Нет места под звездами

41. Расплата

Едва успела осесть пыль за спиной гонца, как чутье Талгата недовольно заворочалось. Сквозь монотонный гул сотни переживаний и тревог всплыла одна единственная мысль: не успеет. Почему и отчего родилась это понимание, хан не мог объяснить самому себе. Надежда на поддержку императора таяла с каждым днем, войскам не добраться сюда, разве что осада города затянется. Впрочем, хан уже давно понял, чудеса создаются упорным трудом и точным расчетом, а не везением и пустыми мечтами. И сдерживался изо всех сил, чтобы не сорвать накопившийся гнев на окружающих.

Вспыльчивость повелителя степей в последние годы доставляла кочевникам много тревог. Ослепительный, головокружительный успех, которого хан сумел добиться четыре года назад стал забываться, стираться под тяжестью и неумолимостью ежедневных проблем и забот.

Да, новообретенные земли были богаты и плодородны, а захваченные в Витахольме ценности позволили вознаградить за верность всех приближенных. Однако успех оказался недолговечным, понимание всей глубины пропасти, что отделяла кочевников от окружающего мира, пришло неумолимо, будто осенние ветра. Великий Хан и его люди стали злейшим врагом для хольдингов, жителей побережья, народа лесов.

К тому же для Талгата закрылись южные проходы через степь - их охраняли тщательно, что ни один торговый караван за четыре года не достиг Витахольма. Оставалось надеяться на поддержку империи, но этого было непростительно мало для того, чтобы переломить ситуацию в пользу Великого Хана.

В рядах кочевников ширилось недовольство. Хан понимал, что если в этом году он не сможет взять Гилон или хотя бы Танасис, то к будущей весне вопрос о смене власти будет решен. Талгат действовал на опережение: по его приказу зимой казнили нескольких наиболее вероятных зачинщиков бунта, среди которых был единственный родственник и возможный наследник: двоюродный племянник хана. Жестокая казнь ненадолго остудила горячие головы, никто не хотел узнать, каково это - быть разорванным на части.

Однако возвращение девчонки из рода Хольда заставило хана встревожиться по-настоящему. Если то, что Йорунн все еще живет в подлунном мире, Талгат с болью был готов принять, то вот наличие у выскочки таких необъяснимых способностей пугало не на шутку. Впервые за свою жизнь хан усомнился в том, что понимает устройство этого мира. Животный страх сковал сознание воина, выбил опору из-под ног. В голове крутились слова, брошенные когда-то в гневе правителем сумеречных земель: “Я пришел сюда за тем, что нужно мне”. О да, кто еще смог бы дать девчонке такие силы, если не маг Тьмы?

Срок, поставленный Йорунн, истекал, а он так и не принял для себя решения, как следует поступить. Раны, нанесенные стрелами, заживали на удивление хорошо, однако ходить было больно. Лекарь обещал, что еще немного - и Талгат вновь сможет ездить верхом. Глупец! Этот сухонький человек, от которого пахло сотней трав разом, не понимал, что в случае нужды настоящий воин и предводитель будет сражаться хоть со стрелой в груди. И все же, хан опасался, что схватка с человеком, владеющим магией, закончится для него поражением.

Он очень устал, совсем не таким виделся путь правителя еще пять лет назад. Оказалось, что власть - это вечный страх, тревоги, неуверенность, а вовсе не слава и величие.

Талгат чувствовал, что прошлое настигает его, обращая хана в помеху, камень, лежащий посреди торной дороги. Давно минувшее ожило, стало настоящим, свилось кольцом, змеей вцепилось в собственный хвост, насмехаясь над былыми мечтами. То, что некогда казалось бесконечно важным, рассыпалось прахом, просочилось сквозь пальцы утренним туманом, не оставляя после себя даже воспоминаний. А иное, прежде мелкое и ненужное, не стоящее внимания, внезапно превратилось в основу основ, в прочный фундамент, стержень, поддерживающий силу и веру в себя.

Так было с Великим Ханом. Еще совсем недавно ему казалось, что нет ничего важнее восстановления справедливости для кочевников. Талгат полагал, что общая победа и крушение ненавистного рода Хольда даст людям возможность воспрянуть духом и двинуться дальше, стать по-настоящему великим народом. Ему грезилось, что только суровость, бедность и неприглядность пустошей была причиной того, что кочевники оставались на окраине жизни, и даже лучи славы обходили их стороной.

Ему не приходило в голову, что богатство степи - ничто в сравнении с пониманием, что делать с открывшимися возможностями. А их ведь было великое множество. Витахольм ошеломил людей, вся жизнь которых до этого проходила в окружении кибиток, полукочевых стад животных и ежедневной борьбы за чистую воду, тепло и сытную еду.

Оказалось, что у всякого мастерства есть своя цена: долгие годы упорной работы и совершенствования навыков. Самым большим приобретением стали не вещи, а люди, которые могут поделиться знаниями. Великий Хан был вынужден обратить свой взор на жалких пленников, подданных прежнего конунга, ибо только они умели возделывать землю так, чтобы собрать к осени богатый урожай, свивать тонкие нити, превращая грубую шерсть в мягкие ткани, строить крепкие дома, обрабатывать металл, камень и дерево, приспосабливая их для своих нужд.

Кочевникам пришлось учиться всему: обращению с кузнечными и ткацкими инструментами, искусству посадки растений, лекарскому делу. Работая бок о бок, вчерашние противники стали понимать, что не так уж сильно отличается один народ от другого. Да, позади остался болезненный и страшный опыт войны, но разделив сначала общее дело, затем стол и кров, людям было все сложнее замечать друг в друге только плохое.

Впрочем, сохранившие свободу хольдинги, те, кто остался в Танасисе и Гилоне, тоже сильно изменились. Если твоя жизнь ломается и рушится в один короткий миг, то волей или неволей начинаешь подвергать сомнению все, что прежде казалось незыблемым. Хрупкость привычного мира ошеломляет, а неопределенность будущего пугает неотвратимостью. Понять это может лишь тот, кто пережил подобное, кто встал однажды над обломками своего дома и ушел в пустоту и неизвестность, унося с собой только груз страхов, призрачных надежд и жизненного опыта.

Мрачные размышления прервал робкий стук в дверь. В последние дни беспокоить своего повелителя без серьезных причин избегали.

- Мой хан, да будут ваши дни на земле вечны, срочные вести, - в проеме застыл молодой сотник из народа ойра, Талгат смутно припоминал, что отправил его отряд следить за южными дорогами.

- Говори, раз пришел.

- Мой хан, - человек опустился на одно колено, - хольдинги выступили в поход и уже прошли границу, - он склонил голову.

Талгату вдруг стало спокойно и легко.

- Ну, значит, и думать теперь уже не о чем, - очень тихо сказал он сам себе, а затем добавил громче: - скоро я встречусь в бою с дочерью Канита и уничтожу эту глупую девчонку раз и навсегда. Своими руками в порошок сотру, и голова ее украсит мое копье.

- Мой хан, - голос сотника опустился до шепота. - Хольдингов возглавляет не Йорунн, дочь Канита, - хан удивленно замер. - Войско ведет конунг Лид.

Повисло молчание, слышно было лишь тяжелое дыхание. Лицо Талгата посерело, губы приобрели нездоровый синеватый оттенок. Хан резко дернул ткань рубашки, ослабляя ворот. На пол золотой россыпью брызнули пуговицы.

- Повтори, что ты сказал! - хрипло потребовал он.

- Войско ведет конунг Лид. Он жив, здоров, полон сил. Его узнали мои люди, да и на стягах поднят символ венца Хольда, королевский знак, а не летящая ласточка правящего дома. С ним более десяти тысяч всадников.

- Пошел вон отсюда, - приказал Талгат и все-таки не сдержался, сорвался в крик. - Вон! Прочь отсюда! Все вон! Предатели! Прочь! Прочь!

Молодой воин поспешил убраться, следом за ним бросила свои посты охрана у дверей, никто не хотел попасть под горячую руку. Великий Хан совсем потерял контроль над собой: он выкрикивал в воздух бессмысленные угрозы, опрокинул мебель, перевернул стол, залив дорогой ковер воском свечей и чернилами, затем схватил тяжелый, изогнутый меч и принялся крушить все, что еще уцелело. Проклиная, призывая на голову хольдингов все мыслимые кары, угрожая, снова проклиная. И, наконец, измученный и обессилевший опустился на пол посреди разгромленной комнаты, обломков, черепков разбитой посуды, и, закрыв лицо руками, заплакал впервые в жизни.