По прозвищу Святой. Книга первая

Глава тринадцатая

Солнце ещё не взошло, но небо посветлело, и птицы в лесу щебетали на разные голоса, встречая новый день.

Максим лежал за кустами на попоне, чтобы не испачкать форму, и ждал. Слева журчала под мостом речка Ветка — приток Жерева. Жерев тоже был невеликой речкой, а Ветку и вовсе можно было перейти вброд в три-четыре шага в любом месте, не замочив мужского достоинства.

Тем не менее, мост через неё имелся. Не каменный — деревянный, крепко и надёжно срубленный из дубовых стволов. Такой, пожалуй, и бронепоезд выдержит, не то что обычный товарняк из паровоза и шести вагонов.

Но главное — мост не охранялся.

— Непуганый немец, — заметил по этому поводу Нечипоренко. — Нам на руку.

На разработку и подготовку к операции ушёл весь вчерашний день. Дисциплина в отряде была пока ещё не на самом высоком уровне и для того, чтобы все участники выучили свою задачу назубок, пришлось очень и очень постараться.

Началось с того, что шестеро бойцов, которых командир отряда назначил в подчинение Максиму, подчиняться… отказались. Заводилой у них был нагловатый парень лет двадцати пяти по имени Валерий Бойко. Но все звали его Шило.

Этого Шило Максим приметил ещё накануне, во время ужина, — поймал его неприязненный взгляд, когда шутил с поварихой Людмилой, а та охотно смеялась. Ревность? Может быть. Но кроме ревности было ещё что-то. Этот Шило вёл себя развязно и уверенно, как человек, который имеет на это право. Эдакий неформальный лидер, авторитет. Тут появляется Максим. Примерно того же возраста. Выше ростом, шире в плечах и явно сильнее физически. Мало этого. Он умнее, и умнее намного. А уж уверенности в себе столько, что может любому отсыпать, сколько надо, и ещё останется достаточно, чтобы приказывать.

— Слышь, Святой, — заявил Шило сразу же, как только Максим начал с утра в пятницу объяснять партизанам задачу. — Или кактам тебя. Ты тут особо не командуй, не в армии. Дело-то простое. Рельсы рванём взрывчаткой, паровоз встанет, охрану перебьём из засады. И ваши не пляшут.

Максим оглянулся по сторонам. Нечипоренко вместе с заместителем и комиссаром Сердюком, представив Максима бойцам, ушли по другим делам. Шестеро партизан, среди которых были уже знакомые ему водители Пётр и Василий, а также молодой партизан Стёпка, сидели за столом под навесом в импровизированной столовой, и ждали, что будет дальше. Один из них — Шило — откровенно ухмылялся, демонстрируя железную фиксу.

— Валерий, кажется? — спросил Максим.

— Валерий, Валерий.

— Меня зовут Николай. Фамилия — Свят. Прошу обращаться ко мне по имени или по званию — товарищ младший лейтенант. А так же на «вы». Мы с вами на брудершафт не пили и спину друг другу в бою не прикрывали. Это ясно?

— Просишь?

— Пока — да.

— Пока — это как?

— До вашего, Валерий, полного согласия на вышеуказанные условия. Кроме этого, вы должны признать во мне своего командира на предстоящую операцию, а значит беспрекословно подчиняться моим приказам и говорить только в том случае, если вам разрешат.

— А то что? — Шило продолжал нагло ухмыляться.

— В случае неподчинения я отстраню вас от участия в завтрашней операции. Сидите здесь, с женщинами, стариками и детьми. Помогайте Людмиле обед готовить. Тоже дело нужное.

Партизаны обидно рассмеялись.

Максим встретился с Шилом глазами.

Секунда, вторая, третья.

Шило отвёл взгляд.

— Ладно, согласен, — пробормотал он. — Ты командир.

— Вы, — сказал Масим.

— Что?

— Обращение на «вы», повторите.

— Хорошо… вы командир.

— Правильное решение, — сказал Максим и оглядел присутствующих. — Это ко всем относится, товарищи бойцы. Валерий правильно заметил, мы не в армии. Но партизанский отряд тоже боевое подразделение. И задачи у него такие же, как у любого боевого подразделения нашей Рабоче- крестьянской Красной армии. А именно: нанести врагу наибольший урон при минимальных потерях с нашей стороны. А для этого нужно — что?

— Боевой дух? — предположил Стёпка.

— Нужная вещь, но не первостатейная, — сказал Максим.

— Дисциплина нужна, — сказал шофёр Петро. — Железная. В бою особенно. Батька Махно Нестор Иванович это понимал, как никто. Потому и бил, кого хотел.

— Правильно, Петро, — кивнул Максим. — Самое главное — дисциплина. Поэтому, кто не готов мне беспрекословно подчиняться, лучше сейчас скажите, пока на берегу. Завтра будет поздно заднюю давать.

Бойцы промолчали. Кто-то бросил короткий взгляд на Шило, но в основном все смотрели на Максима.

— Вот и хорошо, — сказал он. — Не сомневался в вас. Продолжим.

Паровозный дым они заметили издалека.

Вскоре показался и сам паровоз. Железнодорожный путь здесь шёл прямо на протяжении нескольких километров, и высокая толстая сосна, упавшая на рельсы перед самым мостом, была заметна издалека.

Сосну уронили ещё с вечера. Она и так вот-вот готова была рухнуть, подмытая водами Ветки. Партизанам осталось только обвязать ствол верёвками, чуть подкопать корни сбоку и направить падение в нужное место так, что создавалось полное впечатление случайности происшедшего. Сама упала, бывает. Лес же кругом.

Паровоз замедлил ход, чухнул паром и остановился метрах в сорока от преграды.

Уже совсем рассвело, и хорошо был виден пожилой машинист с обвисшими усами и в засаленной кепке, выглядывающий из будки.

А также открытая платформа, прицепленная между третьим и четвёртым вагоном. На платформе, из-за мешков с песком, торчал ствол пулемёта и виднелись каски немецких солдат.

Максим насчитал восемь.

Неполное пехотное отделение.

Примерно на это он и рассчитывал.

Пора.

Максим перешёл в свехрежим, метнулся из кустов к составу. Чтобы не стеснять движений, он был вооружён только пистолетом люгер и универсальным ножом из НАЗа.

Две секунды, и вот он уже на крыше третьего от платформы вагона.

Короткая пробежка в сверхрежиме, прыжок. Мягкое бесшумное приземление, ещё пробежка, прыжок. Теперь пригнуться, несколько быстрых шагов, лечь. Лежим, слушаем.

Со стороны казалось, что по крышам вагона мелькнула тень, едва уловимая для глаза. Вот она замедлилась, проявилась, превратилась в человека, легла на крышу, практически слившись с ней.

— Как он это делает? — шёпотом спросил Василий. Он лежал вместе с Петром в засаде. Их задачей было открыть огонь по немцам и прикрыть Святого в случае необходимости. И только по его команде.

— Тсс, — шикнул на него более опытный Петро. — Нишкни.

Ещё двое партизан — Шило и Стёпка — лежали в такой же засаде по другую сторону железнодорожного полотна. Третья и четвёртая пары располагалась ближе к мосту.

Больше всего Максим опасался, что кто-то из партизан не выдержит и откроет огонь без команды. Однако пока всё шло по плану.

— Что там случилось? — послышалось снизу, с платформы. Говорили, разумеется, по-немецки. Голоса были искажены, растянуты, как в замедленной звукозаписи.

— Стоим, господин фельдфебель.

— Вижу, что стоим. Почему?

— Не могу знать, господин фельдфебель. Отсюда не видно.

— Дерьмо, как же я это всё ненавижу. Ран, Майер, узнать и доложить. Шварценбек и Кёппель — обойдите состав, проверьте, всё ли в порядке. Ран и Кёппель за старших. Да внимательно мне!

— Яволь, господин фельдфебель!

— Яволь, господин фельдфебель!

Шум. Четыре человека спрыгивают с платформы. Удаляющиеся шаги.

Сорок секунд, больше не нужно.

Отсчёт пошёл.

За минуту взрослый человек, мужчина, делает в среднем от девяносто до ста двадцати шагов. Берём сто. Сорок секунд — шестьдесят шесть — шестьдесят семь шагов. Или пятьдесят два метра. Чуть больше половины футбольного поля. Нормально.

Как всегда в сверхрежиме время тянулось медленно. Привычное щебетание птиц в утреннем лесу превратилось в какие-то фантастические звуки, издаваемые неведомыми и, возможно, опасными существами.

Резко обогатились и усилились запахи.

Стали ярче цвета.

Максим знал, что кому-то это нравится, но сам не особо любил состояние сверхрежима, понимая, что организм платит за повышенную скорость реакции, передвижения и обострённые чувства повышенным же износом.

Ладно, куда деваться. Вся жизнь — сплошной износ. Хочешь не изнашиваться — лежи на печи и плюй в потолок (хе-хе, каждому времени свои словесные обороты). Да и это не поможет. Явятся какие-нибудь калики перехожие и поднимут молодца на дела трудные, опасные. А не явятся, так ещё хуже — пройдёт жизнь без интереса, огонька и пользы. Словно и не было. Нет, уж лучше повышенный износ. Aliis inserviendo consumor, как говорили древние римляне. Светя другим, сгораю сам.

Какие только мысли не лезут в голову, когда лежишь вот так в сверхрежиме на крыше древнего вагона в августе одна тысяча девятьсот сорок первого года…

Семь… шесть…пять… четыре… три… две… одна…ноль.

Пора.

Одним прыжком из положения лёжа Максим перелетел на платформу.

Приземлился мягко, по-кошачьи, выпрямился. Ещё в полёте успел оценить обстановку.

Четверо немцев.

Один за пулемётом.

Второй — фельдфебель — стоит к нему спиной. Чиркнул спичкой, прикуривая.

Третий рядом с первым оперся спиной об мешки с песком, смотрит в сторону леса.

Четвёртый чуть дальше, стоит лицом к Максиму и пока ещё ничего не понял.

Хочешь убить — бей в горло, учил когда-то Максима инструктор по рукопашному бою. Хочешь вырубить — бей точно в подбородок. Но лучше тоже в горло. Потому что подбородок — это кость, и можно повредить пальцы, а горло мягкое. Главное — регулировать силу удара.

Первый — тому немцу, который стоял лицом к Максиму. Левой.

Второй — фельдфебелю (прикурить он так и не успел). Правой.

Затем шаг назад и удар в горло пулемётчику. Снова левой.

Четвёртый немец только начал поворачивать голову, почуяв что-то неладное, и тут же свалился на пол платформы. Правой в горло.

На всё про всё чуть меньше двух секунд. А главное, всё прошло почти беззвучно. Хрип. Мягкий звук падения тела. Всё.

Максим прислушался.

Звук шагов Шварцебека и Кёппеля, которые пошли в обход состава, отдалился. А вот шаги Рана и Майера, посланных к голове поезда, приближались.

Вот уже совсем близко.

Остановились.

— Господин фельдфебель? Там сосна упала поперёк путей, надо…

Максим перемахнул через мешки с песком, лежащие по краям платформы.

Оба солдата так и не поняли, что случилось. Мелькнула какая-то размытая тень, а затем резкой парализующей болью перехватило горло — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Только что двое крепких немецких парней, вооружённых, прошедших с победами половину Европы и готовых по приказу фюрера идти хоть на край света, стояли на своих ногах, обутых в добротные солдатские сапоги из крепкой коровьей кожи на двойной подошве (сорок гвоздей в каждой, мать его!), и вот уже оба валяются бездвижными тушками под откосом Богом забытой русской лесной железной дороги, и встанут ли снова никто пока не знает.

Кажется, не убил, подумал Максим. Но очнутся не скоро. Теперь…

Грохнул выстрел.

— Ах ты, курва! — раздался крик где-то за вагонами, по другую сторону путей.

Снова выстрел, и снова крик. На этот раз — боли. Топот ног. Звуки ударов. Чьё-то сопение. Густой мат. Третий выстрел. Ещё один звук удара.

— Хенде хох! Хенде хох, гад! Вот так, молодец.

Стихло.

Максим запрыгнул на платформу, выглянул.

Двое солдат — Шварценбек и Кёппель сидели на земле. Один тянул вверх обе руки. Второй одну. Над ними с нависли Шило и Стёпка, готовые открыть огонь в любой момент.

— Что там? — крикнул Максим.

— Один ранен! — крикнул в ответ Шило.

— Тащите их сюда!

— Встать! — скомандовал по-русски Шило и недвусмысленно повёл стволом автомата.

Немцы поднялись.

— Лос! — скомандовал Шило по-немецки.

Вчера, когда разрабатывали план нападения на состав, Максим дал партизанам небольшой урок немецкого, заставив выучить простейшие слова и команды.

Немцы подошли. Оба выглядели не столько испуганными, сколько обескураженными и растерянными.

— Стойте здесь, — сказал Максим по-немецки. — Руки можете опустить.

Немцы подчинились. Один из них тут же обхватил здоровой рукой раненую.

Максим заложил два пальца в рот и пронзительно свистнул.

Из кустов вылезли оставшиеся партизаны, подошли.

— Петро, — отдавал приказания Максим. — Тащи сюда машиниста и помощника с кочегаром. Всех, кто в паровозе. Моисей Яковлевич, подгоняй подводы и начинайте разгрузку. Вася, Стёпка, Валера. Немцев разоружить, сгрузить на землю в одну кучу. На той стороне двое лежат — к ним. Стёпка, охраняй их, пока не очнулись. Как начнут шевелиться, зови меня. Всё оружие, патроны, гранаты — на подводы. Эти двое, — он кивнул на стоящих перед ним солдат. — Пока останутся здесь. Всё ясно? Выполнять.

Он обернулся к немцам. Один из них, раненый, был бледен, на любу выступил пот. Рукав его кителя выше локтя намок от крови.

— Ты, — кивнул ему Максим. — Можешь сесть.

Раненый сел, морщась от боли.

Ничего, потерпит.

— Имя? Звание? Часть? — обратился Максим к здоровому солдату.

— Ефрейтор Хорст Кёппель! — вытянулся тот, щёлкнув каблуками. — Третья рота второго батальона сто шестьдесят четвёртого стрелкового полка шестьдесят второй пехотной дивизии!

— Задание?

— Сопроводить состав с продовольствием и снаряжением до Овруча! Обеспечить охрану.

— Состав груза?

— Я точно не знаю…

— То, что знаешь.

— Мука, макароны, крупы, сало, — начал перечислять ефрейтор. — Колбаса, масло и маргарин. Консервы: мясные, рыбные и овощные. Картофель, бобы, яблоки, овощи. Сыр. Какао, кофе, чай, сахар и соль. Шнапс и вино. Сигары и сигареты. Спички. Керосин. Там много всего. Медикаменты ещё. Бинты, лекарства, спирт. Обмундирование.

— Ясно. Теперь садись рядом со своим товарищем.

Ефрейтор сел.

Максим достал нож.

Раненый побледнел ещё сильнее, в глазах ефрейтора мелькнул неприкрытый страх.

— Спокойно, — усмехнулся Максим. — Мы не звери. В отличие от вас.

— Мы — вермахт, — быстро сказал ефрейтор. — Солдаты. С мирным населением не воюем. Это всё СС и местные… как их… оуновцы.

— Не суетись, Хорст, — сказал Максим. — Я тебя пока ни в чём не обвиняю. Хотя нет, обвиняю. Какого дьявола ты припёрся на мою землю с оружием в руках? Можешь не отвечать, я знаю. У тебя был приказ. Что ж, могу сказать тебе чистую правду. Есть очень большая вероятность, что из-за преступных приказов ваших, выживших из ума и человеческой совести лидеров, ты останешься в нашей земле навсегда. Два квадратных метра я тебе обещаю.

Ефрейтор Хорст Кёппель угрюмо молчал.

Максим присел, располосовал рукав раненого солдата ножом, осмотрел рану. Пуля пропахала мышцы насквозь, но кость и серьёзных артерий не задела.

— Повезло, — сказал Максим. — Как звать?

— Ханс-Георг Шварценбек, господин, — ответил раненый.

— Я не господин. Товарищ. Но не тебе. Твой товарищ вот, рядом сидит. Хорст, — обратился он к ефрейтору. — Первую помощь оказывать умеешь?

— Так точно, нас учили.

— Окажи своему товарищу помощь. Индивидуальные пакеты есть?

— Так точно, — ефрейтор достал из бокового кармана кителя индивидуальный перевязочный пакет.

— Рану не забудь промыть, — посоветовал Максим, поднимаясь. — Можно обычной водой из фляги.

— Слушаюсь, — ответил ефрейтор. — Потерпи, Ханс, я быстро.

Прихромал Петро, ведя троих с паровоза.

— Здравствуйте, товарищи, — поздоровался Максим.

— Видали и поздоровее, — буркнул самый старший по возрасту, с обвисшими седыми усами. Максим уже видел его в окне паровоза, когда состав подходил к мосту.

— Что так? — участливо поинтересовался Максим. — Нешто болеете?

— Пока бог миловал, — сказал седоусый. — Да как бы не заболеть до смерти. А у нас дети. Их кормить надо.

— У меня детей нет, Михалыч, — сказал молодой парень. Видимо, помощник. — За себя говори.

Третий — худой жилистый мужик под сорок, весь перепачканный угольной пылью, помалкивал.

Ясно. Седоусый, он же Михалыч, — машинист. Молодой — помощник. Угольный — кочегар.

— Спокойно, товарищи, — сказал Максим. — Мы — советские партизаны, и опасаться вам совершенно нечего. Это даже не ограбление. Всё по законам военного времени. Мы забираем у врага продовольствие, обмундирование и другие припасы. Возражений, надеюсь, нет?

— Ты главный, тебе решать, — сказал кочегар.

Ага, не такой и молчаливый, значит.

— Это правда, — сказал Максим. — Поэтому моё решение будет такое. Когда мы закончим, те, кто захочет, могут вернуться домой. В Белокоровичи или откуда вы.

— А кто не захочет? — спросил молодой помощник машиниста.

— Кто не захочет, может присоединиться к нашему партизанскому отряду, — сказал Максим. — Голодать и мёрзнуть точно не будете, — он посмотрел на выезжающие из леса первые подводы. — А главное — получите оружие и сможете бить врага. Что ещё нужно мужчине, чтобы чувствовать себя мужчиной?