По прозвищу Святой. Книга первая

Глава двадцать вторая

Телефонный звонок разбудил штурмбанфюрера Георга Дитера Йегера в половине шестого утра.

— Йегер у телефона, — буркнул он в трубку хриплым со сна голосом.

— Это Генрих Кляйн. Просыпайтесь, штурмбанфюрер, и давайте ко мне.

Оберст Генрих Кляйн командовал сто восемьдесят третьим пехотным полком, входящим в состав шестьдесят второй моторизованной пехотной дивизии вермахта. Формально, по званию, он был выше Йегера (звание штурмбанфюрера соответствовало майору вермахта), но Йегер, как начальник военной полиции дивизии, ему не подчинялся.

— Какого чёрта, Генрих? — недовольно спросил он. — У меня ещё законных полчаса сна.

— Рота Оскара Хубера уничтожена, — сообщил Кляйн. — Насколько я понимаю, это ваши партизаны, больше некому.

— Как — уничтожена?

— Вот и мне интересно — как. Давайте ко мне, будем разбираться.

— Через пятнадцать минут буду.

Сон слетел с Йегера, как осенний листок, сорванный ветром с дерева. Он вскочил с койки. Туалет, умывание, бритьё — пять минут. Одеться — две. Завтракать некогда, но без завтрака он никакой, знает себя. Поэтому — выпить два сырых яйца, заесть куском хлеба и запить несколькими глотками вчерашнего холодного чая. Ординарец, он же шофёр Йохан Заммер высунулся из соседней комнаты.

— Что случилось, господин штурмбанфюрер? Сейчас я, одну минуту…

— Некогда, Йохан. Умывайся, одевайся и бегом к штабу сто восемьдесят третьего. Жди меня там, в машине. Да, приготовь термос кофе и бутерброды в дорогу, мало ли. Сам тоже можешь перекусить. Только быстро, быстро.

Йегер выскочил из дома, бухнулся на водительское место «опеля», завёл машину и рванул с места. Пролетел по пустынным улочкам Коростеня до территории советской воинской части, где сейчас был расквартирован сто восемьдесят третий пехотный полк. Дежурный на КПП, узнав «опель» штурмбанфюрера, открыл ворота. Ещё минута, и он у штаба.

Махнул рукой часовому, взбежал на второй этаж, постучал в дверь штаба полка.

— Войдите, — раздался голос Генриха Кляйна.

Йегер вошёл. В помещении, кроме командира полка, находился начальник штаба оберст-лейтенант Лотар Меркель и какой-то солдат. Приглядевшись, Йегер узнал в нём того самого стрелка, который прочитал следы у болота под Лугинами, когда они осматривали место падения русского истребителя, а затем болото. Как же его… Берти Хётгерс. Точно. Стрелок Берти Хётгерс. Он ещё говорил, что его отец — охотник.

После взаимных приветствий, Йегер уселся на предложенный стул, посмотрел на Хётгерса.

— Что случилось, Берти? — спросил почти ласково.

— Мы уже знаем, что случилось, — сказал Кляйн. — Роты капитана Хубера больше не существует. Но пусть стрелок Хётгерс расскажет ещё раз. Насколько я понимаю, он — единственный, кто выжил. Специально для вас, Йегер, вы же у нас полиция.

В голосе командира полка слышался неприкрытый сарказм, но огрызаться Йегер не стал. Он не чувствовал за собой ни малейшей вины. Да, они с Хубером планировали операцию по уничтожению партизан, и оберст Генрих Кляйн, разумеется, был в курсе. Более того, он одобрил эту операцию, уверенный в своём капитане и его людях. А оно вон как вышло. Ладно, узнаем, как именно.

— Говорите, Хётгерс, — сказал он, закуривая. — Всё по порядку. Подробно, не торопясь.

Стрелок помолчал собираясь с мыслями. Был он молод, но, как раньше уже заметил Йегер, отнюдь не дурак. К тому же наблюдательный и умеющий видеть то, что не видят другие.

Берти Хётгерс приступил к рассказу.

О том, как посреди ночи рота проснулась от истошного крика дежурного: «Рота, подъём! Тревога! Пожар!». Как, одевшись, бросились вниз, на первый этаж, где уже полыхал огонь. Как часть солдат попыталась прорваться через оба входа, но была встречена пулемётным огнём, и все погибли.

— В котором часу это случилось? — спросил Йегер.

— Дежурный поднял роту в час двадцать ночи. Я посмотрел на часы сразу же, как соскочил с койки.

— Похвальная внимательность. Дальше.

— Дальше люди начали спасаться, кто как мог. Кто-то заматывал мокрой тряпкой лицо и старался прорваться через окна первого этажа. Кто-то прыгал из окон второго. Там около четырех метров высоты, так что идея плохая. К тому же снизу летели пули. Партизаны окружили казарму и стреляли в каждого, кто только возникал в окне. Тех, кто успевал выпрыгнуть, добивали на земле. Это был капкан, не вырваться.

— Но ты как-то вырвался.

— Только потому, что не потерял головы, господин штурмбанфюрер. Меня отец учил никогда не терять головы, при любой опасности, при любых, самых неожиданных и неприятных известиях. Никогда. Сначала думай, потом делай, так он говорил. Но сначала досчитай до десяти и успокойся.

— Иногда нет времени — досчитать до десяти, — сказал Йегер.

— Прошу прощения, господин штурмбанфюрер, но на это время есть всегда. Разумеется, кроме тех случаев, когда тебя накрывает артобстрел или бомбы. Тогда нужно просто вжиматься в землю и лежать.

— Считая до десяти, — усмехнулся оберст Кляйн.

— Это кому как, — философски заметил стрелок. — Я в таких случаях молюсь.

— Хорошо, дальше, — сказал Йегер.

— Я прихватил несколько простыней и поднялся на чердак. Туда пламя пока не добралось. Связал их вместе и наблюдал из чердачного окна. Те, кто ещё оставались в казарме, решили сдаться. Сделали белый флаг, махали им из окна, кричали, что сдаются. Им приказали выходить с поднятыми руками. На чистом немецком языке.

— Так, — сказал Йегер. — Дальше.

— Дальше они вышли, и их всех расстреляли. Из пулемётов.

В штабе повисло тяжёлое молчание.

— Русские свиньи, — отчётливо произнёс оберст Кляйн. — Ни чести, ни достоинства. Убивать пленных… Варвары. Клянусь, они за это дорого заплатят.

— Что было потом? — спросил Йегер.

— Потому русские забрали оружие и боеприпасы со склада, нагрузили ими лошадей, подожгли машины в гараже и штаб и ушли. По-моему, они из штаба забрали ещё и документы, но тут я не уверен — с чердака много не разглядишь. К тому же меня уже ощутимо поджаривало. Так что я дождался, когда они уйдут и спустился вниз. Только простыни мне не понадобились.

— По пожарной лестнице? — догадался начальник штаба Лотар Меркель.

— Да. Уже было можно. Спустился, побежал в гараж, нашёл целый велосипед и рванул в полк. Меньше чем за два часа доехал.

— Ты сказал, что кто-то из партизан свободно говорил по-немецки…

— Да, я его разглядел. Высокий такой, плечи широкие, военная выправка. Он говорил. И он же отдал приказ стрелять, когда наши вышли из казармы с поднятыми руками.

— Уверен?

— Абсолютно.

— Опять он… — пробормотал Йегер.

— Знаете его? — спросил командир полка.

— Да. Это тот же, кто спас от уничтожения евреев в Лугинах, убил шестерых местных полицейских, ограбил поезд с продуктами и снаряжением для нашей дивизии, уничтожил отряд Гайдука и чуть не убил меня.

— Да, помню эту историю, — кивнул оберст. — Кстати, почему он вас не убил, штурмбанфюрер, не думали об этом?

— Единственное, что мне приходит в голову — это игра. Этот человек… Он играет со мной, показывает, что он умнее и сильнее, что мне никогда его не победить.

— Играет на нервах, — подсказал начальник штаба. — Ждёт, что вы начнёте злиться и допускать ошибки.

— Именно так, — сказал Йегер. — Господа, я думаю Хётгерса можно отпустить, я узнал всё, что хотел.

— Идите Хётгерс, — кивнул оберст. — Будет нужно, мы вас вызовем.

— Хайль Гитлер! — вскочил со стула стрелок. Повернулся через плечо и вышел из комнаты.

— Так что будем делать? — спросил начальник штаба.

— Что делать? — переспросил оберст. — По-моему, всё ясно, как день. Нужно поднимать полк по тревоге и выжечь это осиное гнездо раз и навсегда. Штурмбанфюрер, вам известно хотя бы приблизительно, где базируются партизаны?

— Примерно известно. Где-то здесь, — он подошёл в висящей на стене карте района, показал.

— Километров семьдесят по прямой, — прикинул оберст Кляйн. — Если сейчас поднять полк по тревоге, то уже завтра утром мы будем там.

— Лес, — напомнил начальник штаба. — Болота. Техника не пройдёт.

— Немецкая пехота пройдёт везде, — возразил оберст. — Окружим район, сожмём кольцо и уничтожим там всё живое.

— Если там кто-нибудь к этому времени окажется, — сказал Йегер. — Но скорее всего мы сожмём пустоту.

— Что вы хотите этим сказать, штурмбанфюрер?

— Я хочу сказать, что каким-то образом наши планы становятся известны противнику заранее. Как иначе объяснить их упреждающий удар по роте Оскара Хубера?

— В наших рядах предатель? — задрал брови оберст.

— Не знаю, — покачал головой Йегер. — Я знаю одно. Противник нас постоянно опережает. Меня опережает. Опять же, знаю, что вы скажете. Ты здесь военная полиция, и найти предателя — твоя прямая обязанность. Вот и ищи. Но я не могу его найти сию секунду. Если он и есть, то глубоко и хорошо законспирирован, хотя я и не понимаю, как это может быть. Но — допустим. Как бы то ни было, мы не можем вот так, без подготовки, поднять полк и ринуться в местные леса в погоне за партизанами. Потому что девять из десяти, что нас ждёт неудача. Повторяю. Мы имеем дело не просто с партизанами. Против нас действует человек с весьма необычными способностями и возможностями.

— То есть? — нахмурился Генрих Кляйн.

— То есть, он движется быстрее любого самого быстрого нашего солдата. Настолько быстрее, что рассказывая об этом рискуешь прослыть безответственным фантазёром. Однако я собственными глазами это наблюдал и знаю, о чём говорю. Он видит в темноте, как кошка и слышит, как собака… — Йегер подошёл к окну и закрыл его.

— Зачем? — спросил оберст. — Мы курим, а на улице пока тепло.

— На всякий случай, — сказал штурмбанфюрер.

— Уж не думаете ли вы, что нас подслушивают? — рассмеялся командир полка.- Здесь? Сейчас?

— Я уже не знаю, что думать, — ответил Йегер. — Но взгляните на это, — он вытащил из наружного кармана сложенную вчетверо листовку, расправил, положил на стол. — Ничего не удивляет?

Оберст взял в руки листовку, отодвинул от себя, чтобы было лучше видно (у него уже развивалась возрастная дальнозоркость). Прочитал вслух:

— Внимание! 24 и 25 августа 1941 года была ликвидирована банда ОУНовца Тараса Гайдука во главе с ним самим. Так будет с каждым предателем Родины и убийцей. Смерть мельниковцам, бандеровцам и немецким оккупантам! Да здравствует советская власть! От имени и по поручению руководства отряда «Червоный партизан» младший лейтенант Рабоче-крестьянской Красной Армии Николай Свят по прозвищу Святой. p.s. За срыв листовки — смерть'.

— И что? — спросил. — Обычная пропаганда. Правда, не очень понятно, где они это напечатали. Подпольная типография?

— Как это напечатано, вот что важно, — сказал Йегер. — Хотя и где — тоже. Вы посмотрите на качество бумаги, печати, на фото. Наши эксперты говорят, что не во всякой берлинской типографии возможно такое качество.

— Качество, да, — повторил оберст и бросил листовку на стол. — Ну, в этом я не специалист. Зато я совершенно точно знаю, что любого человека, каким бы сильным, быстрым и ловким он ни был, можно убить. Пуля догонит любого, от неё не увернёшься.

— Я бы поспорил, — сказал Йегер. — Но не стану. Скажу одно. Нам нужен надёжный чёткий умный план. И это план, кажется, у меня есть.

— Так поделитесь, — сказал командир полка.

— Пока не могу. Помните, что я говорил об осведомлённости нашего противника?

— Нас здесь только трое, — сказал оберст. — Уж не думаете ли вы, что кто-то из нас…

— Я ничего не думаю, — ответил Йегер. — Я лишь точно знаю, что с этой минуты начинаю действовать иначе. Вы узнаете о моём плане, герр оберст. Обещаю. Но не сегодня. А сейчас разрешите вас покинуть. Срочные дела.

Он поднялся, щёлкнул каблуками, наклонил голову и, повернувшись, вышел из кабинета.

Когда Максим подошёл к болоту, уже давно рассвело. Дождь кончился, но небо по-прежнему было затянуто низкими облаками, и с северо-запада задувал холодный ветер, срывая с деревьев первые пожелтевшие листья.

Он покинул отряд ночью, на привале возле охотничьей заимки, передав командование Петру — сорокалетнему хромому шофёру из Лугин. Хромота не мешала последнему выдерживать многокилометровыемарши по лесам (а если и мешала, то он не жаловался), а военный опыт, приобретённый в Гражданскую, и личные качества за короткое время снискали ему уважение среди партизан. К его мнению прислушивались. Но самое главное, Максим ему доверял. В этом человеке не было примитивной хитрости, свойственной, как уже успел заметить Максим, многим жителям Украины. Хитрости, которую можно было исчерпывающе описать двумя русскими выражениями: «ни нашим, ни вашим» и «моя хата с краю».

— А ты куда? — спросил Петро.

— Нужно отлучиться, кое-что доделать. Я вас догоню. Или приду уже в лагерь.

Петро только головой покачал, давая понять, что он, конечно, возражать не может, но всё это ему сильно не нравится.

— Обещай, что вернёшься, — сказала Людмила. — Обещай, слышишь?

— Эй, ты чего? — улыбнулся Максим. — Я всегда возвращаюсь, ты же знаешь.

— Знаю, — ответила девушка. — Но сейчас мне особенно тревожно.

— Это всё осень виновата, — ответил Максим. — Осенью у людей тревожность повышается. Доказано наукой.

— Да ну тебя.

— Правда. Спроси у любого врача-психиатра.

— Николай Свят! Я тебя сейчас стукну! Больно.

— Ухожу, ухожу, — он быстро поцеловал Людмилу и, подхватив автомат, скрылся в лесу.

Лёгкий аварийный скафандр, который Максим приспособил для входа-выхода в корабль, был надёжно спрятан в лесной чаще, среди бурелома, в сотне метров от болота. Там Максим оборудовал самый настоящий схрон, в котором, как он сам себе говорил, можно было спрятать слона. Ну, слона не слона, а лося точно. Ещё и место останется.

Под схрон он приспособил три пустых водяных бака объёмом на триста литров каждый. Демонтировать их и вытащить из корабля было непростой задачей, но он справился. Особо прочная пластмасса не боялась ни высоких температур, ни мороза, и могла пролежать в земле сотню лет без структурных нарушений.

Но самое главное, люди уже изобрели пластмассу, и баки не вызвали бы особой сенсации, найди их кто-нибудь случайно. Вот то, что там уже лежало, и что он собирался туда ещё спрятать — другое дело…

Оттащить в сторону замшелые лесины, чтобы можно было пройти в центр бурелома.

Расчистить землю.

Отвинтить пластмассовую крышку.

Достать скафандр и лодку.

Положить в схрон автомат, пистолет и патроны.

Закрутить крышку, засыпать все землей и ветками, сдвинуть на место лесины.

Всё. Не быстро, зато надёжно.

Через десять минут он был уже в шлюзе. Насосы откачали воду. Мысленным приказом Максим отключил чип-имплант, чтобы не возникало путаницы, и перешагнул комингс люка.

— Ну, здравствуй, «Пионер Валя Котик»!

— Здравствуй, Максим, — поздоровался КИР. — Как твои дела?

— Даже не знаю, что ответить, — сказал Максим. — Давай так. Сначала сон — устал я, ночь выдалась трудной. Потом горячий душ и еда, а потом уже будем думать. И запусти дронов-разведчиков. Пусть следят за дорогой из Лугин и вообще следят. Если появится немецкая военная колонна от роты и больше, идущая в нашу сторону, поднимай меня немедленно.

— Будет сделано.

Максим разделся, повалился на кровать и мгновенно заснул.

Спал без сновидений и проснулся, когда часы показывали два часа дня. Поднялся, принял душ, побрился и поел.

— КИР, — позвал.

— Я здесь, — раздался голос из динамиков.

— Доложи о техническом состоянии корабля.

— Готовность — сорок процентов. Всё идёт по плану.

— Скажи, ты по-прежнему уверен, что критический перегрев реактора возможен в любой момент?

— Да.

— А взрыв?

— Вы хотите превратить реактор в кварковую бомбу?

— Допустим.

— Это будет сложнее.

— Но можно?

— Не сию секунду. Перегрев — да, хоть сейчас. Как я уже говорил, десяти тысячи градусов по Цельсию достаточно, чтобы биопластик испарился, углерит распался, металлы сплавились. Корабль превратится в бессмысленный оплавленный кусок непонятно чего. Ну, вы поняли.

— Понял. А при взрыве?

— Взрыв кваркового реактора нашего типа эквивалентен взрыву ядерной бомбы в десять килотонн. Это не много, учитывая что мощность бомбы «Малыш», которую американцы сбросили на Хиросиму, равнялась пятнадцати килотоннам, а «Толстяк», которая уничтожила Нагасаки, имела двадцать одну килотонну.

— Последствия какие будут?

— Болото, в котором мы сидим, просто испарится. На его месте возникнет воронка диаметром в десятки метров. Всё живое в радиусе полутора километров погибнет. Лес будет испепелён. Корабль… От корабля, как ты понимаешь, ничего не останется. Одно хорошо — никакой радиации, поскольку реактор кварковый. Могу я задать вопрос?

— Конечно.

— Ты хочешь уничтожить корабль?

— Пока не знаю. Но что-то мнеподсказывает, что это, возможно, придётся сделать. Сколько, говоришь, нужно ещё времени, чтобы быть уверенным?

— Я пока не говорил. Сорок восемь часов. Плюс минус час. Через двое суток я смогу взорвать реактор.

— Понял, спасибо. А теперь давай-ка подумаем, что полезного можно вынести из корабля и спрятать так, чтобы никто не нашёл…

Новый схрон Максим устроил глубоко в лесу, примерно в трёх километрах от болота. Перенёс туда все три пластиковые ёмкости, вкопал в землю, замаскировал.

Оказалось, что забрать из корабля он может не так много, как думал вначале. К примеру, тот же, незаменимый молекулярный синтезатор остался на корабле. Просто потому, что его использование требовало слишком много энергии, а сам он был слишком невероятной и опасной вещью, чтобы допустить его попадание в руки людей этого времени хотя бы теоретически. То же касалось почти всех устройств и материалов на корабле.

Поэтому Максим ограничился некоторыми инструментами, продуктами и медикаментами, шестью с половиной килограммами золота в монетах, которые сотворил молекулярный синтезатор (немецкие марки и николаевские золотые червонцы), бумажными деньгами (рейхсмарки и советские рубли — тоже работа синтезатора), а так же НАЗом, в который, кроме прочего, входила компактная радиостанция.

Был большой соблазн использовать её у партизан для связи с советским командованием, выдав за секретную разработку, но он не поддался соблазну. Какая, к чёрту, секретная разработка! Любому мало-мальски сведущему в радиоделе человеку с первого взгляда стало бы понятно, что таких радиостанций просто не бывает. Однако вот она — есть и работает. Нет, на фиг. Радиостанцию он оставил на корабле. Как и многое, многое другое.

На всю эту работу у него ушла оставшаяся часть дня до самой темноты.

Переночевал Максим неподалёку от нового схрона, возле костра, нарезав себе на постель еловых веток. Утром, как только поднялось солнце, проснулся, позавтракал, выпил чаю и, уничтожив следы стоянки, ушёл. На сердце было тревожно. Он чувствовал, что надвигается большая опасность, но что это за опасность и как ей противостоять, пока не знал.