Подземелья Лондона

XVI ФЕЛЛ-ХАУС

Жилье Бомонта находилось в мансарде — самое удобное помещение, каким он когда-либо довольствовался, с видом на Темпл и свободным доступом на крышу через чердачное окно. Комнату часто освещало солнце, ветер продувал ее через открытые оконные переплеты, унося прочь вонь снадобий, смерти и боли, наполнявшую нижние этажи здания. Бомонт вылезал в окно и усаживался на крыше, покуривая трубку и разглядывая стаи облаков, надвигавшихся с юга. Его надежно защищала от ветра широкая кирпичная дымовая труба с полудюжиной колпаков. Голуби и городские воробьи сидели или скакали вокруг, осторожно приглядываясь к нему в ожидании, когда он поделится с ними корками и крошками от полусъеденной ковриги, засунутой в карман жилета. Самый толстый воробей слетел ему на плечо и клюнул верх ковриги. Чтобы не спугнуть его, Бомонт замер. Решительный воробей ему нравился.

Когда тот упорхнул, карлик выбил трубку, сунул ее в карман, затем, разломив оставшийся хлеб, разбросал крошки по черепице, наблюдая, как дождавшиеся птицы устраивают радостную свалку вокруг еды, а с неба спускается подкрепление. Он сыграл на флейте мелодию — простенький мотив, который придумал сам, — и с удовлетворением отметил, что птицы, кажется, слушают с удовольствием, особенно голуби: эти прервали свое непрестанное насыщение и смотрели, как он играет. Некоторое время спустя Бомонт раскланялся перед публикой и спрятал флейту в куртку, из другого кармана достал мешочек и встряхнул его, вслушиваясь в веселое звяканье соверенов.

Он обменял банкноты Английского банка от мистера Клингхаймера на монеты, потому что любил золото куда больше бумажных денег, шелестевших, словно крылья насекомых, и сгоравших в пепел, если огонь пожирал их. Соверены делили мешочек с испанскими дублонами и рубиновой булавкой из галстука Нарбондо. Последнюю Бомонт засунул в каучуковую трубочку, чтобы уберечь от повреждений. Он подумал о своем кладе, спрятанном под землей, — достаточном, чтобы когда-нибудь он смог ездить в карете. Жить один он тоже не собирался. С дамами обращаться Бомонт не умел, увы, — тут он был не мастер и получал отповеди, когда набирался храбрости заговорить с ними. Но, быть может, когда-нибудь ему и в этом улыбнется счастье.

Он отогнал последнюю мысль как ненужную и стал думать о том, чем заплатит ему за услуги мистер Клингхаймер теперь, когда Нарбондо упакован в ящик для перевозки. Давным-давно Бомонт решил для себя не быть обязанным ни единому человеку, особенно богатому. Его старик велел сыну-гному иметь обязательства только перед самим собой. Клингхаймер заставил Бомонта отвечать за жаб и головы, что, в общем, было не хуже того, чем он занимался многие годы, хотя означало работу в подвале, в воздухе, вонявшем смертью, в самой гуще несчастья. Но как долго еще Клингхаймер будет нуждаться в нем? Для людей вроде этого типа снять Бомонту голову с плеч, если понадобится, легче, чем рукой взмахнуть, — и тогда конец бедняге Бомонту.

Что сказал бы его отец о мистере Клингхаймере? «Смотри, куда лезешь», — примерно то же, что буркнул торговец картофелем, когда Бомонт шел сдаваться на милость ростовщика. Это был хороший совет — и он стал только лучше, когда удача улыбнулась Бомонту, — особенно в доме, полном негодяев, вроде дома Клингхаймера.

Карлик упрятал мешочек монет в куртку и достал карманные часы — те самые, что продал ростовщику с Пич-аллеи: серебряные часы с выгравированными на корпусе инициалами «Ф» и «З». На выкуп ушли три из четырех крон, вырученных за все часы. Однако эти часы явно приносили удачу, и Бомонт собирался держать их при себе столько, сколько «мистер Филби Заундс» будет его именем.

Придерживая шапку, он полез обратно в окно и, затворив его за собой, услышал, как щелкнула задвижка. Затем стал тихонько спускаться в полумраке по узким чердачным ступеням к верхней площадке, где лестница приобретала парадный вид — особенно Бомонта радовали широкие перила, опирающиеся на толстые балясины, и горевшие днем и ночью масляные лампы, которые нравились ему больше, чем электрические. Масло — это что-то такое, что человеку понятно.

Навстречу Бомонту качнулась чья-то тень, и карлик проворно поднялся на пару ступенек чердачной лестницы, чтобы его не заметили. Решив выяснить, кто это и куда направляется, он, сняв шапку, пригнулся так низко, как только сумел, и уставился вниз. И был очень удивлен, увидев незнакомую девушку, видимо, слепую — в темных очках. Лицо ее было лишено выражения, а глаза ничего не могли ему сказать, поскольку были скрыты за дымчатыми стеклами, однако Бомонт ощутил в ней глубокое горе и изрядную долю страха и смятения. Следом показался бандит Шедвелл, странный крючконосый тип с безграничным, плавно переходящим в лысину лбом и злобным взглядом. Они повернули к прихожей, и Бомонту хватило храбрости проползти дальше, чтобы увидеть, куда они пойдут — как оказалось, недалеко. Шедвелл остановился перед картиной в раме, что висела на стене рядом с дверью в некое помещение, и, сдвинув ее в сторону, снял спрятанный за нею ключ. А потом отпер ту самую дверь. Злодей действовал открыто — его спутница ничего не видела. Да и дверь, скорее всего, можно было открыть изнутри только с помощью собственного ключа. Шедвелл ввел девушку в комнату, что-то негромко бурча, потом рассмеялся, вышел, захлопнув дверь, и запер ее. Бомонт скрылся на чердачной лестнице, надел шапку и принялся спускаться так, будто проделывал это нынче вечером впервые. Однако, оказавшись вновь на площадке, карлик обнаружил, что Шедвелл уже исчез. Бомонт прокрался к картине и заглянул за нее — ключ, словно дитя в колыбели, лежал в маленькой нише в штукатурке.

Клара сидела на краю кровати, сложив руки на коленях, и ее сознание было полно движущихся во мраке образов, а уши — звуков. Ее привезли в больницу доктора Пиви утром, и она чувствовала, что к концу дня смертельно устала. В госпитале она познакомилась с мистером Клингхаймером. Он был стар, мистер Клингхаймер, очень стар, хотя скрывал свой возраст и свои мысли под маской. Он сказал Кларе, что очень хорошо ее знает, хотя она не знает его. Но скоро это упущение будет исправлено, говорил он, называя себя ее добрым другом. Он взял Клару за руку и бесстыдно поклялся ей в своей честности. Это было последнее, чего она ожидала услышать от похитителя и убийцы. Еще Клингхаймер сказал, что зайдет повидать ее позже вечером, когда ее поудобнее устроят в его особняке. Им обо многом надо поговорить, пояснил он.

Старый дом скрипел и вздыхал. Двери открывались и закрывались. Этажом выше кто-то ходил по комнате. Этажами ниже было много людей. Клара могла почувствовать их — они представлялись ей скоплением зла. Она потрогала свой локоть, который болел под повязкой, наложенной там, где доктор Пиви вколол толстую иглу, чтобы влить в ее вены кровь Клингхаймера.

Клара остановила круговорот мыслей и вслушалась в себя — в шум крови в ушах, в биение сердца, — выискивая какое-нибудь свидетельство того, что кровь мистера Клингхаймера осквернила ее собственную, что его тень залегла в ней. Но неожиданно ощутила присутствие матери, хотя это было невозможно, немыслимо — мамин голос что-то шептал ей, только шепот был словно ветер за стеной, и Клара не могла уловить смысл слов. Но ведь мама умерла и исчезла! Она не могла присутствовать, не могла говорить каким бы то ни было голосом — уж точно не в этом бесконечно далеком от родного дома месте. Однако же голос явственно звучал.

Воздух, который просачивался через окно, пах дождем, и Клара задышала глубже. Мысль о дожде вернула ее в настоящее, и она поняла, что комната — это ее тюрьма. Пахло яблоками, а еще слежавшейся пылью и старостью. Клара встала и ощупью пошла вокруг комнаты, начав от запертой двери. Возле двери стояла невысокая парта, поверхность которой говорила о том, что ею пользовались годами. Кто-то — наверное, мальчик, представила Клара, — вырезал на столешнице свои инициалы: «Дж.» и «Б.». Интересно, как его звали? Был ли он узником, как она, — или, может, пользовался партой при более благоприятных обстоятельствах? Клара нашла свою сумку и поставила ее на парту.

Дальше обнаружился шкаф с кольцом в дверке. Он был пуст, если не считать одеяла на верхней полке, пахнувшего сырой шерстью, и ночного судна внизу. Рядом находился комод с зеркалом, на нем — тяжелый кувшин, полный воды, и стеклянный стакан. Клара понюхала воду и только потом рискнула наполнить стакан и попить. Яблоки, числом два, лежали на тарелке рядом с кувшином. Не съесть ли одно? Вряд ли мистер Клингхаймер привез ее в Лондон для того, чтобы отравить. Это лишено смысла, если исходить из заверений мистера Клингхаймера. Клара надкусила яблоко, оказавшееся очень вкусным, и пошла дальше по комнате — ощупала высокие дубовые стенные панели, кусок ковра на полу, стеганное, с атласным верхом, покрывало кровати, набитое пером. Ей захотелось прилечь.

Когда они с Шедвеллом пересекали мост, направляясь из Айлсфорда в Лондон, она сидела в экипаже, горюя по Матушке Ласвелл, и в ее голове возник отчетливый образ Финна Конрада. Счастливый Финн читал книгу, которую она дала ему, и ее сердце возрадовалось — прилив надежды хлынул в нее. В ее видении Финн сидел возле чистого потока, где в ясном вечернем свете играла рыба. Это был тот самый ручей, где Шедвелл заставил Клару найти под песком тот ужасный ящик.

Она знала, что ручей тот самый, потому что достаточно часто видела его девочкой — когда еще могла видеть мир, а не призрак мира, который различала сгибом локтя. А потом они проехали мимо мальчика, шагавшего по обочине с фонарем и парой кроликов. Сердце Клары забилось от мысли, что это Финн, что он пришел за нею, но, присмотревшись — в ярком свете фонаря она видела довольно ясно, — поняла: это кто-то другой. Мальчик скоро исчез из виду.

Теперь присутствие Финна снова возникло в ее разуме, как и мамино. Может, это просто ее горячее желание — желание, которое обрело форму и цвет? Пока Клара размышляла об этом, заиграла флейта — так красиво, что это совершенно не вязалось с атмосферой старого дома. Музыка доносилась откуда-то сверху, оттуда, где раньше ей слышались шаги. Потом раздался удар грома, словно флейта вызвала его с неба, и Клара услышала, как застучал по ставням дождь — звук, который убаюкал ее.

Финн Конрад, толкая перед собой тележку, нагруженную пирогами со смородиной и с мясом, купленную целиком у разносчика на Флит-стрит, возле таверны «Олд Белл», медленно продвигался по Уайтфрайарз-стрит к Лазарус-уок. Он нашел дом двенадцать и, проходя мимо, быстро поглядел сквозь его широкие, кованого железа ворота: особняк, четыре-пять этажей, много комнат, обилие украшенных труб и фронтонов. Обширный передний двор с мощеным подъездом был безлюден, по крайней мере, пока Финн туда заглядывал, а за распахнутой дверью большого каретного сарая виднелись элегантная берлина и черный брогам, понизу расписанный белыми завитками. Именно про этот экипаж говорила Матушка Ласвелл.

Финн дошел до конца улицы по проезжей части, игнорируя мощеную дорожку, тянувшуюся вдоль облицованной гранитом стены. Дом неприветливо глядел на парнишку дюжинами окон — некоторые были забраны декоративными железными решетками. Финн задумался, что это могло бы значить — зарешеченные окна. В любом случае ничего хорошего. Он продолжал размышлять, оценивая, насколько опасна попытка пробраться в дом богатого человека, где его могут изловить, приняв за обычного вора, и отправить на виселицу, в сравнении с кошмаром не сделать ничего для спасения Клары, когда есть шанс. Да он скорее умрет, чем упустит его!

Зарешеченные окна свидетельствовали, что в прошлом в особняке содержались узники, а это означало, что они могут быть там и сейчас. Финн описал петлю по узкому переулку — мимо галантерейных витрин, табачных лавок и аптеки, — затем, выйдя за пределы видимости дома, прошел по Миддл-Темпл-лейн, снова сделал круг по Уайтфрайарз-стрит и Лазарус-уок и вернулся. «Пироги мясные, смородиновые, два пенни штука!» — выкрикивал он время от времени для приличия и даже остановился, чтобы продать пару.

Финн еще раз прокатил тележку мимо больших ворот — заперты, сомнений нет. Посмотрел, не попробовать ли перелезть через стену — достаточно легко, но рискованно при дневном свете. Потом заметил, что двор особняка начали мести, и остановился на тротуаре, вознамерившись, как сказал бы военный, занять пост наблюдения. Хорошее место для торговли, по крайней мере, пока не приказали убираться.

Он подпер колеса тележки и угостился одним из пирогов, который оказался первосортным. Мимо по мостовой шли люди, утро тянулось своим чередом Лазарус-уок соединял Тюдор-стрит и Темпл коротким перешейком, так что торговля шла бойко, и Финну скоро стало казаться, что он сумеет возместить часть денег Матушки Ласвелл, потраченных на тележку. Однако низкие тучи, летевшие по небу под южным ветром, не оставляли сомнений в том, что скоро начнется дождь. На улице становилось все меньше народу. Финн порадовался, что выбрал место у стены и купил ночью куртку, которые неплохо прикроют его от дождя.

Посыпались капли, а затем двойной удар грома распорол небо — и дождь полил всерьез. Финн втиснулся между стеной и тележкой, укрываясь под прилагавшимся к ней зонтом. Неторопливо сжевал второй пирог, гадая, что же делать дальше, а затем и третий — стоит набить живот перед потенциально очень длинным днем. Час назад притвориться торговцем выглядело отличной уловкой, но сейчас, когда риск промокнуть существенно вырос, Финн предпочел бы какой-то другой вариант.

Ветер крепчал, угрожая унести зонтик в соседнее графство, и парнишке пришлось вцепиться двумя руками в ручку и выставить купол против мощного воздушного потока. Из-за края зонта Финну было видно, как по улице медленно тащится крытый фургон, запряженный парой лошадей. Видом фургон походил на маленький деревянный домик на колесах с плоской односкатной жестяной крышей. Шаг за шагом, и вот уже видна надпись на стенке — «Уолхэм: товары и доставка». Возница прятался от дождя под холщовым навесом, являвшимся продолжением крыши и стенок фургона, но, когда лошади встали у ворот особняка, вынужден был вылезти наружу. Это оказался долговязый малый в красном котелке, похожий на паука — сплошь локти да колени; двигался он проворно. Открыв замок ворот извлеченным из кармана ключом, возница распахнул створки, угрюмо глянув на Финна — похоже, с удовольствием прогнал бы пинками на соседнюю улицу, — и снова залез на облучок, чтобы загнать фургон во двор.

Когда экипаж проезжал мимо, Финн вдруг понял, что лучшего шанса не будет. Он должен немедленно сделать что-то для Клары — или вообще все будет без толку. «Смерть или слава», — прошептал он себе под нос, видя, что улица почти пуста.

Скрытый фургоном, Финн выпустил зонтик, который тут же унесло ветром, в два прыжка вскочил на подножку, вцепился в задвижку на деревянной дверце, распахнул ее и нырнул внутрь. Пол перед ним неожиданно скользнул вперед на пару дюймов, и Финн, отчаянно пытаясь сохранить равновесие, все же упал. Затем пол остановился и покатил назад, будто на колесах, что было совсем странно. И еще фургон был освещен бледно-зеленым светом. И пахло тут, как в нечищеном стойле, хотя увидел Финн не животных, а человека! Перед ним предстал сам доктор Нарбондо, которого Финн впервые встретил полтора года назад в Айлсфорде и которого несколько дней спустя видел в последний раз падающим в расщелину на полу собора Оксфордских мучеников. Обнаружить его здесь, в плоском металлическом ящике, лежащим на чем-то, что напоминало огромные светящиеся грибы, было немыслимо. Веки Нарбондо были полуоткрыты, однако глядел он в никуда.

Финн, отдышавшись после первого потрясения, сообразил, что Нарбондо угрозы не представляет. Правая рука злодея была пленена грибами, толстый пласт мерцающих гифов разросся по верху головы, буквально слившись со скальпом. Зеленая плоть грибов пульсировала, словно сердце, перекачивая какие-то соки.

Финн прижался к дверце, отчаянно борясь с желанием открыть ее и выпрыгнуть наружу. Он слышал, как жуют и топчутся лошади, как возница спрыгнул на землю, как уводят лошадей. Наступила тишина, и парнишка воспользовался случаем приотворить дверцу и выглянуть. Они находились в каретном сарае. Финн заметил черный брогам, высокую стену, на которой висела сбруя, завесу дождя в дверном проеме — правда, дверь очень быстро скользнула в пазы, отгородив каретный сарай от внешнего мира. Финн оказался в ловушке.

Он закрыл дверцу и посмотрел на Нарбондо, который тяжело заворочался, словно собираясь проснуться. Окутавшие злодейского доктора гифы содрогнулись — казалось, они ожили, ощутив движение пленника. Шляпка гриба — величиной с тарелку — приблизилась к плечу Финна и медленно потянулась к нему, видимо, ощущая присутствие еще одной потенциальной жертвы; внешняя кромка гриба сморщилась и скривилась, будто губа человека. Финн, заметив на ней тысячи крохотных присосок, которые вытягивались и сокращались, попытался отступить к двери, но что-то удержало его ступню: шляпка другого гриба приникла к носку ботинка. Парнишка отдернул ногу, вырвав полумесяц зеленой плоти. Вокруг заклубилась вонь промокшей навозной кучи.

Финн выхватил устричный ножик и сдернул с него ножны, прикидывая, станут чудовища защищаться, если он полоснет их, или нет и насколько быстро они могут двигаться. Носок ботинка с куском гриба все еще светился. В этот миг послышались чьи-то голоса, и Финн с удивлением почувствовал, что фургон снова тронулся вперед, покачиваясь на рессорах, а затем остановился с приглушенным лязгом, поскольку достиг некой цели. Все внимание Финна сейчас занимали грибы — нож парнишка держал в правой руке, а левая лежала на задвижке дверцы. Фургон еще раз дернулся, после чего донесся звук заработавшего механизма, а чувства сообщили, что сомнительное убежище едет куда-то вниз.

«Более чем странно», — подумал Финн и снова на мгновение приоткрыл дверцу. Оказалось, что они в самом деле опускаются в освещенную шахту, облицованную деревом. Поклажу фургона — большой деревянный ящик-футляр, в котором доктор Нарбондо покоился, словно в склепе, на ложе из грибов, — вкатили в лифт и запустили его на спуск. В какой-то момент шум мотора затих — прибыли! Финн продумывал разные виды лжи, которые объяснят, что он делает в этом ящике, но ему не пришло в голову ничего лучше, чем говорить, что он укрылся в фургоне от дождя.

Теперь до него донесся скрип откручиваемых болтов или запоров, и одна стенка начала складываться, одновременно поднимаясь наверх. Помещение снаружи заливал кроваво-красный свет, который, взаимодействуя с зеленым мерцанием грибов, окрасил все внутри футляра в болезненно-желтые оттенки.

Финн сжал устричный ножик за спиной и присел в готовности к прыжку, вслушиваясь в странный набор звуков — шипение мехов, бульканье исполинского котла, тиканье огромных часов или метронома.

Парнишка перебрал имевшиеся у него варианты — их оказалось немного. Однажды Финну довелось пустить нож в ход, что ему очень не понравилось, хотя и спасло жизнь. Лучше убежать, если выпадет шанс.

Складная стена с громким стуком легла на крышу ящика. И прямо перед Финном оказался стоявший на короткой стремянке карлик. У него была длинная борода, высокая бобровая шапка, выглядевшая перевернутым близнецом бороды, и грязный кожаный фартук. Он смотрел на Финна безо всякого удивления, а затем странным высоким голосом — голосом, который парнишка слышал прежде, — спросил:

— У тебя есть имя, молодой «подай-принеси»?

Вопрос был произнесен совершенно деловым тоном, без тени гнева, удивления или подозрения.

— Финн Конрад, сэр, — ответил Финн, вылезая из ящика на пол и пряча нож.

— Финн, точно? Хорошее имя, в нем есть какая-то фишка. А я повсюду известен как Бомонт-гном, соответственно своим размерам. Матушка была француженка, упокой ее душу. В этом доме злодейства, как бы то ни было, я ношу имя мистер Филби Заундс.

— Могу я тогда звать вас Бомонт — или вы предпочитаете мистера Заундса? — до Финна вдруг дошло, что эта встреча — невероятное стечение обстоятельств, — и ему стало интересно, что затевает карлик.

Тот долго рассматривал Финна, а потом сказал:

— Можешь звать меня Бомонт, но не в компании. Я ведь тебя знаю, милейший, а ты знаешь меня. Подумай хорошенько. Ты ехал зайцем в фургоне Нарбондо все то время, пока мы по болотам пробирались в «Тенистый дом». Я заметил тебя, когда ты забирался сзади и прятался там, в Сент-Мэри-Ху, и снова увидел тебя, когда ты принес мне завтрак на следующее утро. И не кто иной, как ты, въехал в том громадном воздушном корабле в собор и спустился по веревочной лестнице искусно, словно кастрированный кот. Да, это я водил экипаж доктора, понимаешь, и это я играл на органе, когда рушились стены собора. Моя музыка разнесла церковь на куски. Большой орган — скопление труб, звуки которых обрушили стены, и снова пал Иерихон. Это сделала «Маленькая фуга». Помнишь? Ты же был там. И слышал ее, без сомнения.

Финн потерял дар речи, но сумел кивнуть. Каждое слово карлика было правдой, хотя о «Маленькой фуге»[27] Финн не знал ничего. Все это дело было таинственным, как и присутствие бывшего кучера Нарбондо в этом месте.

Первый раз Финн отчетливо разглядел карлика в Лондоне, на Ангельской аллее подле Джордж-ярд — тот управлял повозкой Нарбондо. Финн забрался тогда в багажное отделение и соскочил размять кости, когда они добрались до деревушки Сент-Мэри Ху на болотах, как и сказал карлик. Потом Финн залез обратно и доехал до «Тенистого дома», считая, что его не заметили. Но, как оказалось, ошибся на этот счет. Карлик видел его, но не выдал. Финн не знал, что и думать. Конечно, сейчас карлик не проявляет враждебности — Финн умел это чувствовать, даже если человек это старательно скрывал. Более того, Финну казалось, что он встретил старого друга, когда тот был очень нужен… Хотя почему карлик так себя ведет, Финн понять никак не мог.

Теперь он позволил себе осмотреться: в нескольких футах позади его старого нового знакомого на залитой красным светом широкой каменной скамье стояли несколько цирюльных тазиков, где бурлила зеленая жидкость. В двух тазах на столбиках светящейся плоти, похожих на шеи, стояли отрубленные головы, мужская и женская. Финн с изумлением осознал, что «плоть» — это толстый пласт грибной ножки. Глаза мужчины были открыты, а рот двигался, будто тот пытался одновременно жевать и говорить. Женская голова казалась то ли спящей, то ли мертвой — разобрать было трудно. Над скамьей нависала геометрически правильная сеть медных трубок с крошечными отверстиями, через которые некая аэрированная жидкость капала в тазики, омывая грибы и головы. За скамьей раздавалось шипение, вдохи и выдохи пузыря величиной со среднего гиппопотама. Его придавливала стальная пластина, которая снова подымалась, когда пузырь сплющивался полностью, и тогда гигантское легкое надувалось вновь, всасывая воздух.

Финн вдруг подумал, что женская голова принадлежала матери Клары. Скорее всего, так. Томми говорил, что голова Сары Райт исчезла, и Финн догадывался, что убил и изуродовал несчастную Шедвелл — злодей, который доставил в этот самый дом и Клару! Глаза женщины задвигались, поворачиваясь за сомкнутыми веками, а потом послышался печальный звук, что-то между вздохом и стоном. Потом она моргнула и уставилась на Финна, который в ужасе отвернулся. Пожалуй, ничего более жуткого ему видеть не доводилось.

— Они живые, видишь, — сказал Бомонт, — хотя они только головы. Это жабы делают такое и зеленая кровь, которая тоже из жаб. Время от времени одна из них произносит что-нибудь, и можно даже разобрать слова, если подойти очень близко, но это ничего не значит. Мне говорили, что есть и третья голова — в свинцовом ящике, который стоит вон там; его откроют нынче вечером, чтобы поставить голову на слой жаб. Она мертва уже очень давно, хотя может же соленая свинина стоять в бочке сто лет.

Карлик взял кусок резинового шланга, тянувшийся от медной панели, усеянной циферблатами и кранами, и надел его на носик похожего крана, вмонтированного в боковину тюрьмы Нарбондо. Повернул рукоять — и Финн услышал бульканье жидкости, лившейся в металлический ящик на полу.

— Они могут оставаться такими довольно долго, — продолжил Бомонт, — мозги у них работают за счет грибной крови. Мистер Клингхаймер тоже заливает ее в себя, ну, так говорят, и живет много дольше своего земного срока. Мистер Клингхаймер богат, как Кризис — ну, тот греческий парень.

— Великое чудо! — выдохнул Финн. — Хотя головы были бы счастливее, будь у них тела.

— Мистеру Клингхаймеру нужен их мозг, а не тело. С мозгом грубо нельзя, понимаешь. А как это ты уехал с доктором? — карлик мотнул головой в сторону ящика Нарбондо.

Лгать было без пользы, и потому Финн сказал правду:

— Ждал за воротами и забрался внутрь, когда фургон въезжал.

— А зачем? Ты не воришка, — Бомонт пристально посмотрел на Финна. — У тебя честное лицо.

Финн взглянул в глаза стоявшему перед ним бородатому уродливому человечку и не нашел в них ни потаенной злобы, ни хитрости.

— Девушку, которую я знаю, похитили на ферме «Грядущее», в Айлсфорде, — отважно сказал Финн. — Я приехал забрать ее, если она в этом доме. А еще злодеи убили ее мать. Я уверен, что вон и той миске находится ее голова, — парнишка мотнул головой, показывая.

Бомонт заметно помрачнел.

— Слепая девушка, да? — спросил он. — Та, что утром приехала с этим негодяем Шедвеллом?

— Да, сэр, — ответил Финн, и сердце его забилось. — Не кто иной, как Шедвелл, убил ее мать. Так вы видели Клару, да?

— Ага. Я видел эту девушку, а она меня не видела, но тут никакого неуважения, не подумай. Ей не следует быть тут. Ты пришел в страшный дом, Финн. В нем есть вещи, от которых выворачивает наизнанку, — карлик показал для наглядности на булькающие тазы. — Эти двое не всегда были головами, как ты уже понял. Их освободили от тел. А моя участь теперь сохранять их живыми, так сказать, что очень по-христиански.

Финн кивнул. Несмотря на странную манеру изъясняться, Бомонт говорил по делу. И смысла в его словах было побольше, нежели в речах иных ораторов.

— А где держат Клару? Вы знаете?

— Ага, на четвертом этаже. Я живу на чердаке, над нею. Видел человека, что запирал ее, вторая дверь от лестницы.

— Мы сможем отпереть эту дверь?

— Сможем, юный сэр, если никого не будет поблизости. Хотя в доме мистера Клингхаймера это исключительно редко случается: все коридоры проверяют день и ночь напролет, четыре часа один ходит, а на следующие четыре его сменяет другой. Я уже свои два дня отходил, когда был мой черед, но меня очень скоро поставили сюда, на это дело с головами, потому что я кое-что умею и знаю про жаб. Короче говоря, Финн, если тебя заметят, то ты все равно что мертвый. Мистер Клингхаймер такой приятный на вид мужчина, но там внутри, под кожей, живет сущее чудовище, так что не обманывайся.

— Он же главный, да, этот мистер Клингхаймер?

Бомонт кивнул.

— А если я захочу выйти отсюда? Как мне это сделать?

— Так же, как вошел. Может, есть и другие способы, но только когда ты знаешь, где ключ. Каждая дверь запирается, видишь ли.

— А вы знаете, где ключи?

— Бомонт смотрит в оба, когда дело касается не его обязанностей, выискивает свой главный шанс, можно сказать. Но то, что он знает, он держит под своей шапкой, пока не понадобится. Помни это. Я живу наверху, как уже сказал, а окнами в сад за домом. Дверь свою запирать не буду, пока ты здесь, но если тебя поймают, ты меня не знаешь — или нам конец обоим.

В этот момент зазвенел звонок, и Бомонт, схватив Финна за руку, потащил его за дверь — похоже, что в кладовую, где было полно корзин и тюков, наставленных штабелями, мешков с мукой, ящиков с вином — дюжина мест, где спрятаться. Комнату освещали электрические лампы, свисавшие с потолка на шнурах. Мгновение — и карлик исчез без единого слова.

Напряженно вслушиваясь, Финн различил голос, говоривший:

— Заундс, мы тут охотимся за одним парнем — должны привести его к мистеру Клингхаймеру. Если он мертв, надо притащить его голову в мешке. Через десять минут у красной двери. И пока ты тут, гляди в оба! Его величество на редкость не в духе. Если мы не будем начеку, ему наши головы отнесут в мешке — к гадалке не ходи.

— Я бы не пожалел фартинга, чтоб поглядеть на голову величества в мешке, — проворчал Бомонт.

— Держи свои мысли при себе, Заундс. Тут тебе не Либерти-холл. Ну, снаружи, через десять минут.

Финн услышал, как хлопнула дверь, и Бомонт сейчас же вернулся в кладовую.

— Оставайся тут, Финн, — сказал он. — Я похожу с Артуром Бейтсом. Сиди тихо. Когда вернусь, просигналю так, — и он засвистел дроздом — поразительно чисто. Затем приставил палец к носу и подмигнул.