По прозвищу Святой. Книга первая

Глава десятая

Машина остановилась перед шлагбаумом.

Подошёл солдат. Увидев форму Максима, вскинул правую руку в нацистском приветствии:

— Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер, — с ленцой ответил Максим. — Открывай.

— Куда направляетесь, герр унтершарфюрер?

— В Липники.

— Кто в автобусе?

— Евреи.

— Ага, — глубокомысленно произнёс солдат. — Так железная дорога, вроде, в другой стороне?

— Ты думаешь, я их в Берлин собираюсь отправлять? В подарок господину рейхсфюреру? [1] — ухмыльнулся Максим. — Мысль интересная, доложу начальству.

— Простите, герр унтершарфюрер.

— Рейхсфюрер простит.

— Я загляну в автобус?

— Делай, что должен. Только быстрее, я тороплюсь.

Солдат подошёл к автобусу, открыл дверь, поднялся на ступеньку, оглядел салон. Спрыгнул, захлопнул дверь, махнул второму, в будке.

Шлагбаум открылся.

— Вперёд, — сказал Максим по-немецки и махнул рукой.

В сами Липники въезжать не стали. Свернули на грунтовку, которая шла через неширокие поля, огибая село справа.

— Ты знаешь, куда мы едем? — спросил Максим, когда полуторка снова нырнула в лес и двинулась вперёд, переваливаясь на ухабах. Автобус не отставал.

— Через пару километров будет пасека, — сообщил Петро. — Пасечник, Аким, мой вуй.

— Вуй? — переспросил Максим.

— Старший брат матери, — подсказал КИР. — Дядька.

— Ага, — подтвердил шофёр. — Сын моего двоюродного деда. Ему шестьдесят два, но крепкий.

— Он нам нужен?

— Он может знать, где партизаны. Я даже уверен, что знает точно.

— Почему?

— Как сказать… — шофёр замялся. — Он всё знает. И обо всех.

— Так уж и всё, — усомнился Максим.

— Всё, — твёрдо сказал Петро. — Всё, что ему нужно.

— И откуда знает? Пойми, я не просто так спрашиваю. Мне нужно знать, можно ему доверять или нет.

— Ну… люди доверяют. Побаиваются его, правда, но доверяют.

— Почему побаиваются?

— Его колдуном считают, — помолчав, сообщил Петро. — Он животных лечит, людей. Травами, мёдом, заговорами. У нас тут, чтобы к доктору попасть, надо в Коростень ехать. Это сорок два километра в одну сторону. Не шутка. Идут к вуйко Акиму. Больной зуб или, там, если голова болит, он в два счёта заговаривает. Лично могу подтвердить.

— Понятно, — сказал Максим. — Ну-ка, притормози. Переодеться надо. Не являться же к твоему дядьке в немецкой форме.

Они остановились. Пока Максим переодевался обратно в штатское, люди, кому было нужно, сходили в кусты. Вернулись, расселись по местам. Поехали.

Пасека размещалась на расчищенной от леса поляне, огороженной тыном. Не слишком большая — ульев на двадцать пять. Для жилья — крепкая бревенчатая изба, крытая дранкой. Сарай, омшаник, погреб.

Петро остановил машину в сторонке, метрах в сорока от пасеки.

— Пчёлы не любят бензина, — пояснил. — И вообще… Давай, сначала мы вдвоём сходим, остальные пусть здесь побудут.

— Пусть, — согласился Максим.

Они вышли из полуторки. Максим поднялся в автобус, отдал нужные распоряжения. Подумал, не прихватить ли оружие и решил, что не нужно, — он не чувствовал опасности.

Вуйко Аким сидел на крыльце и курил самокрутку. Был он в тёмно-серой холщёвой рубахе-косоворотке, таких же штанах и галошах на босу ногу. В распахнутом вороте рубахи виднелась жилистая загорелая шея. Худой, подтянутый, седой. Только кое-где пробиваются тёмно-русые пряди. Усы и недлинная клочковатая борода совсем седые, кончики усов пожелтели от никотина. Взгляд тёмно-карих, почти чёрных глаз из-под нависших бровей внимательный, трезвый, ясный. При виде гостей не поднялся, продолжал сидеть, покуривая. Молчал.

— Здорово, вуйко Аким, — поздоровался шофёр. — Это я, Петро.

— Да бачу, шо не хрен с бугра, — усмехнулся Аким. Рот у него был чуть скошен справа налево. — Давно тэбэ не було. Кто это с тобой?

Максим уже несколько секунд был в сверхрежиме и рассматривал пасечника.

Старался его почувствовать. Не в мысли проникнуть, нет, люди не умеют читать мысли, только угадывать иногда. Почувствовать. Настроение. Намерения. Отношение.

Самое главное, есть ли страх. Чужой страх всегда можно почувствовать. Иногда даже кажется, что у страха есть запах. Хотя почему — кажется? Есть запах. Собаки, например, его чуют сразу. А люди в сверхрежиме просто чувствуют. Иногда и без сверхрежима, если страх сильный. Но каким бы ни был страх — сильным или слабым, и чем бы ни был он вызван, это всегда свидетельствует только об одном: его носителю не стоит доверять свою жизнь. Страх возьмёт своё, и человек подведёт. Отступит, не прикроет, предаст.

У пасечника Акима страха не было. Ни тени.

Максим вышел из сверхрежима.

— Меня зовут Николай, — сказал он. — Николай Свят.

— Николай, значит, — сказал Аким и поднялся. — Микола. Шо ж, Микола так Микола. Головне, шоб людина була добра. А кто там у вас ще? Кличте сюда.

Через пятнадцать минут все сидели на лавках за дощатым столом, крепко врытым посреди двора. На столе расположились глиняные миски с мёдом, глиняные же чашки, кувшин и блюдо. В кувшине — молоко. На блюде — нарезанная ломтями краюха ржаного хлеба.

Дети — обе девочки и мальчик макали хлеб в мёд и уплетали угощение за обе щёки, запивая молоком. Взрослые были сдержанней, но не отказался никто. Даже Максим.

— Самогонку не предлагаю, — сказал Аким. — Чай, не свято [2].

— Шо не свято, то не свято, — вздохнул Петро. — Допомога твоя потрiбна, вуйко Аким. [3]

— До партiзан зiбрались? [4]

— По нам так заметно? — спросил Максим.

— А куда вам ещё? — переходя на русский спросил в ответ вуйко Аким. — Евреи в автобусе. Грузовик. И порохом от тебя пахнет, хлопче, на пять шагов. Значит что? Правильно. Стрелял и совсем недавно. Кого убили, немцев или полицаев?

— Полицаев, — признался Максим. — Другого выхода не было. Или мы их, или они нас.

— Не дурак, понимаю, — сказал Аким. — Что за полицаи?

Максим рассказал.

— Щекастого знаю, — кивнул Аким. — Грицько Стасюк. Та ещё жаба. За гроши мать родную продаст. Потом купит и снова продаст. Но уже дороже. Где вы их, далеко?

— Овраг в лесу, сразу за Лугинами, мимо церкви, через поля, потом налево.

— Примерно знаю. Что, и немцев не было никого?

Максим рассказал про молодого эсэсовца, которого оставили в живых. И про двоих солдат у шлагбаума при выезде из Лугин.

— Значит, будут шукать, — сказал Аким. — Шо так будут, шо эдак. Але час трохи е. Петро, дубраву пам’ятаешь у Мощаницы? Ми там гриби збирали колись. [5]

— Пам’ятаю, [6] — кивнул шофёр. — На пригорке, у самой реки. Отсюда на полночь километра три по лесу.

— Она. Знайдешь дорогу?

— Знайду.

— Тодi роби так…[7]

Они сели в полуторку и автобус, вернулись обратно на мощёную дорогу, повернули к Липникам. Село было и впрямь небольшое, проехали его быстро. Максим никого не видел, но чувствовал, что за ними наблюдают. Это хорошо. Значит, кого спросят с пристрастием, расскажут. Видели, мол, полуторку и автобус с людьми. По виду — евреи. Миновали село и повернули направо, на Повч и Игнатполь.

Повч, совсем маленькое село, протянувшееся десятком домов вдоль единственной улицы, уходящей влево и вправо от дороги, проехали не останавливаясь и через километр свернули налево, на лесную дорогу.

Километра полтора дорога закончилась вырубкой.

— Здесь, — сказал Петро. — Выходим.

Полуторку и автобус забросали хворостом, облили бензином из канистр, подожгли.

На краю вырубки Максим, шедший последним, обернулся.

Два костра полыхали посреди вырубки, чёрный дым поднимался к синему, летнему, но уже не мирному небу.

Найдут, конечно. Но не сразу. А когда найдут, то обнаружат лишь сгоревшие остовы, пользы от которых никакой.

Было два часа дня.

Шли так. Впереди Петро, который знал дорогу. За ним Моисей Яковлевич и женщины с детьми. Потом Василий, Лёва, Изя и замыкающим Максим.

Все мужчины были вооружены. Петро, Василий, Лёва и Максим — автоматами. Изя и Моисей Яковлевич — винтовками. Кроме этого, Максим отдал Майе ТТ (женщина настаивала, и Максим уступил, показав, как пользоваться оружием), а сам остался с люгером на поясе и двумя обоймами к нему.

В целом, неплохо, думал Максим. Не с пустыми руками идём. Ещё не известно, что там у партизан с оружием и всем прочим.

К дубраве на берегу речки Мощаницы вышли через час с минутами. Оно и понятно — лесные тропки не асфальт и даже не грунтовка. Хотя надо отдать должное, шёл отряд довольно бодро. Никто не отставал, не ныл, и даже не натёр ноги.

Вуйко Аким уже ждал. Вышел навстречу, встал на тропинке. Только что никого не было и — вот он стоит. В серо-зелёном плаще и сапогах, которые сменили галоши. На плече «берданка» — охотничий дробовик, переделанный из винтовки Бердана. На голове видавший виды треух. За спиной — вещмешок.

— Все живы-здоровы? — спросил он, снова переходя на русский.

— Все, — доложил Максим.

— Значит, слушайте сюда. Идти далеко, вёрст сорок, и всё по лесу. За сегодня не дойдём. Сейчас всем отдохнуть десять минут, покурить, в кусты по маленькому и большому сходить, кому надо, водички попить, и быть готовым.

Он присел на поваленное дерево, вытащил из кармана плаща кисет и пачку папиросной бумаги (видимо, довоенные запасы, подумал Максим), ловко свернул самокрутку, прикурил от спички.

Рядом с ним присел Петро, тоже закурил, достав из кармана потёртый портсигар. Протянул Василию:

— Кури, Вася. На том свете не дадут.

Молодой шофёр поблагодарил, взял папиросу, закурил, тоже уселся на бревно.

Максим стоял неподалёку, всматриваясь и прислушиваясь.

Лес как лес. Тихо журчит речка Мощаница, заросшая по берегам кустами да осинником и больше похожая на крупный ручей. Перекликаются птицы. Где-то деловито стучит клювом дятел, выискивая себе еду под древесной корой. Жужжит овод. Мелькнула и пропала в солнечном луче стрекоза. Чистая благодать и ляпота.

Если не знать, что на востоке горит земля, и тысячами умирают советские солдаты, сдерживая безжалостную немецкую военную машину.

А там, где эта машина, уже прошла, в немецком тылу, убивают уже гражданских: евреев, коммунистов, красноармейцев, партизан и их помощников.

Смерть везде. Смерть, предательство, насилие, кровь и слёзы. И так будет на этой земле ещё долго — до начала сорок четвёртого года, пока не освободит её наступающая Красная Армия.

А сейчас у нас ещё только август сорок первого, подумал он. Два с половиной года, считай. Вечность.

Подошёл Моисей Яковлевич.

— Вижу, вы не курите, молодой человек?

— Правильно видите, — улыбнулся Максим. — Не курю.

— Бросили или как?

— Или как.

— Большая редкость, — сказал Моисей Яковлевич. — Почти все ваши ровесники курят. Да и не только ровесники.

— Вы тоже не курите, — заметил Максим.

— Мне нельзя, сердце, — учитель потёр рукой грудь. — Врачи запретили. Пришлось бросить.

— А сейчас как? — спросил Максим с беспокойством. — Не болит, идти сможете?

— Смогу, смогу, — ответил Моисей Яковлевич. — Оно редко прихватывает. Если что, нитроглицерин у меня всегда с собой. Не волнуйтесь. Скажите лучше, вы с нами?

— В смысле? Конечно, с вами. Почему вы спрашиваете?

— Потому что чувствую, что вы не обычный человек. С вами надёжно и не страшно. Мне бы хотелось чувствовать себя так и дальше. Что поделаешь, все мы эгоисты. В большей или меньшей степени.

Максим улыбнулся.

— Спасибо на добром слове, Моисей Яковлевич, — ответил он. — Но ничего вам пока обещать не могу.

— Так я и думал, — вздохнул Моисей Яковлевич. — Да и какие могут быть обещания в такое страшное время, правда?

— Могут, — сказал Максим. — Могут быть обещания. Например, я обещаю, что не брошу вас и доведу до партизан.

— Это очень хорошо, — сказал Моисей Яковлевич. — Спасибо вам. Я не спросил… Как ваша фамилия, можно узнать?

— Можно. Свят моя фамилия. Николай Свят.

— Свят, — повторил Моисей. — Святой, значит. Да, Бог знал, кого нам послать.

— Ну-ну, — сказал Максим.- Бог здесь совершенно ни при чём.

— Нам, евреям, лучше знать, — наставительно заметил Моисей Яковлевич. — Поверьте, мы с Ним, — он указал пальцем вверх, — тысячи лет дело имеем.

Сначала шли вверх по течению речки, с полкилометра, чтобы сбить со следа собак. Потом вышли на сухое, две минуты передохнули и пошли дальше.

Теперь первым шёл пасечник. В руке — крепкая палка, на которую он опирался при ходьбе. Остальные, включая детей, тоже были с палками. Максим подумал и выбрал палку себе.

Он был сильнее, ловчее и выносливее любого из их небольшого отряда, но выделяться не хотел. С палкой — значит, с палкой. К тому же оказалось, что с ней и впрямь удобнее. Можно не только опереться в топком или скользком месте, но и прощупать дорогу, буде возникнет такая нужда. Опять же, гадюки. Было их не много, но — были. Пока шли по речке, а потом вдоль по довольно топкому берегу, Максим дважды замечал этих змей, поспешно уползавших с пути человека.

Максим не был лесным жителем. Ходил по лесу, конечно, но так — больше для отдыха и развлечения и не часто. Пустыня и выжженные солнцем туркменские сопки — это да, там он чувствовал себя, как дома. Здесь же было не стыдно поучиться у тех, кто вырос, фактически, среди леса.

Гадюк он, конечно, не боялся. Ни гадюк, ни любых других змей. А также каракуртов, скорпионов, полосатых гиен и даже кавказских барсов, с которыми пару раз встречался всё там же, в южной Туркмении, во время службы. Змея никогда не нападёт первой на человека. Не наступай на неё, не тревожь, не дразни, и всё будет в порядке. То же касается ядовитых пауков и скорпионов. А против гиен и леопардов всегда есть огнестрельное оружие. На самый крайний случай.

— Интересно, медведи тут есть, КИР?

— Нет здесь медведей, — ответил КИР. — В Карпатах встречаются иногда, но где мы и где Карпаты. То же и с волками — там они, в основном. Опасных животных в этих лесах, считай, нет. Кабаны, разве что, но дикого кабана встретить — это сильно постараться надо. Хотя леса тут густые и обширные. Иногда на десятки километров тянутся. Не тайга сибирская, конечно, но партизанскому отряду укрыться найдётся где. И не одному.

Здесь не было космических спутников. Поэтому ориентация — только по картам и компасу. Тем картам, что имелись в памяти КИРа. Парочка общих, ещё довоенных и несколько из других времён, включая самые последние, конца двадцать первого века. Сравнивая их, можно было увидеть, как уменьшалась с годами площадь лесов, расползались города и сёла, прокладывались новые дороги. Однако сравнительный анализ был в данном случае Максиму ни к чему — так, для общего развития. Ему нужно было знать, где они находятся и куда направляются. Это знание КИР ему обеспечивал. Не с той точностью, к которой Максим привык у себя в будущем, но, тем не менее, достаточной для ориентации.

Вдоль реки шли два часа. Перебрались через железнодорожное полотно, убедившись сначала, что здесь нет немецких патрулей, и никто их не видит. Снова углубились в лес, держась северо-западного направления. Неутомимый вуйко Аким шёл, выбирая только ему известные малоприметные тропинки. Идти по ним было относительно удобно, но всё время приходилось вилять, менять направление, что увеличивало путь. Однако всё равно это было лучше, чем ломиться по лесу напролом сквозь кусты, овраги и валёжник. Особенно, не зная, куда нужно идти.

К шести часам вечера люди начали уставать.

Первыми — дети, которые уже начали спрашивать, далеко ли ещё идти. За ними — пожилые. Моисей Яковлевич всё чаще останавливался, чтобы передохнуть, а однажды сунул под язык крупинку нитроглицерина, стараясь, чтобы никто не увидел. Однако Максим увидел. Увидел, подошёл к проводнику, обогнав остальных.

— Люди устали, дядя Аким, — сообщил негромко. — Да и вечереет. Предлагаю найти место для ночлега и остановиться. Отдохнём, а завтра с рассветом двинемся дальше.

— Вижу, что устали, — ответил тот. — Ничего, пусть потерпят ещё немного. Скоро будет старый охотничий домик, где-то через версту примерно. Там ручей рядом и вообще место удобное. Скажи людям, что недолго осталось. Это их приободрит.

— Скажу. А можно ещё вопрос, дядя Аким?

— Хочешь спросить, почему я то так говорю, то эдак? То по-украински, то по-русски, то по-крестьянски, то по-городскому? — усмехнулся Аким, не прекращая идти.

— Ага, — сказал Максим. — Как вы догадались?

— Это не очень трудно, Коля. Поживёшь с моё, научишься. Только ты ведь не Коля, верно? Ты вообще не отсюда. Вот только откуда, понять я пока не могу.

— А вы и не старайтесь, — тихо сказал Максим. — всё равно не угадаете. Так что ни к чему это. Самое главное — я свой. Остальное неважно.

— То, что свой, я вижу, — сказал Аким. — Будь иначе, и связываться с вами со всеми не стал бы. Ладно, захочешь — сам расскажешь. А не захочешь — как хочешь. Что до манеры разговора, привычка у меня такая. Я даже по-китайски умею. Немного, но умею. Веришь?

— Верю, — сказал Максим. — Отчего ж не верить. Но даже спрашивать не буду, где научились. Захотите — сами расскажете, — он повторил недавние слова пасечника с теми же интонациями. — А не захотите — как хотите.

Аким засмеялся.

Максим остановился и, пропуская остальных, сообщал каждому, что уже совсем скоро конец дневного пути. Хорошая новость и впрямь прибавила сил, люди зашагали бодрее, и вскоре отряд вышел на лесную поляну, освещённую косыми лучами заходящего солнца.

— Пришли, — сообщил Аким. — Здесь и заночуем.

[1] Высшее звание и должность СС. В это время её занимал Генрих Гиммлер.

[2] Праздник (укр.)

[3] Помощь твоя нужна, дядя Аким (укр.)

[4] К партизанам собрались? (укр.)

[5] Но времени немного есть. Петро, дубраву помнишь у Мощаницы? Мы там грибы собирали когда-то (укр.)

[6] Помню (укр.)

[7] Тогда делай так (укр.)