По прозвищу Святой. Книга первая

Глава девятая

Двенадцать человек — столько насчитал Максим во дворе школы. Совсем старых и немощных нет, все на своих ногах. Младенцев тоже не видать. Две девочки погодки лет девяти-десяти и мальчик, чуть постарше, лет одиннадцати. Черноволосые, кудрявые с выразительными карими глазами.

Мужчин трое. Двое пожилых (шестьдесят с небольшим, пожалуй) и один средних лет — до пятидесяти.

Остальные женщины. Две молодые, три пожилые и одна лет сорока.

Конечно же, все — евреи. С заплечными мешками, в дорожной одежде и крепкой обуви.

— Здравствуйте, — поздоровался Максим.

— Здравствуйте, молодой человек, — звучным голосом ответил пожилой тучный мужчина с крупным носом. Остальные — кто кивнул, кто пробормотал негромко «здрасьте». Настроение у собравшихся было явно нерадостное.

— Как вас зовут? — продолжил звучноголосый. — Вы не местный, иначе я бы вас знал.

— Михаэль, — сказал Максим. — Михаэль Златопольский. Я из Житомира.

— Михаэль Златопольский из Житомира. Не припомню в Житомире Златопольских. Во Львове — да, знаю.

— Знаете всех евреев в Житомире? — улыбнулся Максим. — Я, вот, например, вас не знаю.

— Меня зовут Моисей Яковлевич, — представился тот. — Меня тут все знают. Учитель истории вот в этой самой школе. Был. А теперь сам не знаю, кто, — он вздохнул и добавил тихо. — Вы, Миша, совсем не похожи на еврея. Зачем вы сюда пришли? Но теперь, конечно, уже поздно.

— Время? — мысленно спросил у КИРа Максим.

— Девять часов две минуты, — ответил тот.

Из-за угла школы появились двое полицейских.

— Всi в автобус! — махнул рукой щекастый. — Швидко, швидко! [1]

Проследовали к автобусу, залезли, расселись.

Щекастый поднялся последним. Оглядел салон, шевеля губами, пересчитал людей. Уселся, скомандовал водителю:

— Поiхали! [2]

Автобус чихнул, завёлся, тронулся и поехал прямо, никуда не сворачивая. Миновал церковь, выехал на грунтовку, запылил по полю.

— Куда нас везут? — несмело осведомилась одна из женщин — та, лет сорока. Рядом с ней тихо, как мышки, сидели две девочки, вероятно, её дочери. — Это далеко?

— Помалкивай, Майка, — буркнул щекастый полицай, полуобернувшись. — Узнаешь.

По расчётам Максима, они проехали около девяти километров на юго-восток. Впереди показался лес. Автобус переехал по деревянному мосту на другой берег очередной неширокой речки.

— Что нам делать в этом лесу? — удивился второй пожилой мужчина, поправляя круглые очки в металлической оправе. — Грибы собирать?

— Грибы, грибы, — засмеялся щекастый полицай на переднем сиденье. — Зараз доїдемо і почнемо збирати. [3]

— Мама, я боюсь, — громко пошептала одна из девочек, прижимаясь к матери.

— Не бойся, не бойся, Диночка, — мама погладила её по голове. — Я рядом, всё хорошо.

Автобус въехал в лес, потом сбавил скорость и свернул даже не на дорогу, а на какую-то слабо наезженную колею.

Пассажиры встревоженно всматривались в окна.

— Стоп! — скомандовал щекастый. — Приiхали.

Автобус остановился на небольшой поляне рядом с грузовиком, обычной советской полуторкой ГАЗ-АА.

— Вылазьте, — махнул рукой щекастый. — Речі залиште. Вони вам не будуть потрібні.[4]

— Как это — вещи оставить? — удивился пожилой в очках. — Почему?

Остальные молчали. Оставили вещи и покорно направились к выходу.

Максим, который сидел один в самом конце, незаметно вытащил из вещмешка ТТ, нож и запасную обойму. Пистолет засунул сзади за пояс, прикрыв пиджаком. Запасную обойму сунул в карман. Нож — во внутренний карман пиджака.

Четверо.

Здесь было ещё четверо полицаев с белыми нарукавными повязками и немецкими автоматами MP-40 на груди. Эти были моложе — от восемнадцати до тридцати лет. От всех четверых отчётливо несло сивухой и салом с чесноком.

Из-за машины показался немец в полевой форме СС. Молодой, чисто выбритый, с холодным прищуром серых глаз. На боку — пистолет в кобуре. В зубах дымится сигарета.

— Звание? — мысленно обратился Максим к КИРу.

— Унтершарфюрер. Командир отделения.

Их отвели к заросшему кустами оврагу глубиной около трёх метров, поставили на краю.

Все уже догадались, что будет дальше, но никто не кричал и не рвался бежать. Только тихо плакала девочка Дина, прижавшись лицом к маминой юбке, да бормотал что-то на идише пожилой еврей в очках. Кажется, молился.

Четверо полицаев с автоматами отошли на несколько шагов. К ним присоединились ещё двое, с винтовками.

Молодой унтершарфюрер стоял сбоку, спокойно докуривая сигарету. Кобура его пистолета была застёгнута.

Не нужно быть медиумом, чтобы понять, — сейчас он докурит и отдаст приказ, подумал Максим. Но мы ждать не станем.

Одним мысленно- волевым толчком он перешёл в сверхрежим и выхватил из-за пояса ТТ.

Передёрнул затвор и открыл огонь.

Ещё на корабле он освежил в памяти особенности стрельбы из ТТ, поэтому не возникло ни малейших сложностей.

Шестеро полицаев точно перед ним метрах в пяти, не больше. У всех оружие не на боевом взводе, и нужна хотя бы секунда, чтобы понять что происходит.

За эту секунду Максим успел нажать на спусковой крючок пять раз. Мог бы и шесть, но хотелось наверняка.

Пять выстрелов, слившихся в один.

Пятеро тех, кто считал себя людьми, но таковыми на самом деле не являлся, были отброшены назад на полшага и повалились навзничь в траву с одинаковыми дырочками посреди лба. Трава под их головами окрасилась кровью.

Шестой — тот самый, щекастый, успел за эту секунду наполовину сдёрнуть с плеча винтовку и даже крикнуть:

— Курва!

Это было последнее слово в его жизни.

Максим нажал на курок в шестой раз, и щекастый упал рядом со своими товарищами с точно такой же дыркой в середине лба.

Ещё два патрона, подумал Максим и навёл пистолет на унтершарфюрера.

Эсэсовец выронил сигарету (она, не торопясь, поплыла к земле, похожая на отработанную ступень ракеты) и сглотнул слюну. Максим увидел, как медленно дёрнулся его кадык, и вышел из сверхрежима.

— Bitte nicht schießen [5], — сказал унтершарфюрер и снова судорожно сглотнул. Теперь в его глазах плескался неприкрытый страх.

— Медленно расстегни кобуру и брось мне пистолет, — скомандовал Максим по-немецки. — Держи его двумя пальцами за рукоятку так, чтобы я видел. Тебе всё ясно?

— Да, — ответил немец.

— Выполняй.

— Товарищи евреи, — Максим чуть повернул голову, продолжая следить за эсэсовцем боковым зрением. — Заберите оружие, патроны и деньги.

Хлопнула дверца полуторки. Шофёр — обычный парень, которого Максим даже не рассмотрел, как следует, выскочил из машины.

Второй продолжал сидеть в автобусе, не шевелясь.

— Стоять! — крикнул Максим.

Парень замер.

— Иди сюда.

Шофер показался из-за машины с поднятыми руками. Молодое испуганное лицо. Русый чуб выбивается из-под кепки.

— Куда собрался?

— Дык, это… до ветру. Прижало, сил нет, — он опустил одну руку, взялся за живот, сморщился, переступил с ноги за ногу.

Немец вытащил пистолет (девятимиллиметровый люгер, отметил про себя Максим, один из лучших пистолетов этого времени) и теперь держал его перед собой двумя пальцами за рукоятку.

— Бросай ко мне, — скомандовал Максим.

Люгер шлёпнулся в траву.

— Запасную обойму тоже.

Обойма упала рядом.

— Товарищи, кто умеет обращаться с оружием? — спросил Максим.

— Вы не поверите, но я умею, — подошёл к Максиму Моисей Яковлевич, за плечами которого уже висела винтовка. — Это сейчас я постарел, а в гражданскую был у товарища Будённого.

— О как, — сказал Максим. — Что, прямо в Первой Конной?

— Писарем, — признался Моисей Яковлевич. — Но на лошади сидеть умею, и стрелять тоже приходилось.

— Отлично, — сказал Максим. — Сопроводите этого… — он кивнул на молодого шофёра, — в кусты по нужде. Попробует бежать — стреляйте.

— Есть! — молодцевато ответил учитель истории и снял винтовку с плеча.

— Меня Василий зовут, — сказал шофёр чуть обиженно. — И я не сбегу. Вы что думаете, я тут добровольно? Меня заставили.

— Верю, — сказал Максим. — Но с охраной будет надёжнее. Давайте быстро, нам тут задерживаться не резон.

Подошёл, хромая на левую ногу, водитель автобуса — мужик лет сорока.

— Я Петро, — представился он. — Не знаю, что ты задумал, хлопче, но хочу сказать.

— Говори, — разрешил Максим.

— Полицаи — ладно. Собакам и смерть собачья. Но если ты прикончишь немца, — он покачал головой. — Нам не жить. Расстреляют нас с Васькой. Я-то один, не жалко, да и пожил уже. А у него мать и две сестры мелкие. Их тоже к стенке поставят. У немца закон: за одного своего — десять наших, без разбора. Женщин, детей, всех. Тем более, отец Васьки в Красной Армии.

— А он почему не там? — спросил Максим.

— Так я ж говорю — мать и две сетры-малявки. Кто кормить будет? Отсрочка у него была. А отца мобилизовали, когда война началась. Мы с его отцом, Иваном, с гражданской ещё знакомцы, в одном отряде были.

— В каком отряде?

— Так… это… у батьки, — кривовато усмехнулся хромой. — У Нестора Иваныча.

— У Махно, что ли?

— У него. Врать не буду. И белых били, и красных, бывало. Но белых чаще, — он поднял палец. — Меня осколком снаряда в ногу ранило летом девятнадцатого, — он похлопал по левой ноге. — Кость перебило… Остался хромым на всю жизнь, левая короче правой на полвершка. А Иван целым и здоровым вернулся. Его месяц тому забрали на фронт.

— Понятно, — сказал Максим. — Есть предложения, Петро? С немцем я сам решу, убивать не стану, обещаю. С вами всеми что делать?

— Нам нельзя в Лугины возвращаться, — сказала Майя. Все евреи уже подошли ближе, слушая разговор. — Убьют нас.

— Обязательно убьют, — кивнул Петро. — И вас, и нас заодно. Уходить надо.

— Куда? — тоскливо осведомилась Майя. — Гестапо везде достанет. А где не гестапо, так мельниковцы подсуетятся. Они евреев ещё больше, чем немцы, ненавидят. Им сейчас немцы волю дали, вот они и радуются, лютуют, — она плюнула в сторону трупов.

— К партизанам, — сказал Петро. — К партизанам надо уходить. Пока ещё лето.

— К партизанам? — переспросила пожилая еврейка. — Нам всем?

— Всем, Роза, — подтвердила её ровесница и, возможно, подруга. — Будем кашу варить, раны перевязывать. Ты же хорошая повариха, а я сестрой милосердия ещё в ту войну была.

— А дети? — спросила Майя?

— Я могу в партизаны! — твёрдо заявил мальчик. — Хочу убивать немцев и ОУНовцев. Я их ненавижу.

Еврейка Роза только вздохнула.

— Хорошая мысль, — сказал Моисей Яковлевич, подходя вместе с Василием. — Даже я смог бы пригодиться. Наверное. Только где они, те партизаны?

Шофёр Петро посмотрел на унтершарфюрера. Тот продолжал стоять на месте. Только нервно моргал, да утирал пот со лба (к этому времени выглянуло солнце, и стало жарковато).

Максим подошёл к немцу.

— Имя? — спросил отрывисто.

— Клаус Ланге! — вытянулся тот.

— Извини, Клаус, — сказал Максим и ударил унтершарфюрера рукоятью пистолета по голове.

Быстро, сильно, точно.

Не издав ни звука, эсесовец рухнул в траву.

Максим снял с него форму и сапоги. Перешёл в сверхрежим, нажал на две точки заушами, настроился на биоритм немца.

Спать. Спать. Спать.

Спать и видеть сны.

Отпустил, вышел из сверхрежима. Теперь Клаус Ланге будет спать до самого вечера. И совсем не обрадуется, когда проснётся. Босой, в трусах и майке. Без оружия и документов.

Зато живой.

— Так что насчёт партизан? — спросил Максим.

Петро почесал в затылке.

— Точно не знаю, — сказал он. — Но слышал, что есть уже партизанский отряд в местных лесах.

— От кого слышал?

— Так… это… — замялся Петро.

— Говори, говори, — поощрил Максим. — Или ты думаешь, что я сначала всё это устроил, а потом сдам всех немцам?

— Не думаю, — вздохнул Петро. — Знакомец мой к партизанам ушёл. У него немцы жену снасильничали, а та на следующий день повесилась. Он жену похоронил, три дня пил, а потом ушёл. Знал, где они. Сказал, мстить буду гадам, пока жив.

— Так где именно?

— За Липниками, — он махнул рукой на север.

— Далеко это?

— От Лугин до Липников двенадцать километров ровно. Знаю, потому что ездил не раз.

— Дорогу знаешь? — Максим мог попросить КИРа показать карту, но пока не стал. Потом, когда будет проверять слова Петра.

— Знаю. Там одна дорога.

— Можно на неё выехать, минуя Лугины?

— Разве что через брод на Жереве, ниже Лугин по течению, а потом просёлочной выскочить… — рука шофёра снова потянулась к затылку. — Можно попробовать. Я там проезжал один раз. Сейчас август, дождей давно не было, Жерев обмелел. Должны проехать.

— А Липники эти, — спросил Максим. — Есть там немцы?

— Нет их там, — сказал Моисей Яковлевич, внимательно слушавший разговор. — Липники село небольшое, дворов двадцать, двадцать пять. Там и школы нет, в Лугины детей возят, я их учу, знаю. Ну… возили. И евреев там тоже нет.

— Хорошо, — сказал Максим. — Едем в Липники.

Максим переоделся в форму унтершарфюрера. Она оказалась чуть маловата, зато сидела на Максиме, как влитая. А вот сапоги пришлись в самый раз.

Удачно, подумал он. Ходить в жмущих сапогах — удовольствие ниже среднего. Вообще, пока всё складывается удачно. Дай Бог, чтобы и дальше так было. Свою одежду и сапоги, а также ТТ он сложил в вещмешок. Поправил ремень с немецким пистолетом. Повесил на грудь автомат.

— Аж страшно, — сказал Моисей Яковлевич. — Я же сразу сказал, вы не похожи на еврея, Миша.

Водители нацепили повязки полицаев. Оружие и патроны, рассовали под сиденьями автобуса, прикрыли мешками и узлами. Кажется, всё.

— Не всё, — шепнул голос в голове Максима. — Ты — унтершарфюрер, понятно, едешь в кабине грузовика. А в автобусе кто сопровождающим? Должен быть полицай с повязкой и оружием в автобусе. Иначе подозрительно.

— Верно, — сказал Максим негромко.

— Что вы сказали? — спросил Моисей Яковлевич. Учитель истории словно помолодел и даже, казалось, сбросил несколько лишних килограмм. Плечи развёрнуты, взгляд орлиный.

— Не обращайте внимания, — сказал Максим. — Иногда я разговариваю сам с собой. Есть у меня такая дурацкая привычка.

Склонив голову на бок, он оглядел всех троих евреев-мужчин. Тот, что в очках (он уже знал, что его зовут Изя, и он сапожник) не подходит. Нет в нём нужной харизмы. Тот, что помоложе, Лев, Лёва (завскладом потребкооператива), мог бы, наверное, если б не внешность. Как говорится, уж такой еврей — всем евреям еврей. Печать негде ставить. Один взгляд карих глаз, в котором светится вся тысячелетняя печаль еврейского народа, говорит сам за себе. Ещё и картавит характерно.

А вот Моисей Яковлевич…

Глаза — голубые. Крупный нос? Так у щекастого полицая, который лежит сейчас мёртвой тушкой рядом с такими же, как он, предателями свое страны и народа, нос не меньше.

Хм.

— Моисей Яковлевич? — обратился он к учителю. — Придётся вам временно сыграть местного полицая. Другой кандидатуры я не вижу. Сможете?

— Если надо для дела, смогу, — ответил тот. — Вы не поверите, но в молодости я блистал на сцене любительского еврейского театра в самом Киеве, — он мечтательно закатил глаза. — Ах, какое время! Мне было двадцать лет и…

— Потом, Моисей Яковлевич, хорошо? Времени у нас мало.

Трупы полицаев сбросили в овраг, забросали землёй (лопаты оказались в кузове грузовика).

Евреи с Моисеем Яковлевичем в роли полицая сели в автобус. Максим в форме унтершарфюрера СС — в кабину грузовика. Водители поменялись местами. Петро, который знал дорогу, сел за руль полуторки, а Василий — автобуса.

Тронулись.

Первой — полуторка, за ней автобус.

Вернулись назад по колее, миновали лес, проехали по грунтовке и свернули направо, на север.

Максим сверился с картой местности, которая имелась у КИРа, и теперь был спокоен. Они, действительно, ехали так, как сказал Петро.

Впереди показалась пойма Жерева с берегами, поросшими ивняком.

Сначала полуторка, а за ней и автобус, сбавив скорость до пешеходных пяти километров в час, перебрались по броду на другой берег и вскоре выехали на мощёную дорогу, ведущую в Липники.

Лугины остались левее. А правее, в сотне с лишним метров по дороге, виднелся полосатый шлагбаум и будка.

Немецкий солдат с карабином за плечами, расставив ноги, стоял прямо на дороге, перед шлагбаумом и смотрел в их сторону. Второй сидел в будке.

— Вот же курва, — выругался Петро. — Ещё три дня назад здесь было всё чисто. Что делать будем?

— Вперёд, — скомандовал Максим. — Вперёд, Петя. Перед шлагбаумом затормози.

[1] Все в автобус. Быстро, быстро! (укр.)

[2] Поехали! (укр.)

[3] Сейчас доедем и начнём собирать (укр.)

[4] Вещи оставьте. Они вам не потребуются (укр.)

[5] Пожалуйста, не стреляйте (нем.)