Подземелья Лондона

XI ВВЕРХ ДНОМ

— Настоящие каникулы, — сказала Матушка Ласвелл, обращаясь к Кларе, но стараясь убедить себя. — Ничего не будем делать — только читать романы и прогуливаться. Я взяла «Никльби», «Пиквика» и еще «Ведьму Лоис» миссис Гаскелл[18]. Заглянула в нее в прошлом году, но отвлеклась, да так и не закончила.

Клара кивнула, хотя трудно было сказать, с радостью или просто из вежливости. Она редко что-нибудь говорила — в компании просто не размыкала губ, — а теперь, когда ее ум, как ясно понимала Матушка Ласвелл, был занят смертью матери, и вовсе замкнулась в себе. Лучше всего было оставить девочку в покое. Пройдет немало времени, прежде чем они вернутся на ферму, а потому Матушка Ласвелл решила навести в комнатах и на кухне порядок. Оставлять дом неприбранным — дурная примета. Вечером они сядут в почтовый экипаж и поедут на юг, в сторону Тернбридж-Уэллз, а потом ночным поездом отправятся на север, в Йоркшир. Это была идея Билла — схитрить, перепутать направления. Из провизии они решили взять в дорогу корзинку изготовленного Элис печенья, сумку собственных яблок, сыр и бисквиты на четверых — с учетом молодого Симонида, который исполнял роль сопровождающего. Для мальчика это было небезопасно, но с тем же успехом могло вывести его из-под угрозы — никто не скажет наверняка.

Матушка Ласвелл вышла через французское окно на веранду и спустилась к амбару, размышляя о том, что мир перевернулся и никогда уже не станет прежним. В такие времена остается лишь довериться молитвам и компасу, ибо звезды часто пропадают из виду. В грязи во дворе, словно мертвое, застреленное в упор опасное животное, валялся саквояж, привезенный вчера этим типом, Бингэмом. Надо было отдать смирительную рубашку мистеру Талли, чтобы тот сжег ее на мусорной куче еще вчера вечером.

Матушка подобрала саквояж, заглянула в него и не обнаружила ничего примечательного. На дне лежала сплющенная сумочка из ткани с набором фальшивых бровей и чем-то вроде изрядно помятых театральных усов и несколько листков бумаги, тоже помятых и залитых кофе или чаем. Вытащив их и разгладив, Матушка увидела, что это объявления о пропавшем человеке, и в смятении уставилась на размещенный на них портрет. Это был четкий набросок лица мужчины, в котором она опознала своего сына — доктора Игнасио Нарбондо (имя было ненастоящим), — давно мертвого, за что следовало благодарить Господа, хотя это, без сомнения, грех. Последний раз Матушка видела мерзавца в Лондоне, в трущобах рядом с Флауэр и Дин-стрит, где размещалось его логово. Тогда она попыталась застрелить Нарбондо, чтобы избавить светлый мир от его тени, и потерпела неудачу, что, скорее всего, помогло ей сохранить рассудок. А злодей, избравший свою судьбу, погиб несколько дней спустя. В объявлении обещали награду за сведения о его местонахождении. Там даже был указан какой-то адрес, но для Матушки смысла это не имело. Сент-Ив рассказал ей, что Нарбондо рухнул в провал, открывшийся в полу собора Оксфордских мучеников, когда тот начал рушиться. Элис это подтвердила. Других доказательств Матушке не требовалось. Однако выходило, что некто, не имея представления о смерти Нарбондо, бог весть по каким причинам заинтересовался ее канувшим в небытие сыном…

Особенно Матушку беспокоило, что листовки обнаружились именно в этом саквояже. Конечно, столичные полицейские вправе озадачиться тем, что нынче поделывает Нарбондо — при таком-то криминальном прошлом! — если им неведомо о его кончине. Единственное совпадение, единственное, что всерьез настораживало, — то, что листовки попали сюда, на ферму «Грядущее». Матушке отчаянно захотелось, чтобы рядом оказался Сент-Ив. Уж он-то пролил бы свет на эту странность! Только ни с профессором, ни с Элис в ближайшее время поговорить не удастся…

Матушка раза четыре сложила оба обнаруженных листка, пока не получился маленький квадратик, а потом, достав из кармана платья матерчатый кошелек, в котором держала деньги на дорогу, положила его туда. Нет, у нее не возникло ни малейшего желания держать при себе изображение сына, просто все происходившее выглядело очень странно. Надо будет показать объявление Биллу, когда у них выдастся минутка для себя. Остальные вещицы Матушка вернула в саквояж и, обогнув конюшню, швырнула его в костер, который развел мистер Талли. Постояла, глядя, как старик ворошит полыхающие срезанные ветки, и вернулась в дом. Клара в очках с дымчатыми стеклами сидела на своем стуле в гостиной. Лицо ее не выражало ровным счетом ничего, а на ногах красовались туфли со свинцовыми подошвами. Понять, радует Клару перспектива на какое-то время покинуть Айлсфорд или ей все равно, было совершенно невозможно. Поразительно стойкая девочка.

Мимо торопливо прошла миссис Талли, жена садовника, спешившая на кухню, где готовился ужин. Они с мужем пообещали приглядеть за детьми. И полагали, что Матушка Ласвелл и Билл отправляются в Тернбридж-Уэллз, чтобы пожить у старого друга, которого на самом деле не существовало. Матушка Ласвелл написала адрес воображаемого пристанища на клочке бумаги, чтобы любой, кому это потребуется, мог отыскать ее там — если, конечно, он сумеет найти дом, которого в реальности не существовало — улица как раз в этом месте заканчивалась тупиком.

— Десять минут — и мы отбываем в Айлсфорд, чтобы успеть к поезду, — сказала Матушка Кларе и, получив в ответ кивок, отправилась во двор через дверь в боковой стене дома, путь к которой лежал через прихожую и ее собственную спальню. В эту часть двора редко кто заглядывал, но именно там, на пригорке, где любило задерживаться послеполуденное солнце, стояли горшки с бегониями, которые Элис подарила Матушке летом. Здесь растения были надежно укрыты от разрушительных детских забав, но, правда, меньше защищены от белокрылки и личинок жуков. Мистер Талли пообещал побрызгать их мыльным раствором. Перед отъездом Матушка попросила Билла полить бегонии, а сейчас намеревалась сообщить ему, что все собрано и готово. «Так много хлопот, — подумала она, — когда отправляешься отдохнуть». Она не покидала дом с тех пор, как полтора года назад ей пришлось съездить в Лондон — и то был совсем не отдых.

Распахнув дверь, Матушка вышла на маленькое деревянное крыльцо и увидела, что Билл лежит ничком на земле, вытянув вперед руки, словно до падения он собирался нырнуть в некий невидимый водоем. На его виске виднелась открытая рана, а на булыжниках возле уха — лужица крови, которую пораженная Матушка Ласвелл заметила далеко не сразу. Она бросилась к Биллу, выкрикивая его имя и вытаскивая платок из-за корсажа. И тут ее запястье поймала рука — мужская рука — и рванула, останавливая. Зажав рот Матушки другой рукой, мужчина шагнул ей за спину — и она поняла, что совершила непростительную ошибку, а Билл ранен или мертв.

«Убийцы», — подумала Матушка и дернулась в сторону в тщетной попытке вывести нападающего из равновесия. Она видела, как с мужчины слетела шляпа, но он не ослабил хватку, и тогда она впилась зубами ему в пальцы, услышала проклятье и лягнула пяткой, попав в голень, хотя и несильно, потому что на ней были всего лишь матерчатые шлепанцы. Нападавший зажал ей ноздри, и Матушка начала задыхаться. Он дернул ее назад, подсекая колени, — и она села, жестоко ударившись копчиком. Он вырвал из ее руки платок, накинул ей на рот, стянув между зубами, и связал концы на затылке. Матушка попыталась встать, но мучитель уперся сапогом ей в бок и толкнул, перевернув, а затем наступил сверху и связал запястья куском веревки. Это был детектив Шедвелл.

Ну конечно, горестно подумала она. Она еще вчера почувствовала, что это дурной человек, но на свою беду не поверила чутью. Лицо Шедвелла выглядело иначе: нос уменьшился, брови сузились, волосы отступили до темени. Но глаза — вот что выдавало его. Он подобрал шляпу — изящную вещицу зеленого фетра — и вернул на голову.

Матушка Ласвелл проклинала себя за бестолковость. Ведь Элис же советовала уезжать в Йоркшир немедленно, но она провозилась, по-дурацки пытаясь привести все в порядок перед путешествием, — и вот…

В этот миг из дома вышел второй, Бингэм, держа за руку Клару. Жакет девочки был перекинут через руку, в которой он держал ее сумку. Матушка Ласвелл поймала себя на мысли, что им незачем забирать сумку Клары, если они собираются убить ее, как убили ее мать — а это, очевидно, сделали именно они. Шедвелл поднял Матушку Ласвелл на ноги и потащил в лес по узенькой звериной тропке, чтобы их не увидели из дома. Конец веревки, стянувшей запястья Матушки, он держал в кулаке, обмотав излишек вокруг руки. Клара шла, держась за плечо Матушки. Это было хорошо: если повезет, насильники могут решить, что Клара беспомощна и слепа, хотя шанс скрыться от них, рванувшись в сторону, очень мал. Кларе надо улучить момент. Матушка вспомнила о Билле, который был не то жив, не то мертв. Она молилась: пусть будет жив, пусть придет в чувство, чтобы…

Чтобы что? Биллу будет даже невдомек, куда они делись. Очевидно, никто не видел, как появились эти двое, и никто не видел, как отбыли все четверо. Матушка споткнулась о корень и наверняка упала бы, но Шедвелл — или как его там на самом деле — дернул веревку и удержал ее. Она опять потащилась рядом, еще беспомощней, чем даже бедная Клара. Слабый свет низкого солнца проникал сквозь ветви, по большей части оголившиеся под натиском ноября. Тропа вела за ферму — Матушка Ласвелл неплохо знала этот маршрут: за хмелесушилку, на месте которой много лет назад находилась лаборатория ее покойного мужа, сгоревшая, когда Матушка своими руками предала ее огню, пытаясь положить конец вивисекторским экспериментам супруга, объектом которых под конец послужило тело их собственного сына. Неужели это она устроила здесь пожар пару десятков лет назад? Неужели это она пыталась убить спящего человека?

Похитители и жертвы обогнули овечье пастбище, углубляясь в лес там, где ручей разливался по лугу. Земля становилась неровной, тропа виляла между валунами, уходя в бурелом под рухнувшие стволы деревьев. Шлепанцы Матушки Ласвелл не предназначались для ходьбы по камням, а платок, перетягивая пересохший рот, причинял все больше страданий. Женщина попробовала ослабить веревку на запястьях, но та не поддавалась.

После утомительного перехода, полностью скрывшего их от остального мира, они остановились. Ручей здесь становился большим, более пятидесяти футов длиной, прудом с песчаными берегами. Когда польют зимние дожди, берега скроются под водой, и лишь к середине лета появятся вновь. У самой кромки, подмытой несущейся водой, росло стройное дерево. Шедвелл подвел Матушку к нему и привязал к стволу, несколько раз обмотав веревку вокруг ее туловища, прежде чем завязать узлы.

— Говорил я тебе, Дик, отрежь еще фатомов пять, — ухмыльнулся Бингэм. — Она что в ширину, что в высоту.

— А лишний жир мы сейчас вытопим, — ответил Шедвелл, отошел за кучу булыжников и сухих веток, достал заступ с длинным железным лезвием, упер его и песчаную почву и вогнал до конца, надавив сапогом. Вытащив из кучи две вязанки хвороста, он уложил их к ногам Матушки Ласвелл, затем набрал пару охапок сухих прутьев и листьев и проложил ими хворост.

— Ну и хватит, — сказал он. — Когда огонь разгорится, пламя рванет, как факел, — и эта ведьма зажарится целиком.

Клара начала стонать, едва слышно, раскачиваясь взад и вперед, видимо, пытаясь справиться с охватившим ее ужасом. «Что это с нею?» — подумала Матушка Ласвелл. Назначение вязанок и смысл жуткого комментария Шедвелла были очевидны для зрячего человека, но Клара не могла видеть эту кучу без помощи локтя. Было что-то еще, что она чувствовала, — возможно, что-то, погребенное на берегу. Клара ощущала это, несмотря на свинцовые подошвы туфель.

Матушка Ласвелл была уверена, что знает, что там: то, что эти двое искали под половицами домика Сары, но не смогли найти. В конце концов Сара все им сказала. Матушка закрыла глаза и сосредоточилась. Ей не спасти Клару и себя. Сара Райт была вынуждена открыть свою тайну, и то, что она сообщила, Шедвелл счел правдой. И что бы Матушка теперь ни сказала, даже если бы могла говорить, не разубедит его. Голова зарыта под ложем ручья, и эти двое намерены ее откопать. А Клара — их путеводная звезда.

Женщина осознала, что дышит часто и неглубоко и оттого голова идет кругом. Она упала бы, если бы не веревка. Зажмурившись, чтобы успокоиться, Матушка вообразила гладкую воду пруда на ферме, где жила девочкой, водоросли, растущие в глубине, серебристых рыб, проносящихся сквозь них, появляющихся и исчезающих, поблескивающих на солнце… Дыхание замедлилось, голова прояснилась, и женщина открыла глаза, готовая наблюдать за происходящим.

— Клара, дорогая, слышишь меня? — обращался к девочке Шедвелл. — Я совершенно уверен, что ты не глуха. Мы хотим, чтобы ты нашла то, что спрятано под ручьем, — то, что твоя мать зарыла своими собственными руками: живую голову мертвого человека, если такое можно вообразить. Поэтому снимай свои железные ботинки, девочка, и иди вдоль берега. Твоя старуха сказала нам, что здесь похоронено, прежде чем отправилась в преисподнюю, и я уверяю тебя, она была просто счастлива туда отправиться. Толстуха пойдет той же дорожкой, если ты не сделаешь то, о чем мы просим. Мы ее просто сожжем заживо, но только если ты доставишь нам хлопоты. Ты можешь спасти ее жизнь, если пожелаешь, ну и свою собственную заодно.

— Послушайся его, девочка! — добавил Бингэм. — Толстуха сгорит быстрее, чем выхлоп из задницы, — мясо у нее жирное, и его в достатке. Куда тут смитфилдским ведьмам! — похититель опустил жакет и сумку Клары на сухую землю и потер руки.

Клара заплакала, словно пытаясь остановить угрожающий разговор, потом, сбросив туфли, босиком ступила на песок и пошла к ручью. Ощутив холод воды, мигом промочившей тонкие чулки, сделала шаг назад, повернулась и направилась к купе деревьев, росших в нескольких футах от воды, совсем рядом с тем местом, где была привязана Матушка Ласвелл. Резко остановившись, Клара принялась медленно вращаться на месте, воздев руки к небу и закинув голову. Очки слетели на землю, когда она закрутилась еще быстрее — рот открыт, волосы летят, — потом зашаталась и рухнула руками и коленями прямо в мелкую воду; платье вздулось куполом парашюта.

Бингэм принес Кларе очки и, оттащив девочку на берег, уложил в пятне солнечного света. А Шедвелл принялся копать там, где ноги Клары что-то напророчили, разбрасывая по сторонам песок, грязь и мусор. Бингэм расслабленно наблюдал за ним. Клару била дрожь, девочка зажмурилась и зажала ладонями уши. Очки валялись рядом.

— Не откажите в помощи, мистер Бингэм! Если не возражаете, конечно, — сказал Шедвелл, протягивая сообщнику заступ и рукавом отирая пот со лба.

— Да легко, Дик, — ответил Бингэм, принимая заступ и спускаясь в яму. — Я, как всякий любой, охотно внесу свой вклад — уж сейчас-то, когда награда почти в руках!

И мужчина принялся усердно копать, расширяя и углубляя яму. Шедвелл взирал на него с жадным предвкушением. Лезвие звякнуло о что-то твердое как раз в тот момент, когда подземные воды с бульканьем полились в яму, превращая песок в густое тяжелое месиво. Бингэм поспешно воткнул заступ под предмет, но не сумел его вывернуть.

— Вот, возьмите, мистер Бингэм! — Шедвелл отыскал на берегу солидный валун и скатил его в яму. Бингэм снова вонзил заступ в песок и опер его о камень, выдавливая с чавкающим звуком из грязи предмет — черный ящик высотой дюймов двенадцать с кожаными ручками.

— Он самый, — весело сказал Бингэм, протянув лопату Шедвеллу, и смахнул ладонью песок и глину с поверхности ящика. — Тяжелый, — добавил он, оскалившись, как пес. — Свинец — точно как у девчонки в туфлях, и залит пчелиным воском. Взгляни-ка.

Бингэм, обхватив находку обеими руками, подал ее Шедвеллу, который, взявшись за одну из кожаных ручек, с натугой потянул ящик на себя и быстро опустил его — почти уронил — на берег.

— Эта штука принесет нам кучу денег, — удовлетворенно произнес Шедвелл. — Поздравляю вас, мистер Бингэм. Будете теперь жить со вкусом, как заслужили.

Держа заступ в правой руке, он протянул левую Бингэму. Тот ухватился покрепче и попытался выбраться из ямы, но это оказалось непросто: мужчина стоял в песчаной жиже, погрузившись по колени, а когда он попытался высвободить одну ногу, край ямы обвалился. Бингэм рванулся вперед и вверх, но успеха это не принесло — более того, он окончательно увяз в плотной каше глинистого песка. Шедвелл отдернул руку, крепко стиснул рукоять заступа обеими руками, замахнулся и со словами: «Прощайте, мистер Бингэм!» — обрушил импровизированное оружие на макушку сообщника, заставив того согнуться к самой воде. Затем снова ударил — раз, другой, третий, — словно вбивал кол для палатки.

Бингэм, прикрывая голову руками, судорожно пытался высвободиться из ловушки, но его ноги крепко увязли в песчаной трясине, заполнявшей теперь всю яму. Шедвелл опустился на колени, промочив брюки, и занес заступ над собой. Бингэм выбросил руки вперед, чтобы отвести удар. Лезвие разрезало воздух и, отрубив Бингэму два пальца, вонзилось в шею. Бингэм завизжал и упал лицом вперед, захлебываясь песком и водой и отчаянно пытаясь запрокинуть голову.

Матушка Ласвелл зажмурилась, чтобы не видеть этого ужаса, но звуки, с которыми лезвие врезалось в плоть и кости, продолжали терзать ее слух. Наконец все смолкло, и тогда она снова разлепила веки. Застрявшее в песке тело Бингэма плавало вниз лицом над обрушившейся ямой, алая кровь била ключом. Заступ валялся на берегу. А Шедвелл, присев на корточки, надевал на ноги Клары туфли. Потом он подал девочке очки, поднялся, поставил на ноги и ее и, крепко держа похищенную дочь Сары Райт за запястье, подошел к Матушке Ласвелл, прихватив по пути свинцовый ящик.

— Мне сказали, что в этом ящике хранится отделенная голова вашего покойного прославленного мужа, мэм. Если бы он сумел разомкнуть уста, то, не сомневаюсь, поведал бы нам чудовищную историю своей кончины. Но он не может ничего сказать — примерно как и вы. Однако, вероятно, когда-нибудь он заговорит.

Шедвелл выразительно потряс ящиком и, повесив его на плечо — кожаные ручки оказались на диво крепкими, — подобрал освободившейся рукой жакет и сумку Клары. А потом снова уставился на Матушку.

Та глядела похитителю в глаза с самым невозмутимым видом. Да, он легко может убить ее, связанную, но она не позволит, черт возьми, отобрать у нее то немногое, что еще осталось, — достоинство.

— Поджечь я вас, похоже, не смогу — увы, утопил свои люциферы в сражении с покойным мистером Бингэмом, к тому же мы пообещали девочке позволить вам жить, если она выполнит наши указания, и сдержим слово. По крайней мере, я сдержу, раз мистеру Бингэму слегка неможется. Однако и вынужден оставить вас тут в вашем нынешнем состоянии глубокой благодарности. Впрочем, боюсь, завтра ваша благодарность несколько ослабнет, а послезавтра и вовсе пойдет на спад — такая своего рода убывающая доходность. Возможно, вы захотите обдумать собственную глупость. Ах, если бы вы отдали девочку нам вчера… — Шедвелл печально покачал головой. — Но вы этого не сделали. Я пригляжу за Кларой, можете быть уверены, мэм. Я отдам ее своему нанимателю, и он решит ее судьбу. Как ни грустно мне это говорить, но я не могу дать вам никаких гарантий касательно ее будущего. Все будет зависеть от ее уступчивости. Прощайте, мэм.

Матушка Ласвелл изо всех сил старалась сохранить рассудок, размочаливая зубами ткань платка и глядя, как Шедвелл ведет Клару по тропе в сторону фермы, мягко направляя ее, словно заботясь о благополучии девочки. Та уже почти успокоилась. Хорошо, подумала Матушка Ласвелл. Клара отлично соображает. И для таких, как Шедвелл, она остается загадкой, а это дает крохотную надежду на благоприятное завершение этой истории, которая ни в коем случае не подошла к концу — по крайней мере до тех пор, пока в Матушке Ласвелл теплится жизнь.

Однако время шло, и эта мысль начинала казаться женщине горькой насмешкой. Тонкий жгут хлопковой ткани, никак не желая поддаваться, крутился на сухих зубах. Еще долго после того, как две фигуры исчезли из поля зрения и слуха Матушки, она старалась смочить его слюной и перемолоть…