Муля, не нервируй… Книга 3

Глава 9

— Сука Верка! — воскликнула Фаина Георгиевна и попыталась вырвать свои волосы из рук Марецкой. Её всегда аккуратный пучок теперь разметался и сейчас напоминал какой-то снулый рыбий хвост в период нереста.

Когда же её попытка не увенчалась успехом, Раневская изловчилась и пнула Марецкую ногой. Причём неудачно так пнула. Мало того, что не попала, так вдобавок ещё её войлочный тапок, в которых она так любила ходить по коммуналке, слишком широкий и расхлябанный, моментально слетел и запульнулся куда-то аж под стол.

Фаина Георгиевна осталась, словно Золушка, в одном башмачке. Правда не в хрустальном, а в войлочном, расхлябанном, но тем не менее.

— Ах ты ж, зараза! — прошипела Марецкая, продолжая таскать Фаину Георгиевну за волосы.

— Дамы! — укоризненно сказал я, попытавшись привлечь внимание.

Но мой миротворческий пассаж остался без ответа. Обе великие актрисы были заняты исключительно друг другом и на посторонние помехи внимания обращать не желали.

— Товарищи! — предпринял вторую, более официальную, попытку пацифизма я.

Опять ноль реакции.

— Да что же это такое! — пробормотал я, изумлённо наблюдая, как Марецкая извернулась и хотела, видимо, то ли выдрать Раневской клок волос, то ли ещё что совершить нелицеприятное. При этом поскользнулась и волосы Фаине Георгиевне она машинально выпустила.

Раневская, почувствовав себя на свободе, схватила табуретку и принялась отбиваться нею, словно рогатиной. И как-то она эдак замахнулась, что Марецкой пришлось резко отклониться. И сделала она это слишком неловко и запнулась об оставленный Беллой таз с замоченным там бельём. И с размаху уселась прямо туда, подняв вокруг целую тучу мыльных радужных брызг.

— Ай! — взвизгнула Вера Петровна, неуклюже барахтаясь в тщетной попытке выбраться из таза, где она явно застряла.

— Ты смотри! Наконец и Верка нашла своё место! — ликующе изрекла Раневская, отбросив табуретку. Затем она насмешливо ткнула пальцем в особо большой мыльный пузырь, и гордо и величественно ушагала прочь из кухни, чеканя шаг в одном тапке и держа спину ровно-ровно.

— Давайте помогу, — протянул руку я.

Марецкая царственным жестом ухватилась за мою руку, и я выдернул актрису из таза. При этом остатки воды выплеснулись опять на пол.

Марецкая воду проигнорировала, таз проигнорировала, одёрнула мокрую юбку и только затем изволила посмотреть на меня.

— Мне нужно переодеться, — сообщила она строгим, хорошо поставленным голосом. Спасибо она мне не сказала.

Я восхитился от такой наглости, но поучать не стал. Всё же женщина уже не первой молодости, может быть это у неё такая реакция на стресс.

Поэтому просто сказал:

— Давайте пройдём ко мне в комнату. Что-нибудь посмотрим.

Марецкая величественно кивнула и вопрошающе посмотрела на меня, чуть изогнув одну бровь.

Я двинул вперёд, показывая дорогу (понимал, что ей не хотелось идти первой, чтобы я видел её мокрую и грязную задницу).

— Прошу! — я открыл дверь в комнату.

Марецкая вошла и первым делом устремилась за ширму, где обычно ночевала Дуся.

— Мне нужна юбка, — сообщила она оттуда. — Вряд ли чулки я здесь раздобуду.

— Одну минуту, — сказал я и повесил на ширму чистое полотняное полотенце. — Вы пока можете вытираться, а я к соседке схожу, спрошу у неё юбку. Если не будет, то придётся вам надевать мои брюки.

Из-за ширмы демонстративно и негодующе фыркнули.

А я вышел в коридор и постучал к Белле.

Тишина.

Я опять постучал.

Ответа не было. Я взглянул на часы и понял, что она в это время как раз в ресторане играет. Соваться к Музе было глупо, с её сорок вторым (или каким там?) размером, она разве что Кольке могла свою одежду предложить. Но идти в мокрой одежде по Москве в апреле — не самая лучшая идея. Тем более поздним вечером.

Что-то надо было срочно придумать. Я вздохнул.

Ну, что же, это судьба: и я постучал к Фаине Георгиевне.

— Да, да! — с её фирменным прононсом величественно раздалось из-за двери.

Я открыл дверь и заглянул в комнату. Там, в кресле, словно императрица, восседала Фаина Георгиевна. Она уже немного привела себя в порядок и о недавней стычке свидетельствовал лишь слишком яркий румянец у неё на щеках.

В комнате сильно пахло валериановыми каплями.

— Фаина Георгиевна, — осторожно сказал я, подбирая слова, — Беллы дома нету, она в ресторане. Из женщин в квартире только вы…

— И что?

— Вере Петровне нужна юбка. Не пойдёт же она в мокрой по улице.

— Пусть идёт, мне-то какое дело! — возмутилась Фаина Георгиевна, — и вообще, Муля, ты на чьей стороне должен быть?

Оооо… пошли манипуляции.

И я ответил:

— Я на своей собственной стороне, Фаина Георгиевна. Но бросать человека в беде я не привык. Если вам жалко дать юбку, я дам свои брюки. Ничего не поделаешь. Хотя, боюсь, она в них не влезет… потому и пришел к вам.

— С такой-то жопой, ну да! — хохотнула Раневская. Сравнение ей явно понравилось.

— Так что с юбкой? — вернул диалог в конструктивное русло я.

— А я, пожалуй, сама отнесу ей юбку, Муля, — вдруг лучезарно улыбнулась Фаина Георгиевна. — А то не хватало ещё, чтобы мою юбку и исподнее мужчина нёс.

— Исподнее ей вроде как не надо, — задумчиво сказал я (данный вопрос меня решать не уполномочивали, поэтому я не знал).

— Я лучше знаю, что надо или не надо, — хохотнула Злая Фуфа и полезла в шкаф.

Она немного там порылась и вытащила чулки и какую-то немыслимую юбку, явно цыганскую, или что-то типа этого. Юбка была из ткани, похожей на парчу, сильно пёстрая, цветастая. Подол по низу был неровный и, кроме бахромы и рюш, унизан маленькими синими колокольчиками, которые при любом движении пронзительно звенели.

— Во! Верке такая в самый раз будет, — с довольным видом хмыкнула Фаина Георгиевна, — она же любит, чтобы все мужики вслед оборачивались.

Я еле удержался, чтобы не хрюкнуть. Но удержался. В таких случаях лучше хранить нейтралитет.

— Пошли! — скомандовала мне Злая Фуфа.

— Э нет, Фаина Георгиевна, — покачал головой я, — вы сейчас у меня в комнате опять драку устроите. Разнесёте мне там всё. А у меня хрусталь, между прочим. Семейный сервиз. Давайте сюда одежду, я сам отнесу.

— Я обещаю, что драки не будет, — величественно изрекла актриса и заявила, — ну, пошли же, Муля!

Ставить под сомнение слова этой женщины было неэтично, хотя я даже не сомневался, что Марецкая при виде Раневской возжелает взять реванш и тогда хана и посуде, и остальному.

И мы пошли.

Когда я открыл дверь в комнату, из-за ширмы раздалось недовольное:

— Что-то вы не торопились, молодой человек!

— А ты радуйся, что тебя вообще сюда пустили переодеться, — не выдержала Злая Фуфа.

— А она что здесь делает⁈ — Марецкая так возмутилась, что даже выглянула из-за ширмы.

— Юбку тебе принесла, — язвительно изрекла Раневская, причём голос у неё был настолько переполнен ядом, что аж сочился, словно берёзы по весне, — жалко стало, что с голой жопой по улицам пойдёшь прохожих пугать.

— Завидно? — парировала та, — у самой жопа как гриб сушёный, так что завидуй!

Раневская набрала воздуха, чтобы достойно ответить, но я не дал:

— Так, дамы! Брэк! — воскликнул я и добавил, обращаясь к Злой Фуфе, — Фаина Георгиевна, вы сами юбку на ширму повесите, или мне это сделать? И вы обещали посуду у меня не бить. А не то Дусе нажалуюсь.

Раневская фыркнула и прямо от порога зашвырнула юбку на ширму, поверх неё отправились чулки и ещё какие-то ленточки (подвязки, что ли, рассматривать эти женские нюансы было неудобно и я отвернулся).

Здесь следует отметить, что швырялась чулками и прочим барахлом Злая Фуфа довольно метко. Очевидно, имеет опыт.

Марецкая схватила чулки с подвязками и активно зашуршала, переодеваясь. Раневская стояла и наблюдала. На лице её играла предвкушающая триумфальная улыбка. Длинный нос аж заострился в сторону ширмы, и сразу на ум приходила пословица про Варвару, которой данную часть тела оторвали.

Наконец, видимо, с подвязками было покончено и дошла очередь до юбки.

Марецкая цапнула юбку за ширму. Раневская аж подалась вся в ту сторону. Она чуть ли не приплясывала от нетерпения.

Из-за ширмы раздался сдавленный возглас, но такой тихий, что было непонятно, был ли он, или это послышалось. Мы с Раневской переглянулись. Я пожал плечами. Она насмешливо улыбнулась.

Значит, не послышалось.

Наконец, ширма отъехала чуть в сторону и оттуда вышла (точнее продефилировала) Марецкая. В этой цыганской юбке с нелепыми рюшами и жуткой бахромой, она вышагивала, словно королева в самом изысканном королевском наряде. Дрянные бубенцы вразнобой позвякивали в такт её шагам, а она словно получала удовольствие от всего этого безобразия и лучезарно улыбалась.

Посмотрев на меня, она сказала обволакивающим нежным голосом:

— Спасибо большое, молодой человек, вы меня буквально спасли! — при этом она так ослепительно улыбнулась, что я чуть машинально не зажмурился.

— Хотите чаю? — спросил я её, а потом посмотрел на стоящую у входа Раневскую.

— Ой нет. Спасибо, уже поздно, — проворковала Вера Петровна. — Вы проводите меня? Темнеет.

— Конечно, — пробормотал я.

— А я вот от чая не откажусь, — величественно уронила согласие Фаина Георгиевна, — только не крепкий, пожалуйста. Я на ночь крепкий пить не могу. Сплю потом плохо.

— В вашем возрасте, Фаина Георгиевна, на ночь только кефир уже пора пить. И таблетки, — медово улыбнулась Марецкая, перейдя на «вы».

— Я младше вас, дорогая Вера Петровна, на целых пять лет, — замироточила в ответ Раневская, — так что ваши советы обязательно учту, когда достаточно постарею для этого и достигну вашего возраста.

Лицо Марецкой вытянулось, улыбка с него словно сбежала, и она зло прошипела:

— Врёшь! Не на пять!

— Вера Петровна, — я опять влез и прекратил намечающуюся свору, — а давайте вы тоже попьёте чаю, и я вас потом сразу же провожу? Сами подумайте, вы промокли, замёрзли, переволновались, горячий чай обязательно нужно выпить. Хотя бы как лекарство. Чтобы не заболеть.

К моему удивлению, Марецкая спорить не стала, просто кивнула и уселась за стол, позвякивая бубенцами. Раневская усмехнулась и села напротив с триумфальным видом.

Повисло напряжённое молчание. Дамы с деланным интересом рассматривали обстановку в моей комнате, старательно избегая взглядов друг друга.

Я раскочегарил примус, поставил чайник (хорошо, что в нём была вода. Дуся прекрасно знает, что по утрам я, как сонная муха, и иногда, если не выспался, то могу вообще не пойти за водой и потом не попить чаю или кофе. Поэтому она всегда мне готовит с вечера чайник с водой. И это было хорошо, а то я подозревал, что уйду сейчас на кухню, а дамы тем временем поубивают друг друга).

— Пожалуйста, — я поставил перед женщинами две чашки с чаем и спросил, — Дуся напекла пышек. Будете? Пышки вкусные, сахарные.

— От пышек жопа растёт, — категорически сказала Раневская.

— А я вот буду! — тотчас же сказала Марецкая весёлым голосом, — мне бояться нечего!

Злая Фуфа вспыхнула, а я опять влез в разгорающуюся ссору:

— Фаина Георгиевна, это постные пышки, они совершенно для фигуры безвредные. Я ведь активно худею. Так что их можно спокойно есть. Дуся мне специально такие печёт. Хотя бы одну попробуйте.

Раневская обрадованно схватила пышку и с удовольствием начала лакомиться. С другой стороны стола сидела Марецкая, которая тоже еда пышку.

Я посмотрел на них и остался доволен. Мой расчёт был предельно прост. По пирамиде Маслоу еда — это первичная базовая потребность человека. Вот они сейчас наедятся и подобреют. А уж тогда я смогу выудить у них причину конфликта без ущерба для моего хрусталя.

Когда дамы насытились (да и я сам перехватил неплохо) и разомлели от вкусной еды, я начал разборку.

Причина конфликта оказалась донельзя тривиальной. Перескажу своими словами, потому что в процессе выяснения подробностей мы с дамами чуть не вернулись на этап выяснения отношения до падения в тазик.

В общем, Завадский ставил новую пьесу. Что-то по Горькому. А так как он был своеобразным человеком и не принимал отказов, то уход Фаины Георгиевны к Глориозову с последующим отказом ему лично, уязвил великого режиссёра в самое творческое сердце. И Завадский затаил обиду, и разработал план мести. Он не мытьём, так катаньем, как говорится, но всё-таки убедил Фаину Георгиевну уйти к нему играть главную роль. Расхвалил, возвеличил. Злая Фуфа решила, что всё уже позади, бросила Глориозова и упорхнула к Завадскому. А тот дал ей немного порепетировать, привыкнуть к роли. Почувствовать свою значимость, а потом внезапно отдал роль Марецкой. И Фаина Георгиевна осталась с носом.

Она затаила обиду и даже написала Завадскому гневное обличающее письмо. А тот демонстративно, на её глазах, сделал из него веер. И затем ехидно обмахивался на репетициях, глядя, как Марецкая играет главную роль, обещанную Фаине Георгиевне.

Стерпеть такого Злая Фуфа уже не смогла.

И отмстила.

В общем, в день премьеры Вера Петровна Марецкая в ярко-алом платье вышла на сцену декламировать свой монолог, и обмерла. Все пять передних рядов, где сидели зрители, были ярко-красного цвета, точно такого же, как и её платье. Марецкая обмерла и присмотрелась: все зрители на этих рядах были одеты в костюмы и платья, пошитые из точно такой же ткани, как у неё наряд.

Потом оказалось, что Фаина Георгиевна, оскорблённая таким отношением, узнала, в каком платье будет выступать Марецкая, отправилась к той портнихе, которая обшивала артистов, и выкупила у неё остатки тканей. Затем она выкупила и все билеты на первые пять рядов. И с этой тканью, и с билетами она отправилась в детский дом и презентовала воспитанникам с условием, что одежда на детях должна быть вот из этой ткани. Мол, такая задумка режиссёра. Новаторство.

Заведующий был счастлив — такая экономия для госучреждения, плюс дети приобщаться к прекрасному забесплатно, и получат обновку, да ещё, считай, примут участие в перформансе.

Дело было сделано. И весь остальной зал, вместо того, чтобы трепетать в самых драматических моментах от монолога главной героини и рыдать в нужных местах, вместо этого только посмеивался.

Спектакль был практически сорван.

А тут ещё Злая Фуфа после антракта чуть опоздала на своё место. Вернулась почти перед третьим звонком. Зрители увидели её и бросились просить автографы. И она стояла в проходе и очень неторопливо, медленно, подписывала всем желающим автографы, ещё и спрашивала имя и фамилию, уточняла. Толпа бурлила вкруг неё, ожидая своей очереди. А она не спешила.

Артистам же пришлось дожидаться почти полчаса, пока вакханалия будет закончена и можно будет начать второй акт.

Завадский считал, что спектакль сорван. Он был в ярости.

После премьеры за кулисами он высказал Раневской всё. А та, соответственно, не осталась в стороне и сказала, что, если бы он брал на главные роли не кого попало, а нормальных артисток, то никто бы спектакль никогда бы не сорвал.

Марецкой доброхоты сразу же передали. А та прибежала к ней в коммуналку разбираться. Слово за слово и завязалась потасовка, на которую я и попал.

— Дамы, — торжественно сказал я после этого рассказа, — уважаемые Фаина Георгиевна и Вера Петровна! За это надо выпить!

Не дав им опомниться, я жестом фокусника достал из серванта бутылку портвейна и разлил всем в хрустальные бокалы:

— Предлагаю тост. За прекрасных дам!

Раневская и Марецкая немножко поломались, но потом-таки выпили. Сказывался стресс, который перенесли обе. Нужно было расслабиться.

Я торопливо налил ещё:

— Между первой и второй перерывчик не большой! — авторитетно заявил я. — А после третьего тоста я вам кое-что расскажу.

Разлил по третьей. Опять выпили.

— Рассказывай, Муля, — хихикнула Марецкая.

И тут в дверь позвонили.

— Дамы, я на секунду, открою только. А то в квартире никого больше нету. Я сейчас вернусь.

И я торопливо выскочил в коридор, мечтая, чтобы они не убили друг друга.

Открыл дверь. Это был почтальон, который принёс Лиле телеграмму. Я быстро расписался, забрал телеграмму, и заторопился обратно.

Увиденное в комнате изумило меня.

Там, обнявшись, словно закадычные подруги, сидели Раневская и Марецкая и пели печальный романс.