Муля, не нервируй… Книга 3

Глава 23

После нашего разговора с Глориозовым, я сразу же бросился к Козляткину.

Он как раз вернулся из совещания, был приветлив и, на фоне мрачного меня, даже весел. От острой зависти мне захотелось скурить квартальный урожай краснодарского табака за раз.

При виде меня Козляткин расцвёл:

— Муля, — замироточил он, — заходи. Есть какие-то новости?

— Сидор Петрович — без обиняков спросил я, злорадно предвкушая, как радостная улыбка сейчас стечёт с его лица, — мне только что звонил Глориозов. И попытался выбить две роли — главную и второстепенную — в нашем новом будущем советско-югославском фильме.

Козляткин побледнел, а я удовлетворённо продолжил:

— И вот отсюда вопрос — откуда он узнал? Откуда могла произойти утечка информации, Сидор Петрович?

Козляткин был ошарашен. Он икнул и с надеждой посмотрел на меня:

— Муля — хрипло сказал он, — мамой клянусь, я никому и ничего не говорил! Да и Большаков, я уверен, тоже вряд ли бы кому-то что-то сказал… Сам понимаешь…

— Верю. И даже не сомневаюсь, — ответил я, — я тоже никому ничего не говорил. И вот что интересно, проект только в самом-самом зародыше. В начале пути, можно сказать. Когда любая дополнительная огласка ему только навредит… Так кто же тогда мог это слить?

— Да уж, — озадаченно почесал затылок Козляткин, — и вряд ли это Володя или Матвей. Скорее всего, из наших, кто был на природе, это мог сделать только Миша Пуговкин.

— Нет — покачал головой я, — не верю! Зачем Мише идти и кому-то об этом говорить, если он сам даже и не надеется получить в этом проекте хоть какую-нибудь мало-мальски минимальную роль? Тем более, вряд ли начинающий актёр второго или третьего плана может вот так вот запросто подойти к известному режиссёру, с которым он даже никогда и не работал, и вывалить ему такое? И тем более я не поверю, что Глориозов моментально поверил какому-то малознакомому человеку и сразу побежал звонить мне. И буквально шантажировать.

— Муля! — всплеснул руками Козляткин, — надеюсь, ты не подтвердил ему ничего? Не наобещал?

— Нет, конечно, — усмехнулся я, — но при этом я был сильно удивлён тем наглым напором, с которым Глориозов действовал. По сути, он только что пожертвовал моим хорошим к нему отношением и даже моим покровительством, ради участия в этом проекте.

— Игра стоит свеч, — задумчиво молвил Козляткин. — Значит, нужно искать крысу среди нас. Хотя, может быть, это был Фёдор? Как думаешь?

— Да ну! Сидор Петрович, сами подумайте, зачем Федору говорить об этом кому-то? По-моему, в это время, когда мы обсуждали проект, он пьяный в беседке спал. И вряд ли хоть что-то помнит.

— А ты его давно видел? — спросил Козляткин.

— Да нет, мы вчера только-только встречались. Но ненадолго.

— А зачем вы виделись? Что у вас может быть общего? — Моментально сделал стойку Козляткин.

— Да не у меня, — отмахнулся я, — у меня с ним ничего нету. Это какие-то химические вопросы. Он попросил отцу литературу передать. Что-то про вторичный гидролиз, если я правильно эту абракадабру запомнил. Но не уверен.

— Ааааа, ну ладно — отмахнулся Козляткин и моментально забыл существовании Федора Фёдоровича, — Муля, меня больше беспокоит этот Глориозов. И то, что вопрос о советско-югославском проекте вышел во внешнее информационное поле. Теперь только ленивый не будет об этом знать. И сколько гадов постараются перебить этот проект и перетянуть финансирование на себя. А ведь Большаков ещё даже не доложил на комиссии и тем более Сталину.

— Самому интересно, — согласно сказал я, понимая, что срочно придётся идти опять в театр.

— Постарайся это выяснить, и то срочно, Муля, — приказал Козляткин мне строгим голосом, видно было, как он обеспокоен. — У вас с ним общие делишки, ремонты. Вот и спроси его. Сегодня же!

— Спрошу, — вздохнул я и вознамерился уже уйти, как Козляткин прицепился опять:

— Муля, ты уже общую концепцию проекта делать начал? Техническое задание? Смету? А сценарий как там?

Он строчил эти вопросы, словно Чапаев из пулемёта. И ни один из этих вопросов мне не нравился. Особенно последний.

Поэтому на все вопросы я изобразил таинственный и загадочный вид и сказал кратко и ёмко:

— Ага.

— Что «ага»⁈ Что «ага»⁈ — загорячился Козляткин и аж подскочил от эмоций, — время-то идёт! Иван Григорьевич две недели дал. А уже прошло сколько дней⁈

Я и сам знал, что время уходит. Ну, а что было делать, если сейчас ни одной нормальной мысли в голове у меня не появилось. Но отвечать что-то надо было, и я скромно ответил:

— Согласно структуре по Декамерону, фильм будет состоять из десяти отдельных, но крепко связанных между собой общей идеей, историй.

— Давай отсюда подробнее, — заинтересованно сказал Козляткин.

Ну ладно, раз просит. Мне не трудно:

— История первая. Югославия. Весна. Ранее утро. Белокурая Розамунда, примерная домохозяйка и мать семейства, провожает детей в школу, а мужа на работу. Возвращается обратно в дом, чтобы добросовестно испечь морковный пудинг со шпинатом на обед. И тут она обнаруживает, что в доме внезапно сломался кран, и вдобавок тоже внезапно забилась труба. Розамунда в отчаянии. Мечется, ломает руки. Здесь можно небольшой её монолог в стиле принца Датского включить, — деловито уточнил я.

Козляткин согласно кивнул, сюжет его явно заинтересовал, так что я продолжил:

— И тогда она принимает единственно важное решение — вызывает сантехника…

По мере моего подробного пересказа всем известного сюжета про «даст ис фантастишь», лицо Козляткина багровело всё больше и больше.

А когда я закончил, шеф сидел пунцовый и не знал, как реагировать.

— Может, воды? — с чувством перевыполненного долга спросил я, в душе радуясь, что только что приобщил человека к прекрасному.

— Муля! — наконец, мощным усилием воли взяв себя в руки, раненным бизоном взревел Козляткин, — иди отсюда! И чтобы сегодня же… нет, я не зверь, завтра к концу дня черновик сценария уже был у меня на столе! Ты меня понял⁈ Нормальный сценарий! Не про сантехника!

Надо ли говорить, что дважды меня просить не надо было?

Я шел по улице домой и думал, что вот как жизнь к отдельным категориям граждан несправедлива. Взять хотя бы того же Козляткина: белая кость, чиновник с перспективой. И почему он вдруг так взъелся на бедных сантехников?

Так как Козляткин отправил меня работать над сценарием и ещё зайти в театр к Глориозову, то я пошел домой. Сначала подумаю и прикину, что делать со сценарием, а потом уже пойду к Глориозову. Они, в театре, репетируют долго. А сегодня, если не ошибаюсь, Фаина Георгиевна говорила, что у них там опять какая-то премьера.

Я вернулся в квартиру и, схватив пачку с сигаретами, отправился покурить на кухню. При этом я чутко прислушивался к комнате номер пять. Но там было тихо и казалось, всё вымерло.

Разочарованно я вытащил сигарету, закурил от конфорки и, не чувствуя вкуса, выпустил дым в форточку.

— Муля! А что это ты не на работе? — удивлённо спросила Белла, вплывая на кухню могучим ледоколом.

Этим утром она была в старом линялом халате, на лице толстый слой жирного крема нежно-зеленоватого оттенка, а папильотки она сняла, но расчесаться не успела и волосы торчали сейчас вертикально вверх.

Каюсь, в первый миг, увидев её, я содрогнулся — она напоминала привидение или утопленницу после праздника «Ивана Купала».

Тем временем Белла, не дожидаясь ответа, подошла к конфорке и тоже прикурила:

— У тебя всё нормально? — задала она общепринятый вопрос, просто так, без интереса.

Так как я был весь в заботах, то ответил несколько не так, как следовало по этикету:

— Не нормально у меня, Белла, — сказал я и опять затянулся.

— Что? Что случилось? — взволновалась Белла, — Чем я могу тебе помочь?

— Даже не знаю, — ответил я.

Я посмотрел на Беллу и подумал, эх, была, не была, и кратко рассказал ей о ситуации с проектом. Конечно же, не вдаваясь в подробности и взяв у неё клятву о неразглашении.

— Ого! — констатировала Белла и задумалась.

Так, в задумчивости, мы с нею молча докурили и разошлись по своим комнатам.

Зря рассказал.

Я сидел за столом и пытался починить свой старый будильник, когда в дверь постучались.

Вздохнув, я крикнул:

— Открыто!

Дверь распахнулась, и в комнату вошли… Белла, Муза и Фаина Георгиевна.

Они все имели скорбно-торжественный вид.

— Муля, — сказала Фаина Георгиевна, — мы хотим помочь тебе со сценарием. Каждая из нас, так или иначе, служит или служила, искусству. Так что можем быть полезны. Тем более одна голова хорошо, а четыре — лучше.

Я укоризненно посмотрел на Беллу. Та с независимым видом пожала плачами и сделала вид, что она не при делах.

Ну, ладно, дареному коню, как говорится…

— Сделать вам чаю? — спросил я, — Дуся в холодильнике запеканку оставила. Творожную. С изюмом.

Дамы явно ничего не имели против запеканки, так что пришлось мне раскочегаривать примус и делать чай.

— Как вам такой сюжет? — сказала Белла, — «Советский дирижер Степан Иванов приезжает в Белград, чтобы поставить совместный концерт. Югославская скрипачка Любица Джукич настаивает, что народные мотивы нужно играть „с огнём“, а не по нотам. Во время репетиции дирижер, пытаясь дирижировать, случайно запутывается и падает в оркестровую яму. Любица смеётся: „Ваши руки танцуют, а музыка спит!“. В финале они играют марш…».

— Бред какой-то, — проворчала Злая Фуфа, — «Ваши руки танцуют, а музыка спит!» — а сценарий, видимо, вообще в коме! Надо бы вызвать санитаров с уколами для автора!

— А мне кажется, очень даже так… живенько… — пискнула Муза.

— Конечно живенько! А марш в финале — просто идеально! — фыркнула Злая Фуфа, — Он прекрасно заглушит стоны зрителей, которые досидели до конца этого безобразия. Хотя, возможно, это марш похоронный — для тех, кто умер от эмоций при просмотре фильма!

— Ну, а как такой вариант, — сказала Муза. — Советский инженер женится на югославской учительнице. Их семьи пытаются объединить традиции: свекровь настаивает на каравае, а тесть — на обряде с разбиванием кувшина. И вот они…

— В этом фильме даже умереть не получится — слишком плоский юмор вытянет обратно из гроба! — скривилась Злая Фуфа.

— Ладно! Вот ещё! Югославский поэт приезжает в Москву на литературный съезд, — опять внесла предложение Белла. — Переводчик-стажёр путает его стихи о природе с рецептом приготовления ракии. Зал взрывается аплодисментами «гениальной метафоре»: «Как дрожжи бродят в душе народа!». Поэт, не понимая русского, кланяется, а потом спрашивает: «Почему они все так наперебой просят у меня автограф?».

Фаина Георгиевна вообще ничего не ответила и подтянула к себе тарелку с Дусиной запеканкой и принялась неторопливо есть.

Белла ждала её замечание, но Злая Фуфа отрезала кусочек вилкой и поднесла ко рту. Медленно-медленно, она прожевала. Запила глоточком чая. Поставила чашку на блюдечко. Опять отрезала кусочек запеканки…

Белла не выдержала:

— Фаина Георгиевна! — Возмущённо воскликнула она.

— А? Что? — Спросила Злая Фуфа, при этом не отрываясь от запеканки.

— Как вам последний вариант сценария? — повторила Белла.

Злая Фуфа вздохнула и отпила ещё чаю.

— Нет! Вы скажите⁈ Не нравится? — прицепилась к ней Белла.

— После таких сценариев я снова чувствую себя «выкидышем Станиславского». Хотя, может, он просто благословил меня не участвовать в этом марше безумия? — проворчала Раневская и невозмутимо вернулась опять к запеканке.

— Всё вам не так! Всё не так! — возмущённо выпалила Белла, — а вот возьмите сами и придумайте! Раз такие умные!

Раневская пожала плечами и принялась доедать запеканку.

— Что? Даже ответить нечего⁈ — продолжала накалять обстановку Белла, — не хотите помочь Муле, да? Зато он всегда всем помогает!

На эти слова Раневская нахмурилась, отставила пустую тарелку и пустую чашку в сторону и с достоинством ответила:

— Мне не обязательно делать то, что я не умею. Но зато я могу найти того, кто сделает это прекрасно!

— Ну, так найдите! — вскинулась Белла.

— Думаю, где-то через час я сделаю это, — посмотрела на часы Раина Георгиевна, — и вопрос будет решён.

С этими совами она встала, поблагодарила за чай и с достоинством удалилась.

А мы остались в комнате допивать чай.

— Думаю, ничего не выйдет, — хмуро сказала Белла. Она остро отреагировала на критику Раневской и теперь сидела и злилась.

— Если Фаина Георгиевна сказала, что сделает, значит точно сделает, — уверенно ответила Муза.

— Давайте лучше просто поболтаем, — предложила Белла, — устали уже от этих проблем. Что ни день — то событие!

— А давайте!! Вот у нас возле зоопарка, есть двухэтажный дом. Я мимо него каждый день на работу иду. Так вот там, на втором этаже живёт тётя Поля. Представляете, она каждое утро поёт «Интернационал» в форточку. А ведь я иду на работу рано — полшестого утра. А она уже поёт. Соседи думают — это новый ритуал по выявлению врагов народа. Мол, кому не нравится. А своего попугая она приучила говорить: «Вставай, буржуй! Завод тебя ждёт!» Можете себе представить, что было, когда попугай сбежал от неё и прилетел в кабинет начальника ЖЭКа⁈

Мы рассмеялись. А Белла махнула рукой:

— Это ещё что! А вот моя подруга Соня тридцать лет играла в провинциальном театре. Однажды на «Вишнёвом саде» в зале сидел только пьяный тракторист и глухой сторож. Она вышла на сцену и сказала: «Дорогой Фирс, давайте монологи прочитаем на троих!». А тракторист не понял и отвечает: «На троих? Наливай!»

— А вы знаете, я получила письмо от Ложкиной, — похвасталась Муза.

— Да ты что! — вскинулись мы с Беллой. — И что пишет?

— А мне не написала, — обиженно, с ноткой зависти, надулась Белла, — вроде вы с нею особо никогда не дружили. Она твоего Софрона ненавидела.

— Да это потому, что она хочет яйца страусов, чтобы я помогла купить. Решил Пётр Кузьмич в саду у себя страусов разводить…

— Лучше бы павлинов, — сказал я, — они хоть красивые.

— Зато орут, ты знаешь как? — засмеялась Муза, — я, как в зоопарк пришла и первый раз услышала, думала, умру от страха!

— Вечно Печкин что-то такое норовит выдумать! — фыркнула Белла, — ещё и козу Эсмеральдой назвал!

— Зато внучатого племянника Варвары они из детдома забрали к себе, — заступилась за бывшую соседку Муза, — теперь у них настоящая семья, с ребёнком.

Она завистливо вздохнула.

— Мда, одни детей из детдома берут, а другие родных детей в деревню отправляют! — недовольно поджала губы Белла.

— Ты Лилю имеешь в виду? — спросила Муза.

— Ну, а кого же! — ответила та, — вот уж хвойда, так хвойда! Даже Нонна Душечка и то не настолько испорченная.

— Замуж она таки вышла… за Герасима нашего, — мечтательно вздохнула Муза, — он теперь у них в деревне жить будет.

— Откуда ты все эти сплетни знаешь? — фыркнула уязвлённая Белла.

— Да я Верку недавно встретила, — объяснила Муза, — Прям на улице столкнулись. Ну, которая тоже здесь была. С Нонной вместе…

— Аааа, Вера Алмазная, — хмыкнула Белла, — попыталась девка жизнь свою по-нормальному устроить. Даже на комбинат пошла работать, вахтёршей. Правда продержалась всего неделю… Вернулась обратно в кабак.

Мы сидели и мирно болтали. И так было хорошо, что я уже совершенно забыл и о необходимости писать этот проклятый сценарий, и о том, что нужно идти к Глориозову. Просто так хорошо было сидеть с соседками, слушать их истории, по-доброму сплетничать и пить чай.

И тут в дверь постучали.

— Открыто! — сказал я.

Дверь открылась и на пороге возникла Фаина Георгиевна. Она улыбалась триумфальной улыбкой.

— Вот! — сказала она, и отошла на шаг в сторону.

За её спиной оказалась женщина, которая сейчас предстала перед нами. Была она невысокого роста, полновата, небольшие пронзительные глаза и ехидная улыбка на губах завершали образ. Одета она была также, как и все советские женщины немолодого возраста.

— Знакомьтесь, — усмехнулась Злая Фуфа. — Моя подруга — Рина!