Пока еще зомби? Ну ничего! Книга IV

Глава 23

Я отступил на шаг, моя инфернальная бита гудела от нерастраченной энергии, словно голодный зверь на цепи. Передо мной, у подножия сияющего алтаря, стоял Инвок. Спокойный, сосредоточенный, несокрушимый. Он не атаковал, а ждал. Это был его стиль, отточенный до совершенства в тысячах виртуальных и, как я теперь видел, реальных сражений. Идеальная, непробиваемая защита, выверенная до миллиметра, заставляющая противника раскрыться, совершить ошибку, и лишь затем — сокрушительная, неотвратимая контратака. Я знал этот стиль лучше, чем свой собственный. Я полагался на него в каждой нашей катке. Но я не собирался играть по его правилам. Не сегодня.

— Инвок, какого черта⁈ — мой крик прорезал грохот битвы, которая бушевала вокруг нас, словно мы были в глазу урагана. Я снова обрушил на него град ударов, каждый из которых мог бы проломить стену. — Ты защищаешь этого ублюдка⁈ Он только что принес в жертву кучу человек! Это не похоже на тебя!

Моя бита оставляла в воздухе багровые шлейфы, я вкладывал в каждый удар всю свою ярость и недоумение. Но он, словно скала посреди шторма, оставался недвижим. Его руки, окутанные мягким, золотистым светом, с легкостью парировали мои самые яростные выпады. Он не блокировал — он отводил удары, используя мою же инерцию против меня. Я чувствовал, как его светлая энергия при каждом контакте обжигает мою не-мертвую плоть, оставляя дымящиеся, шипящие ожоги. Это была не просто боль, это было ощущение тотального, экзистенциального отторжения, словно сама моя суть восставала против этого чистого, правильного сияния.

— Ты называешь это жертвой? — его голос был спокоен, мелодичен, и от этого спокойствия моя ярость лишь разгоралась сильнее. — Это было очищение в объятиях света, Макс. Необходимое. Они были потеряны, их души уже были отравлены отчаянием.

— Объятия Света⁈ — взревел я, нанося удар снизу, целясь ему в подбородок. — Ты сбрендил

!

Он легко уклонился, и моя бита врезалась в каменный пол алтаря, выбив из него облако пыли и каменного крошева.

— Мир изменился, — продолжал он своим лекторским тоном, пока я пытался восстановить равновесие. — Старые понятия о морали устарели. Есть лишь Свет, и есть Тьма. И все, что несет на себе печать Тьмы, — он многозначительно посмотрел на мою синеватую кожу, — должно быть искоренено. Ради общего блага.

Он говорил, и я видел перед собой не друга, а клоуна в рясе святого. Идеально выверенная логика фанатика, для которого цель оправдывает любые средства. И это бесило. Бесило до скрежета зубов.

— Это необходимые жертвы, Макс, — его голос был спокоен, как гладь озера. — Ради высшего блага. Иногда, чтобы спасти лес, нужно сжечь несколько деревьев.

Он легко ушел от моего очередного удара, его движения были плавными и экономичными, как у мастера боевых искусств из старых фильмов. Затем последовал короткий, обжигающий тычок ладонью мне в грудь. Я почувствовал, как магия Света, чистая и концентрированная, пронзает мою не-мертвую плоть, оставляя на месте удара дымящийся, шипящий ожог. Это была не просто боль. Это было ощущение, будто саму мою противоестественную сущность пытаются выжечь, стереть.

Черт, он стал сильнее. Его защита была идеальной, словно сотканной из предвидения и света. Каждый мой яростный выпад, каждый удар инфернальной битой, от которого трескались каменные плиты пола, он встречал с невозмутимым спокойствием. Его руки, окутанные мягким золотистым сиянием, двигались с безупречной точностью, отводя, блокируя и рассеивая мои атаки. Эта сила Света… она не просто давала ему урон, она усиливала его врожденные таланты до запредельного уровня.

Но что-то было не так. В его действиях не было убийственной ярости. Он не пытался меня уничтожить. Он сдерживал меня. Каждый его удар был выверен так, чтобы причинить боль, остановить, отбросить, но не нанести критического, необратимого урона. Зачем? Что вообще происходит? Какова его цель? Неужели он и правда настолько ослеплен верой в этого ряженого Архиепископа, что готов драться с бывшими друзьями? Нет… это не похоже на того Инвока, которого я знал. Тот всегда искал баланс, а не слепо следовал приказам.

Наш бой превращался в разрушительный танец. Мы крушили колонны, опрокидывали алтарные скамьи, превращая священное место в руины. Я использовал всю свою скорость и мощь, но он, словно несокрушимая скала, выдерживал любой натиск. Я понимал, что в обычном бою мне его быстро не одолеть. Чтобы пробиться через его идеальную защиту, мне пришлось бы использовать самые грязные и разрушительные приемы из своего арсенала. Пришлось бы задействовать всю мощь демонической руки, возможно даже высвободить зомби-вирус, что таился в моих когтях. Пришлось бы калечить его. Возможно, даже убить.

И я не мог.

Черт возьми, я слишком хорошо знал этого парня. Я помнил, как он часами медитировал после тяжелых каток, чтобы найти свой «дзен», пока мы с Митяем спорили из-за лута. Помнил, как он всегда, рискуя своим персонажем, своим телом, прикрывал взбалмошную Канату, как в виртуале, так и в реале. Он был нашей стеной, нашим щитом, тем самым несокрушимым паладином, за спиной которого можно было творить любую дичь, зная, что он выдержит. Если бы меня спросили, кому я доверяю больше, собственной руке или руке этого человека, я бы, не раздумывая, ответил — второе! Но сейчас эта рука, эта стена, защищала не нас, а нашего врага.

Что-то здесь было фундаментально не так. И я должен был выяснить, что именно.

Наш поединок с Инвоком превратился в эпицентр бури, в мертвую точку урагана, где время, казалось, замедлило свой бег. Мы были как два разнополюсных магнита — отталкивались с равной силой, не в силах ни сокрушить друг друга, ни разойтись. Каждый мой удар, наполненный яростью и инфернальной мощью, разбивался о его спокойную, несокрушимую защиту. Каждый его контрудар, окутанный чистым, обжигающим светом, заставлял мою не-мертвую плоть шипеть и дымиться. Вокруг нас бушевал ад. Солдаты «Государственников» и фанатики «Церкви» сошлись в жестокой, хаотичной мясорубке, и собор наполнился грохотом выстрелов, звоном стали и предсмертными криками. Но для нас двоих существовал только этот клочок пространства, пропитанный запахом озона и горелой плоти.

Архиепископ, стоя у своего алтаря, наблюдал за нашим боем с нескрываемым, почти отеческим удовлетворением. Он видел, что Инвок, его верный паладин, его несокрушимый чемпион, успешно сдерживает главную угрозу — меня.

— Держи его, сын мой! — его голос, усиленный магией, гремел под сводами собора, перекрывая шум битвы. В нем не было тревоги, лишь холодная, торжествующая уверенность. — Твоя верность будет вознаграждена! Свет видит твою жертву! А теперь… — он повернулся к своей пастве, к сотням фанатиков, что сражались и умирали во имя него, и его лицо озарилось экстатической, безумной улыбкой. — Пришло время для финала!

Он подошел к главному алтарю и возложил на него руки. Камень, из которого тот был высечен, вспыхнул таким ярким, невыносимым золотым светом, что на мгновение ослепил всех в соборе. Я почувствовал, как эта волна света ударила по мне, заставляя отступить на шаг.

— Время пришло! — его голос превратился в рев экстаза, в проповедь безумца, узревшего своего бога. — Возрадуйтесь, ибо вы станете фундаментом нового мира! Ваши души послужат великой цели! Вы будете благословлены вечным Светом

Золотой дождь, льющийся с потолка, внезапно стал гуще, интенсивнее. Он больше не исцелял, теперь он… пожирал. Из тел фанатиков, сражающихся внизу, с тихим, сосущим звуком, словно из проколотого сосуда, начали вырываться тонкие, призрачно-голубые искорки. Это была словно их… жизненная сила? Их души, которые Свет теперь забирал в качестве платы за свою мощь. Они с тихим шипением устремлялись вверх, к алтарю, сливаясь в единый, гудящий, вибрирующий поток чистой энергии.

Я видел, как меняются люди. Их глаза, до этого горевшие фанатичным огнем, становились пустыми, стеклянными, как у сломанных кукол. Движения — рваными, дергаными, лишенными разума и тактики. Они переставали быть воинами. Они становились инструментами. Один из них, только что прикрывавший товарища щитом, вдруг развернулся и с животным рыком вонзил свой световой клинок ему в спину. Они просто бросались на ближайшего врага — будь то солдат «Государственников» или даже свой собрат, — разрывая его на части голыми руками, не обращая внимания на раны, которые тут же затягивались золотым светом. Они превращались в берсерков. В безмозглых, одержимых голодом, мертвых тварей, которых я так хорошо знал. Только эти были окутаны не смрадом разложения, а ослепительным, святым сиянием.

Поток голубых искр, эссенция их душ, вливался в алтарь. Тот начал вибрировать, гудеть все громче, и руны на нем вспыхнули нестерпимо ярко. Пространство над ним исказилось, словно раскаленный воздух над костром. А затем оно треснуло. С сухим, похожим на треск ломающегося льда, звуком в воздухе начала формироваться трещина, разрыв. Золотые врата. Из них хлынул не какой-то теплый и ласковый, а холодный, безразличный, давящий свет. Я чувствовал эту энергию. Она была другой, но суть ее была та же, что и у портала Заар-Ноха. Это был проход в другой мир. И то, что ждало по ту сторону, явно не несло мира и процветания. Это была сила, которая требовала жертв. И она их получала.

Я понимал, что должен остановить это. Прямо сейчас. Моя правая, демоническая рука все еще гудела от заблокированного удара, но я уже чувствовал, как внутри меня собирается энергия для следующего, решающего выпада. Я мог бы прорваться через защиту Инвока. Я мог бы снова использовать «Энергетический Взрыв», вложив в него всю свою мощь. Это был бы удар, способный расколоть не только его световой барьер, но и его кости. Это могло бы сработать. Но это означало бы покалечить его. Возможно, убить.

И что-то внутри, какая-то интуитивная часть меня, противилась этому. Та самая часть, что помнила не только его ник, но и то, как он всегда прикрывал мою спину в самых безнадежных катках, как он, не сговариваясь, понимал мои самые безумные тактические маневры.

Я смотрел на Инвока, на его спокойное, сосредоточенное лицо, на его до боли знакомый прищур, и не видел в нем врага. Я видел друга, который по какой-то неведомой, чудовищной причине играет в чужую игру. Его движения были идеальны, но в них не было души. Не было того азарта, той искорки, с которой он когда-то врывался в толпу врагов, зная, что мы с Митяем и Канатой всегда его поддержим. Сейчас он был похож на идеального, но бездушного бота, следующего заложенной в него программе.

И я принял решение.

Я резко сбросил концентрацию энергии. Бушующее в моей руке багровое пламя угасло, сменившись ровным, контролируемым потоком силы. Я не стал прорываться, и изменил тактику. Мой бой превратился в танец. Я перестал бить напролом, вместо этого я начал кружить вокруг него, используя всю свою скорость и ловкость. Моя бита встречалась с его световыми блоками, но теперь мои удары были не сокрушающими, а отвлекающими. Я заставлял его двигаться, реагировать, я держал его в постоянном напряжении, не давая ему ни секунды, чтобы вмешаться в происходящее на поле боя, но и не пытаясь нанести решающий удар.

Я решил довериться своей интуиции. Довериться тому, что я слишком хорошо знал этого парня. Он не мог просто так стать пешкой в руках какого-то напыщенного фанатика. За этим должно было стоять нечто большее.

Портал над алтарем наконец стабилизировался. Рваная, пульсирующая рана в ткани реальности затянулась, превратившись в сияющую, идеальную в своей геометрии золотую арку. Из нее больше не лился хаотичный поток энергии, а исходил ровный, холодный и безразличный свет, который, казалось, поглощал все звуки. Грохот битвы, крики, выстрелы — все стихло, утонув в этой давящей, священной тишине. Свет был прекрасен, как может быть прекрасна отполированная до блеска гильотина, и от его неземного сияния по коже бежали мурашки.

Архиепископ, стоя у подножия этого чуда, был в экстазе. Он забыл про битву, про врагов, про все на свете. Он рухнул на колени, простирая к порталу дрожащие руки, его лицо, искаженное блаженной, безумной улыбкой, было мокрым от слез.

— Грядет! — его голос, сорвавшийся на восторженный, почти истеричный визг, был полон фанатичного восторга. — Наш спаситель! Наш Владыка! Он здесь! Он принесет очищение этому грязному, оскверненному миру!

И из портала, из его сияющей, бездонной глубины, медленно, плавно, с неестественной, механической грацией, появилась рука. Она была будто выточена из чистого, сияющего золота, без единого изъяна, без единой жилки. Она была идеальна. Слишком идеальна, чтобы быть живой. Это был словно артефакт, произведение искусства нечеловеческого гения.

Но она не тянулась к Архиепископу с благословением. Она медленно сжалась в подобие чаши, и жрец, увидев этот жест, издал счастливый, удушенный всхлип, готовый принять дар своего бога. А затем ее пальцы, острые, как лезвия, с нечеловеческой скоростью пронзили грудь жреца.

Раздался отвратительный, влажный звук, с которым металл вошел в плоть. На лице Архиепископа застыло выражение абсолютного, недоумевающего шока. Он посмотрел вниз, на идеальные золотые пальцы, торчащие из его груди, затем снова поднял взгляд к порталу. В его глазах не было боли. Лишь вопрос. И, возможно, тень того самого очищения, которого он так жаждал.

Ну что же… почему-то меня уже не удивляли подобные повороты в этой проклятой игре. И Архиепископ… он на удивление не закричал от боли. Он издал протяжный, полный невыразимого, почти непристойного наслаждения стон.

— Да! ДА! — его лицо исказилось в экстазе, глаза закатились, а из груди, хлынул не поток крови, а ослепительный, невыносимо яркий столб золотого света.

Он ударил в полуразрушенный свод собора, и тот, не выдержав, начал осыпаться, но камни, не долетая до пола, испарялись в этом сиянии.

— Я чувствую! Сила! БЕЗГРАНИЧНАЯ, БОЖЕСТВЕННАЯ СИЛА!

Его тело начало меняться. Кожа, до этого бледная и пергаментная, засияла изнутри, становясь полупрозрачной, как полированный алебастр, под которой пульсировали потоки жидкого золота. Кости с оглушительным, влажным хрустом начали менять свою форму, вытягиваясь и утолщаясь. Он становился выше, величественнее, его фигура теряла человеческие пропорции, превращаясь в нечто иное.

Из-за его спины, с треском разрывая дорогую золоченую рясу, вырвались два огромных, ослепительных крыла. Это были не перья, а чистый, концентрированный свет, застывший в форме крыльев, и от них исходил такой жар, что воздух вокруг начал плавиться и искажаться. Глаза Архиепископа вспыхнули, как два миниатюрных солнца, в них не было ничего, кроме холодной, всепоглощающей, нечеловеческой власти. Он не умирал. Он перерождался. Он становился аватаром этой чудовищной, чужеродной силы.

— ГЛУПЦЫ! — его новый, многоголосый голос, казалось, звучал отовсюду сразу, он вибрировал в самом камне, в воздухе, в наших костях. Он хохотал, упиваясь своей новой мощью, и этот хохот был похож на звон тысяч разбитых церковных колоколов. — ВЫ ДУМАЛИ, ЧТО МОЖЕТЕ ПРОТИВОСТОЯТЬ ВОЛЕ НЕБЕС⁈ ВАША ТЬМА, ВАША СКВЕРНА, ВАШЕ ЖАЛКОЕ СОПРОТИВЛЕНИЕ — ВСЕ ЭТО ЛИШЬ ТОПЛИВО ДЛЯ МОЕГО ВОЗНЕСЕНИЯ! Я — ЕГО ГЛАС! Я — ЕГО КАРАЮЩИЙ МЕЧ! И СЕЙЧАС Я ПРИНЕСУ ВАМ ИСТИННОЕ СПАСЕНИЕ!

Он медленно поднял руку. Весь свет в соборе — золотой дождь, сияние алтаря, даже свет, исходящий от тел его павших последователей, — устремился к его ладони. В ней начал формироваться шар из чистой, слепящей энергии. Он рос, пульсировал, становясь все ярче и насыщеннее, готовый в любой момент взорваться и испепелить все в этом соборе — и врагов, и оставшихся в живых последователей.

И в этот самый момент, когда он был абсолютно уверен в своей победе, когда он упивался своим новообретенным «божественным» статусом…

…Инвок нанес удар.

Со спокойной, ледяной, почти будничной решимостью нанес один-единственный удар в спину Архиепископа. Его ладонь, окутанная концентрированным, пульсирующим светом вышла из груди преображенного Архиепископа, беззвучно и без малейшего сопротивления, прямо там, где должно было быть сердце.

Экстатический хохот «ангела» оборвался, переходя в удивленный, булькающий хрип. Он медленно, с полным недоумением, опустил голову, глядя на руку, пронзившую его насквозь. Свет, из которого было соткано его новое тело, начал мерцать, а затем — втягиваться в ладонь Инвока, словно вода в воронку.

— П-почему?.. — прошептал он, и его сияющие глаза, полные шока и непонимания, уставились на того, кого он считал своим самым верным, самым сильным последователем.

Инвок смотрел ему прямо в глаза, и на его лице не было ни тени сомнения. Лишь холодное, безжалостное удовлетворение от выполненной работы.

Очевидно. Ты не Свет, — тихо, но отчетливо произнес он. — Ты лишь его искаженная, алчная тень не достойная победы в этой катке.

С этими словами тело Архиепископа на мгновение застыло, а затем стало в быстром темпе иссыхать, словно лишаясь самой эссенции жизни.

«Как я и думал», — пронеслась в моей голове единственная, спокойная мысль. Меня совершенно не удивило произошедшее.