

— А ну заткнись, — бросил ей мужчина.

Эллен, в страдании подняла на него глаза, больше не решаясь что-либо сказать.

В следующий момент аукционист хлестнул ее по губам тыльной стороной ладони. Девушка зарыдала и ошеломленно посмотрела на него снизу вверх.

— Это за то, что заговорила без разрешения, — пояснил он.

Затем аукционист толчком подошвы своей высокой сандалии опрокинул рабыню навзничь на усыпанную опилками поверхность сцены. Эллен, распростертая на спине у его ног, тряслась от рыданий.

— На живот, — скомандовал мужчина, — голову влево.

Эллен мгновенно перекатилась на живот. Ее голова теперь бала повернута в сторону лестницы, по которой проданных рабынь уводили со сцены. Девушка ощутила привкус крови во рту. Какой глупостью с ее стороны, было заговорить без разрешения. Она что, забыла все, что изучила в этом мире о том, чем она здесь была? Эллен почувствовала, что обутая в тяжелую сандалию нога аукциониста встала на ее спину, вдавив ее в опилки, не давая не то что подняться, но даже сдвинуться с места. Все, что она могла, это повернуть голову к толпе, чтобы увидеть того, кто предложил столь высокую цену за несчастный, жалкий кусок беспомощной плоти, которым она была.

— Пять золотых тарнов! — объявил аукционист. — Все, я сжимаю кулак!

Эллен заметила, что ее покупатель не сводит с нее своих глаз. На лице его застыло бесстрастное выражение, прочесть которое она была не в состоянии. Нижняя губа девушка неконтролируемо задрожала, и она снова остро почувствовала солоноватый привкус крови.

Раздался удар гонга. Разумеется, Эллен хорошо знала значение этого звука, ведь за сегодняшний день она слышала его много раз. Тяжесть ноги аукциониста исчезла с ее спины. Звон гонга, казалось, повис в воздухе, проникая в плоть девушки, заставляя еще острее осознавать, что только что была продана еще одна девушка. И это была она сама.

Ее продали!

С этого момента она принадлежала, со всей значимостью гореанского рабства, своему новому владельцу, Селию Арконию!

Помощник аукциониста рывком поднял девушку и почти волоком протащил к лестнице, где передал из рук в руки другому дежурному. Мгновением спустя, она уже стояла слева от сцены среди других проданных девушек. Эллен почувствовала, как на ее левом запястье сомкнулся стальной браслет, приковавший ее к цепи точно так же, как это имело место несколькими минутами ранее с правой стороны сцены, перед тем, как ее вывели на усыпанную опилками, вогнутую поверхность, с которой она была только что продана.

«Нет, нет, — повторяла про себя девушка. — Только не ему! Любому другому, но не ему! Он ненавидит меня! Я ненавижу его! Я ненавижу его! О, Эллен, несчастная рабыня! Он купил тебя! Отныне Ты принадлежишь ему! Теперь Ты его! Ты собственность Селия Аркония! Именно его ошейник тебе придется носить!»

Она спрятала лицо в руках и разрыдалась.

Цепь свисала с плотно обхватившего ее запястье металла.