Приз Гора

Глава 17 Продажа варварки

Для Эллен это был уже ее третий день. Она стояла на полке лицом к площади, прижавшись спиной к стене многоэтажного дома, к которой крепилась полка. Запястья девушки были подняты над головой и прикованы цепью к кольцу, вмурованному в стену здания. Руки затекли, ноги гудели. Тарго был, мягко говоря, не слишком доволен ей. По его мнению, к настоящему времени она уже должна была быть продана.

Утром, на второй день ее пребывания в собственности Тарго, снова соединив его подопечных между собой цепями и освободив от колец, им разрешили, по очереди, облегчиться в ведро, и затем, чуть позже покормили и напоили. Пили они из двух длинных, узких, похожих на корыта кастрюль, встав на четвереньки и опустив головы вниз. После этого Эллен было поручено втереть смягчающую мазь в спины ее сестер по цепи, чтобы успокоить боль от солнечных ожогов и дать им некоторую защиту на время нахождения на полке. Возможно, до Тарго дошло, что у его несчастных рабынь, кожа которых обгорела, покраснела и шелушилась, да еще таких, что едва в состоянии двигаться, будет меньше шансов на продажу. С другой стороны, могло быть и так, что теперь он чувствовал себя более уверенно в плане финансов, если не сказать даже обеспеченным, поскольку, избавился от Котины и Жасмин. Так что Тарго мог позволить себе, предоставить нам такую роскошь. Кроме того, как мы уже отмечали, Тарго, учитывая все обстоятельства, нельзя было назвать суровым рабовладельцем. Конечно, он был не из тех, кто будет колебаться, клеймить женщину или нет, пороть или пожалеть, и так далее. Такие дела идут рука об руку с властью. Ни одна из рабынь не вызвалась добровольно смазать мазью спину Эллен, и тогда Барзак просто ткнул пальцем в Чичек, которая наряду с Эмрис больше всего не переваривала Эллен из-за ее варварского происхождения, и приказал сделать это. Они все терпеть не могли варварок, что было весьма распространено, просто, Чичек и Эмрис, возможно куда сильнее Зары и Лидии, чувствовали себя оскорбленными фактом того, что им приходится делить цепи с варваркой. Чичек, по-видимому, сознательно назначенная Барзаком на эту обязанность, вероятно, чтобы напомнить ей о ее ничтожности, никчемности и рабстве, нежности, конечно, не проявляла.

— Простите меня, Госпожа, — то и дело говорила Эллен, вздрагивая от боли, когда кейджера особенно болезненно нажимала рукой.

Новая рабыня, Джилл, еще недавно бывшая пага-рабыней в Железном Ошейнике, само собой, не обгорела, но Тарго решил, что ее тоже необходимо защитить, прежде чем выставлять на солнцепек.

— Я не хочу, чтобы ко мне прикасалась варварка, — заявила Джилл.

— Ты не намного лучше варварки, — презрительно бросила Чичек. — У тебя варварское имя! Джилл! Джилл! Джилл! И оно делает тебя горячей, не так ли? Джилл! Джилл!

— Да, да, — всхлипнула новая рабыня. — Я не лучше варварки. Я могу сказать это по тому, как я отдаюсь.

Чичек и Эмрис только весело рассмеялись, а новая рабыня, стоя на коленях и опустив голову, покорно подставилась под опеку Эллен.

Гореане, конечно, являются людьми. Их первоначальное появление на Горе связано с Путешествиями Приобретения, очевидно предпринятыми из соображений научных экспериментов или по причинам эстетического характера таинственными Царствующими Жрецами, кем бы они ни были. По крайней мере, так это преподносится во Втором Знании, часть которого была передана Эллен во время обучения, чтобы она имела хоть какое-то представление об окружающем мире, минимально достаточное для рабыни. Цель этого краткого отступления состоит в том, чтобы просто сообщить читателю, что нет никаких причин полагать, будто бы имеются какие-либо отличия между гореанками и землянками в плане сексуального возбуждения и реакций. Наша общая физиология диктует способность к этому, а все остальные различия связаны с культурой и окружающей средой. Можно не сомневаться, что средняя гореанская женщина растет в культуре намного более открытой и свободной, намного более чувствительной к сексуальности. Если бы земному мужчине случилось повстречаться с гореанской женщиной, он несомненно был бы чрезвычайно обрадован ее интересом и желанием к частому и глубокому сексуальному опыту. Зато повстречай гореанин земную женщиной в ее собственной среде, он, скорее всего, был бы крайне озадачен ее инертностью и фригидностью, ее запретами, обусловленными культурой, оговорками, неприятием и прочими свойственными ей особенностями. Фактически, он, по-видимому, расценил бы ее как неполноценную или безумную.

Правда, возможно, в качестве эксперимента, положив ее на живот у своих ног, на то место, где ей и надлежит быть, гореанин мог бы обнаружить, что она, с ужасом и благодарностью целующая его ноги, фактически осталась женщиной, настоящей женщиной, с потребностями настоящей женщины, с желаниями и рефлексами совершенно отличающимся от того, что он первоначально в ней увидел, Будем надеяться, что он смилостивившись над ней, решит перенести ее на Гор, поскольку после этого она сама уже не смогла бы остаться прежней, и томиться и страдать на Земле, неудовлетворенной, мучимой воспоминаниями, сокрушенной одиночеством, с болью в сердце, вспоминая то, что больше никогда не будет ее.

Верно, однако, и то, что земные женщины, доставленные на Гор в качестве рабынь, нетерпеливо и радостно, расцветают сексуально. На Горе они свободны быть женщинами, в чем им до настоящего времени отказывали. Им было приказано отрицать и скрывать то, что они женщины. А ведь они в большинстве своем всегда хотели быть женщинами, теми, кем они всегда оставались в своих сердцах. На Горе они обнаруживают, что они намного свободнее и счастливее, даже будучи заклейменным движимым имуществом, чем они были будучи предположительно свободными женщинами на Земле. В своих ошейниках, стоя на коленях перед мужчинами, они находят свое освобождение и свободу как женщины. Им больше не приходится голодать в сексуальной пустыне. Они так стремятся услужить настоящим мужчинам, о существовании которых многие из них даже подумать боялись, пока их не перенесли на Гор. И эти мужчины, столь отличаются от общей массы запуганных, обработанных пропагандой, сексуально неполноценных мужчин, к которым они привыкли на Земле, что оказавшись на рынке, они производят впечатление беспомощных, готовых, аппетитных, послушных, раболепных, нетерпеливых шлюх, самых низких женщин, горячих в своих ошейниках. Именно такая репутация закрепилась за землянками на Горе. Фактически, если откинуть отговорки, гореанские рабыня просто расценивают варварок в качестве опасных и ненавистных соперниц. Их приводит в ярость тот интерес, который проявляют к землянкам некоторые гореанские мужчины. А с другой стороны сами мужчины, эти монстры, забавляются и наслаждаются тем, что позволяют своим рабыням конкурировать друг с другом, чтобы каждая старалась превзойти другую, чтобы каждая пыталась искать способы, которыми она сможет доставить господину больше удовольствия.

Эллен со стоном немного пошевелила закованными рукам.

Тарго как раз поднялся на полку, чтобы помочь покупателю, который исследовал Эмрис.

— Пожалуйста, Господин, — проскулила Эллен. — Не держите меня прикованной так.

— Помалкивай, — буркнул он, — а то я сейчас прикую тебя лицом к стене. Может, так Ты понравишься мужчинам больше.

Эллен обреченно опустила голову.

За второй день ее пребывания на полке практически ничего интересного не происходило. Впрочем, купили Зару, хотя Эллен так и не узнала, на какой цене сошлись Тарго и покупатель. Вообще, по ее мнению Зара, пожалуй, была самой красивой из всей партии. Новая девушка, Джилл, была прикована по левую руку от нее, где прежде была Котина.

Правда, вчера на полке, с ней произошло кое-что неприятное, что, возможно, поспособствовало ее сегодняшнему затруднению, то есть тому, что она теперь стояла прикованной к стене за руки.

Утром, вскоре после того, как их караван вывели на полку, чтобы, как и прежде приковать цепями к кольцам, какой-то мальчишка, не больше десяти — одиннадцати лет, подошел и встал перед полкой.

Эллен как раз стояла в первом положении или, точнее, в чем-то близком к нему, максимально, насколько позволяла цепь, тянувшаяся к кольцу, приблизившись к краю полки. Подросток продолжил нахально пялится на нее.

— Уходи, мальчик, — раздражено сказала она. — Это место не для тебя.

— Разведи колени, рабская девка, — велел ей маленький негодник.

— Чего? — не веря своим ушам, переспросила рабыня.

Тогда он повторил свое требование, возможно, допустив, что она, не расслышала его должным образом.

— Ни за что! — воскликнула Эллен, плотно сжимая ноги и прикрывая грудь руками. — Ах Ты мелкий урт!

— Что здесь происходит? — спросил Барзак, приближаясь к месту происшествия.

Его плеть свисала с кольца на его поясе. Ремни были свернуты и закреплены зажимом на рукояти, достаточно длинной для того, чтобы за нее можно было взяться обеими руками.

— Ничего, — пожал плечами мальчишка.

— Ничего! — возмущенно воскликнула Эллен. — Этот маленький урт разглядывал меня. Он хотел, чтобы я расставила колени!

— И Ты этого не сделала? — уточнил мужчина.

— Конечно, нет! — крикнула рабыня и сжалась, заметив, что взгляд Барзака вдруг стал суровым. — Он же еще маленький!

— Он — свободный человек, — объяснил ей Барзак.

— Господин? — пролепетала Эллен.

— Ты рабыня? — уточнил седой.

— Да, Господин!

— И Ты отказалась повиноваться свободному человеку? — задал он следующий вопрос.

— Но он еще маленький! — попыталась объяснить девушка.

— То есть, Ты не стала повиноваться свободному человеку, — заключил Барзак.

— Да, Господин, — прошептала она.

— Не бейте меня, пожалуйста! — закричала Эллен, с ужасом глядя на то, как седой снимает плеть с кольца своего пояса и освобождает ремни из зажима.

— Да ладно, ерунда, — сказал мальчишка. — Не надо ее пороть. Я не хочу, чтобы ее били. Она, наверное, просто глупая.

— Первая позиция почтения, — бросил Барзак. — Проси у него прощения!

Эллен немедленно согнулась в три погибели, прижав голову к полке, между ладонями и испуганно проговорила:

— Пожалуйста, простите меня, Господин.

— На колени, первая позиция, — скомандовал Барзак.

Эллен приняла первую позу со всем ее разоблачительным очарованием.

— Колени разведи, рабская девка, — приказал мальчишка.

— Они разведены, Господин, — указала Эллен.

— Расставь их шире, рабская девка, — потребовал он.

— Да, Господин, — вздохнула рабыня.

— Повернитесь боком и, стоя на коленях, обопрись в полку руками позади себя, — велел мальчишка, — склонись назад, выгни спину, запрокинь голову, дальше.

— Да, Господин, — сказала Эллен, выполняя его команды.

— У нее хорошая линия, — заметил юнец.

— Точно, — согласился с ним Барзак. — Симпатичная самка урта.

— Можешь сменить позу, — разрешил мальчишка.

Эллен торопливо выпрямилась, встав на колени и, повернувшись к нему лицом, сжала ноги и прикрыла груди руками. Барзак усмехнулся и отошел в сторону.

— Мне одиннадцать лет, — сказал ей мальчишка. — Ты слишком старая для меня. Я бы предпочел рабыню, которой было бы лет девять — десять.

Затем он отвернулся и растворился в толпе.

Чуть позже к краю полки приблизилась маленькая девочка, одетая в детскую версию одежд сокрытия. Носки фиолетовых туфель немного высовывались из-под кромки подола. Ее лицо было скрыто вуалью, а голова, лоб и волосы спрятаны под капюшоном, как это принято среди местных женщин. Эллен, как и другие стоявшая в первой позиции, могла видеть только ее широко распахнутые темно-карие глаза, смотревшие на нее, поверх белой вуали. В следующее мгновение к девочке подскочила женщина одетая так же, как она, по-видимому, мать и, схватив ее за руку, потащила прочь, приговаривая:

— Не смотри на эти ужасные, мерзкие, грязные вещи в ошейниках и цепях!

Через некоторое время вдоль полки прошелся Тарго.

— Зови, предлагай себя! — приказал он Эллен, подойдя к ней.

Та немедленно принялась произносить ритуальную фразу, обращаясь в толпу:

— Купите меня, Господин!

— Ты слишком инертная, — покачал головой Тарго. — Разве я тебе вчера недостаточно доходчиво объяснил как надо себя вести? Хорошо, попробуем по-другому. Смешивай и обогащай, свою просьбу, с дополнительными фразами. Например: «Купите меня, Господин! Я мучаюсь от потребностей! Я хочу владельца! Я нуждаюсь в господине! Я прошу ошейника! Пожалуйста, пожалуйста, Господа, купите меня!», и так далее. Поняла?

— Да, Господин, — задрожав, ответила Эллен.

— Кроме того, — продолжил он, — не забывай о движениях, меняй позы, позируй провоцирующе, так, чтобы привлечь внимание к твоему телу, к своим прелестям, явно и недвусмысленно, словами и жестами. Поняла?

— Да, Господин, — простонала Эллен.

Неужели кто-то мог бы ожидать, что она будет делать такое? Но, с другой стороны, она ведь не хотела снова встречаться с плетью!

Но к счастью Барзака поблизости не наблюдалось, да и Тарго тоже, куда-то исчез. Кстати, Эллен была по-настоящему благодарна ему за смягчающую мазь. Однако надо заметить, что день выдался не столь жаркий, по сравнению с предыдущим. Облака время от времени скрывали солнце, давая приятную прохладу.

Эллен думала о своем бывшем владельце, о Мире. Она вспоминала события своей прошлой жизни, учебу, лекции, аудитории и прочие моменты. Она думала о многих мужчинах и женщинах, с которыми была знакома на Земле, особенно о коллегах и людях, встречавшихся на различных конференциях и собраниях, имевших отношение к проблемам гендерных отношений, собраниях, которые были не столько научными, как она думала тогда, сколько политическими, как она понимала теперь. Те сборища были организованны ради пропаганды определенной идеологии. Предположительно это были научные конференции, но, на которых не были позволены какие-либо отклонения от определенной политики, а каждый участник боролся за то, чтобы превзойти остальных в декларировании предписанной ортодоксальности. Ей даже стало интересно, как выглядели бы некоторые из участниц тех собраний в рабском шелке и ошейниках, с наручниками, плотно облегающими их запястья и удерживающими их за спиной. А еще она вспоминала о мужчинах, участниках таких конформистских пародий на научные конференции, якобы поддерживающих феминисток, и, задавалась вопросом, что могло бы быть их побуждениями. Действительно ли они верили в эти нелепости? Или скорее их интересовало их собственное политическое будущее, и ради этого они были готовы стать последователями их лагеря, в конечном итоге рассчитывая поучаствовать в дележе грантов, должностей и престижа? Настолько бесхребетными и заискивающими они казались ей даже тогда. Неужели они не понимали, что их, кем бы они ни были, подлыми лицемерами или уступчивыми слабаками, за глаза высмеивали и презирали? Признаться, не думала она, что это могло бы быть им неизвестно. Интересно, нашелся бы среди них кто-то, кто знал, что надо делать с женщиной, прикованной к их рабскому кольцу? Неужели они не хотели бы такой власти? В противном случае, могли ли они вообще быть мужчинами? В конце концов, все мужчины желают неограниченной власти над женщинами. Они что, боялись этого? Были ли среди них те, кто знал, что делать с плетью и женщиной? Ей почему-то вспомнился управляющий того дома, в котором она снимала апартаменты.

«Да, — подумала Эллен, — этот точно знал, что следовало делать со мной в такой ситуации».

Итак, она размышляла о мужчинах и женщинах, знакомых ей по прежней жизни, особенно о тех, с кем ее сводила профессия. Как прекрасно и естественно она, с ее напускной серьезностью, в своих тщательно подобранных, мужеподобных, деловых, сделанных на заказ костюмах, выглядела на их фоне! А теперь она сидела голой на полке, прикованная цепью рабыня, выставленная на продажу.

Тарго вернулся через некоторое время, возможно, попив чаю. Рабынь, обычно, кормили перед тем, как вывести на полку, и после того, как уводили в подвал.

Вскоре после возвращения Тарго, из толпы вынырнул мужчина, за которым следовал подросток, по-видимому, его сын, и они оба вместе подошли к полке.

— Варварки есть? — полюбопытствовал вновь пришедший.

— Я специализируюсь на варварка, — поспешил заверить его Тарго, — но увы, в данный момент у меня осталась только одна, красотка Эллен. Позиция, Эллен.

— Я не собираюсь никого покупать, — отмахнулся мужчина. — Я только что рассказывал сыну о них и о том, как их опознать. Не возражаете, если мы осмотрим эту?

— Конечно, нет, — пожал плечами толстяк и, подождав, пока мужчина, вместе с сыном, поднимется на полку, продолжил: — Она, конечно, слишком молода, но я все же думаю, что нет ничего невозможного в том, что и ее можно было бы найти интересной. Тем более что она хорошо сложена и смазлива. Разве из нее не получится прекрасный подарок для вашего здоровяка?

Эллен сжалась, но отец с сыном, казалось, не обратили на это особого внимания. Похоже, их мысли были заняты другими вещах.

— Нас не интересует ее покупка, — напомнил отец.

— Эх, — вздохнул Тарго и разочарованно отвернулся.

А вот Эллен была только рада этому подтверждению того, что они не собирались ее покупать. Хотя, безусловно, они вполне могли это сделать. Она была уверена, что Тарго был готов пойти на сидку, и снизить цену на один медный тарск, лишь бы избавиться от нее. Тогда ее хозяином, в прямом смысле этого слова, стал бы этот мужчина или подросток, его сын, но скорее всего, она принадлежала бы именно мальчику.

Эллен вздрогнула. Конечно, она совсем не хотела принадлежать подростку. Правда, теперь ее фактический возраст, с точки зрения биологии и физиологии, соответствовал, скажем, восемнадцати годам, что, по всей видимости, было биологическим возрастом этого парня. И все же, между ней и восемнадцатилетним мальчиком оставалось невероятное психологическое различие, даже, несмотря на то, что внешне она находилась в зрелости и сексуальной готовности восемнадцатилетней девушки, уже прекрасно развитой и полностью подходящей для ошейника и рабских наручников!

— Поговори по-гореански, — приказал Эллен мужчина. — Скажи что-нибудь, просто говори.

Так что Эллен пришлось в течение некоторого времени говорить.

— Я не знаю того, что мне следует говорить, — начала она. — Но Вы хотите, чтобы я говорила, значит, я должна это делать. Я догадываюсь, что Вы хотите услышать что-то в моей речи, которая, несомненно, отличается от вашей. Приемлемо ли, Господин, то, что я говорю и как я говорю?

Примерно в таком духе она продолжала говорить, пока отец мальчика не приложил палец к губам, указывая на то, что она должна остановиться.

— Вы слышишь акцент? — спросил он своего сына. — Заметил, чем ее выговор отличается от нашего?

— Пап, но есть много различных акцентов, — пожал плечами подросток, — даже среди гореан.

— И есть много варварских акцентов, — кивнул его отец. — И этот — один из них. Он не гореанским. Он, например, ничем не напоминает речь ненавистных косианцев.

— А так ли важен их акцент? — спросил парень.

— Правильно, не важен, — согласился мужчина, — тем более что некоторые из этих варварок, в конечном итоге становятся столь искусными в гореанском и говорят так бегло, что по одной только речи Ты уже не сможешь выявить того, что они родились не в нашем мире.

Эллен очень хотелось надеяться, что со временем у нее получится стать именно такой варваркой. Но в следующий момент она почувствовала жесткий захват на плече ее левой руки.

— Вот здесь, — указал взрослый. — Обрати внимание на эти маленькие шрамы. Они четко указывают на варварское происхождение.

Конечно, он имел в виду следы прививок.

— Это что, такое клеймо? — поинтересовался парень.

— Полагаю, что да, — сказал его отец. — Быть может, это — временное клеймо, поставленное перед их отгрузкой, чтобы пометить их, прежде чем им поставят кеф, дину, клеймо города или что-нибудь еще.

— У этой уже стоит кеф, — заметил подросток, окинув Эллен взглядом.

— Большинство их них метят именно так, — кивнул мужчина.

— Думаю, что это, скорее всего, одно из их собственных клейм, которыми она помечают рабыни в своем мире, — предположил парень, — наверное, они уже были рабынями в своем собственном мире, а затем были куплены и переправлены сюда.

— Не знаю, — пожал плечами взрослый. — Все возможно. Открой рот. Шире.

Эллен замерла с запрокинутой головой и широко открытым ртом.

— Вот взгляни, — сказал отец. — Видишь эти крошечные кусочки металла в зубах? Не у всех варварок они есть, но у многих.

— А для чего они? — полюбопытствовал сын.

— Понятия не имею, — пожал плечами мужчина. — Может это еще один способ отмечать рабынь. Может, служит для идентификации.

— Думаю, — встрял в их беседу Тарго, который держался поблизости, лишь отошел к стене, видимо, не теряя надежды, — это скорее связано с церемонией половой зрелости. Какой-нибудь примитивный обряд, вроде нанесения шрамов на лицо у Народов Фургонов.

— Интересная версия, — признал мужчина. — А может быть, и то, и другом.

— Возможно, — не стал спорить Тарго, разумно оставив логику, сочтя ее социально нецелесообразной.

В конце концов, зачем ему было отталкивать потенциального клиента.

Эллен показался странным тот факт, что никто даже не подумал о том, чтобы спросить ее саму об этих вопросах. Безусловно, многие из гореан полагают, что рабыням доверять не стоит. Они уверены, что рабыни, в целом, существа хитрые и мелочные, соответственно, для рабовладельца будет разумно быть готовым к их уловкам, хитростям и лести. Так что и рабыням следует быть готовым к тому, что их будут держать под неусыпным контролем и подвергать самым строгим наказаниям. В любом случае взыскания ожидающие рабыни за ложь крайне серьезны.

— И наконец, — сказал мужчина, — они невежественны. Какой месяц следует за месяцем Хесиус?

— Я не знаю, Господин, — ответила Эллен, понятия не имевшая о гореанском календаре.

Стоит еще отметить, что хронология может отличаться от города к городу. Что интересно, торговцы имеют свой календарь, во избежание путаницы с исполнением контрактов, дат доставки, погашения кредитных писем и так далее. Во многих городах северного полушария, наряду с их собственным летоисчислением, используют хронологию Ара. Можно предположить, что города южного полушария, также могут сочетать свою хронологию, но уже с календарем Турии, самым большим городом на юге.

— Любой должен знать это, — сказал парень.

— Ну вот, а эта маленькая самка урта не знает, — усмехнулся его отец. — Так что, всегда можно найти что-нибудь очевидное, простое, что мы будем знать, а эти варварки — нет. Таким образом, мы может использовать допрос в качестве средства выявления варварки.

— Понятно, — кивнул подросток. — Спасибо, пап.

— Так что не позволяй себя одурачить на рынке, — строго сказал ему отец. — Не позволяй недобросовестному торговцу сбыть тебе варварку.

— Я все понял, пап, — заверил его сын.

— Это было бы немыслимо, — делано возмутился Тарго.

— Спасибо за использование вашей рабыни, сэр, — поблагодарил его отец.

— Не за что, — ответил торговец. — Возможно теперь, когда Вы ознакомились с ней поближе, Вы захотите подумать о покупке этой прекрасной безделушки для Вашего сына. Симпатичная штучка. Возможно, она станет неплохой первой рабыней для него. Торг уместен. Могу предоставить вам на нее превосходную скидку.

— Она — варварка, — поморщился мужчина, отвернулся и вместе с сыном спустился с полки, и растворился в толпе.

То, что сделка сорвалась, не было виной Эллен, по крайней мере, она так не считала, но вот Тарго это вывело из себя.

— Ты должна была работать и с отцом, и с сыном, — набросился на нее он. — Для отцов характерно покупать в подарок своим сыновьям то, что они хотели бы иметь сами, или, думают, что хотели бы. Соответственно, Ты должна была соблазнять отца, тонко и незаметно, разумеется. Это только в теории он интересуется тобой для своего сына. Во-вторых, Ты должна была немного поеживаться, глядя на парня, трогательно, намекая на потребности, умоляюще, предлагая себя ему, обещая на бесспорные радости рабыни, когда отец отводил взгляд, конечно. Тому парню было лет восемнадцать — девятнадцать, он уже достаточно взрослый, чтобы заметить, что твои формы интересны, и, конечно, достаточно зрелый, чтобы реагировать на них, правильным образом продемонстрированные. Несомненно, он был достаточно взрослым для того, чтобы от такой смазливой малышки рабыни как Ты, у него закипела кровь.

— Простите меня, Господин, — попросила Эллен.

— Ты проводишь больше времени, прося прощение, чем Вы делаешь хоть что-то полезное, — проворчал Тарго.

— Простите меня, Господин, — повторила рабыня, тут же пожалев о вылетевших словах.

Конечно, простой ответ: «Да, Господин», был бы более разумным в такой ситуации.

— Барзак! — возмущенно закричал толстяк.

— Не бейте меня, Господин! — взмолилась она.

— Ты проведешь остаток дня на спине, — объявил он, — прикованная между двух колец.

— Господин! — простонала Эллен.

— Барзак! — снова рявкнул Тарго.

— Ой! — вскрикнула Эллен, несколькими мгновениями спустя, когда раздраженный Барзак схватил ее за лодыжки и рывком подтянул ближе к кольцу, к которому крепилась ей цепь.

Мужчина защелкнул браслет кандалов на ее левой лодыжке сразу под тяжелым кольцом, а второй браслет, на короткой около шести дюймов, цепи он просунул сквозь вмурованное в полку кольцо и закрепил на правой щиколотке девушки. Эллен, сидя на грубой поверхности полки, с тревогой уставилась на свои тонкие лодыжки, прикованные короткой цепью к кольцу. Затем Барзак взял ее за руки и, потянув за них вверх и назад, опрокинул девушку на спину. Ее запястья, удерживаемые левой рукой Барзака, оказались рядом с кольцом слева, к которому была прикована новая девушка, Джилл. Не выпуская рук Эллен, мужчина проделал с ними ту же процедуру, что и с ее ногами. Пара мгновений, и она уже лежала на спине, растянутая между двух колец. Конечно, она могла перевернуться на живот или лечь на бок, но возникавшее при этом натяжение, вынуждало ее оставаться лежать на спине, просто потому, что это было самым естественным и удобным для нее положением.

Барзак, опустился рядом с ней на колени, и с раздражением глядя на нее сверху вниз, буркнул:

— Ты — источник беспокойства.

Не говоря больше ни слова, он, походя, дотронулся до нее. Эллен вскрикнула, не веря случившемуся. Барзак пристально смотрел на нее.

— Нет! — простонала девушка. — Не надо!

На сей раз мужчина потрогал ее с большим любопытством. Эллен дернулась, лязгнув цепью.

Она попыталась отстраниться, с ужасом глядя на него.

— Пожалуйста, не надо, не делайте этого, Господин! — закричала Эллен. — О-ой!

— Ты — источник беспокойства, я прав? — спросил седой.

— Да, Господин! — простонала она. — Простите меня, Господин! Нет! Пожалуйста! Не делайте этого, Господин! Ой! О-о-ох!

— Но Ты не должна быть источником беспокойства, не так ли?

— Нет, Господин!

— И Ты постараешься, доставлять меньше беспокойства, не так ли? — поинтересовался мужчина.

— Да, Господин! Да, Господи-ин! Пожалуйста, не надо, Господин! Не-ет! Не-е-ет! Не делайте этого, пожалуйста-а-а, Господи-ин! О-оу! О-о-охх!

— Ну, что ж, у тебя будет возможность, — заметил он, встал и покинул полку.

Эллен в страдании и тревоге смотрела ему вслед. Она могла немного подогнуть колени, да и ее локти имели некоторую степень свободы. В общем, то положение, в котором она лежала, нельзя было назвать жестоким, тем не менее, Барзак, несомненно, намеренно, не дал ей особого простора. Как это и делается в большинстве способов заковывания в цепи. В данном случае, правда, к пониманию этого она пришла позже, ей была позволена достаточная степень свободы для того, чтобы извиваться и дергаться, но недостаточно, чтобы защититься.

Кроме того, при этом способе, лежа на спине, на полке, в ярде над уровнем мостовой, была красиво выставлена фигура рабыни.

Лежа на спине с запрокинутыми над головой руками, немного подогнув колени прикованная цепями к полке, Эллен терзалась своими собственными мыслями и чувствами. Что произошло? Что это были за странные ощущения? Что она испытала? Она была взбудоражена. Были ли это рабские ощущения? Такими ли они могли бы быть? Конечно, нет! Но тогда какими? Конечно, она не любила Барзака. Неужели кто угодно, любой мужчина, звероподобный, крупный и жестокий монстр мог сделать с ней это? Что произошло с ней, куда делась ее гордость и достоинство? Конечно же, она не могла стать одной из тех никчемных женщин, которые ничего не могли поделать с собой, из-за своих сексуальных потребностей. Одно дело встать на колени к ногам того, кого любишь, и совсем другое, становиться на колени перед любым мужчиной, стонать от охватившей нужды и выпрашивать его ласку. Конечно же, она не может унизиться до этого! Только не она! Ей вспомнились некоторые девушки из дома, часто жалобно скулившие и стонавшие лежа в своих конурах, в клетках или в пеналах. Но с какой благодарностью и радостью они кричали, когда какой-нибудь охранник проявлял к ним жалость. Как ужасно быть такой, думала Эллен, как ужасно быть такой сексуально активной, такой энергичной, такой озабоченной.

Открыв глаза, она увидела, что рядом с ней стоит Тарго, разглядывая ее с высоты своего роста.

— Господин? — спросила Эллен.

— Барзак мне сказал, что Ты можешь и не быть холодной маленькой штучкой, как мы тут думали, — сказал Тарго.

— Я не понимаю, Господин, — испуганно пролепетала девушка.

— И что тебя можно разбудить, — добавил он.

— Я не понимаю, Господин, — повторила Эллен.

— Возможно, нашу малышку-ледышку можно оттаять, — усмехнулся толстяк.

— Господин?

Внезапно Эллен почувствовала, как боковая поверхность его сандалии прикоснулась к ее талии слева. Не пнула, не ткнула, а именно прикоснулась, а затем скользнула вдоль бока, словно лаская ее, в некотором смысле, позволяя ей почувствовать ногу мужчины, позволить ей ощутить себя у его ног.

— Господин? — выдохнула она.

А затем Тарго поставил ногу прямо на ее тело, не прижал, не придавил, а именно аккуратно поставил, без какой-либо нагрузки, и немного покрутил из стороны в сторону, давая ей почувствовать ногу мужчины на своем теле, позволяя ей ощутить себя женщиной под ногой мужчины.

Она попыталась вывернуться, но, конечно, цепи не дали ей этого сделать.

— Господин, — прошептала Эллен, — пожалуйста, нет! О-ой! О-ох!

— Да Ты не только можешь проснуться, — заметил торговец. — Ты сможешь стать сочным, сладким, горячим лакомым кусочком.

— Нет, Господин! — всхлипнула она.

— Со временем Ты станешь столь же беспомощной, как самка урта во время течки, — усмехнулся толстяк.

— Нет, Господин! — замотала головой девушка. — Нет, нет, Господин!

Но он уже отвернулся и оставил ее одну лежать на поверхности полки.

«Нет, нет, нет», — в отчаянии повторяла она про себя.

Эллен попыталась бороться с цепями, державшими ее у колец.

«Нет. Нет. Нет», — заливалась она слезами.

Несколько раз, ближе к вечеру, мужчины подходили к полке, кое-кто даже поднимался на ее поверхность, чтобы осмотреть тот или иной из выставленных на ней товаров. В конечном итоге, в тот день купили Зару, но только ее. Кроме того, во второй день, никаких новые драгоценностей к ожерелью работорговца добавлено не было, за исключением Джилл, выведенной на полку еще утром. Дважды мужчины по приглашению Тарго осматривали и ощупывали Эллен, которая в соответствии с ее, вбитыми в нее земными ценностями, а также опасаясь, стать просто одной из рабских девок Гора, пыталась остаться настолько холодно и инертной, насколько это было возможно. В попытке не чувствовать и не реагировать, она постаралась отвлечь себя посторонними мыслями. И с первым мужчиной у нее даже неплохо получилось.

— Ну и что с тобой опять произошло? — осведомился Тарго, когда потенциальный покупатель покинул полку.

— Ничего, Господин, — поспешила заверить его Эллен. — Пожалуйста, не бейте меня, Господин!

Но стоило раздосадованному Тарго уйти, как она улыбнулась про себя.

Тем не менее, как раз в тот момент, когда она поздравляла себя со своим успехом в представлении себя инертной, и тем, что ей удалось не выпустить наружу никаких признаков реакций ее тела, она вдруг поняла, что ей было трудно забыть эмоции, охватившие ее, когда она почувствовала сильные мужские руки на своем маленьком, нежном теле. Она испугалась того, что, если бы кое-что пошло немного по-другому, если бы он дотронулся до нее несколько иначе, или задержал руку немного дольше, или посмотрел на нее как-то по-особому, или если бы он, взяв ее голову в свои руки, буквально заставил ее заглянуть ему в глаза, посмотрев на него как на мужчину и господина, то она, возможно, сама того не желая, вольно или невольно, отбросила бы так пугавший ее страх превращения в нетерпеливую, уязвимую, просящую, возбужденную рабыню. Безусловно, она должна прятать это от всего остального мира! Но как же трудно было забыть его руки! «Как мне повезло, — подумала Эллен, — что его действия немного отличались».

Она проклинала себя за то, что настолько отличалась от мужчины.

Но немного позже, появился еще один потенциальный покупатель, который исследовал Джилл. Он приказал ей встать на колени в первую позицию, с той лишь разницей, что потребовал держать руки на затылке. Эллен мало что могла увидеть и того, что происходило, зато она отлично услышала скрежет цепи с лодыжки Джилл и звук ее внезапно ставшего тяжелым дыхания. Потом она явно начала дергаться на коленях.

Эллен тоже дернулась в своих цепях.

После Джилл возможный покупатель занялся исследованием Лидии, с которой он обращался почти в той же манере. По крайней мере, со стороны Лидии донеслись те же самые звуки. Несколько минут спустя, мужчина оставил полку.

Эллен вспомнилось, как тем утром Джилл не хотела, чтобы до нее дотрагивалась варварка, пусть это касалось всего лишь нанесения лосьона для защиты кожи рабыни от солнца, и язвительно бросила:

— Вы — точно рабыня.

— Между прочим, — зло прошипела Джилл, — когда меня исследовали, Ты не обязана была тянуть свою маленькую задницу к моему покупателю.

— Что! — возмутилась Эллен.

— Ты слышала меня, варварская самка урта, — ответила Джилл.

— Я не делала это! — воскликнула Эллен. — Это ерунда! Я бы ни за что не сделала этого! Никогда! Ни за что!

— Мы все тебя видели, — усмехнулась Чичек.

— Это точно, — поддержала ее Эмрис.

— Верно, — подтвердила Лидия.

— Нет! — крикнула Эллен.

— Возможно, Ты просто не замечаешь того, что делает твое собственное тело, — рассудительно заметила Лидия.

— Нет! — заявила Эллен. — Ай-и-и!

Она заверещала от боли, потому что в этот момент Джилл, прикованная к тому же самому кольцу, к которому были прикованы запястья Эллен, обеими руками, плотно и безжалостно, вцепилась в ее волосы.

— А вот я сейчас выдерну все волосы до единого из твоей головы, — прошипела Джилл. — Посмотрим, насколько привлекательной Ты покажешься покупателям!

— Пожалуйста, нет, Госпожа! — не на шутку испугалась Эллен.

— Не причиняй ей вреда, — попыталась остановить ее Лидия. — Хозяин не обрадуется.

— Ай-и-и! — взвизгнула Эллен.

— Проси о пощаде! — подсказала ей Лидия.

— Пощадите, Госпожа! — крикнула Эллен.

— Ага! — усмехнулась Джилл. — Просит ли Эллен, никчемная рабыня-варварка, гореанскую женщину пощадить ее.

— Да, да! — заплакала Эллен.

— Ну так проси, а то я не слышу, — прошипела Джилл, дергая за волосы.

— Я прошу о пощаде, Госпожа!

— Должным образом, — потребовала Джилл, дергая сильнее.

— Ай-и-и! — завизжала Эллен. — Пожалуйста, остановитесь!

— Должным образом, — повторила свое требование Джилл.

— Я, Эллен, никчемная рабыня-варварка, прошу гореанскую женщину пощадить меня! Пожалуйста, Госпожа! Пожалуйста, не делайте мне больно! Ай-и-и! Пожалуйста, Госпожа! Эллен просит Госпожу! Ай-и-и! Эллен, никчемная варварская рабыня, просит Госпожу, гореанскую женщину о милосердии! Ай-и-и! Ай-и-и! Пожалуйста, остановитесь, пожалуйста, остановитесь! Пожалуйста, пощадите, Госпожа! Госпожа! Госпожа!

Наконец Джилл, еще раз дернув Эллен за волосы, зло толкнула ее голову в сторону и оставила девушку в покое.

Эллен попыталась отодвинуться подальше от опасной соседки, но, прикованная к тому же кольцу, так и осталась в пределах ее досягаемости. Эллен чувствуя свою крайнюю беспомощность, в отчаянии разрыдалась. А Джилл не скрывая своего раздражения, отвернулась от ней.

Остальные рабыни на полке вообще перестали обращать внимание на Джилл и Эллен. А через некоторое время послышался призывный крик Эмрис, обращенный к красивому молодому человеку, мелькнувшему в толпе:

— Купите меня, Господин!

Но мужчина прошел мимо, даже не посмотрев в ее сторону.

Еще один интересный случай, о котором стоит упомянуть произошел с Эллен, ближе к вечеру. Дело было где-то ан спустя после того как ей столь удачно удалось изобразить инертность перед потенциальным покупателем, и приблизительно через двадцать енов после неприятного инцидента с Джилл.

О нем есть смысл рассказать, не только из-за его интересности самого по себе, но и потому, что он, по-своему, помог земной женщине достичь несколько большего понимания мира, в котором она теперь находилась, причем в статусе бесправной рабыни.

Эллен как раз лежала на полке, закрыв глаза, поскольку солнце еще светило достаточно ярко. Внезапно, почти рядом с ее распростертым телом раздались громкие, быстрые, скребущие звуки. Что-то живое, большое, точнее даже огромное, по крайней мере, пятнадцать или двадцать футов длиной, и весящее никак не меньше нескольких сотен фунтов, появилось на полке. Это что-то, только что появившееся, теперь скребло когтями и крутилось на поверхности полки. Оно было почти над ней. И в следующий момент в нос ударил сильный, резкий запах, и Эллен, почувствовав на своем теле жар его чьего-то дыхания, открыла глаза и закричала от ужаса. Ей вторила Джилл, находившаяся рядом. Девушка испуганно отползла прочь, насколько позволила цепь, и теперь дрожала там от страха. У Эллен, само собой, такой возможности не было. Мгновением позже раздались столь же дикие и испуганные, как и ее собственный, вопли ужаса и тревоги Лидии, Чичек и Эмрис.

— Спокойно, спокойно, спокойно! — послышался голос Тарго, пытавшегося утихомирить свой товар. — Приветствую, Торкват.

Над Эллен возвышалось животное, длинное, сильное, проворное. Было хорошо видно, как под покрытой коричневато-черными полосами мехом шкурой перекатываются мощные мускулы. Огромное извилистое тело венчала напоминавшая гадючью голова, с любопытством крутившаяся из стороны в сторону. Красноватый язык монстра то и дело выскакивал наружу и снова исчезал в пасти за двумя рядами белых острых зубов. Зверь дергал хвостом, стегая им себя по бокам, хотя, по-видимому, не столько от ярости, сколько от возбуждения. Его тело, казалось, прямо лучившееся любопытством, выглядело быстрым и вибрирующим от переполнявшей монстра энергии. Шею животного охватывал толстый кожаный ошейник. Вдруг он опустил свою огромную морду к телу Эллен, и она почувствовала, как его горячее дыхание перемещается по ее телу, от подмышек к бедрам. Девушка кричала и крутилась, не слушая Тарго уговаривавшего ее успокоиться. Вдруг она почувствовала на себе язык зверя. Тот лизнул ее тело, дегустируя ее вкус. Наконец, он оставил Эллен в покое, и переместился к остальным обитательницам полки, замершим от страха, исследовав каждую из них.

— Приветствую, Тарго, — прогудел бородатый мужлан, одетый в грубую тунику. — Назад, Варк. Назад, мой малыш. Спускайся вниз, малыш. К ноге, малыш.

Гигантское, извивающееся существо, тут же спрыгнуло на мостовую. Повернувшись в ту сторону, Эллен, дрожавшая от пережитого страха, его не увидела. Должно быть, оно замерло около ноги бородача.

Лоснящийся мех животного был словно смазан маслом, и часть этого масла теперь осталась на правом бедре Эллен, в том месте, где она на мгновение почувствовала касание мощных, спрятанных под зловещей мягкостью подушек лап, изогнутых, твердых как сталь, коротких ятаганов когтей. Она не могла забыть ощущение грубости быстрых, любознательных, исследующих толчков его морды в ее тело, шершавости горячего, мокрого языка который, словно наждачная бумага прошелся по ее груди и животу.

— Ну что, найдется у тебя сегодня какое-нибудь дельце для меня, дружище Тарго? — поинтересовался подошедший.

— Увы, нет! — развел руками Тарго. — Эти маленькие красотки, которых Ты мог бы исследовать, если тебе вдруг станет интересно, случайный заработок, соответственно я едва держусь на плаву, чтобы в случае чего воспользоваться твоими неоценимыми услугами, которые, и это — моя постоянная практика, я, при каждом возможном случае, рекомендую всем своим знакомым со всем возможным энтузиазмом. Фактически, я надеюсь избавиться от этих прелестных существ к вечеру. Заметь также и то, что я не забываю о предосторожностях. Их тонкие шейки тяжело нагружены, и такие ошейники, конечно, немедленно заметят где угодно. Кроме того, они раздеты, что тоже не поощряет к побегу. Впрочем, вряд ли они могут даже думать о том, чтобы хотя бы отойти от полки, поскольку они у меня прикованы, в соответствии с хорошей торговой практикой. Ну и, конечно, все они достаточно умны и знают, возможно, за исключением той хорошенькой маленькой штучки, что лежит на спине перед тобой, которая единственная из всех может быть невежественной в данном вопросе, что они действительно в ошейниках, если можно так выразиться, и что для таких товаров как они, нет никаких шансов на спасение. Они знают, что мир, если не что иное, проследит за этим. Соответственно, в настоящее время, я не думаю, что мне, бедному мужчине, фактически стоящему на грани нищеты, было бы экономически допустимо пользоваться твоими услугами.

— Возможно, если у тебя когда-нибудь появится девка подороже, — предложил мужчина в грубой тунике.

— У меня все девушки дорогие, — заявил Тарго. — Просто я бедный торговец, щедрый человек и неисправимый гуманист, позволяю им ускользнуть из моих рук по сниженным ценам.

Тогда мужчина в грубой тунике, Торкват, насколько стало понятно из разговора с Тарго, на прощание поднял руку и покинул окрестности полки.

Несомненно, Варк, его зверь, запрыгнувший на поверхность полки, сопровождал своего хозяина, хотя Эллен, прикованной в лежачем положении, убедиться в этом было нелегко.

— Что это было? — спросила Эллен. — Пожалуйста. Я не понимаю.

— Ты что, слина никогда не видела? — поинтересовалась Джилл, к которой, похоже, уже возвращалось ее самообладание.

— Пожалуйста, Госпожа, — попросила Эллен. — Я ничего не поняла из произошедшего. Что это за животное, кто этот мужчина, о чем они говорили!

Однако Джилл просто отвернулась от нее.

— Это — слин, — вместо нее объяснила Лидия. — Берегись их. Они чрезвычайно опасны. Мужчина, несомненно, охотник или владелец слина, сдающий его в аренду, для того, чтобы кого-нибудь выследить. Есть много вариантов дрессировки таких животных. В самом распространенном случае их приучают связывать имя с запахом, а затем, если потребуется, реагировать на это имя и одну или несколько команд. Конкретно в нашем случае, если бы кто-то захотел, то он бы дал слину понюхать твой запах и назвал твое имя, или некое кодовое слово, чтобы оно было связано с твоим запахом. Потом это имя или кодовое слово, может быть использовано в сочетании с другой командой, чтобы поставить животное на твой след. Они — удивительные следопыты и могут следовать за запахом в течение нескольких дней, даже по городу. Обычные команды, к которым их приучают: «Убить» и «Пасти». По команде «Убить» слин будет преследовать, выследит, убьет и съест жертву. Если скомандуют «Пасти», животные отконвоируют добычу в определенное место.

— А что, если тот, кого им надо отвести, будет сопротивляться? — полюбопытствовала Эллен.

— Тогда слин вернется к команде «Убей», — ответила Лидия. — Если добыча окажется упорной, то она будет убита и съедена, при первом же признаке сопротивления.

Полученная информация заставила Эллен задрожать.

— Иногда рабыню ведут целые мили, — продолжила Лидия, — пока она вконец изнуренная, с окровавленными ногами, не окажется перед клеткой, в которую она должна поспешить вползти и закрыть за собой ворота, замок которых запрется автоматически.

Эллен растянулась на спине и закрыла глаза. Ее переполняло страдание. Теперь она поняла новое измерение своего рабства.

— Правда, — добавила Лидия, — иногда слина используют на поводке в сопровождении егерей. Таким образом, когда они настигают жертву, слин остается под их контролем. В этот момент может быть произнесена команда прекратить охоту, но какое именно для этого может быть использовано слово, известно только животному и егерю. В этом случае слин должен остановиться, если сможет.

— Если сможет? — переспросила Эллен.

— Слин — животное очень импульсивное, — пояснила Лидия. — С ними никогда нельзя быть уверенными на все сто процентов. Например, они могут, после долгой изнурительной охоты, захотеть восторга кровавого пира, чтобы насладиться своей победой, или к тому моменту могут сильно оголодать. Тут еще многое зависит от животного и его отношения к людям. Один слин может быть невероятно верен своему хозяину и готов умереть за него. Другой скорее расценивает человека немногим больше, чем партнера по охоте, примерно как если бы он мог бы быть другим слином, просто необычным, с которым можно было бы поспорить за добычу.

— А что делать егерю, если слин отказывается прекратить охоту? — поинтересовалась Эллен.

— Самое безопасное, что можно сделать, это спустить его с поводка, — ответила Лидия. — Еще можно попытаться убить. Мечом или топором перерубить позвоночник, только бить надо очень точно в место сразу под затылком. Это не так сложно сделать, учитывая, что охотник держит его на поводке. Главное убить с одного удара.

— А что будет, если его не удастся убить с одного удара? — уточнила Эллен.

— Будет очень плохо, — усмехнулась Лидия. — Раненный слин это не тот зверь, рядом с которым стоит находиться. Есть история о слине, голова которого была наполовину отрублена от тела, когда тот, закончив охоту, лежал на теле убитой им добычи и, умирая, рычал на своего хозяина. Иногда бывает, что слин первым убивает охотника, который, с его точки зрения, являет собой внезапное и досадное препятствие для его охоты. После этого, такой слин обычно возвращается к дикой жизни. Кстати, такие особи становятся чрезвычайно опасными, возможно, потому, что они знакомы с повадками людей и распробовали вкус человеческой плоти.

— И тогда на них нужно охотиться с другим слином? — спросила Эллен.

— Ни один слин не будет охотиться на другого слина, — ответила Лидия.

— Она глупа, — буркнула Джилл.

— Это точно, — поддержала ее Чичек.

— Но тогда, — заметила Эллен, — разве не будет разумно, если, конечно, есть такая возможность, завернуться в шкуру слина и, таким образом, ускользнуть от них?

— Видите, — заметила Лидия, — она не так глупа, просто она не знакома с нашими реалиями.

— Она все равно глупая, — бросила Джилл. — Любой знает, что такая смесь запахов может только взбесить слина и заставить его поторопиться с преследованием.

— У нее же не было никакой возможности узнать об этом, — напомнила Лидия.

— Как же тогда охотятся на такого слина? — полюбопытствовала Эллен, несколько приободренная. — Ведь его необходимо уничтожить.

— Иногда устраивают большую облаву, — сказала Лидия, — однако поскольку слин в дикой природе, в целом, ведет ночной образ жизни, а днем прячется, то такой метод редко приводит к положительному результату. Так что, обычно на ночь к столбу привязывают верра или рабскую девку, а затем, когда слин приходит к приманке, охотники из засады пытаются его пристрелить, обычно из арбалетов, но иногда дротиками или стрелами из большого лука, который еще называют крестьянским. Если охотники убили зверя, они считает, что им очень повезло.

— Охотникам повезло! — воскликнула Эллен.

— Ну, верру или рабыне, конечно, тоже, — кивнула Лидия.

— Можешь не беспокоиться, — усмехнулась Эмрис. — У тебя есть все признаки той, кто будет хорошо подмахивать, так что, тебе вряд ли грозит послужить приманкой у столба, если только Ты не вызовешь недовольства у своего хозяина.

— Пусть это будет тебе дополнительным стимулом к тому, чтобы хорошо подмахивать на мехах, варварка, — бросила Чичек.

— Пожалуйста, не надо применять ко мне такие слова, — попросила Эллен.

— Ты про варварку? — уточнила Чичек.

— Нет, я про те вульгарные слова, — тут Эллен запнулась, а потом, справившись со смущением, выдавила из себя: — Хорошо подмахивать.

Чичек прыснула смехом.

— А Ты не думаешь, что хозяин, в кратчайшее время сможет заставить тебя и пинаться, и визжать, и задыхаться, и подпрыгивать, и стонать, и выпрашивать?

— Конечно, нет! — возмутилась Эллен.

— Это почему же? — полюбопытствовала у нее Чичек.

— Я не такая женщина, — объяснила она.

— Твои формы предполагают, что Ты именно такая, — усмехнулась девица.

— Я не унижусь до столь оскорбительного состояния! — заявила землянка.

— Вспомни об этих словах, когда будешь в его цепях, — усмехнулась Чичек.

— Я не такая как Вы! — всхлипнула Эллен.

— Конечно, не такая, — заверила ее рабыня, — Ты будешь еще горячее и беспомощнее в своем ошейнике.

— Даже большей рабыней, чем любая из нас! — поддержала Эмрис.

— Нет! Нет! — крикнула Эллен.

— Мы уже видели тебя на полке, — подтвердила Чичек.

— Ты что и вправду не сознавала того, что твое тело дергалось? — осведомилась Лидия.

— Я могу контролировать себя. Я холодная и инертная!

— Плеть быстро выбьет из тебя эту дурь, — заверила ее Чичек.

— Нет, нет, нет! — замотала головой Эллен.

— Тогда от тебя избавятся, — заметила Эмрис.

— Избавятся? — не поняла Эллен.

— Конечно, — сказала Чичек, — какой толк от холодной рабыни?

— Ты глянь, как она напугалась, — засмеялась Чичек.

— Нет! — крикнула Эллен.

— Смотрите, маленькая шлюха боится! — присоединилась Эмрис. — Конечно, у тебя имеется некоторое понимание того, что мужчины могут с тобой сделать, и чем Ты после этого станешь.

— Я тоже вижу, что у нее есть такое понимание, — сказала Чичек.

— Нет! — выкрикнула Эллен.

— Ты, наверное, принесла бы приличные деньги на рабских торгах.

— Нет, нет, нет! — заплакала Эллен.

— Не пройдет и месяца, — предположила Эмрис, — как Ты уже будешь дергаться и подмахивать под мужиками, словно родившаяся рабыней.

— Нет! — всхлипнула Эллен, но тут же сама задалась вопросом, не могло ли быть так, что она и вправду, в некотором смысле, родилась рабыней.

В действительности, часто, в своих тайных мыслях, она сама чувствовала себя так, словно родилась рабыней. Иногда эта способность проникновения в суть пугала ее, в других случаях она чувствовала себя униженной, и одновременно довольной и радостной. Как еще можно было объяснить ее желание иметь господина?

— Мы — женщины, — вздохнула Лидия. — Мы все родились рабынями.

После ее замечания девушки надолго замолчали.

Дело шло к вечеру. Солнце еще пригревало, и через несколько енов, разморенная его теплыми лучами, Эллен заснула. Последней ее мыслью, перед тем как отключиться, было сожаление, что Тарго не дал ей одеяла или циновки. Цементную полку никак нельзя было назвать удобной постелью.

Один раз она проснулась, а может ей только показалось, что она проснулась, с мыслью о ее неволе, о том, что теперь, в этом мире, она вновь молодая и красивая, была рабыней. Ей вернули ее юность и красоту. Конечно, это должно быть поводом для радости. Но почему, спросила она себя, это было сделано? Какой мотив двигал рабовладельцами и их союзниками, врачами, с их сыворотками? Было ли это актом бескорыстной благосклонности? Едва ли. Эллен вспомнила, что вместе с ней молодость и красота были возвращены многим другим женщинам. Она подозревала, что таких в доме было множество. Конечно, это было благом. Но для какой цели им это предоставили? Конечно же, это все не бессмысленно и не бесплатно. Конечно же, это было сделано не без интереса, цены или компенсации в памяти. Очевидно, подумала Эллен, потому что это делает нас более привлекательными как рабынь. Это повысит нашу цену на рынках. Они сделали это в своих целях, а не в наших. Это было сделано с нами, потому что мужчины хотят нас такими. Так что же было бы лучше, спрашивала она себя, медленно стареть, тускнеть, увядать и в конце концов устать и умереть на Земле свободной, в некотором смысле, или все же остаться молодой, красивой, здоровой, страстной и энергичной, даже при том, что на тебя надели ошейник и выжгли клеймо на твоем бедре? Давайте каждый сам найдет для себя свой собственный ответ на этот вопрос. Хотя у Эллен в то время оставалось глубоко двойственное отношение к ее нынешнему статусу рабыни, она не жалела ни о возвращении юности и красоты, ни о своем нахождении на Горе. Кроме того, поскольку она всегда на неком глубинном уровне считала, а теперь уже и прямо это признавала, для себя правильным и естественным быть рабыней мужчин, она не собиралась сопротивляться тому факту, что эта столь долго ожидаемая ею судьба была наложена на нее, пусть даже это было решение других, не озаботившихся ее согласием. Лучше свобода рабства на Горе, думала Эллен, чем рабство свободы на Земле.

Безусловно, эти мысли блуждавшие в ее мозгу, были подобны туману, она была утомлена и наполовину спала.

То, что она была закована в цепи по рукам и ногам, а также то, что она уже получила некоторое представление о характере слинов и их возможной роли в гореанском обществе, помогло ей глубже оценить и понять природу своего рабство. Теперь ее знание этого вопроса стали значительно глубже.

Теперь она лучше, чем прежде понимала, насколько беспомощной, насколько уязвимой она была. Теперь она лучше понимала то, что она и ее вид действительно принадлежали мужчинам, что она и ее вид были их собственностью, собственностью владельцев. Теперь она лучше, чем когда-либо прежде, понимала саму себя, что она была полностью подконтрольна мужчинам, целиком и полностью в их власти. Это не она была той, кто мог доминировать. Это было их прерогативой. Они доминировали над ней, полностью и безоговорочно.

Понимание этого внезапно глубоко взволновало, и даже возбудило Эллен. Она тихонько простонала, пытаясь понять неожиданные, теплые, тревожащие ее чувства зародившиеся глубоко внутри нее. Незнакомые ей прежде психологические импульсы начали заполнять ее. Конечно, она знала, что должна вставать перед мужчинами на колени, выполнять почтение, и прочие ритуалы, но теперь, более чем когда-либо прежде, это казалось ей не только подходящими для нее, но и правильными. Но помимо этого теперь она ощущала в себе сильное желание, в буквальном смысле сильное желание, выполнить рабские ритуалы перед мужчинами. Теперь она сама хотела встать на колени перед ними и быть для них их рабыней. Никаким другим образом она не могла быть более женственной, более женщиной, более самой собой. Она была настоящей женщиной, полностью, уязвимо и глубоко. Она хотела подчиниться, она хотела служить, она хотела доставлять удовольствие.

Теперь уже она испугалась по-настоящему, и проснулась почти полностью. Впрочем, волнения этого дня и солнечное тепло быстро сморили ее снова, и, несмотря на цепи и твердость полки, Эллен заснула снова.

Проснулась она внезапно. Чья-то рука, плотно и твердо прижалась к ее рту, в зародыше гася рвущийся наружу испуганный крик.

Несомненно, мужчина, который положил руку на ее рот, сделал это, потому что не хотел, чтобы спавшая девушка, проснувшись, вскрикнула от страха. В этом смысле он, несомненно, пытался быть добрым к ней.

Гореанские воины, тарнсмэны и другие, частенько занимаются похищением женщин из вражеских городов. В том, чтобы иметь женщин врага, служащих тебе как рабыни, нет ничего необычного, как на Горе, так и на Земле в прошлом. Можно не сомневаться, что в этом есть что-то вроде спортивного интереса, конечно, наряду с тем, что воину, служит прекрасная рабыня, за которую ему нет нужды платить. На ум приходит сравнение с соперничеством среди индейцев из разных племен, которые, кажется, наслаждались, убегая с похищенными друг у друга лошадями, когда это было, казалось бы, невозможно.

При похищении женщины похититель держит наготове кляп, который, когда она проснется и естественно, рефлекторно, откроет рот, чтобы набрать побольше воздуха и закричать, кляп втискивают ей в ротовую полость, душе ее крик. Потом рот быстро завязывают, чтобы удержать затычку между зубами, причем узел обычно располагается спереди. После этого ее можно перевернуть на живот и, заломив ей руки за спину, связать их, потом так же связать ее скрещенные лодыжки, и трофей готов к транспортировке.

С другой стороны, хотя намерение мужчины было несомненно разумным, достаточно безвредным и даже по-своему добрым, эффект от его действия на рассматриваемую рабыню оказался очень глубоким. Вне себя от страха, Эллен уставилась на него, поверх прижатой к лицу руки.

— Успокойся, кейджера, — негромко сказал мужчина.

Интересен эффект, который кляп оказывает на женщину. Возможно, он даже глубже, чем эффект от завязания глаз. Ведь язык женщины, наряду к ее красотой, по крайней мере, с точки зрения мужчин, является ее самым опасным и очаровательным оружием. Ну и, конечно, верно то, что лишенная этого оружия, что она обычно впадает в испуганное оцепенение. Она лишена того, что могло бы быть ее самым мощным оружием, как нападения, так и защиты. В любом случае затыкание рта обычно тревожит женщину и вызывает в ней чувство чрезвычайной уязвимости и беспомощности. Соответственно, кляп, особенно если она — свободная женщина, часто делает ее более робкой, более неуверенной, более покорной и послушной. Конечно, идеальной комбинацией будет, по крайней мере, в определенных целях, объединение кляпа с завязанными глазами.

— Я не собираюсь делать тебе больно, малышка кейджера, — сообщил он ей, и убрал руку со рта Эллен.

Она смотрела в мужчину, и ей казалось, что она все еще чувствует крепкое, сильное давление вокруг своего рта, где только что лежала его рука.

Потом он встал на колени рядом с ней. Эллен заметила, что Тарго стоит поблизости.

— Я готов расстаться с ней всего за пару серебряных тарсков, — заявил толстяк.

— Она — варварка, — бросил незнакомец.

— Ну, хорошо, для вас один серебряный тарск, — тут же снизил ставку торговец.

— Смазливая, — прокомментировал покупатель.

— Вообще-то я оговорился, — заявил Тарго. — Я хотел сказать три серебряных тарска.

— Но она варварка, — напомнил мужчина.

— Большинство не сможет отличить ее от гореанской девки, — поспешил заверить его толстяк.

— Только если они не посмотрят на нее поближе, — усмехнулся покупатель.

— Ну, если на меня надавить, я мог бы позволить ей уйти, за два жалких серебряных тарска, — пошел на попятный Тарго.

— Но она привлекательная, — признал мужчина.

— Она бегло и красиво говорит по-гореански, — указал продавец.

Эллен тут же пожалела, что он это сказал, поскольку, на тот момент это, конечно, было далеко от истины. С другой стороны, ее прогресс в освоении языка, учитывая время, проведенное ей на Горе, а также мнение ее наставниц, был более чем удовлетворительным. Это позже, опять же по мнению, по крайней мере, некоторых носителей языка, она действительно заговорила по-гореански бегло и красиво, но в то время ей было еще очень далеко до этого.

— И при этом она слишком юная, — добавил мужчина.

— Но, несмотря на свою юность, она восхитительно сложена, не правда ли? — поинтересовался Тарго.

— Согласен, — кивнул покупатель.

— Присмотритесь к ее фигуре! — призвал его торговец. — Разве это не рабские формы?

— Да уж, — усмехнулся мужчина. — Самые что ни на есть рабские.

Эллен, растянутая между двух колец, немного дернулась. Признаться, до сего момента она никогда не думала о своем теле с точки зрения демонстрации им «рабских форм». Что они могли иметь в виду? Она что, могла быть настолько волнующе привлекательной? Действительно ли она была столь очаровательной как женщина, что, скажем, стоила того, чтобы ее вывели на сцену аукциона и предложили вниманию возбужденных мужчин? Помнится, одна из девушек заявила, что она, вероятно, уйдет с торгов за приличные деньги. Означало ли это, что мужчины будут соперничать из-за нее, предлагая все более и более высокую цену, чтобы заполучить ее? Была ли ее фигура действительно такой, настолько изящной и прекрасной, настолько восхитительной, что это можно было бы признать рабскими формами? Могло ли это быть так? Эллен была потрясена, обрадована и напугана. Похоже, что, по крайней мере, часть тайны ее гормонального богатства была выставлена напоказ в прелестях ее, лежащей на спине, прикованной к кольцам, фигуры. Очевидно в ее фигуре проявились, причем недвусмысленно, эти самые рабские формы, а вместе с ними и другие сопутствующие обстоятельства, интеллектуальные, эмоциональные и психологические, свидетельствовавшие о ее изысканной женственности и желании покориться и отдаться, причем отдаться любому. И тогда Эллен попыталась лежать настолько спокойно, насколько это было возможно. Просто она боялась того, что в ее даже самом незаметном, небрежном, рефлекторном, почти протестующем движении, которое она могла бы сделать, проскочит нечто, что позволит предположить, или даже уверенно заявить о широте и глубине ее рабскости, еще более ясно продемонстрировав те рабские формы, о которых они говорили. Но ведь в том, что у нее были рабские формы, не было ее вины. Это было заложено в ее природе. Она ничего не могла поделать с тем, кем она была! Само собой, Эллен решила постараться скрыть то, кем она была. Никто не должен был заподозрить, что она была рабыней! Она должна попытаться отрицать это даже перед собой, как она уже отчаянно делала это в течение многих лет на Земле. Конечно же, это неправильно быть той, кем она была в глубине души! Конечно, следует придерживаться, насколько это возможно, такой линии поведения, и даже образа мышления, который позволит исполнить культурные императивы, который будет соответствовать идеологическим требованиями, наложенным извне желаниям. Но не будет ли это рабство неискренним, ложным, лицемерным, никчемным, рабством гораздо менее достойным, чем простое признание своей собственной сущности, высказанное открыто? Какого внутреннего конфликта можно было бы избежать таким признанием! Тем не менее, Эллен лежала очень спокойно, но при внешнем спокойствии ее тела, ее сознание рвалось в клочья, сокрушенное мучительными сомнениями и разбегающимися мыслями. Он не должен прикасаться к ней! Она знала, что была рабыней.

— Она молода, но кажется интересной, — заметил мужчина.

Эллен в страдании отвернула голову стороне. Несомненно, от него не укрылось это ее маленькое движение. И не только от него, судя по веселому смеху Чичек. Несомненно, Чичек, да и все другие, решили, что это ее движение было нарочитым, что она нахально и постыдно, пыталась заинтересовать покупателя тем товаром, который она была. Но это было не так! Это было не верно! Она не была похожа на них!

— Я готов позволить себе расстаться с ней, хотя это и против моих правил, — заявил Тарго, — всего-то за два серебряных тарска.

— А отзывчива ли она? — поинтересовался клиент.

— Проверьте ее, — предложил Тарго.

— Нет, пожалуйста! — вскрикнула Эллен.

Мужчина, стоявший подле нее на коленях, озадаченно уставился на Эллен. Тарго угрожающе нахмурился. Эллен вдруг с необыкновенной ясностью почувствовала, насколько мягким, уязвимо было ее тело. Оно было столь другим, столь отличающимся от мужского, и оно, распластанное на спине, не прикрытое даже ниточкой, беспомощно закованное в цепи, было выставлено перед ним напоказ. Эллен подвигала запястьями и лодыжками. Как близко, как надежно они удерживались!

— Не надо меня трогать, — шепотом попросила она, и задергалась в своих узах, словно пытаясь выкрутиться из них.

Послышался смех Чичек и Эмрис.

Глазам Эллен заволокло слезами обиды. Она повернулась и, посмотрев на мужчину, склонившегося над ней, жалобно, в жесте отрицания, покачала головой.

Мужчина удивленно посмотрел на Тарго.

— Пощечину ей, — предложил тот. — Это ее успокоит.

— Не думаю, что она стоит дорого, — покачал головой покупатель.

— Сильная рука и быстрая плеть, и вот уже она извивается перед вами по первому щелчку пальцев, — заверил его продавец.

В этот момент у Эллен перехватило дыхание. Рука мужчины легла не ее левое бедро, не плотно, почти невинно, беззаботно, собственнически.

— Потрогайте ее, — не отставал от него Тарго. — Исследуйте ее полностью, если желаете. Мы можем приковать ее в том положении, которое вам больше нравится. Быть может, Вы хотели бы посмотреть ее на боку, или на животе. Мы можем разложить ее в любой позе, только скажите.

— Не стоит, — отмахнулся мужчина. — Эта прекрасно подойдет.

Эллен почувствовал, что его рука поднялась с ее бедра.

— Нет! — простонала она.

— Уверен, тебя уже проверяли, кейджера, — сказал покупатель.

— Нет, пожалуйста, — взмолилась Эллен. — Вы же видите, что я прикована! Вы же видите, что я беспомощна, что я не могу защититься! Вы же видите, что я никак не могу препятствовать тому, чтобы делали со мной все, чего бы вам не захотелось. Значит, Вы должны быть ко мне милосердным. Вы должны сочувствовать тому положению, в котором я оказалась! Следовательно, Вы должны уважать меня! Вы ни в коем случае не должны угрожать моему достоинству!

— А она, правда, рабыня? — уточнил мужчина, посмотрев на Тарго.

— Разумеется, — раздраженно буркнул тот.

Мужчина опять положил руку на бедро Эллен. И это прикосновение заставило Эллен почувствовать напряжение и смущение, почувствовать себя уязвимой рабыней.

— У нее какие-то странные взгляды, — заметил мужчина.

— Она — варварка, — развел руками Тарго.

Потенциальный покупатель окинул Эллен озадаченным взглядом и поинтересовался у нее:

— Если мужчина имеет рабыню точно там, где он хочет ее, и так, как он хочет ее, почему тогда не должен делать с ней то, что он хочет и как он хочет, полностью и любым способом?

Эллен испуганно уставилась на него.

— Она — рабыня, — напомнил ей мужчина.

— Вы все равно ничего не должны делать с женщиной без ее согласия, — запинаясь, проговорила Эллен.

— Однако каждый день происходят тысячи ситуаций, в которых даже со свободными женщинами и мужчинами делается что-нибудь без их согласия, — заметил он.

— Все должны быть свободными, — заявила Эллен.

— Исходя из каких предпосылок, Ты сделала такое заключение? — осведомился мужчина.

— Это само по себе очевидно, — ответила она.

— Скорее верно обратное, — усмехнулся покупатель. — Само собой очевидным является то, что кто-то должен быть свободными, а кому-то придется быть в рабстве. Очевидно, что для кого-то уместно быть свободным, а для других подходит рабство. Все зависит от человека. Вот Ты, совершенно ясно должна быть рабыней. Для тебя естественно быть рабыней, и таким образом, Ты должна быть соответственно порабощена. Это абсурд, прирожденной рабыне давать свободу.

— Свобода пуста и бессмысленна, — сказал Тарго, — когда она есть у всех. Ее значение проявляется во всем своем изобилии только на фоне рабства.

— Все люди должны быть свободными, — попыталась настаивать Эллен.

— Это очевидно ложное утверждение, — не согласился с ней мужчина, — Впрочем, в твоей ситуации это в любом случае не важно, поскольку рабыня не человек. Рабыня — собственность, животное, движимое имущество. Вот Ты, например, не человек, а рабыня и, таким образом, являешься собственностью, животным и движимым имуществом. Кроме того, это мужчины должны быть свободными, а женщины — рабынями, это обусловлено их умами и телами.

— Дайте мне свободу желаний! — попросила Эллен.

— Ты можешь желать все, чего тебе хочется, — пожал он плечами, — но Ты должна повиноваться во всем, абсолютно, быстро и со всем совершенством.

— Отдайте мне мою свободу! — прошептала девушка.

Ее требование вызвало улыбку у покупателя, который повернулся у Тарго и уточнил:

— Повинуется ли она во всем, абсолютно, быстро и с совершенством?

— Конечно, — заверил его толстяк.

— Верните мне мою свободу! — всхлипнула Эллен.

— Это было бы неправильно, — сказал мужчина.

— Почему? — спросила она.

— Свободная женщина не должна быть рабыней, а рабыня не должна быть свободной, — объяснил потенциальный клиент.

— Я не понимаю, — призналась Эллен.

— Точно так же, как было бы неправильно для должным образом свободной женщины быть порабощенной, — развел он руками, — также, неправильно будет для должным образом порабощенной быть свободной.

— Господин?

— Представь себе, — усмехнулся мужчина.

Эллен уставилась на него, и в ее глазах плескался даже не страх, а благоговейный трепет. Закованная в цепи, лежащая перед ним, она чувствовала себя ошеломленной.

— Ты принадлежишь ошейнику, — сообщил он ей. — Это ясно. Это отлично видно. Ты одна из тех, для кого подходяще быть порабощенной.

— Вы должны позволить мне делать то, что я хочу! — еще раз попыталась настаивать Эллен.

— Ерунда, — отмахнулся покупатель.

— Ничего нельзя делать со мной без моего согласия!

— Ты — рабыня. Твое согласие не имеет смысла.

— Конечно же, имеет! — заплакала девушка.

— Конечно же, не имеет, — усмехнулся он. — В конечном счете, желание и решение будут теми, которые примет господин, всегда и во всем.

— Но как же я смогу быть счастливой, если я не свободна? — спросила Эллен.

— А твое счастье ничего не значит, — развел руками мужчина. — Оно никого не волнует.

Их глаз Эллен хлынули слезы.

— Быть может, тебе будет лучше поискать ответ на этот вопрос, в себе самой, — спросил он, — в глубинах твоего собственного сердца.

Эллен сквозь слезы посмотрела на него.

— В любом случае, — пожал плечами мужчина, — никакой особой связи между свободой и счастьем нет, как раз, чаще бывает наоборот. Зачастую самыми свободными являются те, кто наиболее потерян, запутан и несчастен. Это банальность. Счастье является функцией вовсе не свободы, я удовольствия от того, что ты делаешь то, что ты, действительно, хочешь делать, от того, что ты являешься тем, кем ты хочешь быть. Счастье зачастую можно найти в таких местах, которые, как мне кажется, могут сильно удивить тебя. При этом, конечно, важно еще и оказаться в обществе, в котором то, чем Ты являешься, и чем Ты действительно хочешь быть, понято и принято. Например, рабыни важны в нашем обществе, они являются его важной частью, они делают его намного более честным, чистым, глубоким, красивым, естественным, приносящим удовлетворение, чем это могло бы быть в противном случае.

Он снова опустил руку на ее бедро, на этот раз лишь чуть коснувшись ее кожи подушечками пальцев.

— Не делайте этого! — попыталась остановить его Эллен.

— Не понимаю тебя, — сказал он.

— Конечно же, Вы — мужчина чести! — всхлипнула она.

— Думаю да, — кивнул он. — По крайней мере, я на это надеюсь.

— И как мужчина чести, — сделала последнюю, отчаянную попытку Эллен, — Вы не будете трогать меня без моего разрешения.

— Не понимаю, какая здесь связь, — пожал плечами покупатель.

— Особенно, когда я лежу перед вами, беспомощная, нагая и закованная в кандалы, полностью в вашей власти, неспособная к даже минимальному сопротивлению!

— Какое это имеет отношение к чести? — озадаченно спросил мужчина. — Мы не граждане одного города. Мы не делим с тобой Домашний Камень. Да даже если бы мы когда-то были согражданами, Ты теперь больше не можешь быть среди граждан, поскольку Ты — рабыня. И даже если бы мы когда-то делили Домашний Камень, Ты теперь не имеешь прав на Домашний Камень, будучи порабощенной. Кроме того, Ты — просто женщина.

— Тогда, кажется, я не могу ожидать от вас джентльменского поведения, — с горечью проговорила Эллен.

— А что такое «джентльменское поведение»? — переспросил он, тщательно выговаривая сказанные слова, поскольку Эллен, в испуге, использовала английское выражение.

— Боюсь, что в гореанском нет точного определения для этого, — ответила девушка.

— Мне кажется, что я слышал про что-то подобное, и думаю, что примерно могу понять это выражение, — задумчиво сказал покупатель. — Кажется, это определение для мужчины, который подписывается и соответствует кодексам требуемого поведения, между прочим, заменяя природу соглашением, власть — уместностью, самоосвобождение — самопокорением, возможность командовать — необходимостью подчиняться, доминирование — покорностью, короче говоря, слово для того, кто отрицает свое неотъемлемое биологическое право, свои полномочия, удовольствия и восторги, для того, кто отказывается или делает вид что отказывается от своей мужественности, ради того, чтобы женщины сделали вид, что он им нравится. Он принадлежит своей культуре, а не себе, как насекомое принадлежит гнезду, пчела — рою. Он несчастен, как и запутанные, невежественные, смазливые тиранки, которым он отказывается сопротивляться, которых он отказывается взять в свои руки и покорить, бросить к своим ногам, как бросают голых связанных рабынь.

— Похоже, это слово для того, чтобы можно было сказать «дурак» в приличном обществе, — проворчал Тарго.

— Похоже на то, — согласился покупатель, и снова пристально посмотрел на Эллен.

Девушка испуганно отвела взгляд. Эти гореане, и теперь она это отлично усвоила, не были джентльменами, или точнее, не были джентльменами в обычном земном смысле этого термина. Скорее, даже при всей их возможной образованности, цивилизованности и рафинированности, для женщин они, бесспорно, были рабовладельцами и господами.

— Пожалуйста, подождите! Пожалуйста, не делайте этого! — воскликнула Эллен. — Я не такая, как ваши гореанские женщины!

— Это я уже понял, — усмехнулся мужчина.

— Я происхожу из другого мира, — быстро заговорила Эллен, — мира иных ценностей, мира, в котором расценивается, как нечто совершенно невозможное, что один человек может беспомощно и категорически принадлежать другому, мира, в котором все женщины должны быть свободными и к ним нужно относиться с честью и уважением! Я — такая женщина! Покорность, беспомощность и цепи презренного рабства, это все не для меня! Я не женщина вашего мира!

— Но Ты — человеческая женщина, не так ли? — спросил он.

— Да, конечно, — сказала она.

— Надеюсь, Те не ожидаешь, что я повторю ошибки вашего мира, человеческая женщина? — осведомился покупатель.

— Господин? — не проняла Эллен.

— Не стоит ожидать от меня того, что я буду соответствовать нелогичным понятиям и слабостям того мира, — сказал он.

— Пожалуйста, — заплакала рабыня.

— Ты больше не в своем мире, — напомнил ей мужчина. — Теперь Ты находишься в нашем мире, где все совершенно по-другому.

— Ваши ценности не могут быть моими! — крикнула она.

— И я рад, что это именно так, — кивнул покупатель.

— Я живу не для покорности, беспомощности, и цепей презренного рабства!

— Именно для этого Ты и живешь, — заверил ее он.

— Я не одна из ваших гореанских женщин! — выкрикнула Эллен.

— Понимаю, — кивнул мужчина.

— Я из мира, называемого Земля! — заявила она.

— Я в курсе, — усмехнулся покупатель.

— Таким образом, я не такая как ваши гореанские женщины!

— Это верно, — согласился он. — Ты в тысячу раз ниже их, женщина с Земли.

— Господин? — опешила девушка.

— Ты не достойна даже завязывать сандалии гореанской женщине, — сообщил она ей, и снизу вверх провел рукой по внутренней поверхности ее бедра.

— Не надо, не делайте этого! — вскрикнула Эллен. — Пожалуйста!

Цепи отозвались лязгом на дрожь ей конечностей. Она вдруг перестала чувствовать грубость цемента под своим телом и твердость стали, окружавшей ее запястья и лодыжки.

— Ой, ах, о-о-ох! — застонала она. — Пожалуйста, не надо! Пожалуйста, не делайте этого!

И тут его рука замерла.

— Нет! — всхлипнула Эллен. — Пожалуйста, делайте это. Я имела в виду, пожалуйста, делайте! Не останавливайтесь! Я прошу Вас не останавливаться! Я не ничего не могу поделать с собой! Не останавливайтесь, я прошу вас! Пожалуйста, пожалуйста! Нет, я имею в виду, пожалуйста, остановитесь! Пожалуйста, остановитесь! Пожалуйста, остановитесь!

Мужчина остановился.

— Нет, не останавливайтесь! — взмолилась она. — Да! Да-а! Так, Та-а-ак! О-о-о, спасибо, Господи-и-ин! Не-е-ет! Не останавливайтесь! Не останавливайтесь! Я прошу еще! Я прошу еще-о-о!

— Кто просит? — спросил Тарго.

— Эллен! Эллен, рабыня! Эллен, бесполезная рабыня! Эллен, рабыня варварка, земная девка, просит еще! — прорыдала она.

Рука мужчины замерла, и Эллен, покрасневшая до пунцовости, умоляюще потянулась к ней всем телом.

— Я не смогу выдержать этого! — всхлипнула девушка. — Пожалуйста, дотроньтесь до меня. Пожалуйста, закончите это, Господин. Пожалуйста, закончите начатое, Господина. Пожалуйста, пожалуйста, Господин. Будьте милосердны! Я прошу этого! Пожалуйста, будьте милосердны, Господин!

— У нее все задатки к тому, чтобы стать горячей маленькой штучкой, — заметил мужчина.

— Да, со временем, — поддержал его Тарго.

— Пожалуйста, Господин! — взмолилась Эллен.

— Ну как скажешь, — усмехнулся покупатель, и легонько двинул рукой, а потом еще несколько раз.

— Ай-и-и-и! — завопила рабыня, и ее долгий, дикий крик, ее вопль облегчения, благодарности, беспомощного удовольствия, должно быть, разлетелся по всему рынку, проникнув во все его закутки, пробежав от ларька к лотку и, многократно отразившись от стен, унесся в боковые улицы и переулки.

Некоторое время Эллен лежала, вздрагивая от рыданий. Она едва ли понимала, что мужчина уже оставил ее в покое, что Тарго уже больше не было на полке.

— Держите меня, дотроньтесь до меня, пожалуйста! — прорыдала девушка, никак не желая понять, что она уже давно была в одиночестве.

— Шлюха, шлюха, шлюха! — прошипела Чичек.

— Беспомощная шлюха, рабская девка! — подпевала ей Эмрис.

— Презренная, отвратительная рабыня! — выплюнула Чичек.

— Только попробуй теперь посмотреть на нас свысока, рабская девка, — злобно прошипела Эмрис. — Ты самая низкая из нас!

Напуганная Эллен, лежа спиной на цементной полке, немного потянула к себе закованные в кандалы руки. В ее глазах, устремленных в небо, отражались плывущие там облака.

— Вернитесь и подержите меня еще немного, пожалуйста, — проскулила она, скорее самой себе, чем кому-то другому.

— Ты — шлюха, — презрительно бросила Чичек. — Признай это.

— Да, Госпожа, — прошептала Эллен. — Я — шлюха.

Итак, тот, кто был первым ее господином, оказался полностью прав в отношении нее, причем еще даже на Земле. Сквозь ее серьезность, сквозь ее строгий деловой костюм, под выражением лица безразличной инертности и фригидности, сквозь тщательно выстроенную оборону и стены отчужденности и профессионализма, он разглядел беспомощную, ждущую своего часа, голую, любвеобильную рабыню.

А немного позже пошел дождь, долгий, холодный дождь, который все усиливался и усиливался. Рынок моментально опустел, а вокруг лотков воцарилась суета. Туда-сюда сновали лавочники, мелкие торговцы прямо с товаром сворачивали расстеленные одеяла, энергично переругиваясь под непрекращающийся шум разбушевавшейся погоды. Торговцы и их клиенты, те, кто не успел забежать в дома или соседние дверные проемы, прижимались к стенам под свесами крыш и под полосатыми навесами, которые вскоре осели под массой, скопившейся в них воды, и начали протекать. Эллен лежала на спине, прикованная к двум кольцам на полке, между которыми при прикосновении незнакомца она, к своему испугу превратилась в самку, умоляющую, взбрыкивающую, извивающуюся в муках ее первого рабского оргазма, каким бы рудиментарным и незначительным не мог бы он быть. Он не дал ей выбора, снова и снова, уговаривала она себя. И, возможно, это было правдой, но она знала также и то, что сама не хотела никакого выбора, что она хотела только того, чтобы не кончалось это удовольствие, эти ощущения и эмоции, о наличие которых она ранее только смутно догадывалась во время ее обучения, и находясь в руках Мира. Да, он не дал ей права выбора, снова и снова, убеждала себя Эллен, но она знала, что он был готов остановиться, и не раз, но стоило ему это сделать, как она сама выпрашивала о продолжении его хищничеств, умоляя его ответить на отчаянные потребности ее уязвимой и полной потребностей рабскости.

«Что я такое», — спросила она сама себя, немного напрягая ноги и руки, беспомощно удерживаемые у колец кандалами и наручниками. Девушка также покрутила головой, еще острее ощутив ошейник, давивший на ее горло. И этот ошейник не был типичным легким, изящным, привлекательным рабским ошейником, какие носят большинство рабынь в городе, который мог бы просто отметить ее как невольницу и идентифицировать ее хозяина. Это был большой, тяжелый, толстый ошейник, который Тарго надевал на свои товары, чтобы они ради избавления от такого неудобства и тяжести еще нетерпеливее сами искали возможных покупателей. Кроме того, предполагалось, что если бы кто-то из них, одетых в такие ошейники, попытался ускользнуть или сбежать, то у них не было бы ни одного шанса уйти далеко, поскольку они сразу же должны были привлечь к себе внимание. «Стража! Ищите сбежавшую рабыню в тяжелом, широком, сером, железном ошейнике, закрытом на ее шее ударом молота, с железным кольцом в два хорта продетом через проушины спереди!»

Итак, Эллен лежала на цементной полке, прикованная к ней кандалами и наручниками, закрыв глаза, дрожа от холода под проливным дождем. Она скулила и стонала. Тяжелые капли дождя беспощадно барабанили по ее телу, собирались в ручейки и сбегали по ее телу, с плеском падая на полку и растекаясь вокруг холодной лужей. Волосы Эллен промокли мгновенно. Вода струйками забиралась под ошейник, неприятно щекотала кожу под браслетами на запястьях и щиколотках. Она чувствовала, как дождь смывает пыль, покрывшую ее тело за день. Мокрые волосы липли ко лбу и горлу. Хорошо еще, что Тарго не приказал своим женщинам использовать рабскую косметику, а то бы сейчас ее лицо покрылось бы разноцветными полосами. Впрочем, Тарго редко попусту тратил косметику на своих подопечных, словно кичась честностью своего товара, и предоставляя покупателю право ясно видеть точный, чистый, открытый и простой характер того, на что он может рассчитывать. Кроме того, что и говорить, косметику, даже рабскую косметику, не раздавали даром, и стоила она приличных денег. Позже Эллен узнала, что рабыни готовы воевать за кусочек помады или крупинку теней для век, за все, что могло бы хоть немного усилить их красоту и позволить выглядеть чуть более привлекательно для господина. А еще Эллен предстояло узнать, но случилось это гораздо позже, что рабынь иногда привязывали снаружи, выставляя на непогоду, чтобы они смогли научиться ценить тепло очага, значение одеяла, удобство места в ногах кровати рабовладельца.

«Что я такое, — спрашивала она себя. — Что я такое на самом деле?»

И Эллен боялась, что знала ответ на этот вопрос.

Прошло несколько минут, прежде чем поток воды, обрушивавшийся на город, прекратился, причем так же резко, как и начался. В наступившей тишине слышался перестук капель подавших с тентов и журчание ручейков в стыках булыжной мостовой рыночной площади. А потом из-за тучи снова выглянуло солнце, как прежде горячее, желтое, безразличное и беспощадное. Опять рынок наполнился суматохой, но теперь она была более приглушенной, чем когда ливень начался. Торговцы сливали воду с тентов своих киосков, коробейники разворачивали на прежних местах свои одеяла, раскладывая на них товары, кастрюли, фляги, украшения и прочие мелочи. Стук кожаных пометок сандалий и туфель по влажным камням стал мягче, тонко отличаясь от прежнего дробного звука. Раздался скрежет, а потом плеск тяжелого колеса заехавшего в лужу. Какой-то ребенок со смехом шлепнул ногой по ручью, подняв фонтан брызг, за что получил строгий выговор. Время от времени до Эллен доносился звонкий перестук высоких, деревянных платформ подобной сабо обуви, которую иногда носят свободные женщины, особенно представительницы высших каст, чтобы немного приподнять над землей кромки подолов, тем самым изящно защитив их, а также и свои уличные туфли от пыли и грязи. Эллен даже не смотрела в их сторону, поскольку, как и большинство рабынь, опасалась встретиться с ними взглядами, дабы свободные женщины, не сочли это проявлением высокомерия и не потребовали наказания. Вода на полке постепенно нагрелась, и лужи начали подсыхать.

Многое в то время казалось Эллен непостижимым.

«Как я попала сюда, — задавалась она вопросом, — каким образом? Я нахожусь на другой планете, в мире для меня чужом и странном, экзотическом, прекрасном и одновременно пугающем, в невероятном, потрясающем, полном жизни мире, столь живом и столь сильно отличающемся от моего собственного. И в этом мире я закована в цепи. На мне клеймо и ошейник. В этом мире я узнала, что могу быть только рабыней сидящей на цепи. Меня могут купить и продать. Я существую только для того, чтобы доставлять удовольствие мужчинам. Я принадлежу, в буквальном смысле этого слова принадлежу, и я должна повиноваться, со всем совершенством на которое я способна. Я помню те эмоции. Я хочу, я жажду, я должна иметь их больше. Я не смогу жить без них. Я хочу их, отчаянно! Они мне необходимы. Эти животные, походя, со всем своим жестоким, небрежным простодушием, сделали меня своей! Я извиваюсь и дергаюсь в своих цепях, словно сжигаемая потребностями рабыня. О, купите меня, Господа! Я буду хорошо вам служить. Я буду падать на колени у ваших ног, облизывать и целовать их, умоляя о вашем прикосновении!»

«Ох, гони эти мысли из своей головы, — мысленно закричала она на себя. — Ты не должна быть женщиной, Ты не должна быть настолько оживленной, в тебе не должно быть столько потребностей! Ты не должна хотеть любить и служить! Осуждай такие искушения! Высмеивай себя за такие чувства и животные желания! Думай о том, как это унизительно и отвратительно! Ищи в себе избавляющую фригидность! Восхваляй инертность! Пой осанны вялому подавленному телу! Отбрось чувства! Отрицай саму глубину своей души! Не осмеливайся даже хотеть любить, не смей желать служить! Как неподходяще, как ужасно, как постыдно, быть живой, полной потребностей и любящей!»

«Я прикована цепями, — думала Эллен. — Я нахожусь на иной планете, в мире, чужом и странном, экзотическом и прекрасном, но таком пугающем, мире, совершенно отличающимся от моего собственного, и в этом мире я заклеймена, на мне ошейник, и я здесь рабыня. Но ведь это уместно для меня, быть закованной в цепи и носить ошейник, поскольку я — рабыня. И это именно то, что я есть, и чем я хочу быть! О, дорогой мир, мой любимый мир, дай мне сильного господина, того, кто будет бескомпромиссен со мной, поскольку я сама того желаю, чтобы я, служа ему, с радостью и удовольствием, смогла исполнить свое предназначение».

«Какая я ужасная и недостойная», — возмутилась она.

«Я должна почувствовать те эмоции снова, — боролась с первой, другая мысль. — И я пойду на все ради них!»

«Как ужасно это, как безнравственно!» — билась в ее голове первая.

«Мир, Мир, — подумала Эллен, — что же Ты сделал со мной? Был ли это рабский оргазм, или что-то близкое к нему? Не знаю, но я должна почувствовать это снова! И ради этого я сделаю все что угодно! Если бы я могла, если бы мои руки не были прикованы к кольцу, я поцеловала бы пальцы и прижала их к ошейнику. И все же это не было вопросом простых эмоций, просто ситуации, пусть и продолжительной, возбуждения кожных нервных окончаний. Это было что-то гораздо большее. Это был огонь и облака, стихия, ветры и штормы, землетрясения, торнадо, вулканы, наводнения, цельность жизненного опыта, пришедшего из глубины веков, память поколений пробужденная единомоментно. В этом взорвалась ожившая мировая, вселенская значимость. В этом была непокорная цепкость и упорство жизни. Трава вдруг стала зеленой, а звезды запели. В тот момент исступления я сталась наедине со славой вселенной. Своим крохотным способом я достигла уровня сознания, существования которого, даже представить себе не могла, но с него открывался вид на скрытые пока в дымке бесконечные горизонты, бесконечные восходы. И все же, одновременно с этим я узнала, что была всего лишь рабыней в руках рабовладельца. Я помню вас, Мир из Ара, мой господина. О да, Мир, Вы отдали меня мне самой. И я готова была отдать себя вам! Но Вы не захотели меня! Вы показали меня мне самой, а затем презрительно отвергли. Вы проследили за тем, чтобы из меня сделали рабыню. И насколько никчемную и презренную рабыню! Да, все мы для вас одинаково никчемные и презренные! Как правильно для вас было держать меня, лгавшую самой себе, в презрении! Как проницательно Вы почувствовали мое лицемерие, мою никчемность! И как подходяще, как соответствующе, как правильно кажется для меня то, что я должна быть рабыней, нагой и закованной в цепи! Вы увидели это! Вы знали это! И вот теперь, я та, кто я есть! И теперь, окажись я перед вами снова, я встала бы на колени, опустила бы голову, и целовала бы ваши ноги, умоляя мне позволить служить вам! Но Вы не хотите меня!»

А потом Эллен разрыдалась.

Для Эллен это был уже ее третий день. Она стояла на полке лицом к площади, прижавшись спиной к стене многоэтажного дома, к которой крепилась полка. Запястья девушки были подняты над головой и прикованы цепью к кольцу, вмурованному в стену здания. Руки затекли, ноги гудели. Тарго был, мягко говоря, не слишком доволен ей. По его мнению, к настоящему времени она уже должна была быть продана.

Девушка задрожала, увидев, как рука Барзака, проходившего мимо нее, напряглась на рукояти его плети. Она уже знала, что рабовладельцам даже не нужна причина для того, чтобы выпороть ее, достаточно простого желания. Она была рабыней, и этим все сказано.

Аном позже, то есть примерно через час с небольшим, Эллен прошептала, обращаясь к подошедшему Тарго:

— Я хочу пить, Господин.

— Ты заговорила без разрешения? — осведомился он.

— Простите меня, Господин! — сказала Эллен, только сейчас осознав, что, действительно, должна была спросить разрешения.

Однако такие ритуалы имеют тенденцию зависеть от контекста. Разумеется, далеко не все девушки неизменно просят у своих владельцев разрешения говорить, но в теории, это может потребоваться, и отказ спросить такое разрешение запросто может стать причиной для наказания. В целом, в таких вопросах, прежде всего, стоит опираться на практический опыт, здравый смысл и традиции. Со стороны для девушки знание того, что она, в теории, прежде чем заговорить должна спросить разрешение, помогает ей глубже сознавать, что она — рабыня. Эллен, конечно, знала об этом, но она, как мы помним, провела в своем ошейнике еще слишком мало времени, таким образом, не было ничего неожиданного в том, она иногда забывала о таких тонкостях, особенно, по причине того, что они не всегда очевидны. Укус стрекала или удар плети имеет тенденцию поощрять понимание таких моментов, тем самым минимизируя вероятность ошибки.

Однако чуть позднее Тарго вызвал Барзака, чтобы тот напоил его товар. На этот раз седой вышел без своей плети, зато с его ремня теперь свисал длинный гибкий прут стрекала. Эллен с тревогой провожала его глазами. У нее осталось немного сомнений относительно назначения или полезности подобного атрибута, а также того, чем для нее обернется его прикосновение к ее плоти.

Вытащив мундштук бурдюка из влажных нетерпеливых губ Эллен, со стоном попытавшейся удержать его зубами, Барзак по-хозяйски погладил ее привлекательно округлившийся живот. Девушка, которой показалось, что он убрал бурдюк слишком скоро, жалобно посмотрела на него сквозь слезы, стоявшие в ее глазах. Но слезы эти были не столько следствием того, что ее жажда осталась неудовлетворенна и осознанием того, что она не должна просить о большем, сколько стыдом, охватившим Эллен, в ответ на его простое собственническое поглаживание ее живота.

Эллен подумалось, что примерно также грум мог бы похлопать лошадь по гриве или по крупу. Но затем она вдруг осознала, что аналогия вовсе не была столь уж неправдоподобна, как можно было бы предположить на первый взгляд.

Тем временем Барзак подошел к Чичек. Эллен немного пошевелила запястьями в кандалах, державших ее затекшие руки над головой. Ноги также болели от усталости. Она окинула рынок взглядом.

Эмрис купили ближе к полудню. Этот факт не мог не обрадовать Эллен, впрочем, как и самого Тарго, очевидно, получившего за рабыню хорошую цену.

Иногда это происходит следующим образом. Мужчина замечает девушку, которую он, действительно, хочет, и его объективное суждение относительно ее рыночной стоимости может быть отодвинуто далеко в сторону простым желанием, желанием купить и владеть, полностью, этой особенной, восхитительной, соблазнительной собственностью. Но, возможно, к его желанию, если не сказать жажде, примешивается нечто тонкое, что говорит ему, что она для него может стать особой рабыней, чем-то, что он непреодолимо хочет видеть в своем ошейнике, чем-то, что для него может стать не просто еще одной девкой, не просто чем-то, на чем он сможет уменьшить свою жажду доминировать и управлять, но чем-то таким, что со временем могло бы превратиться во что-то большее, скажем, в любимую рабыню. Впрочем, если до этого дело так и не дойдет, он всегда может подарить ее или продать.

Многие гореане, кстати, боятся влюбиться в своих рабынь. Дело в том, что зачастую это расценивается как своего рода слабость. Однако, в большинстве случаев, конечно, для рабовладельца бывает трудно не влюбиться в свою рабыню, поскольку отношения господин-рабыня являются цивилизованным, систематизированным, узаконенным аналогом сущности естественных биологических отношений. Отношения господин-рабыня освобождают обоих, и мужчину, и женщину биологически. Естественное доминирование мужчины не подвергаемое критике, осуждению, осмеянию и социальному давлению, если можно так выразиться, расцветает. Результатом будет преуспевающая, здоровая мужественность. Точно так же рабыня, в силу подобной биологической сообразности, является самой прекрасной, уязвимой и любвеобильной из всех женщин. Она — самая женственная из всех женщин, а следовательно, и самая желанная и привлекательная из них. Неудивительно, что мужчинам приходится изо всех сил сопротивляться своим чувствам к таким находящихся в их собственности, соблазнительным красоткам. Так что зачастую любящий хозяин может оказаться наиболее требовательным и суровым к своей любимой рабыне, по причине предчувствия слабости, которую она могла породить в нем. И это тоже вселяет радость в сердце любящей рабыни, поскольку она спешит повиноваться и доставлять удовольствие со всем возможным совершенством, на какое способна, фактически, как она и должна, как если бы она была не больше, чем новой девкой в доме, забитой и запуганной. Разумеется, он остается рабовладельцем, а она его рабыней. Это — отношения любящего господина и любящей рабыни, это — исполнение природы каждого из них.

— К настоящему времени Ты должна была бы быть продана, — проворчал Тарго, встав рядом в ней.

— Я не хочу быть проданной, Господин, — призналась Эллен, и тут же, закрыв глаза и лязгнув цепью, испуганно вжалась в стену, когда мужчина поднял руку, словно собираясь отвесить ей пощечину.

Впрочем, так и не ударил девушку, просто махнув рукой, словно решив, что такое предостережение могло бы быть потрачено впустую со столь глупой рабыней.

— Смотри на рынок, — приказал толстяк, — голову прямо.

Эллен сделала как, ей было приказано, и Тарго, прищурившись и окинув ее оценивающим взглядом, задумчиво проговорил:

— Возможно, все дело только в том, что фактически Ты слишком юна. Ты немногим более чем смазливая девчонка. Тебе даже двадцати не дашь.

Эллен была поражена тем, что о ней рассуждают в подобной манере. Но Тарго, похоже, не знал о том, что были созданы новые сыворотки, и принимал ее за ту, кем она выглядела, то есть, за юную красотку варварку. А затем Эллен вздрогнула от понимания того, что, на самом деле, он ни в коей мере не ошибался, и это было все, чем она была, буквально, фактически. Физиологически, биологически, она действительно была очень юной девушкой. Все что было вне этого осталось на том, теперь на выглядящем нереальным мире, с его соглашениями, имеющими отношение к придуманному, механистическому времени, разработанному в целях удобства, и совершенно не важных для естественного хода природы.

— Но фигурка-то у тебя неплохая, — заметил Тарго, — с прекрасными рабскими формами.

— Господин? — осмелилась спросить Эллен.

— Барзак! — позвал торговец. — Поверни девку. Прикуй-ка ее лицом к стене.

Седому не потребовалось много времени на то, чтобы перебросить цепи, чтобы они не переплетались, в результате Эллен, к своему огорчению и позору, осталась стоять лицом к стене, с по-прежнему поднятыми, прикованными над головой руками.

— Ага-а! — довольно протянул толстяк. — Так-то, лучше!

Эллен почувствовала, как руки Тарго легли на ее бока, а затем скользнули вниз по талии, обрисовав ее ягодицы, а затем спустились на бедра.

— Замечательно, — сказал он. — Теперь посмотрим, сможешь ли Ты заинтересовать кого-нибудь с этой стороны.

Эллен раздраженно тряхнула цепями и уставилась в стену, оказавшуюся всего дюймах в шести перед ее лицом.

Сзади послышался смешок Чичек.

Время шло. Однажды Эллен услышала крик тарна, пронесшегося между зданиями так низко, что она почувствовала порыв ветра, поднятый его крыльями и толкнувший ее на стену, по которой скользнула тень гигантской птицы. Девушка повернула голову влево, глядя вслед, но успела заметить только мелькнувший между зданиями хвост.

Эллен не думала, что пролетать на таких монстрах так низко над городом, было разрешено.

— Тарны! Тарны! — услышала она крики, прилетевшие откуда-то из-за ее спины, несколько мгновений спустя.

Она, как смогла, извернулась в цепях, и увидела, что мужчины указывали вверх. Наполовину закрывая от ее глаз солнца, в небе приплывали пять тарнов.

Судя по звукам, рынок возвратился к своей нормальной жизни.

Один раз, немного позже пролета тарнов, Эллен услышала ритмичный шаг группы мужчин, вероятно стражников. Вскоре после этого послышались пружинистые, скрежещущие, похожие на птичьи шаги по мостовой рынка, сопровождавшиеся криками: «Посторонись, посторонись!». Рабыня обернулась и вздрогнула. Всадник, восседавший в седле приблизительно в восьми футах над мостовой, дернул поводья, резко поворачивая легкого тарлариона, стройную, быструю, двуногую рептилию. Голову наездника прикрывал обычный гореанский шлем с Y-образной прорезью, в руке он сжимал копье. Баклер, маленький, круглый щит с шипом посередине, был закреплен к седлу сбоку. Это был первый увиденный ею тарларион, хотя слышать о таких животных ей уже приходилось, и Эллен заключила, что они были редкостью в улицах городов. Со времени обучения она знала, что существуют разнообразные виды тарларионов, как двуногих, так и четвероногих, выведенных для самых разных целей, например, для войны, перевозки грузов, разведки, охоты, и даже скачек. Тарларион, которого увидела она, был очень похож на беговую разновидность, хотя, возможно, был немного тяжелее и крепче. Мужчина, предположила Эллен, мог быть верховым стражником, курьером или разведчиком. Мужчина окинул взглядом толпу на рынке, а затем резким, словно сердитым, ударом пяток, подкрепленным толчком древка копья, понукнул своего ящера, направив в проем одной из улиц.

Похоже, она стала свидетельницей довольно необычной ситуации, подумала Эллен, увидев такое животное на улицах города.

— Долой слинов Коса! — вдруг послышался мужской голос поблизости от полки.

— Тихо Ты! — шикнул на него какой-то мужчина.

— Эх, был бы, в городе Марленус! — зло сказал первый голос.

— Марленус мертв, — ответил ему другой.

— Говорят, его видели в городе! — прошептал третий мужчина.

— Тогда пусть он посадит предательницу Талену, фальшивую Убару на кол! — добавил первый голос.

— А кто тебе сказал, что Марленуса видели в городе? — поинтересовался второй.

— Я слышал, как это обсуждали в таверне, — ответил тот.

— В какой таверне? — уточнил первый.

— Ты же не держишь меня за дурака, который расскажет об этом, — усмехнулся третий. — Косианцы возьмут ее штурмом и спалят до основания.

— Не говорите такие крамольные вещи! — взмолилась присоединившаяся к их разговору женщина. — Косианцы — теперь наши хозяева.

— Тогда иди, поищи у них свой ошейник! — буркнул первый.

— Слин! Слин! — закричала она.

— Так это правда, что Марленус в городе? — спросил второй.

— Честно говоря, понятия не имею, — признался третий.

— Но он может быть в городе? — не отставал он.

— Кто может это знать? — вздохнул мужчина.

— Марленус мертв, — заявил мужчина, доселе молчавший.

— А Ты подчиняешься Закону об Оружии? — спросил его первый из собеседников.

— Конечно, — заверил его тот. — Косианцы нас разоружили. За сокрытие оружия — смерть. Мы — гражданские лица и должны быть ручными веррами косианцев, чтобы они могли нас доить, стричь или забивать если им понравится!

— Косианцы — наши дорогие союзники, — заявил какой-то мужчина. — Они разоружили нас для нашей собственной безопасности.

— Ты че косианский шпион! — рявкнул на него кто-то.

— Нет!

— А кто может точно знать, что именно может послужить оружием, — усмехнулся другой мужчина, — кухонный нож, заостренная палка, камень.

— Погода меняется, — послышался чей-то громкий голос, — Скоро снова может ливануть.

Мужчины около полки мгновенно замолчали.

— Точно, Ты прав, — громко поддержал его другой.

Группа рассыпалась, и шум рынка моментально стал прежним.

Обернувшись Эллен, увидела двух гвардейцев прогулочным шагом проходивших мимо. Их шлемы венчали желтые гребни.

Внезапно, острая боль от удара стрекалом вспыхнула поперек ее ягодиц, заставив девушку взвыть от боли и унижения.

— Не своди глаз со стены, рабыня, — прорычал Барзак.

— Да, Господин, — простонала Эллен, глаза которой быстро наполнялись слезами.

«Я — животное, — принялась уговаривать себя она. — Я принадлежу. Я принадлежу!»

Чуть позже, когда дневная жара стала почти невыносимой, она почувствовала присутствие двух мужчин за ее спиной. Эллен не оборачивалась, вперив взгляд в стену перед собой. Автоматически она отметила крошечное пятнышко на камне.

— Не оборачивайся, — строгим тоном приказал Тарго, и она продолжила смотреть перед собой.

Вдруг она увидела на стене тень. Что-то темное поднималось над ней. А затем оно опустилось вниз и полностью накрыло ее голову. У Эллен перехватило дыхание. Она ничего не видела. В следующий момент она почувствовала край капюшона под своим подбородком, потом затянулся ремешок, плотно обхватив ее горло. На тыльной стороне ее шеи клацнул язычок пряжки. На нее надели гореанский рабский капюшон.

— Освободи ее, отведи внутрь и сними наше железо, — сказал Тарго. — Потом верни девку обратно на полку. Капюшон не снимай, а руки свяжи за спиной.

— Мне не потребуется много времени, — пообещал Барзак, и Эллен чувствовала, что он протянул руки над ее головой, туда, где цепи крепились к стене.

Едва оказавшись в желанной прохладе здания, Барзак небрежно повернул ее к себе спиной и коротким шнуром плотно стянул ей руки и, придерживая за плечо, отвел в комнату. Внутри мужчина, прислонил ее грудью к стене и, подняв ее, согнутую в колене, ногу, положил ее щиколоткой на маленькую наковальню. Затем он с помощью молотка и клина, ловко, всего тремя ударами, разомкнул и растянул браслет на ее лодыжке и снял его с ее ноги. После этого, Барзак поставил рабыню на колени перед наковальней и толкнул ее голову вниз. Чтобы снять тяжелый ошейник, ему пришлось расстегнуть ремешок капюшона, и стянуть его на несколько дюймов, однако, не сняв достаточно для того, чтобы могла хоть что-то смогла увидеть. Стоявшая на коленях Эллен отчаянно задрожала от страха, почувствовав под своей шеей холодный металл наковальни. Но Барзак умело и быстро избавил ее от ошейника. Звон бойка молотка бьющего по клину был громким, пугающим, и девушка испуганно замерла, боясь даже пошевелиться. Один неточный удар молотка и, она не сомневалась, что ее голова или горло, будут проломлены так же легко, как разбилось бы оброненное на пол яйцо.

Зато как хорошо и легко почувствовала она себя, перестав ощущать на своем горле тяжесть этого ошейника!

Капюшон немедленно был сдернут вниз полностью, ремешок затянут, пряжка застегнута.

Закончив, Барзак вздернул ее на ноги и поставил к себе лицом. Внезапно Эллен почувствовала что взлетела вверх, и сразу в живот ей уперлось твердое плечо, тело перегнулось и она повила головой вниз. Потом началось движение. Нетрудно догадаться, что мужчина понес ее к входу из подвала. Пара моментов и ее, беспомощно связанную, головой назад, как принято носить рабынь, вынесли на солнечный свет. Еще несколько шагов по ступеням и Барзак скинул рабыню с плеча, поставив на колени, на грубую поверхность полки, скорее всего, как предположила Эллен перед самым краем.

Она в испуге принялась выкручивать свои тонкие запястья из стягивавших их шнуров. Ее борьба, и она это знала, была бесполезна, но в том состоянии, в каком она была, Эллен ничего не могла поделать с собой. И в конечном итоге, она убедилась, что в веревках она столь же беспомощна, как была прежде в цепях.

Она на какое-то время замерла стоя на коленях, изумленная, беспомощная в темноте капюшона, потерянная в беспорядке ее разбегавшихся мыслей. Ей внезапно показалось, что вместе с тяжелым ошейником и цепями она лишилась некой безопасности. Ни одна из других рабынь так и не решилась заговорить с нею, возможно, потому что рядом были мужчины, но Эллен не знала, так ли это на самом деле или нет.

Потом она почувствовала, что ее подняли с полки, по-видимому это сделал Барзак, и поставили на ноги. Под подошвами ног девушка почувствовала голые камни мостовой рыночной площади.

— Смотри, мам, — услышала она детский голос.

— Пошли отсюда, — ответила на это женщина.

— Господин, я могу говорить? — осведомилась Эллен.

— Да, — буркнул Барзак.

— Что случилось? — спросила она. — Что происходит?

— Глупая Ты маленькая вуло, — засмеялся седой, — тебя продали.

На ремне капюшона спереди, перед горлом, имелось кольцо для присоединения карабина поводка. Правда, Эллен поняла это только теперь, когда услышала щелчок и почувствовала два рывка поводка, сигнал того, она узнала это во время своего обучения, что ее сейчас поведут и что она должна быть готова при следующем рывке, послушно следовать за натяжением поводка, словно покорное домашнее животное.

— Господа! — всхлипнула Эллен. — Господа!

— Тебя купили, — объяснил ей Барзак.

Она услышала звон монеты, по-видимому подкинутых на руке. Скорее всего, они были только что заплачены за нее.

— Присмотрите за тем, чтобы она служила вам со всем изобилием совершенства рабыни, — посоветовал кому-то Тарго.

— Господа! — заплакала Эллен в темноте капюшона.

— А Ты — хорошенькая рабыня, — сказал Барзак. — Служи хорошо своим новым хозяевам, и тебе разрешат жить.

Эллен зарыдала. Конечно, она знала, что, как гореанская рабыня, должна служить своим владельцам не просто хорошо, но и, как сказал Тарго, «со всем изобилием совершенства рабыни». И рабыня — это было все, чем она была. Гореанские рабовладельцы, и это она знала наверняка, не были склонны потворствовать своим рабыням.

— Кому меня продали? — спросила Эллен. — Куда меня отведут?

— А тебе дали разрешение говорить? — поинтересовался Барзак.

— Нет, Господин, — всхлипнула девушка.

На мгновение повисла тишина, возможно, в ожидании некого сигнала или предоставления разрешение, например, кивка головы. А затем Эллен заверещала от боли, пораженная три раза поперек ягодиц, несомненно, стрекалом Барзака.

— Простите меня, Господа! — прорыдала она.

Внезапно, Эллен почувствовала рывок и недвусмысленное устойчивое натяжение на поводке, и сделала шаг вперед в том направлении куда он ее потянул.

Ее вели с рынка по переполненным улицам Ара, голую рабскую девку, ничего не видящую вокруг себя из-за капюшона, связанную, взятую на поводок.

Дважды ее шлепнули и один раз пнули, когда Эллен случайно задела кого-то на улице. Два раза она споткнулась и упала, оба раза ударенная и пнутая, блеющая просьбы о прощении, спеша поскорее подняться на ноги.

Как далеко в прошлом остались теперь ее семинары по гендерным исследованиям!

Итак, ее вели, и она не знала где и куда она шла.

«Меня продали и купили, — думала Эллен, переставляя ноги. — Меня ведут на поводке, словно купленное животное, испуганное, послушное и покорное, и именно таковой я должна быть».

Как далеко теперь была Земля! Как далеко позади осталась ее прежняя жизнь! Теперь она находилась на другой планете, совершенно отличающейся от ее прежнего мира. В этом мире она была рабыней, именно этим ее хотел видеть любой местный мужчина, и именно этим она здесь была. Мужчины этого мира видели, что было пригодно для нее и проследили за тем, чтобы она стала тем, чем она должна быть. Фактически в этом мире, она была собой.

«Я — рабыня, — мысленно повторяла она. — Я — рабыня! Теперь Вы должны быть удовлетворены, Господин Мир. Это Вы предвидели для меня, это Вы хотели для меня, это Вы решили за меня, это Вы наложили на меня, чтобы я стала не больше, чем рабыней в примитивном мире».

Уже не меньше ана ее вели по улицам и переулкам, порой ныряя в проходы между зданиями настолько узкие, что она то и дело задевала плечами стены то с одной стороны, то с другой. Много раз дорога спускалась вниз, потом поднимались вверх. Иногда, уклон был настолько крут, что Эллен боялась, что потеряет равновесие и снова упадет, полетев кувырком вниз. В других случаях крутым оказывался подъем, и ей приходилось, напрягая все силы, с трудом втягивая в себя воздух, переставлять натруженные ноги, следуя за туго натянутым поводком, беспощадно, нетерпеливо и неуклонно тащившим ее вперед. Дорога часто петляла, они то и дело поворачивали то в одну, то в другую сторону, так что, даже не будь на ней капюшона, и даже знай она город, то, скорее всего, она была бы совершенно дезориентирована и безнадежно смущена относительно ее местоположения. Единственное в чем она была уверена, так это в том, что она все еще находилась в городе. На это четко указывали камни мостовой под ногами, к тому же она не слышала звуков прохождения через ворота, паролей, окликов так далее.

«Что случилось со мной, — думала Эллен на ходу. — Именно так водят рабынь. Как подходяще для меня то, что я — рабыня! Радуйтесь, Мир из Ара. Вы сделали это со мной. На мне клеймо. Я идентифицирована, отмечена как движимое имущество».

Вдруг рука, большая мужская рука, легла на ее шею под кольцом поводка, останавливая ее. Эллен замерла. Ей пришло в голову, что она стояла красиво, выпрямившись, как и положено стройной рабыне.

«Как естественно я стою таким образом, — подумала она. — Конечно, ведь меня этому учили. Отныне, это часть меня. Мне больше не позволена неряшливость поз. Как презирали бы меня мои сестры по идеологии, увидев, что я стою так красиво. Впрочем у меня нет никакого выбора, ведь я — рабыня. Поживи они под угрозой удара плети, и они тоже быстро научились бы так же стоять, и принять свою красоту, и следить за тем, чтобы она была хорошо показана, потому что рабовладельцам нравится видеть ее такой. Мы принадлежим им. Мы их собственность».

Поводок на мгновение повис перед ней, а потом у нее перехватило дыхание, поскольку она перестала чувствовать землю под ногами, взлетев в воздух, легко подкинутая вверх. Полет, как обычно оказался коротким и закончился на плече мужчины. Ее голова снова повисла за его спиной, в том положении, в каком обычно несут рабыню. Затем, придерживая ее на плече одной рукой, мужчина начал подниматься вверх, судя по всему, по лестнице или чему-то подобному. Шел он осторожно и, несомненно, использовал вторую руку, чтобы поддерживать равновесие при ходьбе. Через некоторое время, Эллен начала тревожить длительность подъема, и она начала, шаг за шагом, считать ступени или перекладины. С момента начала отсчета мужчина миновал больше трехсот таких ступеней. Она чувствовала как под ударами сильного ветра, гулявшего на этой высоте, мужчина покачивался, а дважды он за время подъема он даже останавливался, пережидая особенно жесткие порывы ветра. Порой Эллен боялась, что их может просто сбросить с лестницы. Голоса теперь слышались где-то далеко внизу, и чем дальше они поднимались, тем слабее долетал до них шум улиц.

Наконец подъем закончился. Девушку снова поставили на ноги, и порыв ветра тут же плотно прижал кожу капюшона к ее лицу. Затем нескольких ярдов ее вели по какой-то открытой всем ветрам, плоской поверхности. Но внезапно ветер прекратился, а под ногами зашуршала солома, усыпавшая деревянный пол некой комнаты или помещения. Пройдя еще пару шагов, Эллен была поставлена на колени. Она в испуге плотно сжала ноги, надеясь на то, что разрешат быть рабыней башни. Но почти немедленно мужская нога, судя по всему, обутая в тяжелую высокую сандалию, пинком раскинула ее колени широко в стороны, а затем мужчина пнул ее еще раз, вынуждая расставить ноги еще шире. Теперь у Эллен не осталось никаких сомнений относительно тех услуг, которые будут требоваться от нее в этом месте.

«Да, Мир из Ара, — подумала она. — Я должна быть рабыней для удовольствий мужчин. Но, несомненно, также и рабочей рабыней. Это явно не похоже на какой-либо дворец, особняк, роскошные апартаменты или жилище некого богача. Вы продали меня с обычной полки бедного рынка в качестве самой низкой рабыни, Господин Мир. У вас хорошо получилось отомстить мне».

В этом месте, несмотря на его открытость, ощущался сильный запах, которого она никак не могла идентифицировать. Единственное, что приходило ей в голову, так это то, что так может пахнуть некое живое существо или организм.

Кто-то присел перед ней, и Эллен почувствовала, что он отстегнул поводок от кольца, а мгновением спустя исчез шнур, связывавший ее запястья. У нее едва хватило времени, на то чтобы с благодарностью потереть запястья, прежде чем она была грубо схвачена за левое плечо, вздернута на ноги и отведена в сторону. Как только мужчина остановил ее, он свел ей руки спереди и связал кожаным ремнем, мгновением спустя Эллен услышала шуршание и стук над головой, словно через балку была переброшена веревка. А затем ее связанные руки потянуло вверх, пока она вытянулась в струнку, касаясь пола только кончиками пальцев ног.

— Пожалуйста, нет, Господин! — всхлипнула Эллен, и в следующий момент ее спина взорвалась болью, а из горла вырвался дикий вопль.

Она получила десять ударов пятиременной гореанской рабской плетью. Она плакала, кричала, протестовала, просила, умоляла, изворачивалась, крутилась, дергалась, выгибалась на веревке, иногда сгибая колени и отрывая ноги от пола, зависая в воздухе. После десятого удара девушка беспомощно обвисла, задыхаясь от боли и вздрагивая от рыданий. Ее колени были подогнуты, и вся масса тела приходилась запястья, стянутые ремнем.

Но вот ремень, отвязанный от крюка или кольца, к которому крепился, прошуршал по балке, и Эллен рухнула на колени, прижимая к груди связанные руки.

Теперь она точно знала, что это было место, в котором она будет хорошо повиноваться, место, в котором она каждой клеточкой своего тела должна всеми силами стремиться к тому, чтобы не вызвать ни малейшего неудовольствия у этих людей.

Буквально кожей ощутив, что перед ней кто-то стоит, Эллен протянула вперед связанные руки и, коснувшись мускулистой ноги, она склонила голову и прямо через кожу прижалась к ней губами.

Однако долго ей этим заниматься не дали и, схватив за руки, оттащили на несколько шагов в сторону и бросили животом на какую-то гладкую, округлую кожаную поверхность. Похоже, это был своего рода артефакт, у которого сбоку имелись кольца. Эллен испуганно вскрикнула, почувствовав придавившее ее мужское тело.

Он был с ней недолго, фактически, всего несколько мгновений.

А потом, мужчина повернул ее на бок и, сбросив в солому, развязал ей руки, но, немедленно, завернув их назад, набросил на ее запястья браслеты рабских наручников. Послышался скрежет цепи и тяжелый ошейник, к ней присоединенный, с металлическим щелчком сомкнулся на шее Эллен.

Послышались тяжелые шаги и стук двери, она, рыдавшая под капюшоном, поняла мужчина ушел.

Спустя некоторое время, перевернувшись на бок, Эллен подергала руками, а потом и ощупала наручники. Сталь отлично сидела на ней. Устройства из зубчатых дужек и защелок, плотно охватили ее запястья. Простое, надежное и эффективное устройство. У нее не было ни малейшего шанса стянуть браслеты с себя. Они были сделаны не для того, чтобы рабыня могла избавиться от них.

Какое-то время Эллен без движения лежала на соломе. Она полагала, что мужчина ушел, но не знала этого наверняка. А что, если мужчина подсматривал? Она знала какой эффект может произвести на мужчину наблюдение за голой, связанной женщиной, даже такой как она, наполовину утонувшей в соломе, в которую она была сброшена. Рабыня лежала, напуганная, избитая, взятая, пытаясь постичь то изменение, что произошло в ее жизни.

Пролежав так, примерно, ан, Эллен нерешительно поднялась на колени и, как смогла, учитывая капюшон и наручники, исследовала пространство вокруг себя. Цепь была прикреплена к кольцу в полу перед ней, оставляя ей небольшую степень свободы, скажем, примерно четыре — четыре с половиной фута. Она находилась, учитывая низкие деревянные стены слева и справа, в, своего рода, открытом закутке.

В этом месте однозначно присутствовал запах животных, сырой, затхлый, кислый и какой-то еще. Судя по интенсивности, это было большое животное, или животных было много. Это место напоминало сарай, подумала Эллен, но оно находилось слишком высоко для сарая. Куда же она попала? Что это за место? Какие животные, какие существа, могли содержаться здесь, так высоко?

Понемногу ощупывая свой закуток, где телом, где ногами, где пальцами, скованных сзади рук, она обнаружила, к своей радости, в пределах своей досягаемости, хотя и на пределе длины цепи, большой сосуд, сделанный из чего-то похожего на фарфор. Он был чист, но по его размеру, Эллен поняла, что сосуд не мог быть предназначен для пищи или воды. Это точно был ночной горшок. Ее мочевой пузырь давно кричал о необходимости облегчения, но она боялась пачкать солому, даже отодвинувшись на всю длину цепи. Девушка боялась новой встречи с плетью. Рабовладельцы редко проявляют терпение к небрежным рабыням. Такие горшки или сосуды, служащие очевидной цели, по понятным причинам, часто можно найти в рабских конурах и клетках. Присутствие здесь горшка, кольца в полу с цепью и ошейником, наводило на мысль, что этот небольшой закуток или домик, был предназначен и заранее подготовлен для содержания в нем рабыни. Эллен предположила, что была не первой, и вероятно, не станет последней рабыней, которую разместили в этом узком, застеленном соломой пространстве. Мысленно поблагодарив неизвестных мужчин за предоставленные ей удобства, она присела на корточки над сосудом и облегчилась.

И хотя, конечно, Эллен обрадовало присутствие горшка в пределах ее досягаемости, и она была по-настоящему благодарна за это удобство, но чуть позже, рассматривая простоту, грубость и прямоту этого средства, подходящего для непритязательной рабыни, и представив, как она выглядела со стороны, сидя над ним на корточках, с капюшоном на голове, прикованная цепью, голая, с закованными в наручники за спиной руками, она почувствовала, что краснеет от стыда. Интересно, что бы подумали об этом ее сестры по идеологии на Земле. «А впрочем, — подумала она, — пусть-ка они сами окажутся на цепи, на Горе! Пусть они сами попробуют быть посаженной на цепь, закованной в наручники, сидящей на корточках рабыней! Посмотрим, что останется потом от их тщеславия, достоинства и софистики!» Безусловно, за время обучения ей не раз приходилось облегчаться на виду у мужчин. Предполагается, что это полезно для рабыни. У кейджеры нет права на частную жизнь или скромность, не больше чем у верра или кайилы, поскольку она, как и они, является всего лишь разновидностью домашних животных.

«Это — мое новое рабство», — подумала она, лежа на соломе, и тихонько заплакала.

Она помнила плеть. Это рабство точно не будет легким. Этот мужчина или эти мужчины, точно не их тех, кто будет нежен с рабыней. Такие хорошо знают, как надо использовать рабынь. Ее лицо в темноте капюшона и все ее обнаженное тело покраснели от стыда, унижения. Ей вспомнилась большая, гладкая, круглая кожаную поверхность, на которую ее бросили животом вниз. Эллен в сердитом протесте попыталась стянуть с рук браслеты, бесполезно, конечно. Затем она снова затихла, осознав свою полную беспомощность. Она была рабыней, с которой эти люди могли сделать все, что они пожелают.

«Я — всего лишь рабыня, — с горечью напомнила она себе. — Я должна подчиняться. Я должна повиноваться. Я — рабыня, и, фактически, моя первая услуга уже была оказана моему новому господину».

«Как странно, — подумала Эллен, — быть полностью во власти других, знать, что Ты — рабыня, что они — рабовладельцы, что Ты должна повиноваться им и прилагать все усилия, старательно, отчаянно, чтобы доставить им удовольствие, используя для этого весь свой талант, ум и красоту. И при этом у тебя нет никакой альтернативы. И это просто так, как оно есть».

Эллен, конечно, была человеком образованным и историю изучала. Она знала, что ее судьба и ее статус, исторически не были чем-то необычным. Она знала, что в течение огромных периодов истории человечества, а фактически, большую ее часть, люди, как движимое имущество, были статьей торговли. Женщины, такие как она, прямо и естественно, без долгих размышлений, захватывались в набегах и войнах, порабощались, покупались и продавались. Это было общепринято в те времена. Всюду на Земле, в течение большей части истории человечества, «ожерелье работорговца», караван скованных цепью красоток, было вполне узнаваемым элементом пейзажа. В действительности, Эллен знала, что если бы исторические условия на Земле изменились, человеческое рабство, с его разнообразными ценностями и его способностью решить различные социальные проблемы, могло бы возродиться и быть снова введено как институт. Эллен нисколько не сомневалась в том, что многие мужчины, в автобусах, на работе, в ресторанах и других местах, должно быть, размышляли о том, как выглядели бы те или иные женщины, возможно наглые или назойливые, в рабском шелке и ошейнике, или, скажем, прикованными цепью голыми в ногах их постелей.

«Нет, нет, нет, — думала она. — Я не должна думать о таких вещах! Гор отличается. Отличается! Это не Земля. Это — другое место, грубое, примитивное, бескомпромиссное, пугающее, естественное, беспощадное и жестокое. И именно на этой планете, на Горе, а не Земле, в этом пугающем, суровом, биологически честном мире, так далеко от Земли, я оказалась рабыней!»

«Но я не могу быть рабыней, — вдруг в диком ужасе подумала Эллен. — Насколько же жесток и быстр он был со мной! С каким небрежным презрением он меня использовал! Он что, думает, что я — рабыня? Впрочем, конечно же, я — рабыня! И как верно он показал мне, что я из себя представляю! Если я и не понимала своего клейма прежде, того, что это красивая и значимая, глубоко врезавшаяся в мою плоть отметина, символ, который я уже никогда не смогу удалить, который объявляет всем, кто его видит, кто я есть, то теперь я понимаю это наверняка! Я — рабыня, и ничего кроме рабыни. Где была его мягкость, нежность, чувственность? Не мог же он знать о моих преступлениях против мужчин в моем прежнем мире, того, как по-дурацки, введенная в заблуждение безумием пропаганды, я попытался подстрекать их к саморазрушению? Несомненно, у меня накопилось много чего, за что стоило бы заплатить! Интересно, заставят ли мужчины Земли, рано или поздно, своих женщин заплатить за их преступления? Но я-то уже изменилась! Я прошу вас, мои владельцы, обращаться со мной хорошо!»

Горькая усмешка исказила, скрытое под капюшоном, лицо Эллен. С тем же успехом можно было бы просить мягкости и нежности у зверей, леопардов или львов, агрессивных, могучих созданий природы по сравнению с которыми мы незначимы и незначительны, фактически, всего лишь добыча. Чем еще могут быть женщины для таких мужчин, как эти, могущественных, диких, необузданных гореан, кроме как добычей и трофеем? Чем мы можем быть перед такими мужчинами, кроме как испуганными рабынями, угнетаемыми, но нетерпеливыми, отдающимися, отзывчивыми, просящими рабынями? Чем еще перед такими мужчинами, настоящими мужчинами, такими, какими им предназначено быть природой, может быть женщина, кроме как всего лишь настоящей женщиной, то есть именно той, кем ей назначила быть природа, то есть просящей, возбужденной, любящей рабыней?

«Но я хочу, чтобы господа заботились обо мне, хотя бы немного, — подумала Эллен. — И я попытаюсь хорошо служить им!»

Внезапно, от мыслей о власти мужчин над ней, ее пробрала дрожь.

«Я абсолютно зависима от них, — подумала она, — я настолько же их собственность, как домашнее животное, в прямом смысле этого слова, зависящее от них во всем. Какие поразительные и странные ощущения рождает это во мне. Именно им, а не мне, решать, буду я питаться или нет. Именно они будут решать, дать ли мне миску каши или корку хлеба. Именно им решать, давать ли мне глоток воды, охапку соломы и одеяло, чтобы мне можно было крыться от холода, грязную тряпку, которой можно было бы прикрыть свою наготу, если они вообще посчитают целесообразным позволять мне одежду. Мне не принадлежат даже ошейник и цепь, что сейчас на мне! Я больше не независима. Теперь я завишу, и завишу от мужчин, от рабовладельцев, полностью и во всех аспектах. Я их собственность!»

Эллен снова разрыдалась. Она немного покрутила руки в браслетах.

«В этом мире нет никого, кто мог бы спасти меня, — подумала рабыня. — Здесь нет места куда я могла бы пойти. Здесь некуда бежать. Это — мир природы. Я всегда была той, для кого порабощение было подходяще, но только здесь, в этом пугающем, странном, прекрасном мире, это было сочтено уместным, и к этому проявили внимание. Я не знаю, что и как я должна чувствовать. Мне страшно. Я испугана. Я принадлежу. Ох, Мир, Мир, я — беспомощная рабыня. Мир, Мир, теперь ваша месть исполнена!»

Внезапно что-то огромное ударило по воздуху в каких-то нескольких ярдах от нее. Казалось, мощный шквал влетел в помещение, подняв и закружив пыль и солому. И в тот же самый момент раздался громкий, пронзительный, хриплый, дикий крик.

«Это тарн! — осенило ее. — Птицы! Тарны! Это — место где держат тарнов!»

Она вскрикнула в ужасе, и быстро отползла в дальний угол закутка, ушибившись о стенку, зарылась в солому, в надежде спрятаться там, и попыталась не шевелиться.