Хозяин дубравы. Том 4. Повелитель корней

Часть 2 Глава 3

171, червень (июнь), 22

Темнота.

Тишина.

Робко нарушаемая лишь легким белым шумом, вроде всплесков воды в реке да стрекота ночных насекомых.

Берослав спал, облачившись в доспехи. Как и все в лагере. Было неудобно, но рисковать князь не хотел. Германцы могли напасть в любой момент.

Даже ночью.

Нервной, беспокойной ночью.

Он то и дело просыпался, так как ему казалось будто его зовут или звучит сигнал тревоги. Глупо. А что делать? Его «тараканы» бастовали, неуверенные в собственной компетентности и опасающиеся отселения от тела, вместе с головой.

Там, в прошлой жизни, он командовал малой группой. В этой довелось водить в бой сотню. Успешно. Но Иван Алексеевич отлично знал, что у любого человека есть порог компетентности и не каждый ротный может стать хорошим полковником.

Здесь же рост выглядел совершенно реактивным.

Этакий карьерный прыжок — от сотни он рывком возвысился до тысячи. По римским меркам став кем-то из старших командиров легиона. А учитывая задачу и специфику этой кампании, считай, натуральный легат. И в реалиях того же Доминанта таковым бы он и считался. Потому как после реформ конца III века численность личного состава в легионе уменьшилась[1]…

Берослав вновь открыл глаза.

Покой, в который был погружен лагерь, давил на него психологически, вызывая тревогу. Хотя и понимал — это все не более, чем обычная защитная реакция. Играл-то он ва-банк, впервые, ставя на кон все что ни есть, а не только свое существование.

Кроме того, его беспокоил один пустяшный вопрос.

Вот сдохнет он и что дальше? Умрет и умрет? А если нет? Если весь этот перенос неспроста?

Его вполне рациональное и материалистическое мышление натурально лихорадило под давлением местного мистицизма, который он сам же и разгонял. Вот ему и прилетало бумерангов. О том же, что творилось в голове у аборигенов, Берослав старался даже не думать…

— Ту-ту-ту ту-ту-ту ту-ту-ту-ту-ту-ту… — горна ударил по ушам так резко, словно кто-то приложился физически.

Он ждал этого сигнала.

И все равно — скривился и скорчился, в глубине душе рассчитывая на то, что ошибался в своих ожиданиях. Но нет. Германцы поступили точно так, как он и подумал.

Несколько секунд спустя князь резко встал.

Потер лицо руками, разгоняя кровь и бодрясь.

И, прихватив шлем, решительно вышел из палатки.

— Что у нас? — спросил он, поднимаясь на «мостик».

— Идут, — ответил дежурный боярин[2] и махнул рукой в сторону правого берега.

Берослав глянул в указанную сторону.

Действительно — шли.

Причем, как он и предполагал — плотно сбитой толпой, отдаленно напоминающей колонну, прикрывшись щитами со всех сторон.

— Дрочиле[3] с его ребятами дать два залпа особыми пулями. — громко и отчетливо скомандовал князь.

Секунд пятнадцать.

И отряд из двадцати пяти пращников-ополченцев разместился на одном из участков вала. Зарядили свои пращи и по отмашке командира метнул пули максимально слитно.

Раз.

И те кучно накрыли толпу германцев, уже идущую по броду, застучав по щитам. Разбиваясь и покрывая всю эту массу людей взвесью из толченого перца и горчицы.

Несколько секунд.

И толпа поплыла. Более того — от нее послышался натуральный вой и крики. Глазки пекло и носоглотку, а у кого-то и легкие. Не у всех, но эффект оказался достаточным, чтобы германцы совершенно расстроили свою «скорлупку» из щитов, открываясь для удара.

— Онагры! Стрелками! Бей! — крикнул Беромир.

Там было уже все готово. Оставалось только дернуть за рычаг. И берестяные туески, заполненные мелкими мини-флешеттами, улетели вперед. Не очень далеко. Едва ли сильно.

Но…

Этих скромных подарочков было очень много. Убить они не могли. Нет. Слишком легкие и медленные. А вот поранить — вполне. Так что, секунд пятнадцать спустя вой среди германцев резко усилился.

Следом отработали скорпионы, метнувшие маленькие чугунные ядра — под килограмм каждое, то есть, в три либры. Конечно, не пушки. Совсем не пушки. Но с этой дистанции эти и ядра не только пробили щиты, но и грязи там натворили всякой за ними. Через что фронтальная часть этой колонны раскрылась.

Новый бросок специальных пуль.

Туда же — в голову колонны.

И новая волна воя.

— Лучники! Три залпа! Бей! — рявкнул Берослав, увидев, что сирийские наемники уже готовы включится, заняв позиции и построившись.

Секунд через пять в германцев на броде улетела первая порция стрел. А потом и вторая с третьей. Натворившие дел среди неприятеля, натурально охваченного паникой.

И гёты побежали.

Потери вроде бы и небольшие — едва ли пару процентов выбили. А все одно — поплыли. Отчего даже Берослав удивился. Он-то думал, что придется драться куда серьезнее.

А тут…

В конце концов, можно ли требовать больше от вчерашних общинников, идущих, по слухам, на самого верховного жреца бога войны? А конунги разболтали. Не сумели сдержать язык за зубами. Да, попробовали высмеять. Однако общинники услышали то, что хотели, ну и отреагировали соответствующе…

— Распорядись готовить завтрак, — вяло зевнув, произнес Берослав и пошел с «мостика» вниз.

— А как же гёты? — удивился Маркус.

— Они несколько часов эту толпу будут приводить в чувства. А то и до вечера. Нам что, голодными ждать, пока они разродятся?

С этими словами князь вернулся в свою палатку.

И нервно выдохнул.

Играть невозмутимого человека было сложно. ОЧЕНЬ. У самого и уши горели, и сердце бешено колотилось. А выглядеть требовалось так, словно тебя больше тревожит прыщик на жопе, чем неприятель.

Лег.

И попробовал успокоиться.

Вдесятеро большая армия — это аргумент. Тем более что Гатас со своим отрядом конницы ушел в степь по приказу князя. С тем, чтобы имелась возможность удара в тыл. Мало ли эти германцы прорвутся и возьмут лагерь в осаду? Но кто знает, как этот роксолан себя поведет? Веры ему не было от слова совсем. Не заслужил пока…

Полежать князю не дали. Не прошло и пяти минут, как постучавшись, вошел его отец — Путята.

— Решил доспать?

— А что еще делать? — несколько вяло переспросил Берослав, старательно играя равнодушие.

— Корабли готовы.

— Только сейчас? — удивился князь.

— Да. К сожалению, быстрее не получается.

Берослав встал с лежанки и тихо покачал головой:

— Долго.

— Очень долго. Понимаю. Но быстрее никак.

— Сколько времени с тревоги прошло?

— Немало. Больше склянки.

— Может ребятам спать на кораблях?

— Там же очень тесно. В них ведь людей вон сколько набилось. Всем лечь негде разом.

Берослав медленно прошелся по палатке.

Молча.

Ситуация ему не нравилась. Корабли стояли слишком уязвимыми. Но тут — у укрепленного лагеря имелся хоть какой-то шанс. Впрочем, ауксилию, как экипажи он не трогал и не привлекал к тренировкам и работам по укреплению лагеря. Просто в силу того, что они не были отданы под его подчинение, оставаясь сами по себе. Более того — отец по римским законам ему мог приказывать, что создавало тонкие и острые моменты. Отчего князь и не обострял, дабы не плодить ненужные юридические курьезы…

— Если германцы ночью перейдут брод и нападут на корабли… — нарушил тишину отец.

— То, что? Много они разом не проведут? Речная гладь хорошо просматривается.

— А брод, что ниже по течению?

Сын нахмурился.

— Они ведь могут перейти там и ночью обойти лагерь со стороны степи, не привлекая внимание.

— Эти люди — смертники. Ты же понимаешь, что их потом убьют.

— Я — понимаю. И их конунги понимают. Но эти корабли…

— Я отлично понимаю, что значат эти корабли! — несколько грубо перебил отца Берослав. — Ладно. Пойдем на месте посмотрим. Может быть, что-то придумаем…

Марк Аврелий стоял с совершенно потерянным видом и смотрел куда-то в пустоту. Так-то на тело собственного сына, но расфокусированный взгляд заставлял усомниться в том, что он там что-то видит.

Коммод…

Он родился 31 августа 161 года. То есть, даже до 10 лет недотянул, пусть и совсем немного. Впрочем, для своих юных лет он выглядел удивительно большим. В чем-то даже гипертрофированно. Так глянешь — и подумаешь, что уже взрослый — вон какой здоровый вымахал.

Поначалу Марк Аврелий считал это благословением богов и не мог нарадоваться. Но потом стало ясно — специфика сына скорее насмешка, так как Коммод хромал умом настолько явно, что это было видно уже в самом малом возрасте.

Нет… он разговаривал и вел себя вполне нормально. Но… очень уж примитивным был. Ничем интеллектуальным не интересовался и не признавал ничего, кроме игрищ с гладиаторами да прочих силовых забав. И мать ему уже с самых малых ногтей все это позволяло…

Раздались тихие шаги.

Император даже не обернулся. Он прекрасно знал, кто к нему подошел. Знал ее уже лет десять и даже порой вожделел, держа, впрочем, дистанцию.

— Мой сын умер, — глухим голосом произнес Марк Аврелий не оборачиваясь.

— Твой?

— Оставь! Не нужно этих дурных сплетен. Хотя бы из уважения к моему горю.

— Приведите его, — достаточно громко скомандовал женщина.

И несколько преторианцев потащили кого-то от двери.

Крайне недовольный, он повернулся и поглядел в сторону этой возни.

Этим «кем-то» оказался хорошо знакомый ему гладиатор. Один из любимчиков супруги, с которой она предавалась утехам. Впрочем, в империи почти все влиятельные люди держали рабов и рабынь для удовольствия. Чтобы не блудить. Ведь рабы — собственность, и секс с ними не считался изменой. Разумеется, блюдя здравый смысл и не плодя… хм… левое потомство.

— И зачем все это? Я же просил. — с болью в голосе спросил Император.

— Выслушай его, — произнесла жрица Исиды.

Марк Аврелия с тоской взглянул на нее.

Красивая.

Сочная.

От нее буквально пахло страстью и властью. Но он ее побаивался. Как из-за своей слабости, так и ее силы. За этой жрицей стояло СТОЛЬКО женщин, что… попробуй ее обидь. Потеряешь все лояльное окружение вмиг. Так что… иному бы он давно сказал проваливать или того хуже, а ее… лишь устало спросил:

— Ну и зачем?

— Выслушай его.

Император поморщился и нехотя махнул рукой, дескать, давай, веди уже его.

Гладиатора сразу этого подтащили ближе и жестко осадили на колени. Он заскрипел зубами, а потом… заговорил. Прежде всего о том, что настоящий отец Коммода — он. И что они с Фаустиной…

— И как же вы это делали? — глухо и безжизненно спросил Марк Аврелий.

— Она принимала травы, чтобы не понести от тебя. И рожала от меня.

— Зачем?

— Не знаю. Мне казалось, что она тебя ненавидит.

— То есть, ты хочешь сказать, что все мои дети от тебя? — несколько удивленно переспросил император.

— С того умершего малыша перед Аурелией до Марка Вера. Потом она выбрала себе любовника помоложе.

— А до того?

— Не знаю.

— И зачем ты мне это рассказываешь?

— Она, — кивнул он в сторону верховной жрицы, — обещала мне быструю смерть за признание, а им жизнь.

— Взамен чего? Чем она тебе грозила?

— Тебе лучше не знать, — словно кошка промурлыкала верховная жрица Исиды. — Поверь, мы умеем наказывать так, что любой сочтет смерть избавлением.

— Ты могла запугать его. — серьезно произнес Марк Аврелий.

— Пускай поклянется своей душой на оружие. Он кельт, но этот обычай чтит. И просил его после смерти сжечь.

Марк Аврелий подошел ближе.

Достал спату одного из преторианцев и поднес к лицу этого гладиатора.

— Клянись.

— Клянусь своей душой перед богами… — начал он развернутую клятву. Явно подготовленную заранее. После чего чуть вытянулся вперед и поцеловал поле клинка.

Император же отшатнулся назад, услышав и увидев это действо. Еще сильнее обескураженный, чем раньше.

— Тварь… — тихо процедил он. — Какая же она тварь. А я верил ей. Считал, что эти слухи распускают завистники и враги.

— Было знамение, — осторожно произнесла верховная жрица, жестом отпуская преторианцев с гладиатором.

— Знамение?

— Страшная угроза нависла над Римом. И он, — указала она на тело Коммода, — должен был стать началом конца.

— Ты его убила?

— Его убила змея. Мне ведь верно донесли?

Марк Аврелий нервно дернул губой, но кивнул, после долгой паузы. А потом спросил:

— Зачем? Почему так не сказала?

— Повторюсь — я не убивала. Сразу, как разгадала знамение, я стала искать причину, пока не наткнулась на этого раба. Это оказалось несложно, хоть и потребовало времени. Фаустина сама болтала без меры, похваляясь среди подруг своими любовниками. А внешнее сходство этого гладиатора с Коммодом не оставляло никаких сомнений. Дальше уже… ну ты понимаешь… — сделал она неопределенный жест.

— Но ты мне все же не сказала.

— Я поспешила к тебе сразу, как узнала. Но было уже поздно.

— Змея не могла к нему попасть просто так.

— А Антонинова чума могла просто так начаться?

— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Марк Аврелий.

— Небеса гневаются. Сначала моровое поветрие насылают, потом змей на наследника. Рим сам себя сжирает. Еще шаг — и край. Обратной дороги не будет. Сам видишь, как варвары зашевелились, да и внутренние враги.

— С варварами удалось все уладить.

— Благодаря кому?

— Только не говори мне о том, будто в твоем знамении был этот дикарь из северных лесов.

— Ты будешь отрицать то, что его нам не послали небеса? — усмехнулась верховная жрица, излишне сблизившись с императором и томно вздохнув после своего вопроса.

Марк Аврелий не ответил.

Промолчал нахмурившись.

А дальше она ему поведала в переработке то, что ранее высказывал Берослав, отвечая на подобные вопросы жрецу Сераписа. И не только ему…

Главной проблемой Рима была проблема передачи власти.

Поэтому Берослав предложил ввести закон, согласно которому всегда, в любой момент времени будет ясно, кто именно правит. По типу того, что в свое время сделают в США.

Без перехода в формальную монархию.

А чтобы исключить традиционную для Рима узурпацию князь предложил ввести публичный Золотой лист, в котором устанавливать порядок из десяти наследников по своему усмотрению. Включая их всех в состав семьи через усыновление каскадом. Дабы сохранять юридическую власть над ними по римским законам.

Хлипко, конечно, но лучше, чем имелось.

Также Берослав предлагал реабилитировать и расширить выхолощенный институт консулов. По его идеи их нужно было избирать ежегодно в куда большем количестве и не на год, а на куда большее время. Используя в качестве командующих армий и иных управленцев. А самых толковых из них включать в Золотой лист. Используя этот пряник как мотиватор усердия. Ну и, заодно, формируя большую прослойку очень влиятельных людей, которым нарушение установленных правил была бы невыгодно.

Уже лучше, но все равно шатко.

Поэтому Берослав предлагал в довершение всей аристократии Рима и военной элите от центурионов и выше принять веру в Перуна. Разумеется, верховная жрица Исиды сказала Марку Аврелию об этом иначе. Указав на то, что Берослав просто вскрыл очень важный и древний аспект культа Юпитера… Так-то Сераписа, но она была осторожна и оставила это за кадром. Рассказав о том, что вера в перерождение не только повысит вес клятвы, то и поднимет мужество воинов в бою…

— У меня ощущение, будто ты лукавишь, — хмуро произнес Марк Аврелий.

— Я⁈ Лукавлю⁈ О нет!

— Напомни, когда лукавящий человек признавался в этом?

— Подумай сам. Мы можем приучить людей к страху божьему. Представь. Поклялся центурион в верности тебе или твоему наследнику. А нарушить клятву боится. Ведь потом, после смерти, ему придется предстать перед богом и понести заслуженное наказание — следующие сто лет жрать говно в выгребной яме. Многие согласятся?

— Многие ли в это поверят?

— Доверься мне, — таинственно улыбнулась верховная жрица и обняла Императора.

Он же сомневался.

Ему все это сказанное не очень нравилось. Однако в этот момент, заглянув ей в глаза, Марк Аврелий почувствовал легкий шум в голове и слабость. Аж покачнулся.

— Что это было? — ахнув, спросил он, отстраняясь.

— Взгляд богини. Его трудно выдержать. — произнесла верховная жрица, осторожно захлопывая перстень с дурманящим порошком. — Все, что я сказала тебе — было сказано по воле ее.

— С каких пор Исиду волнует этот северный варвар?

— Он не варвар, — покачала головой жрица. — Он воплощение кого-то из древних.

— Ты не ответила.

— Мы знаем ее под разными именами. Он — тоже. Она супруга и верная спутница того бога, которому Берослав служит.

— Почему же он сам не послал весточку?

— Послал. Но ты их не слышал. Поэтому ЕЙ пришлось прислать змей и меня, ибо ОН разгневан. В бешенстве, насколько я могу судить. Не найдешь способа его умилостивить — Рим сгинет.

После чего верховная жрица Исиды страстно поцеловала Императора в губы и виляя бедрами, отправилась на выход. Остановившись лишь у гладиатора.

— Ах да… я обещала тебе быструю смерть…

— Да, госпожа.

— Скормите его свиньям. Живым, — приказала он преторианцам и пошла дальше.

Они скосились на Марка Аврелия в ожидании подтверждения ее слов. А он лишь пожал плечами и махнул рукой, отвернувшись к телу сына… жены. Крики же, полные отчаяния, еще несколько минут до него долетали…

[1] Численность римских легионов с конца III века уменьшилась с четырех-пяти до примерно одной тысячи человек, плюс-минус несколько сотен. Это было вызвано необходимостью действовать более гибко, тем более что тысяча хорошо вооруженных бойцов являлась вполне достаточным аргументом в большинстве случаев.

[2] На «мостике» круглосуточно дежурил один из бояр. В то время как на валу и у проходов — простые бойцы.

[3] Дрочило — вполне обычное славянское имя, означало «ласковый» или около того. Была и женская форма, еще более неприличная для современного носителя языка.