Муля, не нервируй… Книга 3

Глава 10

И тут в дверь опять позвонили. Усилием воли я сдержал негодование, и пошел открывать (интересно, где все остальные соседи опять шляются?).

На пороге стояла и едко улыбалась… Клавдия Петровна Пожидаева. Ну, та вредная тётка, из Мосгорисполкома, которая приходила в прошлый раз.

При виде меня её широкое, как лопата, лицо расплылось в сардонической ухмылке:

— Бубнов! Опять вы! И почему я совсем не удивлена?

— Почему? — спросил я, и тётка зависла. Объяснить она не смогла, а я стоял и ждал.

Но Пожидаева быстро пришла в себя и раздражённо фыркнула:

— Ключи от пятой комнаты у кого?

Я пожал плечами. Если честно я постоянно путался, кто в какой комнате живёт. Так что точно не знал, может, даже я сам там живу.

— Мне нужны ключи. Я уже новых жильцов привела.

Я не успел даже ответить, как по лестнице, отдуваясь, поднялась хмурая тётка с двумя внушительными баулами, за которой смиренно следовал какой-то затюканный мужичок, сутулый и в перемотанных пластырем очечках, тоже гружённый чемоданами. Вокруг них юрко сновали туда-сюда несколько мелких детей (так как они мельтешили очень быстро, сосчитать я не смог). Она громко смеялись и постоянно перекрикивались.

— А вот и новые соседи! — со счастливой улыбкой сообщила мне Пожидаева. — Семья Зайцевых.

— Ключа у вас нет, — спокойно констатировал я, — а документы есть? Покажите!

— Да у вас у всех лишняя площадь! — набросилась на меня Пожидаева, — нужно создавать комиссию и перемерять здесь всё. И выселять вас на соответствующую площадь! Вот у вас, Бубнов, десять квадратов, а положено шесть и восемь! Мы вас выселим, а в этой комнате будет жить мать-одиночка с ребёнком.

— А сами вы где живёте? — спросил я, — на какой площади? Она соответствует?

— Это не ваше дело! — возмутилась Пожидаева, — я в Мосгорисполкоме, между прочим, работаю, мне положено.

— А я в Комитете искусств СССР, — моя улыбка больше напоминала хищный оскал.

Пожидаева смутилась.

— Давайте сюда ключи, — хмуро вмешалась в нашу перепалку Зайцева. — Васе ещё вещи таскать.

При этих словах мужик гордо выпятил кадык и кивнул.

Ответить я не успел. Так как тут из комнаты, чуть пошатываясь (правда совсем незаметно) вышла Марецкая со словами:

— Муля, а где тут…

При виде такого скопления народа она осеклась, но быстро справилась с собой и спросила совсем другое:

— Что здесь происходит? — голос её при этом был высокомерно-стервозным.

Сказать, что у присутствующих был шок — так это ничего не сказать. У Пожидаевой и четы Зайцевых банально отвисли челюсти. И они уставились на Марецкую квадратными глазами. Даже дети притихли.

Грянула ошеломительная пауза.

— Да вот товарищи Зайцевы хотят заселяться, — сказал я, — правда документов у них нет. Но зато есть желание.

— На каком основании? — строго спросила Марецкая. — Ордер? Распоряжение?

— На основании личного желания товарища Пожидаевой, как я понял, — наябедничал я.

Пожидаева вспыхнула и попыталась что-то вякнуть, но тут дверь в комнату открылась и оттуда вышла Раневская со словами:

— Ну, и где вы…? — она запнулась на полуслове и уставилась на толпу людей, а затем перевела удивлённый взгляд на меня.

— И-извините… — восхищённо выдавила из себя Зайцева и вякнула, — а в-вы — эт-то она?

И уставилась на Раневскую горящими влюблёнными глазами.

— Ничего подобного! — хорошо поставленным глубоким голосом заявила Раневская и добавила категорическим тоном, — я — это не она!

А потом посмотрела на Марецкую и ткнула по направлению в неё пальцем:

— И она — это тоже не она!

С этими словами Злая Фуфа развернулась и величественно удалилась обратно в мою комнату.

— Да! Это не я! — за ней, не менее величественно и гордо, удалилась и Марецкая. Правда возмущённо позвякивая по пути колокольчиками.

Но народ взирал на это чудо, словно бедные филистимляне на Голиафа и Давида. И даже звуки колокольчиков на юбке Марецкой похоже ничуть никого не смущали. Вроде как так и надо, раз артистка.

— Так что там с заселением? — спустил с неба на землю Пожидаеву я.

— А они что, прямо тут живут? — восхищённо прошептала та.

— А вы что, сами не видите? — вопросом на вопрос избежал ответа я.

— А в пятой комнате…

— Фаина Георгиевна, — подсказал я и мстительно добавил, — лауреат Сталинской премии и ордена Трудового Красного Знамени.

— Но…

— Нет, — покачал головой я.

— А вы знаете, товарищи, — оживлённо вдруг воскликнула Пожидаева и повернулась к тётке с мужичком, — у нас весть есть ещё один вариант, в соседнем доме. Там для вас будет отдельная комната с чуланом. В чулане детки могут спать…

С этими словами она торопливо увела супружескую пару Зайцевых и весь их выводок за собой. Гроза миновала. Не знаю правда, надолго ли, но пока миновала.

Я провёл Марецкую домой и вернулся обратно, мечтая поскорее завалиться спать. На столе стояли немытые после гостей чашки. Чтобы не оставлять грязную посуду на ночь и не загружать утром Дусю, я собрал их и отправился на кухню помыть.

А там, у форточки стояла и дымила, как паровоз, Фаина Георгиевна.

При виде меня она улыбнулась и спросила:

— Ну что, провёл Верку?

— Угу, — односложно ответил я и принялся перемывать посуду под краном.

— Муля, ну вот скажи, какая из неё актриса, если у неё такая жопа-игрунья? — она смачно затянулась и с озорным видом уставилась на меня.

Я продолжил перемывать чашки, не вступая в диалог.

— Муля, ты что, сердишься на меня? — спросила Фаина Георгиевна и подошла ко мне, — тебе помочь мыть?

— Нет, спасибо. Я уже справился, — ответил я, собрал чашки и вышел из кухни, оставив Раневскую в озадаченной задумчивости.

А утром пришла Дуся (она ходила ночевать на квартиру к Мулиному отчиму). И была она сердитая-сердитая. Долго гремела посудой, вздыхала и печалилась.

Когда Дуся такая, лучше не приставать и не спрашивать — это я знал по опыту. Но сегодня с утра я тоже был не в духе: то ли размолвка с Фаиной Георгиевной и моя сердитость на её глупую выходку и непослушание, то ли проблемы последних дней — в общем, забыл я о Дусином таком характере и полез с расспросами:

— Дуся, что случилось?

Сначала она демонстративно отмалчивалась и недовольно поджимала губы, но я стал настаивать, и в конце концов она раскололась:

— Да Модест Фёдорович меня беспокоит, — сказала она виноватым голосом. — Не надо было его одного так надолго бросать.

— Что с ним случилось?

— Ох, Муля, не ест он ничего, — вздохнула Дуся и покачала головой. — Даже свои любимые котлеты и то не ест.

— Почему не ест? Заболел? С Машей поссорился? — я начал себя корить, что давно уже не заходил к ним. Решил, что у них всё хорошо, они счастливы и не нужно мешать: пусть, мол, насладятся обществом друг друга. Я хоть и не посторонний, но тем не менее.

— И ночует он теперь на диванчике в кабинете, — призналась Дуся.

— Неужели разводиться будут? — нахмурился я.

— Да вроде нет. На работе у него что-то там серьёзное случилось. Волнуется он, — поведала мне Дуся. — Он же, когда сильно волнуется, совсем есть перестает. Только курит всю ночь. Потому и перебрался в кабинет. Ты забыл разве?

— А что Маша говорит?

— Да что она говорить может? — фыркнула Дуся. — Ей бы ещё в куклы играть, а не за солидного мужчину замуж выскакивать. Толку от неё нету.

Дуся, конечно же, была несправедлива и предвзята к Маше. Вслед за Надеждой Петровной, она низвела Мулину мачеху до роли дурочки, которой повезло отхватить принца и полкоролевства в придачу.

Поэтому я больше поднимать эту тему не стал, хоть Дуся и продолжала вздыхать. Зато прямо с работы отправился к Мулиному отчиму в его НИИ.

Модеста Фёдоровича на месте не оказалось — всех заведующих лабораторий и кафедр вызвали на методическую комиссию. Насколько я понял, это надолго, ещё полчаса точно.

Возвращаться обратно было глупо, ждать столько — тоже. Поэтому я решил заглянуть к Машеньке.

Она была, как обычно, в своей лаборатории. Стояла возле высоченного штатива и капала из какой-то бюретки в небольшие колбочки по очереди. Раствор в колбах был бледно-оранжевым. Когда она капала, он потом становился ярко-зелёным. Красиво. Маша смотрела на отметки в бюретке и записывала в тетрадь.

— Привет. Не помешаю?

— Муля! — искренне обрадовалась она, однако капать не перестала. — Ты чего это пропал?

— Да вот пашу, как раб на галерах, — сказал я, — без выходных и проходных. Совсем времени нету. Да ещё и мать срочно решила женить меня. Ты представляешь, Маша, она устроила дома смотрины и наприглашала гостей с дочками на выданье.

— Ого! — вытаращила от удивления глаза Маша и чуть не уронила очередную колбочку.

— Смотри невест, в общем, был, — хмыкнул я.

— И как? Понравился кто-то? Красивые хоть?

— Да там они все красивые, — вздохнул я, — одна похожа на свежезамороженного палтуса, вторая — на овечку. А вот третья — на пекинеса… Он хоть породистый.

— Тебе никто не понравился, — хихикнула Маша и выставила на стол следующую партию колбочек, — угодил ты, Муля, в зоопарк из невест.

— А у вас как дела? — осторожно перевёл разговор на интересующую меня тему я.

— Да нормально всё, — сказала Маша, хотя по складке между бровей я видел, что не всё там нормально.

— Рассказывай! — велел я.

— Да что там рассказывать? — заюлила она и торопливо отвела взгляд, как будто внимательно рассматривает содержимое одной из колб, — я же говорю, нормально всё.

— А вот Дуся говорит, что не всё, — наябедничал я и обличительно уставился на мачеху, — говори всю правду, Маша. Зачем ты его в кабинет спать выгнала?

— Я выгнала⁈ — аж задохнулась от возмущения Маша, — Да он сам…

И тут она поняла, что проболталась и укоризненно посмотрела на меня.

А я посмотрел на неё. И тоже пристально. Мол, признавайся теперь, раз уж сама проболталась.

Маша вздохнула, отставила колбу подальше, и тихо сказала:

— Да с Поповым у него проблемы.

— У него всегда были с Поповым проблемы, — ответил я, — но это не помешало ему даже жениться.

— В этот раз всё серьёзно, — прошептала Маша, — Попов в курилке говорил Фёдорову и Криволуцкину, что не успокоится, пока не уничтожит Модеста совсем.

Она всхлипнула. Было видно, что она напряжена и еле сдерживает себя.

— И ещё он взял на работу Ломакину.

— Что-о-о? — вытаращился я. — После того, что она творила?

— Угу, — обречённо кивнула Маша, — я даже ходить в столовку перестала. Не хочу с нею столкнуться.

— С ума сойти! — пробормотал я, — она же опасна для общества. Как же это так? А суд её оправдал?

— Да не было никакого суда, — нахмурилась Маша, — списали на несчастный случай при работе с едкими веществами. И дело закрыли. Влепили ей выговор, но без занесения в трудовую даже.

— Но она же изуродовала тебя! — никак не мог поверить в такое вот скотство я, — а если бы лицо! А если бы глаза!

— Но не лицо и не глаза, — развела руками Маша, — а рана на плече небольшая, почти уже зажила. Сказала — ничего страшного.

— Так шрам же остался…

— Кому какое дело, — между бровями у Маши пролегла горестная складка, — более того, Муля, ты не поверишь, но Попов поменял Ломакиной тему диссертации и теперь помогает ей писать. Сказал, что она защитится раньше меня. Мол, Бубнов слабый руководитель и это он виноват в том, что талантливая девочка Ломакина не могла написать диссертацию. Типа он не давал ей. И ещё он сказал, что я вообще не защищусь. Уже несколько человек даже подговорил против меня.

— И что они тебе сделают? — не понял я.

— Они — все члены спецсовета, — пояснила Маша, — проголосуют против меня на защите и всё.

— Мда… — это всё, что я смог сказать на это.

В общем, научные организации — ещё хуже серпентарий, чем даже в театрах.

Тут за дверью, в коридоре, послышались шаги, голоса.

— Методкомиссия закончилась, — прислушалась к шуму Маша.

— Пойду я тогда, к отцу загляну, — сказал я, — на работе ненадолго отпросился.

— Ну, давай, — кивнула Маша, — извини, но я с тобой не могу — нельзя прерывать титрование, пока раствор свежий.

Я попрощался с мачехой и двинул к отчиму.

В кабинете у Модеста Фёдоровича ничего не изменилось.

Сам он сидел за столом и что-то записывал.

— Привет! Можно? — заглянул в кабинет я.

— О! Сын! — обрадовался тот. — Заходи!

Он резво подхватился из-за стола, двинулся ко мне навстречу и крепко обнял:

— Как дела у тебя? Надеюсь, всё хорошо?

— У меня-то хорошо, — сказал я, отстраняясь, — а вот у тебя…

— Откуда знаешь? — пристально посмотрел он на меня.

Я молча усмехнулся и развёл руками.

— Женщины, — вздохнул Мулин отчим и вытащил сигареты, — будешь?

Я отрицательно покачал головой. Я уже второй день боролся с этой пагубной привычкой. Да, не сразу. Постепенно. Но теперь я разрешил себе выкуривать лишь по две сигареты в день — утром и вечером. И всё.

— Бросил? — уважительно похвалил Модест Фёдорович, — молодец. А я вот всё никак. Всю жизнь бросаю. И никак. Тогда я сейчас тоже не буду.

Он отложил сигареты на стол и повернулся ко мне:

— Может, хочешь кофе? Машка сварит.

— Я был у неё, — отрицательно покачал головой я, — да и занята она, титрует что-то оранжевое до зелёного.

— Аа-а-а-а… — хмыкнул Модест Фёдорович, — титрует общий гумус с бихроматом. Так называемый метод Тюрина. Но мы его в модификации Симакова испытываем. С добавлением фенилантраниловой кислоты… Это если там присутствуют карбонаты…

Он вдруг взглянул на меня и осёкся:

— Извини, Муля, увлёкся.

— Бывает, — улыбнулся я, — я и сам такой же. Так что там с Поповым у тебя за война?

— Да дурак он, — нахмурился Модест Фёдорович, — решил на себя всё моё финансирование перетянуть. Но мы всегда конкурировали.

— А Ломакина?

— Машка уже рассказала? — покачал головой Мулин отчим.

— Ты отставишь эту ситуацию?

— Ну а что мне делать? Мстить, как граф Монете-Кристо? — возмутился Модест Фёдорович. — Я не буду ему уподобляться и вести все эти закулисные игры.

— Так он тебя быстренько обскачет, — не согласился я.

— Муля, — вздохнул Модест Фёдорович, — я всю жизнь занимаюсь наукой. Чистой фундаментальной наукой. И вся эта возня мне не интересна. Пусть что хочет делает. Жизнь всё сама рассудит.

Я смотрел на него и удивлялся. Взрослый человек же. Неужели он верит во всеобщую справедливость?

Да этот Попов сожрёт его скоро с потрохами. Мулиному отчиму нужно срочно менять мировоззрение, иначе он с таким подходом пропадёт. А вслух сказал:

— Нужно не дать возможности Попову вредить тебе. И Маше.

— Да ну его! — отмахнулся Модест Фёдорович, — расскажи лучше, как у тебя дела?

От Мулиного отчима я возвращался на работу с тяжелым сердцем. Модест Фёдорович как ребёнок. Да, верить в торжество Добра над злом — это хорошо. Но наивно. И не нужно ждать, пока жизнь накажет обидчика. Иногда нужно помочь с наказанием.

Я размышлял, перебирал варианты, как именно я могу наказать Попова. Причём так, чтобы его, желательно, перевели работать куда-то аж в Киргизскую ССР. Квалифицированные кадры везде нужны.

Раз он начал в открытую уже вредить, то и ему нужно сделать зеркальный ответ. Только как я это сделаю, если не пересекаюсь с Поповым вообще нигде? А Мулин отчим не хочет.

Задумавшись, я чуть было не налетел на Козляткина. Тот был взволнован:

— Муля! — прошипел он, — ты где должен быть?

— На работе.

— А ты где шляешься в рабочее время?

— К отцу заглянул, — не стал выкручиваться я, — на минуту буквально. А что?

— Там из приёмной Большакова уже два раза тебя спрашивали, — тревожно сказал он. — Тебя вызывают, как вернёшься.

— Отлично! — обрадовался я.

Визит к Министру уже дважды переносился из-за его плотного графика командировок.

— А зачем он тебя вызывает? Что ты уже опять натворил? — продолжил допрос Козляткин.

— Ничего не натворил, — развёл руками я, — напросился на разговор ещё тогда, на природе.

— Зачем разговор? — подозрительно взглянул на меня Козляткин.

— Хочу о вашем повышении поговорить, — сказал я и, оставив ошеломлённого начальника в коридоре, я отправился в приёмную к Большакову.