Попаданки. Розарий для феодалок. (Людмила Вовченко) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 9.

Утро в их новом веке начиналось не с кофе и новостей, а с двух вещей: холода в камне и звука чужой жизни за окном.

Наташа проснулась от того, что где-то во дворе хрипло крикнул петух, а затем, как по команде, затопали ноги — не бегом, не суетой, а привычной деревенской поступью: люди вставали рано, потому что свет — это работа, а работа — это еда. Она лежала пару мгновений неподвижно, вслушиваясь, и ловила в теле новое, уже почти привычное чувство — молодость. Не восторг, а ровную, спокойную силу, как будто организм наконец перестал ныть и спорить с головой.

Шура рядом пошевелилась, что-то пробормотала, натянула одеяло до носа и, не открывая глаз, буркнула:

— Если это опять кто-то пришёл «поговорить», скажи, что хозяйки умерли и воскреснут после обеда.

Наташа усмехнулась и осторожно села. На ней была простая льняная рубаха — грубоватая, но уже выстиранная и мягкая, подпоясанная тесьмой. Руки сами потянулись поправить волосы: коса, распущенные пряди у висков, и в этом было что-то странно домашнее. Не её прежняя квартира и не дача, а новая жизнь, в которой зеркало — роскошь, а чистая вода — ценность.

Она вышла в комнату, где за ночь успел выветриться дым от очага. В таких домах XII–XIII века всё было проще и сложнее одновременно: тепла хочется, но огонь — это копоть; свет нужен, но свечи стоят денег; чистота — благо, но вода и мыло не валяются в каждом магазине. И Наташа уже чувствовала, что их дальнейшее «богатство» будет измеряться не украшениями, а удобствами: нормальным полом без щелей, тёплой постелью, запасами на зиму, бочкой чистой воды.

Во дворе уже работали.

Слуга — тот самый, вечный, хмуроватый, которого раньше боялась даже управляющая — тащил связку дров. Рядом двое мужчин, которых они вчера допустили к работам, проверяли изгородь: выравнивали колья, натягивали плетень, подбивали свежими прутьями. Работали молча, но иногда бросали взгляды на дом — будто проверяли, не передумают ли хозяйки.

Наташа задержалась на крыльце. По земле стелился прохладный пар. Небо было бледное, тонкое, и где-то далеко слышался глухой звон — не колокол собора, нет, здесь не было величия. Но в этих местах и в эту эпоху даже маленькая часовня задавала ритм: молитва утром, работа днём, тишина ночью.

Она вдохнула воздух — сырость, дым, навоз, травяная горечь. И где-то в этом наборе вдруг появилась тонкая нота розы: их кустики в саду прижились, и запах уже жил собственной жизнью.

Шура вышла следом, зевая и набрасывая на плечи шерстяной платок.

— Я официально заявляю протест, — сказала она, оглядывая двор. — В XXI веке человек встаёт, когда хочет. В XIII веке человек встаёт, когда его ненавидит петух.

— Петух — это не ненависть, — спокойно ответила Наташа. — Это производственный календарь.

Шура фыркнула.

— Производственный календарь я обычно покупала в магазине. А этот — с клювом и характером.

Она спустилась во двор и сразу, без раскачки, взяла ситуацию в руки — как будто прожила здесь всю жизнь:

— Дрова — под навес, не под стену! Не хочу, чтобы у нас мыши потом штурмовали дом, как крестоносцы Иерусалим. И гвозди не забивай в сырое — вылетят, как мои нервы из головы.

Слуга буркнул что-то невнятное, но сделал, как сказано.

Люди слушались.

Вот это было самым странным и самым приятным: их уже слушались не из жалости и не из «ну сироты», а потому что рядом с Наташей и Шурой возникло ощущение — у них есть план. Пусть никто не понимал, какой. Но ощущение было, и оно работало сильнее любого титула.

К середине дня во двор снова пришли гости.

Сначала — тот самый мужчина в плаще, который «считает». Его Наташа внутри называла просто: Сосед-математик. Он появился без свиты, но с привычкой оценивать не людей, а выгоду. Постоял у калитки, как будто из вежливости, хотя на самом деле демонстрировал: я признаю границу, но помню, что могу её пересчитать.

— Вы расширяетесь, — сказал он вместо приветствия.

— Мы приводим своё в порядок, — спокойно ответила Наташа. — Это не расширение.

— Для таких, как вы, порядок всегда опаснее расширения, — заметил он.

Шура, проходя мимо с ведром, бросила:

— Опасно — это если вы ночью по чужим дворам ходите. А мы тут, между прочим, законопослушные.

Сосед прищурился на неё.

— У вас острый язык.

— Это компенсация за отсутствие шпаги, — невинно ответила Шура.

Сосед не улыбнулся, но взгляд у него дрогнул. Он явно не понимал, как реагировать на женщину, которая не прячется за скромность. В этом времени женщины должны были быть тихими — особенно те, кто «без мужчины». И как раз поэтому их сила выглядела для окружающих как вызов.

Чуть позже во двор вошёл Гийом де Риваль.

Он шёл уверенно, без демонстрации власти, но всё в нём говорило о дисциплине: прямая спина, спокойные движения, взгляд, который цепляет детали. На нём был камзол попроще, чем в прошлый раз, но всё равно заметно лучше деревенского — плотная ткань, добротный пояс, короткий плащ. У него был запах — кожа, железо, конский пот и свежий ветер.

Он остановился у края двора и не стал сразу говорить. Сначала посмотрел на людей, на работу, на розы, которые уже обживали место, и только потом перевёл взгляд на Наташу.

— Вы не теряете времени, — сказал он.

— Мы не можем себе это позволить, — ответила Наташа.

— Можете, — вдруг сказал он. — Если вас прикрыть.

Шура тихо хмыкнула:

— А, ну да. «Прикрыть». Это у вас такое слово… как «наложить лапу», только красивее?

Гийом повернул голову и посмотрел на неё спокойно.

— Это слово означает: если кто-то полезет к вам, полезет и ко мне.

Шура подняла брови.

— То есть вы предлагаете нам семейный подряд по мордобою?

Гийом не улыбнулся, но в уголке губ мелькнуло почти незаметное.

— Я предлагаю союз. И честность.

Наташа оценила именно это: он не кружил вокруг, не пытался понравиться, не обволакивал сладкими речами. Он говорил так, как говорят люди, привыкшие решать вопросы кровью и порядком.

— Сколько людей вы готовы поставить рядом? — спросила она.

— Двух — постоянно, — ответил он. — И ещё двоих — по первому сигналу.

— Мы не крепость, — заметила Наташа.

— Пока, — коротко сказал он. — Но вы строите центр. А центр притягивает.

Шура тихо, чтобы слышала только Наташа, прошептала:

— Нравится мне этот. Скучный, зато надёжный. Как хороший замок на двери.

Наташа не ответила, но взгляд на Гийома задержала чуть дольше, чем требовала вежливость. И поймала его ответный взгляд — спокойный, прямой, без липкости. В этом взгляде было что-то ещё: не только расчёт и долг, но и внимание мужчины к женщине, которая держит себя как равная.

Почти сразу после Гийома появился Этьен де Монреаль.

Он вошёл так, будто двор — часть его маршрута, а не чужая территория. Тёмный плащ, аккуратные руки, запах вина и дорогого мыла (да, именно мыла — Наташа отличала): он был человеком, который умеет создать впечатление чистоты в грязном мире. И, что хуже всего, он это делал не напоказ, а как привычку.

— Мадам, — произнёс он мягко, окинув взглядом розы. — Вы уже начали собирать лепестки?

Наташа кивнула.

— Начали.

— Прекрасно, — улыбнулся Этьен. — Тогда я пришёл не с пустыми руками.

Он дал знак своему слуге, и тот вынес свёрток. Ткань развернули — и Наташа увидела стекло. Не много, но настоящее: несколько маленьких бутылочек и две узкие колбы. В этом времени стекло стоило дорого и было редкостью. Оно означало не просто посуду — оно означало возможность.

Шура присвистнула.

— Ого. А у вас, я смотрю, не только язык подвешен, но и склады открываются по щелчку.

Этьен улыбнулся ей почти ласково.

— Я люблю, когда талант получает инструмент.

— А вы любите получать процент, — отрезала Шура.

Этьен развёл руками:

— Я люблю справедливость.

Наташа взяла одну бутылочку, посмотрела на свет, на толщину стекла, на форму горлышка. И почувствовала тот самый профессиональный азарт — как в прошлой жизни, когда в руках оказывался ключ к новой цепочке поставок.

— Хорошо, — сказала она спокойно. — Тогда мы садимся и считаем.

Этьен наклонил голову:

— Я знал, что вы так скажете.

Шура, проходя мимо, буркнула:

— Он мне не нравится.

Наташа тихо ответила:

— Он и не должен нравиться. Он должен быть полезен.

Шура бросила на неё взгляд, в котором было и смешное, и серьёзное:

— Ты только не забудь, что полезные мужчины иногда думают, что полезные женщины — это их имущество.

Наташа улыбнулась — спокойно, но холодно:

— Пусть попробует.

Так они и вошли в новый уровень жизни:

у них появились не только грядки и работники, но и союзники, партнёры, переговоры — и впервые по-настоящему запахло не только розой, но и властью.

И Наташа знала: если сегодня они научатся держать этот запах, завтра он станет их оружием.

К вечеру двор изменился так, что Наташа сама поймала себя на странном ощущении — будто она смотрит не на случайно доставшийся участок земли, а на начало усадьбы. Не замка, нет. Замки строят для войны. А это место начинало жить для людей.

Под навесом аккуратно сложили дрова. У стены появились бочки с водой — закрытые, подписанные углём, чтобы никто не перепутал питьевую и ту, что для стирки. Шура настояла:

— Заболеют — лечить будем мы. Значит, и порядок наш.

Люди бурчали, но делали.

Наташа обошла сад ещё раз. Розы держались. Не все, конечно — две чахли, одна явно не приживётся, но остальные уже расправляли листья, и это было главное. В этом времени земля не прощала ошибок, зато щедро платила за уважение. Она присела на корточки, поправила слой соломы у корней, и пальцы автоматически проверили влажность почвы.

— Ты сейчас выглядишь как ведьма, — раздался голос Шуры. — Такая… добрая, но если что — проклянёшь.

— Ведьмы здесь долго не живут, — не поднимая головы ответила Наташа. — А хозяйки — да.

Шура хмыкнула и присела рядом, вытягивая ноги.

— Слушай, — сказала она уже тише. — Ты заметила, как на тебя Гийом смотрит?

Наташа не сразу ответила.

— Как? — спокойно спросила она.

— Не как на женщину, — пожала плечами Шура. — И не как на добычу. Как на… союзника. И это, между прочим, редкость.

Наташа наконец подняла голову.

— Он военный. У них всё просто: либо ты надёжен, либо нет.

— А ты, значит, надёжная, — ухмыльнулась Шура. — Поздравляю.

Наташа усмехнулась, но внутри отозвалось тёплым, почти забытым ощущением. В прошлой жизни на неё смотрели иначе: с интересом, с расчётом, иногда с желанием. Но уважение — оно появлялось редко. И ценилось выше всего.

Со стороны дома послышались шаги. Гийом вернулся — без сопровождения, без шума. Он остановился чуть в стороне, давая понять, что не вторгается.

— Я хотел сказать ещё кое-что, — произнёс он, когда Наташа подошла.

Шура сделала вид, что занята ведром, но осталась неподалёку.

— Слушаю, — ответила Наташа.

— Я служу не только своему сюзерену, — сказал Гийом. — Я служу этой земле. И людям на ней. Если вы здесь закрепитесь… многое изменится.

— Вы говорите так, будто это уже решено, — заметила Наташа.

Он посмотрел прямо.

— Я видел, как вы работаете. И как люди за вами идут. Это не случайность.

Шура не выдержала:

— Вы нам сейчас комплименты раздаёте или предупреждаете?

Гийом повернулся к ней.

— И то, и другое.

Он снова посмотрел на Наташу, и между ними повисла пауза — не неловкая, а напряжённая, насыщенная смыслом. В ней было многое: осторожность, интерес, возможность.

— Вам будет непросто, — сказал он тише. — Женщинам здесь всегда непросто. А вам — вдвойне.

— Мы не привыкли к простому, — спокойно ответила Наташа.

Он кивнул. И вдруг, почти неожиданно, добавил:

— Если понадобится помощь… не как союзнику, а как человеку — вы можете рассчитывать на меня.

Шура приподняла бровь, но промолчала.

Когда Гийом ушёл, она повернулась к Наташе с прищуром:

— Так-так. Это уже не политика.

— Это предложение не мешать, — ответила Наташа. — И вовремя подставить плечо.

— Ага. Плечо. Очень удобное место, — хмыкнула Шура. — Особенно если прижмёт.

Чуть позже, уже в сумерках, появился Этьен.

Он пришёл не во двор, а к саду, будто специально выбрал место, где пахло розами. В его руках был маленький свёрток.

— Я подумал, — сказал он, разворачивая ткань, — что вам это пригодится.

Внутри оказалась тонкая металлическая сетка и небольшой медный змеевик — примитивный, грубый, но узнаваемый. Наташа замерла.

— Это… — начала она.

— Да, — спокойно ответил Этьен. — Для перегонки. Не идеал, но лучше, чем ничего.

Шура присвистнула:

— Ну всё. Ты теперь наш любимчик.

Этьен улыбнулся.

— Я предпочитаю быть полезным.

Наташа подняла на него взгляд.

— Вы понимаете, что делаете?

— Прекрасно, — ответил он. — Я вкладываюсь в начало. Самые выгодные вложения — те, что начинаются раньше всех.

— И самые рискованные, — заметила Наташа.

— Я люблю риск, — мягко сказал Этьен. — Особенно, когда он пахнет розами.

Шура кашлянула нарочито громко.

— Ладно, романтики. Давайте без томных взглядов. У нас тут ужин, между прочим, на огне.

Этьен рассмеялся и отступил на шаг.

— Я не тороплюсь, — сказал он. — Время, как я вижу, теперь работает на вас.

Когда он ушёл, Наташа долго стояла у роз, держа в руках змеевик. В голове уже выстраивались цепочки: лепестки — настой — перегонка — масло — флаконы — рынок. Это был не сон и не фантазия. Это было производство. А значит — власть и независимость.

— Ну что, — сказала Шура, подходя ближе. — Один с мечом, другой с деньгами. Прямо классика жанра.

— И оба смотрят не туда, куда думают, — тихо ответила Наташа.

— В смысле?

— Они смотрят на результат. А мы — на процесс.

Шура усмехнулась.

— Вот за это я тебя и люблю.

Ночь опустилась мягко. В доме зажгли свет. Люди расходились, унося с собой запах роз, дыма и новой надежды.

И если раньше Наташа думала, что их главное богатство — молодые тела и знания будущего, то теперь понимала:

их настоящее богатство — умение выбирать, с кем идти дальше.

А дальше путь обещал быть длинным.