Найди меня в Поднебесье

Глава 27. Черное, белое, золотое

По одной из версий мир родился из противостояния льда и пламени.

Холод и жар, огонь и вода. Они сливаются, проникают друг в друга, оттеняют, играют… Вечная борьба, лезвия обоюдоострого клинка, единое целое, разделенное невидимой гранью.

— Давай, Бхати! Покажи ему!

Равные по мощи, отражения друг друга, огненный смерч и черный вихрь. Без одного нет другого, не зная, что такое холод, нельзя прочувствовать жар…

— Арэнкин! Осторожнее!

Капля крови, соединяющая в одну две стихии. Алый цвет, как мост между чернью и золотом. Огненные искры летят на серый камень. Сверкающая накидка на миг касается черного плаща, золотой браслет проскальзывает по серебряному перстню. Противники расходятся на несколько шагов, присматриваются друг к другу, мягко, неторопливо кружат, словно изголодавшиеся звери. Одна — грациозная дикая рысь, яркоглазая, хищная, прекрасная, опасная. Другой — свернувшийся в кольца змей, воплощение хлада, сдержанный, готовый к нападению, смертельно ядовитый.

— Атакуй, Бхати!

— Наставник! Ну вперед же!

Рано, еще рано… Они не слышат тех, кто находится за пределами идеально ровного круга. Не существует никого, неважно все кроме этих двоих. Два меча тянутся друг к другу, прощупывают слабые места, подрагивают в руках, готовые ринуться в бой независимо от своих хозяев. Один — с волнистым лезвием, с рукоятью, усыпанной рубинами, с золотой филигранью по клинку. Другой — строгий, прямой, с серебряным клеймом на черном навершии.

Это похоже на танец, страстный, проникновенный, не нуждающийся в словах, танец для двоих. Бой, в котором нет победителей и нет побежденных. Все вокруг тонет в тумане. К его бледному лицу приливает неожиданно теплая кровь. В ее ярких пылающих глазах внезапно отражается лед.

Удар! Тяжелый меч сбивает с верного пути филигранный клинок. Удар! Меч проходит над землей под босыми ногами в золотых браслетах. Удар! Отклонившись, черный вихрь проскальзывает чуть вперед, уводит руку с волнистым клинком в сторону.

Удары, один за другим, стремительные, невероятные, яростные, со стороны за ними невозможно уследить. Двое сливаются в единый черно-золотой круг, цвет насыщается звоном стали. Выпад, еще выпад! Прямой меч резко вспарывает яркий подол, филигранный клинок игриво подцепляет застежку тяжелого плаща. На губах бойцов играет практически одинаковая улыбка. Обмен еще несколькими вежливыми, отточенными ударами. Арэнкин первым делает условленный жест и опускает меч, чуть отступает. Бхати тут же церемонно склоняет голову, и, как его отражение, делает шаг назад.

Среди вазашков пронесся разочарованный гул.

— Справедливым будет признать твою победу, прекрасная Бхати! — произнес Арэнкин, стирая с щеки кровь.

— Справедливее признать уважительное отношение нагов к гостям! — парировала с улыбкой муспельхка.

— Заканчивайте любезничать! — вмешался Охэнзи. — Арэнкин, дай-ка примериться к твоему мечу, — старый наг взмахнул пару раз, перебросил меч из руки в руку. — М-да! Неплохо, очень неплохо!

— Все оружие закалено в недрах вулкана, — сказал молодой муспельх с огромной гранатовой серьгой в ухе. — Жаль, вы не пользуетесь доспехами, мы могли бы предоставить огромный выбор!

Охэнзи внимательно рассматривал блестящий клинок.

— Да. Некоторое время выдержать в мертвой воде — и станет выше всяких похвал! Ох, нет, Сарти, уволь, я ненавижу ваши сладости и орехи, от них зубы сводит…

А Елена очень даже оценила сладости муспельхов. Она в компании Фануя и Гансика уже несколько часов провела во дворе, отведенном под своеобразную ярмарку. Кандидаты вовсю развлекались глотанием огня, а девушка училась работать горящим хлыстом. На службе у муспельхов состояло несколько людей. В коричневых неприметных плащах с капюшонами, они следили за хранением товаров и выполняли мелкие поручения.

Выходя со двора, Елена живо обсуждала с Фануем возможности применения огня в бою и столкнулась с одним из людей. Он молчаливо посторонился, но ей вдруг стало не по себе от его присутствия.

— А где Шахига? — спросила вдруг Бхати, оглядываясь по сторонам. — Где этот нахал? Он на Заокраинах? Арэнк, вы разве не в одном отряде?

Арэнкин не отреагировал. За него ответил Охэнзи. Арэнкин направился навстречу Елене.

— Что с тобой? Ты чем-то напугана?

— Нет, — улыбнулась она. — С чего ты взял!

— Сегодня вечером — торжественный прием гостей. Если ты откажешься находиться рядом со мной, я твоим вазашкам лично оборву усы на ближайшей тренировке.

Елена снова улыбнулась, уже искреннее, и нежно прижалась к его плечу.

Арэнкин терпеть не мог торжественные приемы. Он предпочитал испытывать оружие наряду с другими воинами. И присутствовал здесь только по просьбе Охэнзи. После тех страшных дней они не один час провели наедине в долгих разговорах. Старый наг входил в число тех немногих, чье мнение Арэнкин принимал в расчет.

Сейчас он развлекался тем, что наперегонки с Кэнги гонял взглядом пауков по потолку и колоннам. Периодически психика несчастных членистоногих сдавала, и они падали — большей частью кому-нибудь за шиворот или на пышные прически муспельхов. Благо, пауки в разряд разумных существ не входили, и убивать их можно было незаметно и безнаказанно. Кэнги заставил особенно жирного паука прыгнуть прямо на дольку засахаренного фрукта, которую молодой муспельх подносил ко рту, и, как ни в чем не бывало, отвел взгляд. Арэнкин вспомнил, как однажды поймал Шахигу на попытке загипнотизировать волка, выбредшего по зиме к замку. Поймал вовремя — еще чуть-чуть, и с животного можно было бы с чистой совестью сдирать шкуру. Конечно, наказанием по всей строгости это не грозило, но разбирательство состоялось бы нешуточное…

Он стряхнул сразу несколько окоченевших черных трупиков в длинные волосы Кэнги. Рыжеволосый наг придирчиво осмотрел одного и с аппетитом обгрыз жирные лапки, облизнул губы тонким раздвоенным языком. Арэнкин иногда завидовал ему. Впрочем, не он один. Кэнги умел наполовину оборачиваться змеем, в нем было больше змеиного, чем во многих других нагах. Такие способности проявлялись спонтанно, не у всех.

«Да. Не так много осталось в нас от богов, наводящих священный трепет, какими мы когда-то были».

Кэнги незаметно указал ему на муспельха с гранатовой серьгой и прилизанными волосами. Наги дружно стрельнули взглядами по потолку и обрушили на Сарти целый град пауков. Муспельх сохранял любезный вид, стараясь незаметно стряхнуть с себя членистоногих. Кэнги принялся тихонько насвистывать и подмигнул удлиненным глазом. Арэнкин засмеялся.

— Вот змееныши змеенышами! — укоризненно покачал головой Охэнзи. — Ладно, Кэнги, с него еще шкура вчерашняя не слезла. Арэнкин, а с тобой-то что?!

Арэнкин не имел представления, что с ним. Ему просто хотелось жить, проживать каждый миг.

Слева раздался смешок Мейетолы.

— Не переживай, Охэнзи, — нагини вольно разлеглась на каменном ложе, черные локоны, похожие на змей, мели пол. — От моего братца никогда не знаешь, чего ожидать! Так, Арэнкин?

Мейетола надкусила белыми зубами виноградину, яркий сок потек по ее щеке. Арэнкин знал, что она все еще сгорает от бешенства. Даже Елена не желала и смотреть в его сторону долгое время. А Мейетола не Елена, она еще долго будет отходить. Он не знал, что хуже — эта злость или спокойная печальная мудрость Охэнзи. Но давно усвоил, что с Мейетолой никто не мог сравниться в таланте портить настроение.

«Что дальше? Сколько еще это продлится?»

Он нашел Елену взглядом рядом с муспельхами и неизменными вазашками. Кандидатов допустили на прием — пусть развлекутся, отведают муспельхские яства, поговорят об оружии…

Гирмэн, в тяжелом серебристом одеянии с пышным воротником в виде змеиных голов, беседовал с Бхати.

«Он ждет. Выжидает. Остаться в замке? Ни за что. Увести Елену в селение жунов? Опасно. Может, и правда… Новое облачное море десять дней назад, новые смерти, новые толпы нежити. Что значит одна жизнь в сравнении с целым миром? Что значит моя жизнь, зачем я за нее так держусь? Охэнзи прав. Чем я лучше других нагов, чем я лучше Шахиги?»

— Арэнкин… — рука с алыми ногтями сжимает его руку.

«Мир рождается из крови, кровь поддерживает его жизнь. Кто виноват, что мы оказались здесь, забытые пережитки древности, ненужные боги? Свежая кровь, чистая энергия, которой хватит, чтобы обновить весь мир. Или одну мою душу. Что важнее? Я умею приносить жертвы. Могу ли я чем-то пожертвовать?»

— Арэнкин, я люблю тебя…

— Знаю, родная моя. Я тоже тебя люблю.

Мейетола прижимается щекой к его руке.

— Поступай, как считаешь правильным.

— Правильным для кого?

— Если бы я знала… Мне жаль эту девочку.

— Жалость — удел слабых.

— Да. Этому нас учат раньше, чем держать оружие.

— А держать оружие — раньше, чем ходить. Ты спасла меня однажды. Ты нужна мне сейчас.

— Я здесь, мой хороший.

— Прости меня. Прости за Шахигу.

— Не прощу. Никогда.

— Я знаю. И все же… Все кончается.

— Кончается по-разному.

— Мой сын когда-то погиб, как воин, с горящей, неостывшей душой. Эта девушка может погибнуть во имя жизни мира, пока моя душа еще горит ею. Не это ли лучшая смерть? Не в этом ли настоящая жизнь?

Мейетола не ответила. На его запястье остались следы от ногтей.

— Моей энергии тебе недостаточно.

— Если б не ты, я бы уже давно был мертв.

Ее губы скользят по его щеке, касаются шеи. Он легко прикасается к черным волосам, проводит рукой по спине. Она выгибается, из груди вырывается вздох.

— Она нужна тебе.

— Что важнее — моя душа или весь мир?

Алое платье обнажает бедра, его рука скользит выше. Она смеется, запрокинув голову. Он ловит губами ее пальцы.

— Запретный плод, вот что это для тебя. Такой же, как я.

— Мы с тобой не родные по крови, Мейетола.

— Неважно. Все равно это так.

Тихий шелест простыни. Она роняет на его лицо черные локоны. Он лениво поднимает руку, обводит пальцем ее чувственные губы, спускает с плеч алый шелк, обнажает грудь. Она дрожит, сознательно избегает лишних прикосновений, постепенно доводит себя до изнеможения. Соски напрягаются, она склоняется над ним, чтобы поцеловать, но ладонь тихо ложится на ее губы.

— Запретный плод. Откуда это выражение?

— Я не знаю. Из какой-то легенды. Никто уже не помнит.

Он ведет руку по ее груди, нежно ласкает живот, едва касается между ног. Она стонет, закусив губу, и тут же тихо смеется.

— Ты невыносим.

— Взаимно.

— А если я встану и уйду?

— Уходи.

Он нежно сжимает ее рукой. Тихий вскрик. С его приоткрытых губ слетает вздох.

— Я пожалуюсь Райго.

— Жалуйся. Мне уже страшно.

— И правильно. Он очень меня ревнует.

— Вот как?

Он на миг проникает внутрь. Она одним движением расстегивает его пояс. Он поочередно сдавливает влажными пальцами ее твердые соски.

— Кому же из нас ты отдашь предпочтение?

— По настроению.

Она резко отводит его руки, склоняется, щекочет дыханием его губы. На ее губах играет улыбка, нежная рука тянется вниз, размеренно, настойчиво ласкает его ладонью.

— Тебе нужно все это. Ты такой, какой есть. Ты себя не изменишь.

— Я и не пытаюсь.

Его глаза полузакрыты, дыхание прерывистое. Она касается соском его губ. Он едва дотрагивается пальцами до ее напряженного тела. Оба уже на самой грани.

— Я хочу тебя.

— Ты нетерпелив. Терпи.

— Не могу.

— Надо. Запретный плод. Прелесть в предвкушении.

С его губ срывается тяжелый стон, пальцы впиваются в ее бедра. Она задыхается, внизу живота бьется медленный пульс, влага струйками стекает по ногам.

— Какой же ты…

— Что?

— Я скоро начну ревновать тебя к Елене.

— Хотел бы я на это посмотреть.

Он подается вперед, впервые касается губами ее губ, притягивает к себе всем телом. Она прерывает поцелуй для протяжного крика, судорожно сминает в пальцах черное покрывало. Глаза застилает пелена, время обрывается, она выпрямляется, срывает с себя платье, снова прижимается к нему всей кожей, к грубой полотняной одежде, к кожаной перевязи, к наполовину обнаженной груди, к его губам. Его руки сжимают ее спину, она изгибается, запрокидывает голову, чувствует, как напрягается его тело, стискивает его бедрами изо всех сил, впивается губами в шею. Он прижимает ее к себе до боли, до бесчувствия, замирает на миг. Его стон сливается с ее криком. Пальцы рук сплетаются, поцелуй глушит стон, бедра сводит судорогой от наслаждения.

— Делай то, во что веришь.

— Я верю в жизнь. Во все, что дает мне жить.

— По какому случаю такие лица? — поинтересовалась Елена, забираясь на ложе с ногами. — Черт побери, как неудобно! — она скинула туфли. — Так-то лучше!

Рядом с ними вырос Кэнги, сияя медной шевелюрой.

— Кубок яда? — предложил он Елене.

— Не думаю, что это хорошая идея, — неожиданно сказал Арэнкин. — Она…

— Она считает, что яд пойдет ей на пользу, — оборвала Елена. — Только выбор предоставлю тебе, Кэнги!

Наг жестом подозвал прислужницу.

— Принеси самый свежий сбор! И побыстрее!

Девушка умчалась и почти сразу вернулась с глиняным графином. Наполнила кубки. Мейетола с интересом прищурилась. Арэнкин скептически свел брови, но больше не возражал.

— За дружбу народов! — весело объявил Кэнги.

— И успешное ее окончание! — засмеялся Арэнкин, опрокидывая кубок.

Елена поднесла к губам чашу с густой, медового цвета жидкостью и решительно, но осторожно сделала глоток. Показалось, что она проглотила факел. Тут же удивительное тепло понеслось по жилам, горло вспыхнуло огнем, в мозгу замелькали яркие пятна. По вкусу яд не был похож ни на что доселе испробованное. Елена провела языком по небу, по деснам, смакуя вкус. Медленно выдохнула и подняла веки. Несколько мышц свело легкой судорогой, но тут же отпустило.

— Браво! — тихо сказал Арэнкин.

— Горжусь! — пропела Мейетола.

Голова кружилась, сердце почти выпрыгивало из груди, ей хотелось лететь, кричать, бежать… На щеках ее взыграл румянец, изнутри шел ощутимый жар. Она обернулась к Арэнкину, ответила на его поцелуй…

Тут Мейетола тронула брата за плечо.

К беседующим Гирмэну и Бхати приблизился высокий человек в безупречном белом костюме, белых сапогах, с собранными в хвост белыми волосами и красными глазами. Он чуть склонился перед вождем нагов. Гирмэн предложил ему сесть.

Елена вжалась в спинку кресла. Альбинос повернул голову, и она встретилась с ним взглядом. Она больше не отводила глаз. Наги научили.

Они сидели на небольшом возвышении над общей залой так, что можно было говорить, не привлекая внимания посторонних.

Ханг поднялся и подошел ближе к Елене. Внимательно, точно не узнавая, осмотрел ее с ног до головы. И обратился к Гирмэну:

— Вождь нагов, я утверждаю, что эта женщина — медиум, бежавший из моего дома и совершивший преступление! Я прошу благосклонности и надеюсь на справедливое решение.

Елена хотела ответить, но Арэнкин остановил ее резким жестом.

— Чем ты можешь доказать это, Ханг Юшенг? — спросил Гирмэн. — Я не привык верить простому слову, сказанному или написанному.

Вождь небрежно щелкнул пальцем по берестяному свитку перед собой.

— Позволю себе вмешаться, — мелодично проговорила Бхати. — Свиток Дома Медиумов — важный документ, который дает право хозяину Дома на получение человеческого медиума где бы то ни было.

— Если мне будет позволено, Вождь, — сказал Ханг, — я передам тебе энергетический образ, который подтверждает правоту моих слов.

Елена бессознательно схватилась за нож. Глаза ее полыхали злобой. Арэнкин предупреждающе сжал ее запястье.

После короткого обмена образами Гирмэн еще раз тщательно изучил свиток. И задумался. Было видно, что он охотно вышвырнул бы Ханга прочь из замка, лучше всего на растерзание летучим мышам. Но по правую руку от него сидела Бхати, а за ее плечом стоял верный Сарти, высокопоставленные муспельхи, которые свидетельствовали за весомость свитка.

— Стены этого замка, — медленно проговорил, наконец, Гирмэн. — Еще не видели того, чтобы Вождь выдал его обитателя по велению никчемных знаков на бересте. Убирайся, Ханг. Я не признаю Дом Медиумов и не признаю твои права. Впрочем, если эта женщина согласится уйти с тобой добровольно, я препятствовать не стану.

— Я предпочту броситься вниз со ступеней замка, — прошипела Елена, не отрывая взгляда от Ханга.

— Мы вынуждены настаивать! — поднялась Бхати, сверкая глазами, похожими на драгоценные камни. — Дом Медиумов находится под покровительством муспельхов. Его создание обсуждалось на Совете, и все народы подтвердили его исключительное право на человеческих медиумов.

— По известной причине, — холодно сказал Гирмэн, — я не присутствовал на том Совете.

— Нам это безразлично! — ответила Бхати. — Наг, который был вождем в то время, дал согласие на это условие. Если вы не можете договориться между собой, это ваши внутренние проблемы. Мы же требуем исполнения закона! Если вас не касаются общие законы, может, вам не так важны отношения с нашим народом?

Гирмэн изучил свиток в третий раз. Бхати и Ханг правы, в этом сомнений быть не могло. Оставалось одно — подчиниться закону. Вождь тянул время, выискивая обходные пути. Если Елена достанется Хангу, о жертвоприношении можно забыть. Если б Ханг был готов на компромисс, он не стал бы привлекать муспельхов и попробовал бы поговорить с Вождем с глазу на глаз.

— Бросьте бессмысленный спор! — вмешался вдруг Арэнкин. — Бхати права. Закону выдачи медиумов подчиняются все народы. Но у нас есть собственные законы, преступить которые наг не смеет ни при каких условиях. И вы, муспельхи, это сейчас подтвердите. А если нет — впору обвинить вас в протежировании Дома Медиумов. Я дал клятву. Священную и нерушимую клятву нагов защищать эту женщину, пока я жив. И этот закон для нага превыше всех остальных вместе взятых. И он также был принят на одном из Советов еще в незапамятные времена. У меня нет свидетелей, кроме самой Елены. Но я готов доказать свою правоту любым способом.

Настало молчание. Ханг, одного цвета со своим костюмом от ярости, смотрел на Арэнкина. Гирмэн постукивал пальцами по каменному столу. Бхати сузила глаза и придумывала ответ. Мейетола сидела на ложе, похожая на кобру, готовую к броску. Елена раздумывала, что будет, если она сейчас метнет нож. Она знала, что не промахнется.

— Что же, — вымолвила Бхати. — Вынуждена признать, сейчас схлестнулись между собой два закона, равных по силе.

Ханг в бешенстве уставился на Вождя.

— И после этого, Гирмэн, ты утверждаешь, что не веришь словам?

— Осторожней, Ханг, — прошипел Гирмэн. — У нагов собственные законы, и я сам решаю, чьим словам верить, а чьим — нет. К тому же, я признаю твои доказательства равными правоте Арэнкина.

— Равными?! — Ханг не поверил своим ушам. — Всего лишь равными?

— Слово нага, — нехотя проговорила Бхати, — равно любому другому закону. Я подтверждаю это.

— Слово нага? — вскипел Ханг. — Слово хитрой изворотливой змеи?..

Он осекся. Гирмэн поднялся со своего места. Тень от огромного ворота с семью змеиными головами накрыла альбиноса.

— Достаточно! — сказал он. — Еще одно слово, и я прикажу вышвырнуть тебя прочь и решу этот спор в твое отсутствие. Сядь!

Ханг сначала повиновался, а затем осознал это. От Вождя шел поток силы, заглушающей волю.

— Меджед-Арэнк, — сухим тоном обратился Гирмэн к брату. — Я предоставляю тебе возможность освободиться от клятвы.

Арэнкин ожидал этих слов и едва дождался, чтобы не перебить.

— Нет, — сказал он, едва Гирмэн умолк.

— Ханг Юшенг, — продолжил Гирмэн. — Я предлагаю тебе отказаться от притязаний и проявить уважение к законам нагов.

— Нет! — отрывисто бросил Ханг.

— В таком случае, — сказал Гирмэн, — этот вопрос более не в моей власти, как не во власти любого из живущих в Халлетлове. Я даю вам два дня на то, чтобы решить спор миром. И если этого не случится, пусть Демиурги рассудят по справедливости.