По прозвищу Святой. Книга первая

Глава восемнадцатая

Не доходя до дома старого пасечника, Максим уже привычно замедлил шаг. Затем и вовсе остановился, перешёл в сверхрежим. Чувства обострились. Мир заиграл тысячами красок, звуков и запахов. Пахло свежескошенным сеном из стожка неподалёку, тянуло болотной водой (ручей за домом, как уже знал Максим, впадал в небольшое болотце), нагретыми на солнце деревянными ульями и дымом. Громко и недовольно жужжали пчёлы. Недавно прошёл дождь, и теперь солнце сияло миллионами маленьких радуг в каплях воды на листве и стеблях травы.

Всё в порядке.

Он вернулся в обычное состояние, вошёл в калику, обогнул дом.

Старый пасечник, орудуя дымарём, отгонял пчёл от улья. Его руки защищали брезентовые рукавицы, а голову — причудливая сетка-маска.

— Добрый день, дядя Аким. Бог в помощь.

Пасечник поднял руку — слышу, мол. Поставил дымарь на землю, достал рамку с сотами, счистил ножом пчёл, закрыл улей и пошёл к дому, махнув Максиму.

У стола, вкопанного в землю, дядька Аким снял маску-накомарник, рукавицы, вырезал из рамки кусок, сочащихся мёдом, сотов положил на тарелку.

— Угощайся, — предложил.

— Не откажусь.

Максим присел к столу, откусил, пожевал. Свежий пахучий сладкий мёд был настолько вкусен, что, казалось, ничего вкуснее в жизни и быть не может.

— Молочка? — осведомился дядька Аким, улыбаясь. — Свеженького, а? Утром доил.

— Угу, — кивнул Максим.

Аким налил молока из стоявшего здесь же на столе кувшина, присел напротив.

— М-мм… волшебно, — сообщил Максим, запивая мёд холодным молоком. — Вы волшебник, дядя Аким.

— Волшебник у нас ты, — сказал пасечник. — А я простой деревенский колдун.

— Да какой же я волшебник. Так, учусь.

— Где учился, хотелось бы мне знать? Ты подошёл — я не услышал. А у меня слух, как у собаки, хоть я и старый уже. Да и рассказывают о тебе всякое разное, во что и поверить-то трудно. Мол, двигаться так умеешь, что куда там зверю. Тут исчез — там появился. Видишь в темноте, словно кот. Ну и прочее в том же духе.

— Брешут люди, — сказал Максим. — Кое-что умею, это правда, но ничего сверх того, что смог бы каждый человек.

— Каждый да не каждый, — покачал головой пасечник. — Я в молодости, до революции ещё, женьшень собирал в Приамурье. Золотишко мыл по ручьям… Но то так, понемногу, на табачок, выпивку да бабам на булавки. В Китай ходил, как к себе домой. Так вот, знавал одного китайца, вместе промышляли. Он тоже умел, как ты. Птицу мухоловку знаешь?

— Ну.

— Маленькая, быстрая. Однажды при мне на лету её поймал. Рука так быстро двигалась, что, казалось, исчезала в воздухе. Р-раз, и птица в кулаке.

— И что он с ней сделал?

— Ничего. Поднёс к уху, шепнул что-то по-китайски и отпустил. Это я к чему? Он рассказывал, что учился много лет в каком-то китайском монастыре. Специальные упражнения делал, постился, дзен постигал. Слыхал, что такое дзен?

— Слыхал, — кивнул Максим.

— Вот то-то и удивительно, — сказал пасечник. — Никто не слыхал, а ты слыхал.

— Ты же слыхал, дядька Аким, — улыбнулся Максим.

— Так то я. Я много чего слыхал и видал. Жизнь длинная… Ладно. Ты чего пришёл-то?

— Дело есть, дядя Аким. По моим сведениям к тебе не сегодня завтра заявится Тарас Гайдук со своими хлопцами. Знаешь такого?

— Кто ж не знает… Тот ещё гад. Ублюдок мельниковский.

— Явится и потребует показать, где партизаны.

— О как, — глубокомысленно произнёс пасечник. — Ну да, верно, к кому же ещё ему идти… Интересно, какая курва проболталась? Хотя, тут и болтать не надо. Кто больше всех по лесам местным шляется? Знамо кто, пасечник вуйко Аким. Был раньше ещё лесник Трофим, несколько охотников, да все на фронте сейчас.

— Всё так. Догадываешься, что нужно сделать или рассказать?

— Тут и гадать нечего, Коля. Скажи, куда их отвести, я отведу. Шаг в шаг.

— Прямо к нам и отведи. Как нас вёл, помнишь? Сразу за болотом и через овраг. В овраге мы их и встретим. Только вот что, дядя Аким. Не геройствуй, ладно? Как услышишь первый выстрел, так сразу ложись. В ту же секунду, понял меня?

— Да понял, понял, чай не дурак. Когда, говоришь, Тараска должен заявиться?

— Может быть, уже сегодня. В самом крайнем случае — завтра.

— А ты как узнаешь, что я их повёл?

— То моя забота, не думай об этом.

— Как скажешь.

Николай оказался прав. Не прошло и двух часов после его визита, как раздался шум моторов, и к пасеке подъехали три разномастных грузовика. Из открытых кузовов на землю посыпались вооружённые советскими трехлинейками хлопцы с вещмешками за плечами. Сотня, не меньше. Кое у кого висели на груди автоматы, а у двоих хозяин пасеки, наблюдая за незваными гостями со двора, заметил даже ручные пулемёты. Он не особо разбирался в современном стрелковом оружии, но понял, что и пулемёты советские. Николай об этом тоже предупреждал — мол, немцы вооружат мельниковцев советским трофейным оружием.

Выше среднего роста, чуть сутулый широкоплечий мельниковец с густым русым чубом выбивающимся из-под козырька плотно надвинутой кепки, поправил ремень, которым был перетянут поверх телогрейки (ишь, и не жарко ему, подумал Аким), перебросил на грудь автомат, отдал короткую команду и в сопровождении, похожего на бабу толстобёдрого и румяного мельниковца, направился к дому.

Пасечник ждал. Сидел за чистым пустым столом, курил самокрутку.

Незваные гости вошли.

— Ты вуйко Аким? — спросил сутуловатый, подойдя к Акиму.

— Ну я. А ты кто?

— Здорово.

— И тебе не хворать.

— Я — Тарас Гайдук. Слыхал о таком?

— Слыхал, как не слыхать. А это кто с тобой?

— Помощник мой, Богдан. Дiло до тебе е, вуйко Акiм. Допоможешь? [1]

— Дивлячись, яке дiло. Мiст треба пiдiрвати? [2]

— Якiй мiст? Жартуешь, вуйко? [3]

— Жартую, хлопче, жартую. Так шо за дiло? [4]

— Партiзани менi потрiбни. Говорят, ти знаешь, де вони. [5]

— Хм… — Аким глубокомысленно пыхнул табачным дымом, поднял глаза к небу.

— Може, i знаю, — уронил.

— Вiдведешь? [6]

— Хм… То грошi коштуе.[7]

— Скiльки?

— Двадцать пьять тысяч рублiв.

— Пьятнадцать.

— Двадцать.

— Домовились. Коли вiдведешь? [8]

— Да хоть зараз. Тiльки половину грошей поперед. [9]

— Добре.

Тарас вытащил из внутреннего кармана пачку денег, отсчитал десять тысяч, положил на стол:

— Тримай. Решта, коли дiло зробим.[10]

Вышли через двадцать минут. Пасечник Аким только переоделся, переобулся, взял дорожный мешок и крепкую палку.

Хлопцы Тараса вытянулись за ним в змею-колонну, но не растягивались, держались довольно плотно.

Шли ходко. Заметно было, что все хлопцы в лесу не впервые. Опять же, молодость и сила — это молодость и сила. Что такое для крепкого молодого человека двадцать километров по лесу? Ерунда. Даже с оружием.

Когда дошли до охотничьей заимки, Аким устроил привал.

Подошёл Тарас.

— Ну шо?

Аким объяснил, что до лагеря партизан остаётся около десяти километров.

— Години двi ходу? [11] — спросил мальниковец.

— Може трохи бiльше [12], — ответил Аким.

— В темрявi проведешь? [13]

— Проведу. Нiчь мiсячна повинна бути. Вiдпочиваемо. Як сонце зiйде, двигаемось [14].

Когда стемнело, и взошла луна, освещая лес призрачным светом, Тарас поднял хлопцев.

Ещё на привале разработали план, по которому сразу за длинным оврагом следовало рассыпаться в разные стороны, бесшумно окружить партизанский лагерь и по сигналу красной ракеты, который должен был дать Тарас, пойти в атаку.

Этот овраг Тарасу не понравился, но Аким объяснил, что другого пути нет — слева и справа болото, которое и до утра не обойти.

— А часовые? — спросил Тарас.

— Часовые за яром, — пояснил Аким. — Там ще пройти треба з кiлометр, потiм сосновий бiр, потiм вже табiр. [15]

— Ну дивись, вуйко Акiм. Коли брешешь… [16]

— Собака в тебе на селi бреше, а я правду говорю. [17]

Тарас велел хлопцам повязать на левый рукав белые повязки, чтобы в темноте отличать своих от чужих, и они пошли. Через два с половиной часа, когда вокруг царила уже глубокая ночь, вышли к оврагу.

— Ось вiн, [18] — шёпотом сообщил Аким Тарасу, который шёл рядом с ним.

— Добре. Бодя! — позвал он Богдана.

— Слухаю, Тарас Григорьевич.

— Пiдешь зразу за Акiмом. Тримай його на мушцi. Зрозумiв? [19]

— Зрозумiв, Тарас Григорьевич. Якшо рыпнеться — куля в голову.[20]

— Так. Але чекай. Спочатку розвiдка. Орест, де Орест? [21]

Подошёл вперевалку молодой губастый хлопец с винтовкой за плечами.

— Звали, Тарас Григорьевич?

— Звал. Розвiдай шлях по яру. Тихо та швидко, як ти вмiешь. Подивись, шо да як. Ми тут зачекаемо. [22]

— Слухаю, Тарас Григорьевич.

Орест бесшумно канул в темноту.

Потянулись минуты.

Наконец, Орест вернулся.

— Ну шо?

— Тихо все, Тарас Григорьевич.

— Ну, з Богом тодi. Пiшли.[23]

Отряд втянулся в овраг.

Три тени вышли из-за деревьев и залегли в траве, перекрывая пути отступления.

Максим лежал с другой стороны оврага в зарослях боярышника, словно растворившись в ночной тишине. Ему не нужен был прибор ночного видения. Оптический прицел на винтовке тоже был не нужен. И так всё прекрасно видно.

На выходе из оврага появился дядька Аким. Шёл не торопясь, опираясь на крепкую палку. Сразу за ним с пистолетом в руке — женообразный помощник Тараса Богдан.

Ага, «бабу» вместо себя послал. Молодец. Ладно, разницы нет.

Максим поймал в прицел грудь Боди в районе сердца и плавно нажал на спусковой крючок.

Хлестнул выстрел.

«Маузер» толкнулся в плечо.

Максим передёрнул затвор. Блестящая гильза вылетела в траву. Запахло сгоревшим порохом.

Тоненько и жалобно вскрикнув, Богдан Король выронил пистолет, схватился за грудь и повалился в траву.

И тут же ночь загрохотала взрывами гранат и выстрелами, осветилась вспышками винтовочного, автоматного и пулемётного огня.

Дядька Аким упал, откатился вбок, а по оврагу уже били со всех сторон.

Взрывы гранат слились в один долгий грохот, и туда, в мат и крики раненых и умирающих летели и летели пули.

Спасения не было.

Те, кто пытался бежать вперёд, натыкались на тела убитых товарищей и падали, сражённые пулями.

Тех, кто попытался бежать назад, встретила выстрелами в упор партизанская засада.

А у тех, кто надеялся вскарабкаться по склонам оврага, и вовсе не было ни единого шанса.

Через пять минут всё было кончено.

С люгером в руке Максим подошёл к оврагу. Навстречу ему, кряхтя, поднялся дядька Аким.

— Ты, как дядька Аким?

— Я уже слишком старый для этой херни, — ответил тот, потирая поясницу.

— Ничего, ничего, — хлопнул его по плечу Максим. — Ты ещё крепкий старик, Розенбом! [24]

— Пожалуй, — ответил дядька Аким. — А почему Розенбом?

— Так, не обращай внимания. Отдыхай, дядя Аким, и спасибо тебе. Я сейчас.

Максим пошёл по оврагу, добивая раненых. С другой стороны шёл Валерка Шило, делая то же самое.

Засветилось в лунном свете бледное губастое лицо с большими испуганными глазами (луна к этому времени поднялась довольно высоко, и её лучи заглядывали в овраг, освещая то, что ещё недавно было живыми людьми)

— Пощадите, — на чистом русском языке произнёс разведчик Орест. Одну руку он прижимал к животу, другую старательно тянул вверх. — Пощадите меня, пожалуйста. У меня мама и сестра, в Золочеве…

— Бог пощадит, — ответил Максим. — Ты знал, на что шёл. Мы пленных не берём.

— Пощадите! — глаза паренька расширились от страха.

Максим выстрелил. Голова Ореста дёрнулась, он завалился на спину.

Максим шёл дальше, внимательно глядя по сторонам.

Ага, вот и Тараска.

Командир мельниковцев лежал ничком в траве и старательно притворялся мёртвым. При этом, как заметил Максим, он даже не был ранен.

Может, этого взять?

А зачем он нам? Корми его, охраняй…

Даже на обмен не годится, для немцев он расходный материал.

Максим присел рядом с Тарасом и тихо спросил:

— Ну шо, Тараска, заробив грошей? [25]

Веки Гайдука дрогнули.

Максим приставил к его виску люгер и нажал на спуск.

Грянул выстрел.

Тело Тараса выгнулось дугой, опало. Пальцы заскребли по траве, ноги задёргались. Наконец, затих, уставившись остекленевшим мёртвым взглядом в небо, где сияла луна.

Максим склонился над трупом.

— КИР, сделай-ка мне снимок этого мертвяка. Лицо покрупнее и почётче. Чтоб страшно было.

— Да он и так уже страшный, дальше некуда.

— Вот и сделай.

— Готово.

Партизаны в этом бою (вернее сказать избиении) не потеряли ни одного человека. Двоих зацепило шальными пулями, но ничего серьёзного, царапины.

Это был разгром. Это была полная и безоговорочная победа, которая подняла партизанский дух на небывалую высоту.

До этого они только мечтали о том, как будут бить врага, а теперь ударили по-настоящему. Да так, что «мама не горюй», как высказался по этому поводу Валерка Шило. Пусть это были не немцы, но они, если подумать были даже хуже немцев. О чем и сказал в речи на могилах мельниковцев комиссар отряда Остап Сердюк.

Это была тяжёлая и грязная работа.

Девяносто восемь окровавленных, нашпигованных свинцом трупов — именно столько насчитали партизаны. Каждый нужно было выволочь из оврага и дотащить до поляны неподалёку, которую выбрали для захоронения.

— Нас тридцать человек, — сказал Нечипоренко, который, как и комиссар Сердюк, участвовал в операции на равных со всеми. — Половина копает могилы, половина таскает. Лопаты взяли?

— Взяли, товарищ командир, — солидно произнёс Стёпка. — Лопат хватит.

Это была уже вторая операция, в которой участвовал молодой партизан. И, если первая — экспроприация железнодорожного состава с продовольствием и снаряжением — прошла фактически без крови, то теперь Стёпке пришлось убивать. Он справился с этой нелёгкой задачей и теперь страшно гордился собой, хотя его и потряхивало от пережитого.

Вообще, для многих партизан этот бой был первым в жизни. Даже те, кто воевал в Гражданскую, уже подзабыли, что это значит — убивать врагов. Ничего, оказалось, что руки и сердце всё помнят.

Восток едва окрасился розоватым светом спешащего начать новый день солнца, когда последний труп мельниковца сбросили в могилу и засыпали землей.

— Такую хорошую поляну испоганили, — сказал комиссар, не снимая кепки. — Но деваться некуда, хоронить надо. Мы же люди. В отличие от них, — он показал на кучи свежевырытой земли. — Кто их сюда звал? Почему они решили, что наша Украина должна быть такой, как им хочется? Украиной без советской власти. Украиной без русских братьев. Украиной без евреев и поляков. Даже Украиной без истинного православия, хоть я и коммунист. Украиной, где все говорят на мове, а русский язык под запретом. Нам такая Украина не нужна. Мы выбирали другую Украину — советскую. Украину, где все люди братья. Но они решили, что могут заставить нас силой. Больше того, они предали Украину, встав на сторону врага, немецкого фашизма, который явился на нашу землю, чтобы забрать её себе, а нас превратить в рабов. Но этому не бывать. Все они найдут в нашей земле только могилы, как уже нашли их эти предатели. А ведь у всех у них есть матери, жёны, дети… Нет, мы не будет их жалеть. Не за что их жалеть. Ни сейчас не будем жалеть, ни потом, после победы. И знаете почему? Потому что они нас не пожалеют. Никогда и ни за что. Поэтому поклянёмся, товарищи, давить этих и других фашистских гадов до тех пор, пока руки сжимают оружие. До полной и окончательной нашей победы. Клянёмся!

— Клянёмся, — ответил нестройный хор партизан.

Через десять минут только кучи свежевыкопанной земли, истоптанная трава да следы крови там и сям свидетельствовали о том, что недавно здесь убили и похоронили около сотни человек. Скоро пойдут дожди, они смоют кровь. Потом глубокие снега занесут могилы до весны, а русские метели пропоют над ними долгие и унылые погребальные песни — те песни, которые уже тысячу лет поют они над могилами врагов Русской земли и будут петь ещё столько, сколько будет стоять Русь.

Весной земля осядет, покроется новой травой и цветами, а через десяток-полтора лет уже никто и не догадается, что под этой цветущей лесной поляной лежит около сотни тех, кто продал и предал свою Родину. Лежит без памяти, без чести, без славы.

Туда им всем и дорога.

— Два ручных пулемёта Дегтярёва, по три запасных диска к каждому, — через полтора часа в штабной землянке комиссар Остап Сердюк перечислял взятые трофеи. — Восемь автоматов ППД, то есть, пистолетов-пулемётов того же Дегтярёва и по пять рожков патронов к каждому. По сто двадцать пять патронов, значит. Некоторые рожки неполные, но потом точно посчитаем. Восемьдесят восемь винтовок Мосина, трёхлинеек. По пятьдесят патронов к каждой. Два пистолета ТТ и два револьвера Наган. Патроны к ним. Наконец, тридцать восемь гранат Ф-1 и два бинокля.

— Неплохо, — сказал Нечипоренко, подкручивая усы. — Весьма неплохо. С этим можно воевать. А, как считаешь, Коля?

— Не можно, а нужно, — сказал Максим. — Теперь, когда мы доказали сами себе нашу силу, и у нас появилось оружие, нужно планировать и более серьёзные операции.

[1] Дело к тебе есть, дядька Аким. Поможешь? (укр.)

[2] Смотря какое дело. Мост нужно подорвать? (укр.)

[3] Какой мост? Шутишь, дядя? (укр.)

[4] Шучу, хлопец, шучу. Так какое дело? (укр.)

[5] Партизаны мне нужны. Говорят, ты знаешь, где они. (укр.)

[6] Отведёшь? (укр.)

[7] Это денег стоит (укр.)

[8] Договорились. Когда отведёшь? (укр.)

[9] Да хоть сейчас. Только половину денег вперёд. (укр.)

[10] Держи. Остальные, когда дело сделаем. (укр.)

[11] Часа два ходу? (укр.)

[12] Может, немного больше (укр.)

[13] В темноте проведёшь? (укр.)

[14] Ночь лунной должна быть. Отдыхаем. Как солнце зайдёт, выдвигаемся. (укр.)

[15] Часовые за оврагом. Там ещё пройти нужно с километр, потом сосновый бор, потом уже лагерь. (укр.)

[16] Ну смотри, дядька Аким. Если врёшь… (укр.)

[17] Собака у тебя на селе брешет, а я правду говорю (укр.)

[18] Вот он (укр.)

[19] Пойдёшь сразу за Акимом. Держи его на мушке. Понял? (укр.)

[20] Понял, Тарас Григорьевич. Если дёрнется — пуля в голову. (укр.)

[21] Да. Но подожди. Сначала разведка. Оскар, где Оскар? (укр.)

[22] Разведай путь по оврагу. Тихо и быстро, как ты умеешь. Посмотри что да как. Мы тут подождём. (укр.)

[23] Ну, с Богом тогда. Пошли (укр.)

[24] Цитата из советского мультфильма «Заколдованный мальчик», 1955 год.

[25] Ну что, Тараска, заработал денег? (укр.)