Попал по собственному желанию

Глава 10. Молитва и меч лучше чем просто меч

в которой я сражаюсь на поединке, молюсь Богине, а потом не следую ее совету, посещаю рынок и нахожу «необычного раба»

Со времени моего попадания в мир Аркнии, мое сознание медленно сплавлялось с памятью Максимуса. Раньше мне, чтобы получить какую-то информацию о мире, требовалось вызвать цепочку ассоциаций. Спустя две недели моя душа достаточно срослась с телом. Теперь, я просто знал, как должен поступить патриций в той или иной ситуации.

А еще, после того, как я здесь очутился, все чаще во мне стал просыпаться тот Денис Щербинин из девяностых, который еще не был ни инженером, ни человеком, старающимся держаться подальше от насилия. Этот Денис был весьма агрессивным и неприятным молодым человеком. Да гопник он был, откровенно говоря. Но, увы, для выживания в империи, пожалуй, молодой Денис-гопник был пока актуальней инженера.

Что произошло? Это самый Гектор оскорбил Богиню-покровительницу Максимуса. Память сразу выдала — такое оскорбление обычно смывается большой кровью. Хуже оскорбления рода, предков или богов… да ничего хуже не было. Что забавно — личные оскорбления здесь проходили по разряду «пикировки».

Вообще, смертельные поединки в империи между альтиорами были большой редкостью. Итого оскорбление, которое нельзя стерпеть, и предложение поединка до первой крови. В этот момент на первый план и вылез «Денис-гопник» со своим предложением смертельной схватки. Его пожилое альтер-эго мысленно рвало волосы на всех частях тела, до которых могло дотянуться. Но слово не воробей.

Ложа почтенного юстиария погрузилась в тишину. Гектор наливался кровью, стискивал кулаки и молчал. Я лениво наблюдал за ним через полуприкрытые веки. Мазур Сабин, хмурился, рассматривая руку, украшенную золотыми перстнями тонкой работы.

— Ты же понимаешь, — Гектор говорил словно через силу, — что для смертельного поединка нужно разрешение властей?

— И оно у вас есть. — Юстиарий щелкнул пальцами. В ложу вбежал раб с писчими принадлежностями. — Я, как юстиарий провинции, разрешаю поединок до смерти. Повод достойный. Вопрос только примешь ли ты вызов, Гектор. Или предпочтешь откупиться.

Вот же сын самки собаки этот Сабин. Мог ведь и запретить! И никто бы не пострадал.

От вызова на разрешенный поединок можно было откупиться вирой. Для альтиора подобное было бы несмываемым позором. Патриции из иных народов могли откупаться без пятна на репутации. Но альтиоры создали империю и считались народом-воином.

— Я принимаю вызов. — Гектор вздернул подбородок. А пальцы-то дрожат. — Через пятнадцать минут на арене.

— Без доспехов. Без щитов. Оружие — любое клинковое. — Это уже я. — Не будем затягивать.

Гектор опрометью выскочил из ложи. М-да, все прошло не по его плану. А вот по чьему? Что за ерунда вокруг меня творится?

— Юстиарий, могу ли я найти здесь спату, или мне послать за ней в остерию?

— Оружие подыщем. Только спата?

— Мои гладиусы у телохранителя. Но мне нужна спата.

Спустя пятнадцать минут формальности были закончены. Я получил свою стальную спату. Спата — прямой длинный меч, считался в основном кавалерийским. Гладиусы использовались только в плотном пехотном строю, или, тесной схватке в ограниченном пространстве.

Для поединков же патриции использовали спаты или кописы — кривые мечи, получившие в последнее столетие большое распространение среди всадников и уверенно спату вытеснявшие. Но меч всего лишь инструмент. Максимус предпочитал в пешем поединке использовать спату, а в верховой рубке копис.

Я вышел на горячий песок арены, и только теперь понял, какую я сморозил херню.

Мечники из древних родов владели специальными техниками управления телом и сознанием. Мастерство мечника состояло не только во владении клинком. Но, может быть даже в большей степени, во владении техниками духа.

Собственно хороший мечник мог удерживать одну технику. Искусный две-три. А мастер должен был уметь держать пять-семь техник одновременно.

Максимус-то был мастером меча. А вот я, в его теле — пока что нет. Если Гектор победил в провинциальном турнире, он мог держать как минимум две техники. А я… уверенно владел только одной. Тот самый транс, который помог мне расправиться с бандитами. Сука, вот я попал! Хоть Богине молись. А почему бы и нет, кстати? Одну молитву Максимус знал. О твердости руки.

Распорядитель прокричал наши имена и причину поединка. Гектор стоял напротив меня, сжимая в руках что-то вроде махайры — только полутораручной. Меч, со слегка искривленным в обратную от руки сторону лезвием расширяющийся к концу клинка.

Я предпочел спату и гладиус.

Гектор разделся по пояс и щеголял голым торсом. Я остался в легкой тунике и штанах. Сандалии я сбросил.

Труба пропела сигнал к началу поединка.

Я немедленно «провалился» в транс. Гектор, видимо, тоже.

Дальше я увидел, как вспухают, перекатываются его мускулы, а фигура становится угловатой.

Он применил технику «усиления».

В ответ я попытался вызвать технику «скорости», не сбивая транса. «На силу отвечай гибкостью» — вспомнилась чья-то цитата.

Техника сорвалась.

Гектор рванул вперед и рубанул по моим ногам концом клинка, одновременно прикрываясь лезвием от моей возможной атаки. Ноги сами перенесли меня в новую позицию.

Гектор ударил снова, как косой. Отклонить корпус, отступить влево. Клинки я старался под удары не подставлять, сложно сказать смогу ли удержать их в руках без «усиления». Да и сломать меч такой атакой можно было запросто.

Про себя начал произносить молитву Госпоже, стараясь уклоняться от атак противника и не выходить из транса.

Пока я переигрывал Гектора чисто на технике, а мой внутренний Максимус подмечал огрехи в его движениях.

Гектор махал мечом, как заведенный, даже не собираясь устать или запыхаться. Вот он выше, чем нужно поднимает запястья. Чуть дальше, чем требуется, проносит кончик клинка. Мозг считывал все это автоматически, рефреном произнося слова молитвы — славословия.

Как только молитва кончилась, изнутри меня хлынула жаркая волна пневмы. Но это была вовсе не та техника, которую я пытался вызвать.

Вместо «ускорения» на меня обрушилась «звериная ярость». Где-то на грани слуха прозвенели серебряные колокольчики. Смешно ей суч… богине. Обхохочешься.

Транс сразу слетел. Зарычав и отбросив всякую осторожность, я рванул навстречу противнику.

Клинки сталкиваются. Моя спата с хрустом переламывается, но я ввинчиваюсь противнику под ведущую руку, и подбивая гладиусом меч Гектора, почти у рукояти, хватаю правой его махайру за эфес.

Удар корпусом и обезоруженный враг летит кувырком на землю, несмотря на все его «усиление». Моя техника выше рангом. Ее главный минус — почти полная потеря контроля.

Прыгаю, стараясь попасть пятками ему в корпус. Гектор откатывается в сторону, одновременно пытаясь встать.

Наваливаюсь сверху, прижимаю коленом.

Колю гладиусом.

Еще раз и еще.

Противник подо мной замирает, пневма покидает его мускулы.

Огромным усилием воли отменил технику "Ярости". Залитыми кровью глазами обвел амфитеатр. Трибуны бесновались. Люди повскакали с мест, орут, потрясают кулаками. Красные рожи перекошены. Изо ртов извергаются водопады слюны.

Но я смотрел не на трибуны для плебов. Я смотрел на ложи. Большинство патрициев, сидящих там, подняли руки с большим пальцем, развернутым вниз.

Добей!

Лишь в двух ложах я вижу большие пальцы, вытянутые вверх. В одной из них — пожилой патриций, чьи черты лица сходны с чертами Гектора. В его глазах мольба и страх.

А второй… Сабин.

Смотрю на тело, лежащее подо мной. Две колотые раны. Одна в плече, а вторая в районе правого легкого. Гектор в шоке. Изо рта идет кровь, но он еще жив. Если вовремя позвать целителя, его откачают.

Вспоминаются слова богини: «Отрасти клыки и когти. Найди в своей душе безжалостность и сделай её своим оружием и щитом! Помни! В этом мире правит сила! А жалость — это слабость!».

Приговор общества гласит: молодой наглец должен умереть.

Да пошли вы все на хер!

Я встаю с колена и делаю знак целителю, стоящему возле распорядителя игрищ. Убираю гладий в ножны. Мне не жалко этого идиота. Я просто не хочу быть пешкой в чужой игре. А здесь явно происходит какая-то игра по принципу вин-вин. Грохну я Гектора — и хорошо. Получится у него завалить ослабленного чемпиона вообще отлично.

На хер вас всех, твари!

И еще жест Сабина. Его никто, кроме меня, не видел. И мне кажется, юстиарий не пожалел молодого балбеса, а дал мне подсказку. Что-то он знает, чего не знаю я.

Я отсалютовал в направлении лож патрициев.

И покинул арену.

Что сразу началось! В меня с трибун для плеба полетели какие-то огрызки, тряпки и объедки. Желающая лицезреть смерть толпа не получила желаемого! И обрушила на меня свой довольно вонючий, но, к счастью, безопасный гнев. Я уходил освистанный, как будто это я проиграл поединок и сейчас лежал на песке. Но мне было наплевать. Я собирался как можно быстрее покинуть арену и этот город. Теперь он меня бесил.

В проходе под трибунами меня встретили мои ребята. И немолодой патриций, который поднял руку в защиту моего противника.

Он молча пресек мой путь. Я остановился. Некоторое время он вглядывался в меня, словно пытался что-то разглядеть. Потом, медленно, с натугой, склонил голову, как будто у него не гнуться мышцы шеи. Да уж. Патриции не кланяются друг другу. Склонить голову можно только перед членом императорского рода. А колени преклоняют только перед алтарями или изваяниями богов.

— Наша семья готова выплатить виру. За дерзость наследника. — Это он мне предлагает взятку задним числом. Никакая вира по закону мне уже не положена. — Скажи Максимус Доримед. Почему ты оставил Гектору жизнь. Насколько я знаю, прежде такое мягкосердечие за тобой замечено не было.

— Уважаемый Навтий. — имени я не знаю, но это явно глава семьи. — Никакой виры от твоей семьи я не приму. Вира оплачена кровью.

И, возможно, здоровьем наследника, думаю я. Целители — целителями, а раны в плече и легком очень глубокие.

— У меня нет претензий к твоей семье, уважаемый. Что касается твоего второго вопроса. Почему я оставил Гектору жизнь? Потому что мог.

— Хороший ответ. Ответ альтиора. Слухи о твоей жестокости и безумии были ложны. Если ты не хочешь принять виру, прими в дар боевого экуса. Моя семья разводит этих благородных животных. Также ты всегда будешь желанным гостем в моем доме и домах моих клиентов.

— Благодарю. — теперь уже я немного наклонил голову. От подарка отказаться нельзя, это будет прямым оскорблением и противоречить моим словам о том, что у меня нет претензий к семье Навтиев. — Это весьма щедрый дар. Прости, но мне не называли твоего имени.

— Фаон Навтий. — Семейство явно имеет элланские корни. Древнее семейство, но изначально не из альтиоров.

— Фаон, завтра или максимум послезавтра я покидаю город.

— Экус будет у тебя сегодня к вечеру. Я слышал, твой Гром великолепен. Я распоряжусь прислать самку.

Приложив руку к груди, попрощался Фаоном, а тот, не торопясь, пошел к выходу на арену. Как будто не его сын там борется за жизнь. Впрочем, сдержанность — щит патриция.

Скинув заляпанную всяким гнильем тунику, надел свое пестрое облачение, поданное Очком, прямо на голое тело. Отдал Черту гладиус.

На душе мутно.

Мышцы почти превратились в желе. Рано мне еще техники второго круга использовать. После «гостеприимства» благочестивых сестер мне еще, как минимум месяц восстанавливаться.

Черт смотрел на меня с благоговением. Как на бога войны.

А мне было... как-то мерзко. Ведь была мысль прирезать мальчишку, в угоду общественному мнению. Как-то я все еще не готов к такому, наверное.

И все же, кто настропалил пацана?

— Юстас. У меня к тебе есть одно маленькое, но очень ответственное поручение.

— Да, патрон. К твоим услугам.

— Попробуй узнать, с кем говорил Гектор прямо перед тем, как ворвался в ложу почтенного Сабина, аки охреневший ангел мести.

— Ого. Ты думаешь, там что-то нечисто?

— Мне кажется, кто-то его сильно распалил, перед вызовом. Скорее всего, взяли на слабо. Ну сам посуди, зачем парню вызывать меня на поединок до первой крови? Чтобы что? Да еще и оскорблять при этом? Он выглядел очень возбужденным.

— Хорошо. Тогда мне лучше остаться здесь, патрон.

— Да. Но только попробуй прийти в остерию пьяным… — Я показал юристу здоровенный кулак. — Мне пьющий клиент на хрен не сдался.

— Обидно слышать такое, Доримед! Я, может, раньше пил, потому что у меня клиентелы не было. И перспектив. А теперь-то! Все выполню, все разузнаю, спокойствие, патрон, буду трезв как евнух!

Едва появившись в остерии, я сразу плюхнулся в бассейн. Постепенно выровнялось дыхание. Сердце перестало пытаться проломить грудную клетку. Последствия «Звериной ярости» медленно покидали мое тело. Насколько я знаю, Максимус любил эту технику. Мне же она совсем не понравилась. Пожалуй, заменю ее в своем арсенале, на что-нибудь более сочетающееся с трансом.

Вдоволь навалявшись в бассейне и получив порцию умасливания и массажа от гостиничных рабынь, я почувствовал требовательные позывы желудка.

На обеде, на который я, как обычно, позвал Кассандру, удостоился очередного комплимента:

— Слышала, ты сегодня с трудом одолел на арене безусого юнца? Как ты умудрился выживать до своей болезни, и получить чемпионский титул? Скажи, Максимус, достойно ли потомка древнего рода, и избранного Богиней воина драться в амфитеатре подобно рабу, для развлечения толпы?

— Тебя там не было. — Резче, чем обычно ответил я. — Парень оскорбил богиню. Так что причина для боя была вполне достойной.

— И почему он тогда до сих пор жив?

— Потому что он был только вестником. Посланием от неизвестного недоброжелателя. Я не убиваю гонцов, потому что мне не нравится принесенная ими весть. Да и вообще. Не слишком ли много ты себе позволяешь, сестра? Я не заказывал себе личного критика-имиджмейкера!

— Я позволяю себе ровно столько, сколько позволено духовному наставнику. — Моя злость скатилась с нее как с гуся вода. — Именно так Максимус Доримед поступил с гонцом, принесшим ему волю отца — решение о свадьбе. Снес ему голову.

Я вспомнил этот эпизод. Да так и было. А рабу, пролившему пару капель вина на его одеяния, Максимус приказал отрубить кисти рук. Потому что не нужны руки тому, кто не умеет ими пользоваться. Тот еще гуманист и метросексуал был мой предшественник. Кстати, эти его выходки сильно злили отца. Расшвыриваться рабами было не принято.

— Весь вопрос в том, что именно остановило твою руку. Если жалость и сострадание, то ты идиот, Максимус. Если расчет — то ты все сделал правильно. Проблема в том, что все, что я знаю о прежнем Максимусе Доримеде, говорит, что ни жалость, ни сострадание, ни уж тем более тонкий расчет были ему несвойственны.

— Тебе лучше забыть, Кассандра, то, что ты знала о прежнем Максимусе. Я — не он. Моя душа слишком долго блуждала в смертном мраке. Теперь я другой человек.

— Я это вижу. Хорошо, что здесь нет других людей, которые смогут это заметить. Кроме твоей супруги, конечно.

— И что они сделают, даже если поймут, — я изменился? Это что — преступление?

— Проверят на одержимость, — она пожала плечами. — Для альтиора случай редкий, но не исключительный. Могут и сжечь в священном пламени, если подозрение подтвердится.

— Хм. Кхм-кхм. — Я аж куском дичи подавился. Кассандра, не изменяя выражения лица, лупанула меня ладонью между лопаток. — Спасибо, сестра, — сказал я, отдышавшись, — А по каким признакам определяют одержимость? В смысле ты говоришь, проверят. А как?

— Боюсь, в провинции в ходу старинные методы проверки. Испытание огнем или утоплением. Но в храмах одержимого просто приводят к алтарю. Особый ритуал проявляют эфирную сущность в чужом теле. Ну или можно будет сравнить оттиск твоей пневмы, с образцом в архиве Пыльников. Если он не совпадет… Очищающее пламя примет твою плоть в свои объятья.

— Очень млять поэтишно! — Оттиск пневмы! А он совершенно точно не совпадет! Радует только, что архив Пыльников находится от нас за тысячи километров.

Когда мы закончили есть, я свои деликатесы, а Кассандра свою жуткую кашу, сестра кивнула и снова начала складывать руки в жестах немого языка:

— Ты должен пойти на рынок рабов. Так сказали руны.

— Чего? Мне не особо нужны рабы, знаешь ли. У меня их в собственности столько, что девать некуда. — Это было правдой. Хозяйство моего поместья полностью зависело от рабов. Свободных арендаторов на моих землях было раз-два и обчелся. Так что я был счастливым — спойлер, нет, обладателем почти десяти тысяч душ.

Она возвела глаза к потолку, как бы говоря: Богиня, за что ты связала мою судьбу с жизнью этого шлемазла!

— Ты серьезно потерял в навыках. Я гадала на учителя для тебя. И гадание ответило: учитель рядом, но не может прийти. Тогда после гадания, я кинула руны. И кости указали на раба. Необычного раба. Думаю, тебе следует сходить на рынок, он начинает работать вечером, когда спадает жара.

Я уже открыл рот, чтобы высказать свое решительное нет, но… Я ведь уже один раз посмеялся над ее гаданием. И оказался не прав. А Чингачгук два раза на одни грабли не наступает!

— Спасибо, за совет, сестра. И за то, что заботишься обо мне.

— Я забочусь не о тебе, а о том, чтобы ты прошел путь, предначертанный Богиней. Сам по себе Максимус Доримед меня не интересует, совершенно.

Вот же… Язва прободная. Если она так в монастыре со всеми разговаривала, удивляюсь, как ей череп не проломили благочестивые сестры по ордену. Может, поэтому ее мать так радостно и отпустила со мной? Типа, ура, наконец-то эта стерва свалила к едрене фене!

***

На торги я вновь отправился с веером и под зонтиком. Ну натурально нас снова три раба сопровождали. С опахалом и тентом. Я вдруг понял, что мне остро не хватает одиночества. Раньше я любил один гулять по Питеру, сворачивать в переулки, изучать его улочки, утыкаться в тупики. Теперь роскоши таких прогулок я был лишен. Помимо гостиничных слуг, со мной увязались Кассандра и Черт — тринадцатый. Друз был занят закупками в дорогу.

Рынок рабов — отвратительное зрелище. Я, конечно, теоретически знал, что рабы — это такие люди, которых продают-покупают, да и сам теперь был рабовладельцем. Но, до попадания на рынок как-то… не принимал это всерьез. Большой разницы между рабыней и просто гостиничной обслугой я не видел. Они такие все чистенькие, аккуратные. На большинстве рабов здесь даже ошейников нет. Единственное внешнее отличие рабов от свободных — короткие стрижки. Не налысо, как у патрициев, а такой ежик сантиметра два-три.

На рынке стоял тяжелый смрад немытых тел и испражнений сотен людей. Никаких надсмотрщиков с плетями и прочей экзотики я не заметил. Несколько раз мне на глаза попались типы в чем-то вроде средневекового гамбезона и с дубинками, обернутыми кожаными ремнями. Но это было подобие рыночных блюстителей порядка, а не надсмотрщики.

Рынок расположился на вытянутой треугольной площади, у городской стены. Десятки низких длинных бараков — которые служили одновременно загонами для рабов и витриной товара, в беспорядке заполняли пространство торжища.

Передние стенки на время торгов, откидывались вверх, обнажая узкие длинные помещения, набитые людьми. У каждого павильона был свой зазывала, он же, скорее всего, торговец и хозяин живого товара. Ну как хозяин. Скорее перепродавец. Возле хозяина обычно крутилось несколько помощников, готовых сопроводить уважаемых гостей на демонстрацию.

Я остановился в воротах, осматриваю царящую здесь суету и толчею. Покупателей было не то чтобы много. Но прилично. И как здесь ориентироваться? Кассандра на мой безмолвный вопрос просто пожала плечами.

— Если тебе суждено найти кого-то здесь, ты найдешь.

Охрененно.

К нам подскочил раб, с желтой повязкой на руке. Низко поклонившись, он замер в неудобной позе. Я заметил, что многие помощники торговцев снабжены такими же повязками.

— Ты можешь нам объяснить, что здесь, где находится? — спросил я его. — Мы впервые на рынке Оро-Терра.

— Достойному господину, и благочестивой жрице стоит только приказать. Раб все расскажет.

— Мне нужен… Коротко расскажи, где какой товар продают. — Слово «товар» в моих собственных устах сильно резануло слух. — Или здесь все… вперемежку?

— Нет, достойный господин. Есть павильоны для дешевых рабов — которых можно использовать только в сельском хозяйстве или на тяжелых работах. Они дальние от входа, расположены вдоль стен. Обычно эти бараки пустеют, когда в город приезжают владельцы латифундий, чтобы пополнить состав работников. Если господину нужно…

— Нет, не нужно. Давай дальше.

— Рабу мог бы лучше услужить господину, если бы господин сказал, что именно ищет.

— Мне нужен необычный раб, — я с иронией покосился на Кассандру.

— Не рабыня?

— Не знаю. Необычный.

На некоторое время повисло молчание, которое принято называть «неловким». Наконец «экскурсовод» разродился:

— Мне кажется, этот раб может показать господину необычных рабов. Но пусть господин не гневается, если не найдет то, что ищет. Этот раб готов помочь господину в дальнейших поисках

— Веди.

Мы прошли мимо центральных павильонов вглубь этого «торгового комплекса». По центру возвышалась платформа-сцена, с широкими ступеньками, которая в настоящий момент была пуста.

— А это что? — я кивнул на местный «подиум»

— Это аукционная площадка, для торговли исключительным товаром, господин. Красавицы — девственницы. Мастера. Учителя и художники. Но аукцион не проводился уже почти месяц. Говорят, — он понизил голос, — через неделю у почтенного Патория будет новое поступление и аукцион.

Наконец, мы дошли до ветхого барака, у которого в одиночестве скучал «менеджер» с желтой повязкой на рукаве. Особого скопления народа здесь не наблюдалось.

— Вот, господин, — протянул руку в сторону барака наш провожатый. — Необычные рабы.

Рабы действительно были необычными. Если конкретней здесь был собран настоящий цирк уродцев. Бородатый трансвестит, трое карликов, мальчик с шестипалыми ладонями и ступнями. Мужик весь осыпанный какими-то светящимися струпьями. Старик, на котором проступившие на теле вены образовали причудливый фиолетово-красный узор. И все в таком духе. Мой взгляд задержался на старике.

— Странно. — Пробормотал я. Раб угодливо вскинул голову. — Разве полукровок не запрещено обращать в рабство?

— Запрещено, добрый господин. Но полукровка может сам продать себя, чтобы покрыть долги, например.

Я снова посмотрел на старика, а тот ответил мне совершенно ясным и весьма дерзким взглядом из-под косматых бровей.