Попаданки. Розарий для феодалок. (Людмила Вовченко) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 19.

Прошло семнадцать лет.

Наташа узнала это не по календарю и даже не по собственной памяти — по тому, как перестали болеть руки после тяжёлой работы и начали болеть после… безделья. Старость здесь приходила не сразу и не грубо: сначала переставала быть врагом и становилась собеседником. Она больше не кричала: «вот тебе возраст», — она тихо напоминала: «не забывай жить».

Усадьба давно перестала быть просто домом. Она стала местом, куда едут.

Не к «богатой хозяйке», не к «сильной женщине», не к «странным сестрицам». Едут за порядком. За знаниями. За ремеслом. За розами, которые пахнут не дешёвой сладостью, а терпкостью, как дорогой чай. За мазями и маслами, что спасают руки и лица, за настойками, что ставят на ноги людей после зимы. Едут даже за словами — потому что здесь слова не были пустыми.

Наташа стояла у окна в верхней комнате — их комнате, хотя дом и вырос, и перестроился, и обзавёлся ещё двумя крыльями. Из окна видно было двор: чистый, живой. Утренние голоса, скрип телег, запах горячего хлеба из кухни. В мастерской уже стучали — работа начиналась раньше солнца. Внизу, у каменной террасы, девушка с перепачканными в земле руками показывала двум подросткам, как подрезать побеги. Не «покажи, как надо», а «вот почему так».

Наташа поймала себя на том, что улыбается, и тут же услышала снизу голос Шуры:

— Наташ! Ты там опять стоишь, как статуя? Спускайся! У нас гости такие, что я сейчас либо буду культурной, либо убью кого-нибудь кротко и со вкусом!

Наташа вздохнула — с нежностью. Даже через семнадцать лет Шура умудрялась делать угрозу похожей на анекдот.

Она спустилась. На лестнице пахло воском и сушёной мятой — Шура любила, чтобы дом «держал аромат». Внизу в прихожей уже стояли трое: мужчина в городской одежде, с перчатками и бумажной сумкой, рядом — писарь с чернильницей, и ещё один, помоложе, с лицом человека, который заранее готовится не понравиться.

Шура сидела на скамье у стены, скрестив руки, и смотрела на них так, будто выбирала, кого начнёт воспитывать первым. В уголке у двери стоял Гийом — молча. Руки свободны, лицо спокойное, но воздух вокруг него был тот самый: «не провоцируй».

— Вот, — сказала Шура, увидев Наташу. — Я же говорила. Сейчас начнётся цирк.

Мужчина в перчатках сделал поклон.

— Госпожа… — начал он.

— По делу, — спокойно сказала Наташа. — У нас утро. Утро — это работа. Работа — это жизнь.

Он замялся на секунду, но выдавил учтивую улыбку.

— Я от городского совета. В связи с… новым порядком сборов. И ещё… — он бросил взгляд на писаря, — в связи с юридическим оформлением статуса ваших земель.

Шура демонстративно прикрыла глаза ладонью.

— «Юридическим оформлением», — повторила она, смакуя слова, как кислую ягоду. — Господи, Наташ, я же просила не будить во мне мат.

Наташа подняла бровь.

— Статус земель оформлен давно. Договор с сеньором заключён. Налоги платятся.

— Да, — поспешно кивнул мужчина. — Но теперь, с переходом владений…

Вот оно. Наташа услышала главное слово: переход.

Гийом чуть напрягся. Не шагнул — просто стал внимательнее, и это было заметно.

— Сеньор умер? — спросила Наташа без лишних эмоций.

Писарь шевельнул губами, будто ждал именно такого вопроса.

— Да, госпожа. В прошлом месяце. Его наследник… пересматривает обязательства.

Шура тихо, очень тихо сказала:

— Ну конечно. А иначе они бы не они.

Наташа кивнула.

— Пересматривает — пусть. Но с цифрами в руках, а не с фантазиями. Что конкретно?

Мужчина в перчатках достал бумагу.

— Новый сеньор считает, что часть ваших доходов должна… — он запнулся, увидев взгляд Шуры, — должна быть подтверждена. И, возможно, часть поставок…

— Стоп, — сказала Наташа. — Поставок не будет. Это мы проходили семнадцать лет назад. Я плачу деньгами. Стабильно. По договору. Договор действует.

— Новый сеньор может признать его недействительным…

Шура вскочила, резко, как молодая, и шагнула к нему.

— Слушай сюда, бумажный человек. Ты видишь этот дом? Видишь эти мастерские? Видишь людей, которые тут работают? Ты думаешь, это всё выросло из воздуха? Ты думаешь, мы тут розочки нюхали и вязаные салфетки гладили?

Мужчина побледнел.

— Госпожа… я не…

— Это не госпожа, это Шура, — спокойно вставила Наташа. — Не спорьте. Это бесполезно.

Шура резко выдохнула и, будто вспомнив, что у них вообще-то гости, села обратно, но уже с таким видом, что даже воздух старался вести себя прилично.

Наташа повернулась к городскому.

— Пишите. Я готова к проверке доходов. Пусть приезжают, считают. Но публично. При людях. И пусть новый сеньор понимает: если он начнёт ломать систему, он потеряет больше, чем получит. Потому что эта земля работает. А если её заставить работать «в пользу», она перестанет работать вообще.

— Это… угроза? — робко спросил молодой.

Наташа посмотрела на него так, как смотрят на ребёнка, который перепутал смысл слова.

— Это экономика, — сказала она. — Угроза — это когда люди не умеют считать.

Гийом наконец заговорил — тихо, но так, что все сразу услышали.

— Передайте новому сеньору: мы не против закона. Мы против глупости. И если он хочет стабильный доход — он его получит. Если он хочет войну — он получит расходы.

Городской сглотнул, поклонился уже не так уверенно и торопливо сделал шаг назад.

— Я передам. И… благодарю за… разъяснение.

Когда дверь закрылась, Шура подняла руки к потолку:

— Ну вот! С утра — и уже хочется кого-то утопить в бочке с лавандой!

Наташа усмехнулась.

— Лаванду жалко. Утопим в юридических формулировках. Это гуманнее.

Шура посмотрела на неё, и в глазах мелькнуло то самое — их старое, школьное «мы вдвоём против мира», только теперь мир был не страшным, а… смешным.

— Семнадцать лет, — сказала Шура тихо. — А они всё ещё думают, что мы “временная проблема”.

— Они всегда так думают, — ответила Наташа. — Пока проблема не становится традицией.

Днём они пошли в сад.

Розы стояли стеной — кусты высокие, ухоженные, с плотными листьями, будто лакированными. Между рядами — дорожки, по которым спокойно могли пройти двое рядом. Рабочие знали, где что срезать, где оставить. У каждого сорта была табличка — не вычурная, простая. И у каждой таблички — история. Наташа помнила, как они пытались вырастить первую партию и как половина погибла от сырости. Помнила, как Шура ругалась на «эти ваши нежные прынцессы», а потом сама ночами носила укрытия, чтобы кусты не помёрзли.

— Слушай, — сказала Шура, присев у одного куста и потрогав листья. — Я иногда думаю… мы же могли бы тогда, в самом начале, просто сломаться.

— Могли бы, — согласилась Наташа.

— А вместо этого… — Шура махнула рукой вокруг, — вот.

— Потому что ты не умеешь сдаваться, — сказала Наташа.

— А ты не умеешь жить плохо, — парировала Шура. — Вот и сложилось.

Они прошли дальше, к небольшому домику у края сада — там жили две ученицы, уже почти мастерицы. Одна из них увидела Наташу и сразу подбежала:

— Госпожа, мы сделали новую партию, как вы просили. И ещё… у нас просьба.

Наташа кивнула.

— Говори.

— Мы хотим поехать в город. Открыть лавку. Под вашим именем… вернее… под вашим знаком. Чтобы люди знали, что это честно.

Шура прыснула.

— “Под вашим знаком”. Наташ, ты слышишь? Мы уже почти как святые, только без нимба.

Наташа улыбнулась девушке.

— Поедете. Но не под моим именем. Под вашим. Я дам вам рецепт, дам вам часть товара и дам вам человека, который будет считать деньги. А дальше — вы сами. Иначе вы навсегда останетесь ученицами.

Девушка просияла и побежала обратно.

Шура посмотрела Наташе вслед.

— Ты всё ещё умеешь отпускать, — сказала она. — Я бы уже привязала всех верёвочками.

— Ты и так их привязываешь, — мягко сказала Наташа. — Только не верёвочками. Языком.

Шура гордо фыркнула.

— Ну так! Инструмент проверенный.

Вечером в доме пахло жареным мясом, хлебом и розовой водой — Шура настояла, чтобы на столе всегда стояла миска с лепестками: «для красоты и чтобы гости понимали, куда приехали». Гости, кстати, теперь были разные. И бедные, и богатые. И женщины с детьми, и мужчины с просьбами. И даже один раз приехал молодой священник — посмотреть, что это за «женское колдовство». Уехал с мазью от боли в коленях и с очень задумчивым лицом.

Сегодня гостей не было. Сегодня было тихо. И эта тишина была не пустой, а домашней.

Гийом сидел рядом с Наташей. Его волосы поседели у висков, но лицо оставалось тем же — собранным, крепким. Он стал меньше говорить и больше делать. Он давно перестал быть «охранником» и стал частью их системы: человек, который умеет разговаривать с мужчинами на их языке, не унижая женщин.

Шура сидела напротив и вязала. Да, вязала. Потому что, как ни крути, а её «мешок ниток» из прошлой жизни стал здесь легендой. Из него, конечно, уже давно ничего не осталось, но привычка осталась. И шутка осталась.

— Помнишь, — сказала Шура, не поднимая глаз, — как я хотела утопить компаньонку?

Наташа рассмеялась.

— Ты до сих пор иногда хочешь.

— Ну да, — невозмутимо согласилась Шура. — Это стабилизирует нервную систему.

Гийом посмотрел на Наташу с едва заметной улыбкой.

— Вы и правда были… старыми? — спросил он вдруг. Не насмешливо. С любопытством человека, который любит знать всё о своей женщине.

Шура подняла голову.

— О, началось. Сейчас Наташа будет делать умное лицо и говорить про судьбу. А я скажу правду: да! Мы были старые, вредные и очень красивые.

— Ничего не изменилось, — спокойно сказала Наташа.

Шура показала ей язык — как девчонка.

Наташа посмотрела на них обоих. И вдруг почувствовала мягкую, тёплую тяжесть в груди — как бывает, когда понимаешь: жизнь действительно сложилась. Не идеально. Не сказочно. Но правильно.

— Новый сеньор будет пробовать, — сказала она уже серьёзно. — Но это не страшно. Страшно было тогда, когда у нас не было ничего.

— У нас было друг друга, — буркнула Шура.

— Да, — кивнула Наташа. — И это было самым дорогим.

Гийом накрыл её ладонь своей — спокойно, без торжественности.

— Тогда мы справимся, — сказал он. — И через десять лет, и через двадцать.

Шура хмыкнула:

— Только не заставляйте меня через двадцать лет бегать по саду. Я хочу бегать по саду сейчас, пока ноги молодые.

— Ты бегала по саду даже в шестьдесят, — напомнила Наташа.

— Потому что была злая, — честно сказала Шура. — Злость — лучший фитнес.

Наташа рассмеялась — легко, искренне. И в этом смехе было то, чего она не умела раньше: жить не на выживание, а на удовольствие.

За окном шумел ветер. Не тот, который однажды унёс их из одной жизни в другую, а обычный — земной, тёплый. Он шевелил розы, и те качались в темноте, как живые.

Наташа поднялась, подошла к окну, посмотрела на двор, на мастерские, на огни.

— Знаете, — сказала она тихо, — я долго думала, что финал — это когда можно выдохнуть. А оказалось… финал — это когда ты понимаешь: тебе больше некуда бежать.

Шура фыркнула:

— А я и не собираюсь. Мне тут нравится. Тут у меня власть, розы и возможность законно ругаться.

Гийом подошёл к Наташе сзади, обнял её. Она опёрлась на него, как на тепло.

И в этот момент — без пафоса, без громких слов — стало ясно: всё, что им было нужно, у них уже есть. И если новый сеньор захочет войны, ему придётся воевать не с двумя женщинами.

Ему придётся воевать с домом, который стал частью этой земли.

А дом — это всегда сильнее, чем чужая прихоть.