Попаданки. Розарий для феодалок. (Людмила Вовченко) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 12.

Иногда тишина приходит не потому, что всё спокойно, а потому что мир затаился.

Утро было именно таким. Небо висело низко, серое, будто прислушивалось. Дым из очага поднимался ровной струёй, не рассыпаясь, и даже птицы держались подальше от двора. Наташа заметила это сразу — и внутренне подобралась. Она уже знала: такие утра редко бывают пустыми.

Шура возилась с тканями у стола, раскладывая свёртки, принесённые Этьеном. Пальцы у неё были ловкие, движения — уверенные. Не суетные, а хозяйские.

— Слушай, — сказала она, не поднимая головы. — Нам надо будет вводить учёт. Не сейчас, но скоро. Кто что принёс, кто что взял, кто сколько отработал.

— Знаю, — ответила Наташа. — Без этого всё рассыплется.

— А люди не любят, когда их считают, — хмыкнула Шура. — Особенно те, кто привык брать больше, чем отдавать.

Наташа подошла к окну. Во дворе уже собирались — не толпой, а группами. Люди приходили не с пустыми руками: кто с инструментом, кто с мешком, кто просто с готовностью работать. Это было новым. И опасным.

— Сегодня придётся обозначить границы, — сказала она. — Не грубо. Чётко.

Шура подняла на неё глаза.

— Ты умеешь. Только не забудь: если будешь слишком мягкой, тебя сожрут. Если слишком жёсткой — испугаются.

— Значит, буду неудобной, — спокойно ответила Наташа.

Когда во двор вошёл Гийом, Наташа уже говорила с людьми. Не с трибуны, не сверху — стоя на земле, наравне. Он остановился у калитки и некоторое время просто слушал.

— Мы не раздаём чудеса, — говорила Наташа. — Мы учим делать. Кто готов учиться — остаётся. Кто пришёл за подачкой — уходит. Сегодня мы начинаем работать по-другому.

— А если не согласны? — спросил кто-то.

— Тогда вы свободны, — ответила она без пафоса. — Свобода — это тоже выбор.

Гийом поймал её взгляд, когда толпа начала расходиться, уже иначе — не ворча, а обсуждая. В этом взгляде было одобрение. И что-то ещё. Тень беспокойства.

— Вы ускоряетесь, — сказал он, когда они остались рядом. — Это правильно. Но это заметят.

— Уже заметили, — ответила Наташа. — Поэтому и ускоряюсь.

Он кивнул. Потом вдруг спросил — тихо:

— Вы доверяете мне?

Вопрос был прямым. Без обходных путей.

Наташа не ответила сразу. Она посмотрела на его лицо — усталое, собранное, без улыбки. На человека, который не обещал счастья, но гарантировал защиту.

— Да, — сказала она наконец. — Но не слепо.

Он принял это без обиды.

— Мне этого достаточно.

В тот день они работали рядом. Не демонстративно, не как пара — как два человека, у которых совпала цель. Гийом следил за периметром, помогал распределять людей, пару раз жёстко, но справедливо пресёк попытки «схалтурить». Наташа видела, как после этого к нему стали относиться иначе: не с опаской, а с уважением.

Этьен появился ближе к вечеру. Он принёс бумаги — грубые, но аккуратно сложенные.

— Я поговорил с людьми, которые умеют считать, — сказал он. — Немного. Но достаточно, чтобы начать вести записи.

— Вы удивляете меня, — ответила Наташа. — Обычно такие вещи делают тайно.

— Я не люблю тайно, — улыбнулся он. — Я люблю эффективно.

Гийом стоял чуть в стороне. Наташа почувствовала напряжение — не враждебное, но плотное. Как если бы пространство между ними стало меньше.

— Мы вечером обсудим, — сказала она Этьену. — Сейчас не время.

Он наклонил голову.

— Как скажете.

Когда солнце начало садиться, двор опустел. Остались только они трое и Шура, которая, как всегда, появилась ровно в тот момент, когда воздух стал слишком густым.

— Я приготовила еду, — сказала она громко. — И если вы сейчас не сядете, я всё съем сама. Из принципа.

Это сняло напряжение лучше любых слов.

За столом говорили мало. Усталость делала своё. Но в этой тишине Наташа вдруг остро почувствовала: она не одна. Не как женщина, не как хозяйка — как человек, который больше не тащит всё на себе в пустоту.

Позже, когда Шура ушла, а Этьен откланялся, Гийом остался.

— Я не люблю долгие разговоры, — сказал он, глядя в огонь. — Но есть вещи, которые лучше сказать сейчас.

Наташа подняла на него глаза.

— Я не буду тянуть вас туда, куда вы не хотите, — продолжил он. — Но если вы позволите… я буду рядом. Не как охранник. Как мужчина.

Слова были простые. Без обещаний. Без нажима.

Наташа встала. Подошла ближе. Почувствовала тепло его тела — не резкое, не навязчивое. Он не сделал ни шага навстречу. Ждал.

— Я не ищу спасителя, — сказала она тихо.

— Я и не спасаю, — ответил он. — Я стою рядом.

Она протянула руку и коснулась его запястья. Почувствовала, как под кожей бьётся пульс — ровный, сильный.

— Тогда стой, — сказала она.

И в этом было больше, чем в любом признании.

Огонь треснул, словно соглашаясь.

Ночь вступала в свои права медленно, будто проверяя, позволят ли ей остаться. Огонь в очаге уже не пылал — он жил ровным, глубоким жаром, тем самым, который не ослепляет, но греет до костей. Наташа сидела рядом, подложив под спину свёрнутый плащ, и смотрела, как тени на стенах двигаются, вытягиваются, переплетаются, словно сами ищут форму.

Гийом стоял чуть поодаль. Не уходил — и не приближался. Это было почти осязаемо: его присутствие не давило, но и не отпускало. Как якорь, который ты не видишь, но точно знаешь — он держит.

— В этом времени странно темнеет, — сказала Наташа вслух, больше себе, чем ему. — Вроде бы всё то же самое… а ощущение, будто ночь здесь плотнее.

— Потому что здесь темнота — это опасность, — ответил Гийом. — А не просто отсутствие света.

Она кивнула. В XXI веке темнота была фоном. Здесь — участником событий.

— Ты привык к этому, — сказала она.

— Я вырос с этим, — поправил он. — Привыкнуть — значит перестать замечать. Я замечаю всегда.

Наташа посмотрела на него внимательно. В свете огня его лицо казалось жёстче, чем днём: тени подчёркивали скулы, линию челюсти, шрамы, которые днём почти терялись. Это было лицо человека, который много раз делал выбор — и не всегда удачный.

— Ты никогда не спрашиваешь лишнего, — сказала она.

— Потому что лишние вопросы ослабляют, — ответил он. — А нужные ты задаёшь сама.

Он наконец подошёл ближе и сел напротив, по другую сторону очага. Между ними оставалось пространство — ровно столько, чтобы его можно было пересечь одним движением… или оставить как есть.

— Я видел таких женщин, как ты, — сказал он после паузы. — Не здесь. В походах. В городах, которые потом исчезли. Они всегда начинали с порядка. И почти всегда заканчивали одиночеством.

Наташа усмехнулась.

— Утешил.

— Я не утешаю, — спокойно ответил Гийом. — Я предупреждаю. Чтобы ты не думала, что я рядом из-за иллюзий.

— А из-за чего тогда? — спросила она, глядя прямо.

Он не отвёл взгляд.

— Потому что мне важно, что ты делаешь. И потому что мне важно, как ты это делаешь.

Тишина между ними стала другой — не напряжённой, а наполненной. Наташа вдруг поймала себя на том, что впервые за долгое время не анализирует ситуацию на десять шагов вперёд. Она просто была здесь. Сейчас.

— Знаешь, — сказала она, — в моём времени люди много говорят о партнёрстве. Но редко выдерживают его на деле. Все хотят, чтобы рядом был кто-то удобный.

— Удобство — это для мебели, — отрезал Гийом. — Человек должен быть надёжным. Иногда это неудобно.

Она улыбнулась — медленно, почти устало.

— Вот именно.

Он протянул руку — не к ней, а к огню, подбросил полено. Искры взметнулись, на мгновение осветив всё вокруг ярче. И в этом свете Наташа вдруг увидела то, чего не замечала раньше: напряжение в его плечах, сдержанность, за которой скрывалась не холодность, а постоянный контроль.

— Ты всегда такой? — спросила она тихо.

— Когда на мне ответственность — да, — ответил он. — Когда нет… реже.

— А сейчас?

Он посмотрел на неё.

— Сейчас на мне ты.

Это было сказано просто. Без пафоса. И именно поэтому от этих слов стало тепло — и немного страшно.

Скрипнула дверь. На пороге появилась Шура, зевая и закутываясь в накидку.

— Я смотрю, у вас тут философский вечер, — сказала она. — Только не увлекайтесь. Завтра у нас учёт, распределение и, если я правильно поняла местные настроения, первые попытки саботажа.

— Доброй ночи, — спокойно ответил Гийом.

— О, какой вежливый, — фыркнула Шура. — Ладно, я вас не гоню. Но Наташу я заберу. Ей ещё думать надо.

Наташа встала. На секунду задержалась. Потом посмотрела на Гийома и сказала:

— Мы продолжим этот разговор. Не сегодня.

Он кивнул.

— Я никуда не спешу.

В доме Шура закрыла дверь, прислонилась к ней спиной и внимательно посмотрела на подругу.

— Ну что, — сказала она. — Военный?

Наташа сняла плащ, повесила его аккуратно.

— Он сложный, — ответила она.

— А ты простая? — прищурилась Шура. — Слушай, я не лезу. Но скажу одно: этот — выдержит. Не знаю, что именно, но выдержит.

Наташа устало улыбнулась.

— Мне сейчас не до любви.

Шура хмыкнула.

— Любовь редко спрашивает, до неё тебе или нет.

Наташа легла, закрыла глаза. Перед внутренним взором вставали не лица, а сцены: двор, люди, канавы, вода, мыло, стекло, огонь. И между всем этим — фигура Гийома, стоящего рядом, не впереди и не позади.

Если и выбирать, — подумала она, засыпая, — то не того, кто обещает светлое будущее. А того, кто не боится тьмы настоящего.

И с этой мыслью ночь наконец отпустила её.

Утро пришло без церемоний — серым светом, влажным холодом и первыми голосами во дворе. Не птичьими: человеческими. Кто-то кашлял, кто-то спорил вполголоса, кто-то уже стучал деревом о камень, проверяя инструмент. Дом просыпался не сам по себе — его будили.

Наташа открыла глаза и не сразу вспомнила, где она. Это была странная, короткая пауза — как вдох между прошлым и настоящим. Потом память встала на место: дом, очаг, двор, люди, Гийом. Разговор. Его спокойный голос. Его «я стою рядом».

Она села, провела ладонью по волосам и поймала себя на том, что впервые за долгое время не чувствует внутреннего рывка «встать и бежать». Не потому, что всё стало легко. А потому, что появилось ощущение опоры.

Шура уже была на ногах. Она возилась у стола, нарезая хлеб — аккуратно, экономно, как человек, который понимает цену каждой крошке.

— Проснулась? — спросила она, не оборачиваясь. — Отлично. У нас гости. И, что характерно, не с пустыми руками.

— Кто? — Наташа встала, накидывая плащ.

— Староста из нижнего хутора. И ещё двое. Пришли «поговорить».

Наташа коротко выдохнула.

— Значит, началось.

— Нет, — усмехнулась Шура. — Началось вчера. Сегодня — продолжение.

Во дворе было непривычно людно. Не толпа — но и не привычная рабочая группа. Люди стояли чуть в стороне, держались собранно, как те, кто пришёл не просить, а договариваться. Староста был мужчина лет пятидесяти, жилистый, с лицом, выветренным до серости. Он держал шапку в руках — знак уважения.

Гийом стоял рядом с калиткой. Не впереди, не за спиной Наташи — на линии. И этого было достаточно, чтобы все видели: он здесь не случайно.

— Хозяйка, — начал староста, — мы пришли спросить. Говорят, у вас порядок. И работа есть.

Наташа кивнула.

— Есть, — сказала она. — И порядок, и работа. Но не для всех.

Староста не обиделся. Он, кажется, ожидал именно такого ответа.

— Нам сказали, вы не берёте тех, кто не готов учиться.

— Верно, — подтвердила Наташа. — И тех, кто приходит с требованиями.

— Мы пришли с предложением, — сказал он и жестом показал на людей за спиной. — Работать у вас. По правилам. И если можно… перенять то, что вы делаете.

Наташа посмотрела на Гийома. Он чуть кивнул: пусть говорят.

— Что именно вы хотите перенять? — спросила она.

— Воду, — ответил староста без паузы. — Чистоту. И… порядок в делах. Чтобы не было так: сегодня есть, завтра нет.

Шура фыркнула, но тут же замолчала, поймав взгляд Наташи.

— Хорошо, — сказала Наташа. — Тогда слушайте. У нас нет «быстро». Есть «правильно». Это значит: сначала работа, потом результат. И никаких «мне должны».

Староста кивнул.

— Мы это понимаем.

— И ещё, — добавила Наташа. — Мы не берём людей навсегда. Вы учитесь — и уходите к себе. Делать так же.

В толпе прошёл шёпот. Это было неожиданно.

— Вы… не боитесь, что вас обойдут? — осторожно спросил староста.

Наташа улыбнулась — спокойно, без вызова.

— Боятся те, у кого нечего дать. А у нас есть система.

Гийом посмотрел на неё с едва заметной тенью улыбки.

Когда договорились о людях и сроках, староста ушёл, пообещав вернуться с инструментом. Во дворе снова стало тише, но уже иначе. Люди, которые остались, смотрели на Наташу не как на «удачливую женщину», а как на точку силы.

Шура подошла ближе и тихо сказала:

— Ты заметила?

— Что?

— Они больше не смотрят, как будто ты временная.

Наташа кивнула.

— Я это почувствовала.

Днём началась работа — обычная, грязная, нужная. Расчищали место под будущий навес, сортировали инструменты, считали доски. Наташа ловила себя на том, что всё чаще отдаёт распоряжения не вслух, а взглядом — и её понимают. Это пугало и радовало одновременно.

Гийом был рядом почти весь день. Он не вмешивался, если не требовалось, но появлялся ровно тогда, когда ситуация начинала шататься. Его уважали — не за страх, а за предсказуемость.

Под вечер, когда солнце уже клонилось к лесу, Наташа вышла за двор — пройтись, перевести дух. Земля была мягкой, тёплой, пахла влажной травой и дымом.

— Ты уходишь без предупреждения, — сказал Гийом, догнав её.

— Я не убегаю, — ответила она. — Я думаю.

Он пошёл рядом.

— О чём?

— О том, что мы слишком быстро растём, — сказала Наташа. — И что это обязательно кому-то не понравится.

— Не понравится, — согласился он. — Но ты делаешь всё правильно.

Она остановилась, посмотрела на него.

— Ты правда так думаешь? Или ты просто на моей стороне?

Он не ответил сразу.

— Я на стороне порядка, — сказал он наконец. — И ты — его носитель.

— Я не идеальна.

— И слава богам, — усмехнулся Гийом. — Идеальных не слушают. Им не верят.

Они стояли рядом, и в этой близости не было неловкости. Не было нужды что-то доказывать.

— Знаешь, — сказала Наташа тихо, — в моём времени всё решали быстро. Здесь… время будто растягивается.

— Потому что здесь решения живут дольше, — ответил он. — И ошибки тоже.

Она посмотрела на него, на его спокойную уверенность, на руки, которые знали, как держать меч и как не держать женщину без её согласия.

— Тогда не уходи, — сказала она просто. — Не сегодня.

Он кивнул.

— Я и не собирался.

Когда они вернулись в дом, Шура уже накрывала на стол. Увидев их вместе, она ничего не сказала — только чуть улыбнулась уголком губ. Не насмешливо. Одобрительно.

— Ешьте, — сказала она. — Завтра будет сложнее.

Наташа села, взяла миску и вдруг поняла: это и есть момент, когда одиночество заканчивается. Не громко. Не красиво. А надёжно.

И где-то внутри, глубоко, она позволила себе простую мысль:

Мы справимся.