По прозвищу Святой. Книга первая

Глава четырнадцатая

Семерых немцев — всех, кроме раненого — Максим поставил на разгрузку вагонов. Их командир, фельдфебель, попытался, было, артачиться, но Максим достал люгер, приставил его к голове немца и сказал:

— Свобода выбора — священное и неотъемлемое право каждого человека. Поэтому выбирай. Или ты сейчас же становишься на разгрузку и будешь работать очень хорошо, или я пущу тебе пулю в лоб. Даю на раздумье пять секунд. Пять, четыре, три…

— Согласен, — быстро сказал фельдфебель. — Буду работать.

— Правильный выбор, — кивнул Максим. — Всех касается. Приступайте. Чем быстрее закончите, тем быстрее освободитесь.

— Вы сказали — освободитесь? — спросил ефрейтор Хорст Кёппель.

— Да. Я намерен освободить тех, кто будет работать хорошо. Уйдёте живыми. Без оружия, разумеется, но — живыми. Определять, кто работает хорошо, а кто только делает вид, буду я. И учтите, бежать бесполезно. Во-первых, вокруг лес на много километров. Русский лес, дремучий и беспощадный. А во-вторых, пуля быстрее любого из вас. Всё ясно?

— Яволь, — нестройным хором ответили немцы.

К двум часам дня вагоны опустели.

Семеро немцев работали, как черти в аду — чётко, слажено, быстро, без перекуров. В какой-то момент к ним присоединился даже раненый Ханс Шварценбек, перетаскивая не слишком тяжёлые и объёмные грузы одной рукой.

Подвод, которые собрали по окрестным сёлам (каждому, кто согласился, было обещан щедрый продовольственный паёк), не хватило. То, что не поместилось на подводы, сгрузили на поляне, чтобы забрать позже.

Улов оказался богатый. Вагоны с немецкой тщательностью и аккуратностью были загружены под завязку. Ни комендант, ни ефрейтор не соврали: мешки с мукой, крупами, картошкой, сахаром и яблоками. Пятилитровые бутыли с растительным маслом. Коробки с консервами, колбасой, шоколадом, чаем, кофе, какао, сигаретами и сигарами. Бочки и канистры с керосином и бензином. Ящики с вином и шнапсом. Обмундирование, включая сапоги, ботинки и шинели.

Да, всё немецкое, но кому какое дело? Впереди осенние холода и дожди. Следом — зима. Русская, между прочим. Конечно, хилая немецкая шинель от морозов не спасёт, но это лучше, чем ничего.

Максим, работая вместе со всеми, думал о том, как быстро человек привыкает к новым обстоятельствам. Ещё несколько дней назад он, житель конца двадцать первого века, не знал ни в чём недостатка.

Потому что общество, в котором он жил, обладало мощной материально-технической базой, способной быстро, качественно и сравнительно недорого произвести всё необходимое.

Начиная от продуктов питания и заканчивая жильём.

Причём с избытком.

Любой советский человек мог всё это приобрести за те деньги, которые зарабатывал своим трудом. Без кредитной банковской кабалы или долгих лет суровой экономии ради накопления необходимой суммы.

И вот теперь он с радостью бедняка, на которого свалилось неожиданное богатство, таскает мешки с коробками и мысленно подсчитывает, на сколько этого хватит его товарищам-партизанам. Да, здесь, в 1941-м году, во время войны, под немецкой оккупацией, продукты питания, одежда и всё остальное были самым настоящим богатством. Единственным, что имело ценность. Потому что от их наличия или отсутствия напрямую зависела жизнь и смерть человека.

Порадовали и медикаменты. Кроме бинтов, марли в разной упаковке и жгутов, здесь были коробки с аспирином в алюминиевых футлярчиках; мазь от ожогов и обморожения; глазная мазь; настойка валерианы в стеклянных флаконах; таблетки под названием Cardiazol, которые Максим определил, как сердечные (тоже в алюминиевых футлярчиках); йод; салициловая мазь; слабительное; чистый медицинский спирт. А также мазь от комаров, пластырь и булавки. Нашлась даже коробка с ампулами морфия и шприцы.

Оружия и боеприпасов в вагонах не было. Зато обнаружился неожиданный подарок — два ящика 200 граммовых тротиловых шашек Sprengkoerper 28 и капсюли-детонаторы к ним.

Кроме того партизанам досталось семь винтовок маузер, один автомат MP-40, один пулемёт MG-34, один пистолет Walther P38, патроны к ним, шестнадцать ручных гранат и несколько ножей в ножнах.

Когда всё было закончено, Максим приказал облить вагоны и паровоз бензином и поджечь.

— Да как же… — растерянно сказал машинист Михалыч. — Я на этом паровозе пятнадцать лет считай, он мне как родной!

— Он сейчас немцам служит, Михалыч, — напомнил ему помощник.

— Да знаю я, — вздохнул машинист, стащил с головы засаленную кепку и швырнул её на землю. — Эх, сгорел сарай — гори и хата. Поджигай!

Обезоруженных немцев Максим отправил обратно в Белокоровичи:

— Меньше двадцати километров. К вечеру дойдёте.

— Нас отдадут под трибунал, — буркнул фельдфебель. — За то, что не оказали сопротивления.

— Надеюсь, вы не думаете, что я по этому поводу буду сильно грустить? — сказал Максим. — Хотя, подождите, вы подали мне мысль.

Он достал блокнот и, используя ящики с продовольствием в качестве стола и стульев, набросал по-русски записку: «Сообщаю, что продовольствие, снаряжение и медикаменты, направлявшиеся в распоряжение 62-й пехотной дивизии вермахта, были захвачены группой советских партизан. Охрана — отделение немецких солдат — оставлена в живых из гуманных соображений. Не пытайтесь нас искать — в русских лесах вы найдёте только свою гибель. Без уважения, младший лейтенант Рабоче-крестьянской Красной Армии Николай Свят».

— По прозвищу Святой, — сказал Моисей Яковлевич, который как-то незаметно оказался рядом.

— Что?

— Раз уж вы решили играть в Робин Гуда, то следует записку подписать не только именем, но и прозвищем. Немцы сентиментальны и любят всякую мистику. Прозвище Святой должно их впечатлить.

— А что, — подумав, согласился Максим. — Так и сделаем.

«По прозвищу Святой» — добавил он, сложил записку и отдал фельдфебелю:

— Вот, передайте вашему начальству. А на словах добавьте, что я рассчитываю на их благоразумие, и никто из гражданского населения не пострадает. В противном случае обещаю большие проблемы.

— Яволь, — ответил фельдфебель и спрятал записку в нагрудный карман.

Когда немцы скрылись за дымом от горящих вагонов, к Максиму, сидевшему в задумчивости на ящике, подошёл Шило. Огляделся по сторонам, присел рядом.

— Есть предложение, — сказал тихо.

— Слушаю.

— Давай я их догоню через пару километров и прикончу, — он похлопал по немецкому автомату у себя на груди. — Пара очередей, и ваши не пляшут. Всё будет шито-крыто, обещаю.

— Зачем? — просил Максим.

— Что — зачем?

— Зачем их убивать?

— Как… Это же немчура, враги.

— Если бы я хотел их убить, я сделал бы это сразу.

— Ну… я думал, ты оставил их в живых, чтобы они помогли вагоны разгрузить.

— Нет, не только поэтому. Слушай, Валера, я ценю твою инициативу, но пусть идут. И пусть доберутся живыми. Так надо.

— Почему? — нахмурился Шило.

— Потому что, как правильно заметил Моисей Яковлевич, я с немцами играю. И хочу посмотреть, каков будет ответный ход. Надеюсь, ты понимаешь, что я не обязан тебя посвящать во все планы и подробности?

— Понимаю, — буркнул Шило, отводя глаза.

Шило ушёл. Максим уже было поднялся, чтобы заняться другими делами, но тут подошла локомотивная бригада в полном составе и выразила желание присоединиться к отряду.

— А как же семьи? — спросил Максим. — Михалыч, ты, помнится, упоминал, что тебе семью кормить надо?

— Так-то оно так, — вздохнул Михалыч. — Да только кто ж её кормить будет, ежели меня в расход пустят?

— Кто, немцы?

— Може, и они. А коли не они, так мельниковцы. В Белокоровичах и по всей округе — их влада [1]. Целый отряд стоит, человек двести с лишним. Есть и местные, но бiльша часть с Западной Украины, с Тернополя, Станислава [2], Стрыя. Со Львова есть. Зброя [3] вся немецкая, немцы их снабжают. Полицаи — вси они. Коммунистов и сочувствующих вбили. Раненых красноармейцев троих и тех, кто их укрывал — тоже. Две семьи жидiв, пожилые уже люди, пять человек — двух мужчин и троих жинок [4] — вбили в лесу за селом. Спасу от них нема никому, и управы також нема. Что хотят, то и роблют [5]. И что им в голову взбредёт — никто не знает. Головный у них — Тарас Гайдук, со Станислава. Чисто бешеный пёс, инакше [6] не скажешь. Ходит с нагайкой весь час [7]. Я с ним поцапался однажды, так чуть нагайкой по морде не получил.

— Но не получил? — поинтересовался Максим.

— Я сказал, что военному коменданту в Лугинах пожалуюсь, Густаву Веберу. Може, знаете такого?

— Знаю. А комендант тебя ценит?

— Коменданту надо, чтобы паровозы по рельсам ходили. С вагонами. Кто буде их вести, не мельниковцы же.

— Ясно. Так что этот Тарас?

— Он зло на меня затаил. Мстительный, як всi они, западенцы. Опасаюсь, если вернусь, не жить мне. Прикопают где-нибудь в лесу, и нiякий [8] комендант не защитит. Дети уже не маленькие, жена работящая, всё знает-умеет, проживут как-нибудь. А я краще [9] с вами. Хоть помру, як людина [10], если придётся.

— Хорошо, — сказал Максим. — Сведения о мельниковцах ценные, спасибо, Михалыч, — он перевёл взгляд на помощника машиниста и кочегара. — А вы?

— У меня детей нет, молод ещё, — сказал помощник. — Отец без вести пропал в первые дни войны, а мать… — он пожал плечами. — Пусть ждёт.

— У меня никого нет, — коротко сообщил молчаливый кочегар. — Хочу бить гадов вместе с вами.

Возвращение партизан в лагерь было триумфальным. Шутка ли! Десять подвод с продовольствием, обмундированием, снаряжением и всем прочим. Настоящее богатство.

— Мать честная, курица лесная, какие же вы молодцы, хлопцы! — командир отряда Нечипоренко не мог сдержать эмоций.- Остап, ты бачишь? Ну, теперь точно зиму переживём!

— Бачу, — отвечал комиссар, окидывая хозяйственным взглядом подводы. — Что молодцы, то молодцы. Это всё?

— А тебе мало? — изумился Нечипоренко.

— Не всё, — ответил Максим. — Там ещё два раза по столько, минимум. Надо быстро разгрузиться и опять туда.

— Сделаем, — кивнул Нечипоренко и рефлекторно потёр руки. — Хлопцы, а ну все сюда, кто свободен!

Солнце уже зашло, когда Максим, Нечипоренко, и Сердюк сели в землянке командира отмечать победу и посовещаться.

Ещё за ужином всем бойцам, участвовавшим в операции, выдали по сто грамм шнапса, а теперь на столе, помимо ярко горящей керосиновой лампы, красовалась бутылка французского коньяка Martell, небольшой запас которого оказался среди трофеев. Здесь же имелся нарезанный тонкими ломтиками сыр на тарелке, шоколад и яблоки. Вместо стаканов — новенькие белые фарфоровые чашки с блюдцами.

Максим с интересом взял в руки чашку, перевернул. На донце виднелось клеймо: немецкий орёл со свастикой в лапах, буква «W», увенчанная короной, надпись Bavaria и год изготовления — 1940.

— Людмила нашла в одной из коробок, — пояснил Нечипоренко. — Хорошие чашки, у нас таких нет. Я подумал, из них и коньяк будет лучше пить, чем из наших железных кружек.

— Если по всем правилам, — сказал Максим, — то коньяк, в особенности настоящий французский, нужно даже не пить, а так — смаковать маленькими глоточками. Наслаждаясь вкусом и ароматом. Из специальных коньячных бокалов, — он показал руками. — Пузатеньких таких, грамм на двести каждый. Называются снифтер. От английского sniff, что значит нюхать.

— Ну ни хрена себе, — сказал Нечипоренко. — Откуда ты всё это знаешь?

— Не помню уже, — нашёлся Максим. — Читал где-то. Но сойдут и чашки, командир, не переживай.

— Ещё не хватало, чтобы я по этому поводу переживал, — хмыкнул Нечипоренко, открыл бутылку и ловко разлил напиток по чашкам. — Ну, товарищи дорогие, за победу. Пусть и дальше нам фартит, а врагу, наоборот. Смерть немецким оккупантам и всем предателям — полицаям, мельниковцам и бандеровцам!

— Чтоб они уже скорее поубивали друг друга, — добавил Сердюк. — А мы поможем.

Чокнулись, выпили.

Коньяк и впрямь оказался хорошим, настоящим. В прошлой жизни Максим не особо жаловал спиртное — так, по большим праздникам мог выпить рюмку-другую крепкого или пару бокалов вина. Но из крепкого как раз предпочитал коньяк.

Максим протянул руку, взял пластинку сыра, положил в рот. Он был сыт, но, как и всякий русский человек, пить без закуски не любил.

Сыр тоже оказался отличный, вкусный.

Нечипоренко разлил по второй, кивнул своему комиссару:

— Давай, Остап.

Сердюк поднялся.

— Второй тост я предлагаю выпить за товарища Сталина, — произнёс он торжественно. — Сейчас всем трудно, но ему труднее всех. Потому что он отвечает за всех нас, за всю страну. Не спит ночами, думает, решает, — он бросил взгляд на портрет из журнала, пришпиленный к стене, поднял чашку выше. — За здоровье Верховного главнокомандующего и вдохновителя всех наших побед товарища Сталина!

Нечипоренко и Максим поднялись.

Чокнулись, выпили.

На этот раз Максим выбрал яблоко. Откусил, похрустел. Кисловато, едали и получше, но под коньяк сойдёт.

Третий тост предоставили Максиму.

— Скажи, Коля, — предложил Нечипоренко.

Максим взял чашку, встал.

— Третий тост — за погибших, — сказал он. — За всех, кто отдал свои жизни за свободу нашей Родины. Вечная им память и слава.

Нечипоренко и Сердюк поднялись.

Выпили, не чокаясь.

После третьей Нечипоренко и Сердюк закурили трофейные сигары. Предложили Максиму.

— Не курю, — отказался тот.

— Загадочный ты всё-таки хлопец, Коля, — сказал Нечипоренко, прищурившись от табачного дыма. — Приходишь, незнамо откуда, уходишь, незнамо куда. Не куришь, опять же. Ладно хоть пьёшь, а то бы совсем никуда.

— Курить вредно, — сказал Максим. — Очень. Это пока не слишком афишируется, но придёт время, и об этом будут громко и открыто говорить все врачи. И не только врачи.

Нечипоренко вынул изо рта сигару, осмотрел её со всех сторон, сунул обратно, пыхнул.

— Да брось, — добродушно сказал он. — Вредно, тоже мне. Все курят!

— А почему, не задумывались?

— Что — почему?

— Почему люди курят?

— Ну… Нервы успокаивает, и вообще, — ответил Нечипоренко.

— Научными исследованиями доказано, что вещество никотин, входящее в состав табака обладает не успокаивающим, а, наоборот, возбуждающим действием. Так что не успокаивает он нервы, не обманывайтесебя.

— Так почему тогда? — спросил Сердюк. — Привычка?

— Хуже, — ответил Максим. — Дело в том, что никотин — это наркотик. Причём один из сильнейших. Да, он не вызывает изменение сознания, как алкоголь или, допустим, морфий… Кстати, я бы советовал держать ампулы с морфием, которые мы сегодня взяли, под особым контролем. А то мало ли. Но это я отвлёкся. Так вот, никотин — наркотик, который вызывает мгновенное привыкание. Курильщику хочется курить не потому, что он собирается успокоить нервы или, как многие думают, просто отдохнуть или подумать над чем-то важным. Нет. Организм, отравленный никотином и попавший в зависимость от него, требует очередной дозы.

— Какой жах [11], — сказал Нечипоренко. — Так мы что же, выходит, наркоманы?

— Увы, — развёл руками Максим. — Получается, так.

Помолчали.

— Да и хрен с ним, — высказался Нечипоренко. — Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт.

— Наливай, командир, — усмехнулся Максим. — Самое время выпить за наше здоровье.

Разлили, выпили.

— И всё-таки, Коля, — сказал упрямый Нечипоренко. — Хлопец ты лихой, спору нет, и пользу отряду уже принёс немалую. Но хотелось бы знать о тебе побольше.

— Зачем? — спросил Максим.

— Как это — зачем? — нахмурился Нечипоренко. — Ты же с нами или как?

— С вами. Но давай начистоту, Иван Сергеевич, — Максим перешёл на «ты». — Ни тебе, ни товарищу комиссару, — он посмотрел на Сердюка, — я не подчиняюсь.

— То есть, не с нами? — продолжал упорствовать Нечипоренко.

— Тебе обязательно хочется иметь меня в подчинении? Повторяю. У меня особое задание от советского командования, о котором я не могу вам рассказать. Это задание требует свободы действий. Поэтому я прихожу, когда хочу и ухожу, когда хочу. Связаться со мной по своему желанию вы не можете. Во всяком случае, до тех пор, пока у вас нет рации. Рации нет у отряда, я правильно понимаю?

— Пока нет, — хмуро ответил Нечипоренко.

— Кстати, это плохо, — сказал Максим. — Связь должна быть. И со мной и с Большой землёй.

— С Большой землёй? — не понял Нечипоренко.

— С нашим командованием по ту сторону фронта, — пояснил Максим. — Это важно. Ладно, попробую достать вам рацию. А пока будет так, как я сказал. Согласны?

— Согласны, — вздохнул Сердюк.

— Как скажешь, — буркнул Нечипоренко и потянулся к бутылке.

— Погоди, Иван Сергеевич, — остановил его Максим. — Давай наши ближайшие планы обсудим. Пока трезвые.

[1] Власть (укр.)

[2] Нынешний Ивано-Франковск

[3] Оружие (укр.)

[4] Женщин (укр.)

[5] Делают (укр.)

[6] Иначе (укр.)

[7] Всё время (укр.)

[8] Никакой (укр.)

[9] Лучше (укр.)

[10] Человек

[11] Ужас