Муля, не нервируй… Книга 3

Глава 24

Я с интересом разглядывал Рину Зелёную. Несомненно, это была именно она. Если не ошибаюсь, было ей уже лет пятьдесят, хотя определить оказалось сложно: эта женщина при желании могла выглядеть хоть на тридцать пять, хоть на шестьдесят пять. Причём никакого грима ей даже и не требовалось.

— Здравствуйте! — заметно оживились Белла и Муза, — а мы тут чай пьём. Проходите, пожалуйста!

Они усадили Рину Зелёную за стол и принялись угощать чаем и остатками Дусиной запеканки.

Завязалась оживлённая светская болтовня.

— Курить хочу, — недовольно буркнул я, схватил пачку сигарет и пошел на кухню.

Я злился. Злился на себя.

Кажется, я понял, кто был виновен в утечке информации. И это был я сам!

— Муля! Ты что, рассердился? — за мной на кухню вбежала Злая Фуфа. Вид у неё был обеспокоенный.

— Не то слово! — свирепо сказал я и выпустил дым в форточку.

— Муля, я же вижу, что ты на меня злишься! — произнесла Фаина Георгиевна и с тревогой посмотрела на меня, — не молчи, скажи, что не так?

— Всё не так, — процедил я, — но сержусь я исключительно на себя. Не надо было мне вам говорить об этом проекте. Кто бы мог подумать, что вы на всю Москву растрезвоните!

— Эммм… не только на Москву, я ещё и в Ташкент звонила, и в Таганрог, и в Бердичев.

Я чуть за сердце не схватился.

— Ой, ладно, Муля, я же шучу! — хохотнула Злая Фуфа и тоже прикурила от конфорки.

Меня чуть отпустило, а она добавила:

— Только в Таганрог и в Бердичев.

Она ещё пуще захохотала, а я молча скривился. Стоял, дымил. Нахохотавшись Злая Фуфа сказала:

— Муля, скажи, что не так? Риночка — замечательный автор. Она, между прочим, сценарий к фильму «Подкидыш» писала. Так что на неё вся надежда.

Я опять промолчал. Что отвечать? Да и, на мой вкус, этот фильм, если убрать из него роль Ляли в исполнении Раневской и роль потерявшейся девочки, ничего особенного из себя не представлял. Так что особо я и не обольщался.

Фаина Георгиевна правильно истолковала моё молчание:

— Муля, зря ты Риночке не доверяешь. Легче всего сразу сказать нет. А вот попробуй дать ей шанс и сам убедишься, что она ещё себя покажет!

Я опять промолчал. Злая Фуфа, задетая моим поведением, воскликнула:

— Я, между прочим, сталась, как могла!

— А зачем вы Глориозову о проекте рассказали? — хмуро спросил я.

— Глориозову? — удивилась она, — ты что-то путаешь, Муля! Ничего я Глориозову не говорила. Сказала только Завадскому, да и то он меня вынудил своим отвратительным и глупым видением пьесы Сухова-Кобылина!

Я застонал и схватился за голову.

Но рано или поздно всё заканчивается. Даже сигарета. Я докурил её и печально посмотрел на пачку. Там оставалась ещё одна, а я же, вообще-то давно бросил курить. Со вздохом я сунул пачку обратно в карман и побрёл в комнату. Следом за мной засеменила покаянная Фаина Георгиевна.

— Риночка! — воскликнула она, когда мы вошли в комнату, — вот этот Муля! Это о нём я тебе рассказывала!

— Ой, какой хороший и милый мальчик! — всплеснула руками Рина Зелёная и ласково улыбнулась мне, — давно хотела с вами познакомиться, Муля. Фуфочка только о вас и говорит. Да я и сама вижу, как здорово вы ей помогаете!

Рина вздохнула и продолжила с подчёркнутой завистью:

— Вот скажите, Муля, что мне нужно сделать, чтобы переманить вас к себе? Мне тоже срочно нужен личный импресарио!

— Могу посоветовать пару хороших профессионалов, — мрачно ответил я (понимаю, что нехорошо на постороннем человечке отрываться, но я всё ещё злился, и злился прям здорово).

— Нет, Муля! Мне не нужны эти хорошие профессионалы! Мне нужны только вы!

— Но, но, Риночка! — заволновалась Злая Фуфа.

Я хотел сказать, но Рина не позволила и быстро выпалила:

— Знаете, Муля, у актёров бывает такой период, когда совершенно необходима чья-то помощь, чтобы подняться ещё хоть на маленькую ступеньку. Самому с этим не справиться…

Мне стало жаль эту, уже не молодую, женщину, которая не раскрыла и сотой доли своего актёрского потенциала. Впрочем, как и Раневская. Как и Пуговкин.

Хотя из этой компании Пуговкин — единственный, кто потом, в шестидесятых-семидесятых раскроется и соберёт причитающиеся овации и любовь зрителей. А вот и Рина, и Фуфа — к сожалению, нет.

— Иногда при встрече со мною режиссеры и сценаристы, всплескивая руками, кричат: 'Ах! Как же про вас забыли? Был же такой расчудесный эпизод! Вы бы так прекрасно это сыграли! — едко говорила между тем Рина Зелёная, — Один режиссёр, не скажу кто, но довольно известный, однажды прямо посреди улицы упал на колени и закричал, что я лучшая актриса. А я ему говорю, мол, тогда дай мне роль, хоть самую плохую. И знаете, Муля, что он ответил?

Я покачал головой.

— Он встал с колен, обнял меня, заплакал. Затем поклялся в вечной любви и ушел.

— А роль? — спросил я.

Рина и Фуфа переглянулись и засмеялись. Тихо и печально.

— И вот так всегда. Всю жизнь, Муля…

Мне стало стыдно, что я нелюбезно отнёсся к ней.

— Поэтому я прошу вас, Муля, дайте мне шанс! — она явно волновалась, да так, что даже пальцы рук подрагивали.

— Но вы же не просто так хотите помочь мне? — прищурился я.

— Извините, — пробормотала она, впрочем, безо всякого раскаяния и сразу добавила, — я роль хочу, Муля. Любую. Не обязательно в вашем этом проекте. Мне хоть где-нибудь. Но только чтобы в кино. Я так люблю кино! Я готова ехать ради этой роли хоть даже в Киргизскую ССР!

Я усмехнулся, вспомнил ещё кое-кого, кто намылился ехать в Киргизскую ССР. Мёдом им там, что ли, намазано?

Рина Зелёная, заметив, что я уже улыбаюсь, просияла:

— Так мы договорились, да?

Я кивнул, со вздохом, и спросил:

— Как мне вас называть? Екатерина Васильевна? Или Рина Васильевна?

Она невесело усмехнулась:

— Называй меня Руина Васильевна, Муля, — ответила она.

В общем, я засадил всю банду придумывать и писать мне сценарий. Фаина Георгиевна, Рина Зелёная, Белла и Муза были отправлены в комнату Беллы с категорическим напутствием, поменьше болтать, и чтобы до вечера черновой набросок сценария был готов. Если они хотят ролей, конечно же.

А сам я, пока работа работается чужими руками, с чистой совестью отправился в театр Глориозова на разборку.

Но только я вышел из квартиры, как вспомнил, что забыл на работе акты, которые нужно отдать Глориозову под подпись. Поэтому чертыхнулся и пошел обратно в Комитет искусств за чёртовыми бумажками. Хорошо, хоть крюк небольшой получался. Хоть Москва и огромный город, но так-то всё тут рядышком.

У проходной я увидел… Валентину. Она смирно стояла чуть сбоку и с надеждой провожала глазами каждого выходящего из помещения.

— Валентина, здравствуй, — удивлённо сказал я, — что ты здесь делаешь? Случилось что?

— Муля! — просияла она, а я ещё больше удивился.

Оба раза, когда я её видел в домашней обстановке, её больше интересовала еда, а в третий раз она пришла больше из вежливости и чтобы не огорчать Анну Васильевну и Надежду Петровну.

Теперь же человека словно подменили. Во-первых, одета она была в строгий тёмно-серый костюм, который удачно скрывал всё лишнее. Сразу видно, что портной не из дешевого ателье. Лицо Валентины было слегка подкрашено, волосы уложены как-то совершенно по-другому, даже красиво.

— Не ожидал тебя здесь увидеть, — сказал я и, на всякий случай добавил, — хорошо выглядишь.

Валентина зарделась.

— Это моя мама придумала, или твоя? — тем временем продолжал допрос я, — ты им в следующий раз скажи, пусть хоть погоду учитывают! Я вообще сегодня весь день должен в другом месте быть, на выезде с проверкой. Если бы я акты в кабинете не забыл, то ты бы тут весь день простояла…

Валентина вздохнула.

А я посчитал, что хватит читать девушке нотации, она и так озябла, хоть и апрель, но ветерок прямо недобрый такой, колючий. И поэтому сказал:

— Пошли к нам в столовую, чаю горячего выпьешь и расскажешь, что стряслось?

Валентина отрицательно замотала головой:

— Нет, Муля, не хочу тебя от работы отрывать. Я буквально на минуточку! Мама и Надежда Петровна ничего не знают…

— Вот как? — я еле сдержал, чтобы моя челюсть слишком сильно не отпала.

— Да понимаешь, ты тогда выступил, в пятницу, на комсомольском собрании. Рассказал это всё. И у меня словно глаза открылись! Я больше не хочу быть той Валентиной, которой я была! Я хочу стать новым человеком, и самой выбирать свою жизнь!

Она посмотрела на меня горящим взглядом, и я мысленно застонал — ещё одной Греты Тунберг только нам не хватало.

А вслух ответил:

— Тогда зачем пришла?

— Я хочу понять, что мне дальше делать! — с энтузиазмом воскликнула Валентина. — Подскажи мне, Муля!

И тут мне в голову пришла хорошая мысль:

— Валентина, ты же бухгалтер? Вроде так твоя мама говорила?

— Всё верно, — кивнула она, — последний курс доучиваюсь.

— Тогда давай поступим так: ты поможешь мне, а я помогу тебе. Идёт?

Валентина закивала головой с таким энтузиазмом, что я уже забоялся, что гвоздики вылетят и её закрученные в кольца косы отвалятся сейчас от макушки.

— А ты секреты хранить умеешь?

Судя по одухотворённому лицу девушки, Валентина умела.

Я нисколечко не сомневался, что хранить она будет примерно также, как и Белла, как и Фаина Георгиевна. Но всё равно утечка уже произошла, так что терять мне было нечего.

— Тогда пошли со мной в кабинет, я покажу, что надо делать.

Я потащил её внутрь. В кабинете, игнорируя удивлённые и заинтересованные взгляды коллег, я торопливо вытащил несколько старых черновиков со сметами и показал Валентине, как они делаются.

— В общем, набросай смету на советско-югославский фильм. Съемки будут идти около года. Точнее от двух месяцев до года. Состав актёров примерно тридцать человек. Но наших будет хорошо, если с десяток. А массовка вся югославская будет. Снимать будем и там, и у нас. Вот примеры, как считали для других фильмов. И не мелочись. Примерная сумма такая — я написал на листочке цифру и у Валентины округлились глаза.

Затем я вручил ей все бумажки и выпроводил домой писать мне смету.

Утром договорились встретиться на том же месте.

Валентина ушла, а я, прихватив нужные акты, с чувством глубокого удовлетворения, отправился в театр к Глориозову.

А в театре был бедлам. Во всяком случае, другого слова, чтобы охарактеризовать это, у меня не нашлось, невзирая на мой лексикон.

Шла репетиция. Насколько я понял, это было литературное наследие великого Грибоедова в интерпретации тщедушного мужичка с большими гусарскими усами и длинными волосами.

Его я видел в первый раз.

Поэтому стал в уголочке, чтобы не отсвечивать.

Тем временем мужичок пытался решить, удастся ли Александру Андреевичу Чацкому противостоять всему фамусовскому свету или конец его пути неотвратим. Актёры были задействованы практически в полном составе. Одетые в белые балахоны они изображали хрен пойми что. Между ними яростно метались статс-дама, камер-девица, гоф-дама, Софья Павловна и Лиза. Все они почему-то были в алых корсетах и мужских кальсонах. А Софья Павловна держала на вытянутых руках самовар.

Но более всего меня поразило то, что роль Александра Андреевича Чацкого исполнял небезызвестный Серёжа. Он был одет в оранжевую атласную косоворотку, синие штаны, красный пиджак и зелёный шарф. Впечатление было просто убойное.

Особенно, когда он подскочил к стоящему на сцене роялю и принялся играть собачий вальс. А статс-дама, камер-девица, гоф-дама, Софья Павловна и Лиза взялись за руки и водили вокруг него хоровод.

Я схватился за голову.

— Я тоже не в восторге, — раздался сзади голос Глориозова.

Я обернулся и холодно сказал:

— Я принёс вам акты на подпись.

— Иммануил Модестович! — расцвёл Глориозов, и голос его моментально сделался сладко-сиропным, — конечно же, я сейчас всё подпишу. А давайте пока пройдём ко мне в кабинет. Там есть стол, и будет удобнее подписывать.

Но я не повёлся на все эти ухищрения и сказал:

— Подписать можно и здесь. Там всего три подписи надо. Уж как-то постарайтесь исхитриться.

— Вы всё сердитесь на меня, Иммануил Модестович, — тяжело вздохнул Глориозов, — а ведь я к вам со всей душой…

Я промолчал.

— Ну как, понравилась вашим гостям водка? — с ласковой улыбкой спросил Глориозов, и мне остро захотелось забить оба ящика ему в глотку. Но нельзя. Нужно было играть в дипломатию. Политесы, итить их! Поэтому я сказал:

— Очень понравилась, Фёдор Сигизмундович. Очень понравилась.

Видимо, мой взгляд не предвещал ему ничего хорошего, потому что Глориозов покраснел и торопливо воскликнул:

— Моей вины здесь нет! Это Завадский говорит, мол, давай на двоих этот проект провернём и разделим! У него в министерстве кто-то знакомый есть, который поможет. А я категорически сказал, что без вас, Иммануил Фёдорович, никак нельзя. Вот прям, так и сказал ему!

Он умолк и победно посмотрел на меня. Не дождавшись никакой похвалы, он зачастил снова:

— И я же знаю, что вы продвигаете Фаину Георгиевну. Конечно же, я дам ей прекрасную роль. Лучшую роль второго плана. Вы же понимаете, дорогой мой, родненький человечек, что она может играть только такие роли… сами понимаете, возраст.

Он сконфуженно развёл руками. Сейчас он напоминал мне «голубого воришку» из небезызвестной истории о великом комбинаторе.

— Кто слил вам информацию? — без обиняков спросил я.

От моего враждебного напора, Глориозов смутился:

— Я вам не враг, Иммануил Модестович! Я же со всей душой! А Завадский говорит…

— Кто ещё, кроме Завадского, в курсе? — опять припечатал я.

— Да в принципе, уже все, — тяжко вздохнул Глориозов и тут же добавил, заискивающе заглядывая мне в глаза, — Завадский считает, что этот проект уже у него в кармане. Вот поэтому я и решил позвонить и предупредить вас!

Я чуть не расхохотался. Предупредить он меня хотел, благодетель чёртов. Предупреждалка вот только не выросла.

— А вы с Первым отделом согласовали? — прищурился я.

Глориозов побледнел.

— Но Завадский…

— У Завадского кто-то там есть в министерстве, — отмахнулся я, — а вот вы лично как выходить из ситуации собираетесь?

Глориозов сник.

— Очень рекомендую, по старой дружбе, — я снизал голос до свистящего шёпота и многозначительно посмотрел в глаза Глориозову, — очень прямо рекомендую, забыть об этом проекте. Во всяком случае, пока «сверху» не согласуют. Иначе сами понимаете…

Глориозов понимал.

— Вот и чудненько, — похвалил режиссёра я и отправился на работу с чистой совестью.

Я вернулся обратно на работу. Очень надеюсь, что моя «команда» старушек-веселушек хоть что-нибудь, да придумает (нет, Фаина Георгиевна, Рина Зелёная, Белла и Муза не были старыми, скорее здесь просто обобщённый архетип взят). А Валентина набросает смету.

Да, я не обольщался, что там будет всё идеально. Скорей всего, там будет лютый бред. Но пусть лучше Козляткин видит, что я работу выполнил, в поте лица. А как уж там получилось, это не важно.

Я хотел прихватить свои наброски, которые я вёл, как только попал сюда (я в тетрадку выписал лучшие фильмы, в которых, по моему мнению, могла бы сыграть Раневская. А чтобы никто не понял, писал на олбанском йезыге падонкафф. Конечно, не абы что, но разбираться долго придётся.

Лариса и остальные уже ушли. В кабинете я был сам. Пролистав тетрадку, я отложил её в портфель и потянулся за другой тетрадкой, которую, я, на всякий случай хранил в соседнем шкафу (исполнял заветы народной мудрости про нехранение яиц в одной корзине).

Но дотянуться до нужного ящика я не успел. Дверь открылась, и сюда заглянул… Барышников.

Он посмотрел на меня недоброжелательным взглядом и сказал:

— Вот ты и попался, Бубнов! Теперь тебе точно конец!

Я изобразил вежливое недоумение, и Барышникова это задело сильнее. Он вскинулся и выпалил:

— С хищением средств по госконтракту ты сильно облажался, Бубнов! Тебе крышка!

.