Муля, не нервируй… Книга 3

Глава 7

Вечером я пришел домой, уставший, как собака. Даже не ожидал, что этот чёртов отчёт займёт столько времени. Вышел на кухню, затянулся сигаретой и, глядя в темнеющее окно, задумался. Время шло, точнее бежало, а вопрос с продвижением Козляткина на замруководителя Комитета не двигался совершенно. Я уже и так подумал, и эдак. Остро не хватало вводных и моего знания реалий этого времени.

— Муля, — от звука собственного имени, я аж вздрогнул и торопливо обернулся.

— Ты что, опять куришь, да? — Фаина Георгиевна подошла поближе к окну, со вздохом вытащила сигарету и же закурила. — Сколько уже раз ты обещал бросить?

Мои уши запылали, но я промолчал.

— Молчишь? — обличительно хмыкнула она и молча затянулась, выдувая дым в форточку.

Помолчали, курили в тишине.

— Как дела в театре? — решил нарушить затянувшуюся паузу я.

— Плохо, — нахмурилась Фаина Георгиевна и тяжко вздохнула.

— Что уже случилось? — удивился я, ведь вроде бы всё у меня было под контролем, и тут на тебе!

— Поругалась я с ними, — сообщила Злая Фуфа.

— Вот те раз, — я так удивился, что чуть от дыма не закашлялся, но не удержался и беззлобно поддел, — а зачем поругались? Или так, ради любви к искусству, без повода?

— Не ёрничай, Муля, — настроение у Фаины Георгиевны было минорное. — Там опять Марецкая воду мутит.

— Марецкая? Так она же, если не ошибаюсь, у Завадского в театре работает?

— Да, в театре имени Моссовета, — подтвердила Злая Фуфа и подкурила новую сигарету.

— Но вы же у Глориозова играете? Что вам Марецкая? — никак не мог взять в толк я.

— Ох, Муля, бес меня попутал… Понимаешь, Завадский опять пригласил меня на роль, и я дрогнула, пошла. Начала играть, всё хорошо, репетиции отлично. А потом Марецкая…

У меня аж в глазах потемнело. Я ошеломлённо застыл, не обращая внимания, что сигарета догорела почти до конца. Очнулся только тогда, когда пальцам стало горячо. Чертыхнувшись, затушил окурок и, ни слова не говоря, развернулся и побрёл к себе в комнату.

Идёт оно всё к чертям!

Стараешься, тянешь человека, а результат — вот он.

— Муля! — послышался оклик с кухни.

Но я закрыл дверь.

Лежал на кровати, уставившись в потолок и думал. А правильно ли я всё делаю? Имею ли я право менять судьбы этих людей? И нужно ли им это? Может, они живут той жизнью, которую сами себе выбрали, сами захотели, а я практически насильно «причиняю им добро» и навязываю счастье по шаблону моей картины мира?

И главное, счастливы ли они теперь?

Муза торопливо шла по знакомой аллейке. Ветви вязов и ясеней приветливо шумели, а в дальней клетке в орнитосекции гулко ухнула какая-то пташка.

Муза спешила. Времени, конечно, было ещё с запасом, но она полюбила приходить сюда раньше всех и разговаривать с оленятами и зебрятами. Они такие миленькие. Муза усмехнулась. Особенно там есть один оленёнок, его назвали Алфонсо. Имя Музе не очень нравилось, но здесь учёные придерживаются таких правил: первая буква имени детёныша берётся по первой букве имени матери, а третья — по первой имени отца. Вот и вышло, что вышло. Но Муза для себя называла его Альфиком. Конечно же, когда они были наедине и никто не слышал. Она любила с ним подолгу разговаривать. Он всегда так внимательно слушал и смешно шевелил ушами.

Сейчас Муза торопилась как раз к Альфику. В сумочке несла ему шикарное лакомство — два яблока, морковку и кусочек хлеба. Яблоки Ложкина из деревни привезла, целую сумку. И угощала всех. Свои яблоки Муза есть не стала (хотя одно таки съела, не удержалась). А припрятала и теперь несла их Альфику. Вот он обрадуется!

Хлеб тоже несла. Но тайком. Хлебом кормить копытных животных не одобрялось руководством зоопарка. Прямого запрета как бы и не было, но не одобрялось. А Муза ничего не могла с собой поделать: Альфик так любил кусочки хлеба, густо посыпанные крупной солью. Ну, и как ему отказать? Он такой лакомка.

Муза добежала до препараторской. В коридоре были шкафчики со спецодеждой. Её был с номером 14. Она торопливо переоделась в синий спецовочный халат, натянула сверху прорезиненный фартук, переобулась в невысокие резиновые сапоги, с усмешкой натянула синюю же косынку (почему-то она её всегда сильно смешила), переложила гостинцы по карманам и заторопилась к Альфику. Ведь он так ждёт её…

Белла устало откинула прядь волос, прилипшую ко лбу.

Ну что за упрямая бабёнка!

— Милочка, я ещё раз тебе говорю, я не гадалка! И привораживать я не умею. Такая взрослая девочка, а веришь в сказки и в волшебство! — Она насмешливо хохотнула, надеясь смутить гостью.

Напротив неё, за столиком в гримёрке ресторана, где Белла обычно играла по вечерам, сидела полногрудая женщина в плюшевом жакете и неубедительной шляпке. Как говорится, в самом соку, мечта поэта, баба-ягодка и так далее. И эта баба-ягодка теперь с умоляющим видом взирала на Беллу:

— Но мне Ксения сказала…

— Что она тебе сказала⁈ — теряя терпение, возмутилась Белла, — что я приворожила ей жениха?

Судя по выражению лица дамочки, что-то подобное она и надумала себе.

— Брехня!

— Я тоже хочу жениха, — упрямо повторила женщина и умоляюще добавила. — Ну, пожалуйста.

— Милочка, я — сваха. Я могу подобрать тебе любого жениха, но дальше ты сама должна понравится ему. Понимаешь, сама!

— Но мне нужна стопроцентная гарантия, — опять повторила женщина и торопливо вытащила кошелёк.

Белла сдержалась (хорошо, что не выругалась). Несколько вкусно хрустящих купюр легли на столик. Белла торопливо накрыла их афишкой.

И тут в гримёрку заглянула Раечка:

— Белла, там ребята последний заход доигрывают и сразу твой выход.

— Спасибо! — с облегчением сказала Белла и схватилась за пуховку. Поправляя грим на лице, она сказала строгим голосом, — а знаешь, милочка, зайди-ка ты ко мне завтра, но минут на двадцать пораньше. Посмотрим, что можно сделать… И жениха тебе найду, есть тут у меня один толковый мужчина на примете, инженер между прочим, и вдовец. И научу как его заинтересовать… Ещё на свадьбе твоей погуляем!

Вредная дамочка обрадованно извинилась и ушла, а Белла вытащила хрустящие купюры, любовно пересчитала их и бережно положила к себе в кошелёк. Ещё немного и она купит себе новые сапоги. Старые-то совсем уж прохудились, сколько сапожник Захар их ни чинил, да он уже и браться-то не хочет. Но ничего. Скоро уже…

Она шла играть на пианино перед пьяной публикой, как ходила ежедневно, много-много лет подряд, и в этот раз на её лице играла довольная предвкушающая улыбка.

— Колька! — закричала Полина Харитоновна, выглядывая из окна в бревенчатой избе, — иди бегом домой, я козу только подоила, иди сюда, горюшко ты моё, молочка попьёшь, пока тёпленькое!

— Ну, ба-а-а-а, — возмущался Колька, потрясая палкой, которой он перед этим царапал по раскисшей глинистой земле, — ты не видишь разве, я рисую! Занят я!

— Иди сюда, чучело огородное, сиротинушка никому ненужная-а… — завздыхала Полина Харитоновна, — мать-то ещё хоть помнишь свою непутёвую?

— Ну ба-а-аа! Я рисую! Не мешай!

— Ладно, я полотеничком пока накрою, играйся, маленький, — улыбнулась Полина Харитоновна ласково и прошептала себе под нос, но тихо-тихо, — а ведь как внучек на покойного Виктора моего похож, как две капли воды прямо.

И добавила, взглянув на портрет над кроватью:

— А сделаю-ка я ему вареничков с вишней. Любит наш Колька варенички. Как ты, Витюшенька, когда-то любил…

Герасим топтался у входа. Он был в отглаженном сером костюме. Накрахмаленный воротничок рубашки больно впивался в шею, но Герасим даже не замечал этого, он был крайне взволнован.

— Заходите, товарищ! — строго сказала ему женщина в очках.

Герасим совсем растерялся, и уже было порывался сдать назад, но строгая женщина моментально разгадала его манипуляции.

— Товарищ, вы в библиотеку пришли записываться? — продолжила допрос женщина требовательным тоном.

— Да вот… я… — замялся Герасим и густо покраснел. Ему было стыдно. Стыдно, что он, взрослый человек, а вот так как-то…

Но женщина не выгнала его. Наоборот даже.

— Вы, пожалуйста, только не волнуйтесь, товарищ! — на лице женщины вдруг мелькнула хорошая такая улыбка, сочувствующая, и от этой улыбки она перестала быть строгой, так, чуточку уставшей только. — Вы проходите сюда, а я сейчас на вас карточку оформлю. По правилам так положено. Какая литература вас интересует?

— Мне это… — по привычке полез почесать затылок Герасим, но вспомнил, что он только что от парикмахера и волосы тот ему уложил каким-то пахучим зельем. Рушить такую красоту было жаль, и Герасим торопливо одёрнул руку и растерянно посмотрел на строгую женщину. А та уже начала заполнять бланк читательской карточки. Так что отступать было некуда.

— Вот и всё, — сказала она и протянула формуляр Герасиму, — а теперь здесь и здесь распишитесь. А потом мы подберём вам литературу. Так о чём вы почитать хотите?

— Мне это… как говорится, для развития, — робко сказал Герасим просительным голосом, и опять покраснел.

На крыльцо Герасим вышел где-то через час. Он любовно прижимал к себе две тоненькие книжки и толстый-претолстый журнал (зато с картинками). И на лице его блуждала мечтательная улыбка.

Лиля посмотрела в большое зеркало и покружилась так, чтобы юбка взвилась в колокол. Платье, белое, в огромный чёрный горох, очень ей шло. А волосы она уложила строго, огромную бабетту обвернула белым красивым бантиком.

Лиля ещё раз посмотрела в зеркало: выглядит хорошо. Вид у неё трогательный и наивно-беззащитный. Вот только туфли не в цвет к остальному костюму. Туфли были зелёные и это изрядно портило настроение. Нет, у Лили были и белые туфли. И чёрные — Гришка её всегда баловал. Но в них каблук был пониже. А Лиле хотелось сегодня возвышаться и блистать. Быть в центре внимания.

Она провела руками по мягкой ткани платья, улыбнулась отражению в зеркале заученной улыбкой.

Нет, нужно немного не так улыбаться. А то, если так, то получалась морщинка. Комиссия не должна думать, что она старая. А она и вовсе не старая.

Лиля развернула изрядно мятый листочек и ещё раз взглянула на текст. Нет, на память Лиля никогда не жаловалась. Но от волнения можно какое-то слово забыть. А вдруг оно важное.

Часы на кухне бамкнули несколько раз. Лиля чутко прислушалась. Ох и летит время! Уже скоро. Надеялась ещё пару раз слова повторить, да уже собираться пора.

Лиля нахмурилась, надела под платье кружевной подъюбник. Подол сразу стал пышным, как у принцессы, а талия теперь казалась тоненькой-тоненькой. Затем натянула красивые перчатки, обула туфельки, внимательно следя, чтобы стрелка сзади не перекрутилась. Последний штрих — шляпка. Брызнула на себя капельку духов и вышла из комнаты.

Пора. Комиссия ждать не будет.

На лице её блуждала предвкушающая улыбка…

Варвара Карповна дочитала письмо и украдкой смахнула слезинку.

— Что там? — в комнату вошел Пётр Кузьмич и принялся неспешно и деловито заводить ходики с кукушкой (подарок на свадьбу, между прочим).

— Да ничего, — вильнула взглядом Ложкина, торопливо сунула письмо в карман фартука и сказала, — я картошки с салом нажарила, как ты любишь. Сейчас из погреба капусты квашенной внесу и сядем ужинать. Ещё молоко есть. Эсмеральду недавно подоила. Ещё тёплое. Может, будешь с молоком?

— Варюня, ты мне зубы-то не заговаривай! — строго молвил Печкин, снял очки и аккуратно положил их в карман домашней куртки, — сказывай, что случилось?

— Да ничего…

— Я же вижу! Говори!

— Ну…

— Варюня!

— Да племянница у меня была, Катя, — тяжело вздохнула Варвара Карповна, — от двоюродного брата, покойного, дочка. А теперича вот знакомая пишет, что померла Катя.

— Да, горе какое, — пригорюнился и себе Печкин, но потом пристально взглянул на Ложкину и прищурился, — но ведь это ещё не все новости, да?

Та опять замялась, заелозила взглядом. Подошла к большому сундуку, поправила вывязанную салфетку, переставила красивую коробку с духами и помадой (тоже подарок на свадьбу) на другое место, на резную этажерку. Попробовала было зачем-то включить радио, но там сейчас было только шипение, поэтому обратно выключила. Расправила новёхонькие накрахмаленные занавесочки…

— Варюня!

И Варюня сдалась. Вздохнула и, словно в омут с головой, сказала:

— Там парень остался, сынок ейный, малой совсем.

— И что с парнем?

— Да в детдом его отправили. В Ярославль.

Повисла пауза: Варвара печально вздыхала. А Печкин думал что-то, хмурился.

Наконец, сказал:

— Завтра концерт колхозной самодеятельности у меня. Ответственный концерт очень. Поликарп Ксенофонтович из райцентра приедет даже. Награждать победителей будет. А вот послезавтра с утра поеду в Ярославль. Ты там мне собери в дорогу, что надо.

— Петя-а-а-а… — охнула Ложкина и зажала руками рот.

— Ну, а что? — степенно развёл руками Печкин, — мы тут с тобой как король с королевой, в эдаких хоромах вдвоём живём. В те две дальние комнаты даже не заходим. Что мы пацану места не найдём, что ли?

Каждый человек сам кузнец своего счастья. Банальная такая фраза, но на самом деле это основной закон жизни. Многие живут не своей мечтой, а чужими хотелками и понятиями. И всю жизнь они несчастные, всю жизнь откладывают свои мечты на потом. А потом вдруг оказывается, что жизнь-то прошла и уже некогда мечтать и реализовывать мечты.

В той, прошлой жизни, я добился колоссальных высот. И первой целью у меня было заработать много денег и купить себе небольшую быстроходную яхту и уютный домик на берегу моря. И я пахал так, что аж в глазах темнело. Не отказывался ни от одного проекта, тянулся, тянулся. И я довольно быстро заработал эти деньги. Купил себе и яхту, и домик. Потом квартиру в шикарном районе. Потом собственный ресторанчик. Потом завод. Потом…

Сколько этих потом было.

А сейчас я сижу в комнатушке коммунальной квартиры послевоенных пятидесятых годов и ясно понимаю, что всё это было зря. Я на яхте только один раз покатался, да и то, когда друзья потребовали обмыть её. А в домике даже не жил. Несколько раз, когда через этот город проездом был, заглядывал посмотреть, всё ли в порядке. И всё.

Шикарная квартира тоже чаще пустовала. Я регулярно задерживался на работе и, чтобы не тратить время на дорогу, частенько ночевал прямо там. У меня в кабинете была небольшая комнатка для релаксации, так я поставил удобный диван и часто ночевал прямо там.

И в Эфиопию я не съездил, хотя сколько мечтал. Делов-то всего — купить путёвку и собрать чемодан. А поди ты, времени всё не мог найти.

А теперь я сижу в коммуналке и не знаю, чем заняться: у меня куча времени, вот только таких возможностей больше нету. Да и начинать нужно всё с нуля.

Я вздохнул и пододвинул к себе чашку кофе.

Дуся с утра прибежала, прямо вся на взводе. Долго кружилась вокруг меня, пока я пил утренний кофе.

— Ну говори уже, — подбодрил её я, — я же вижу, что есть какие-то новости.

Дуся вспыхнула и вдруг смутилась.

— Дуся, — строго сказал я и отложил в сторону газету «Правда» (любил я утром читать какую-нибудь газету за неимением Интернета).

— Муля, тебя Надежда Петровна сегодня на ужин зовёт, — сказала Дуся и её уши предательски вспыхнули, а на щеках появился румянец в виде перевёрнутой буквой «Г».

— Но это ещё не всё? — разгадал её манипуляции я.

— Всё! — с самым честным-честным видом посмотрела мне в глаза Дуся.

— Не всё, — несогласно покачал головой я, — ты что-то знаешь, Дуся. Скажи мне, пожалуйста. Кто лучше тебя меня подготовит к неожиданности?

Дуся вздохнула и сказала:

— Надежда Петровна ещё Красильниковых пригласила.

— Ну и что? — удивился я, — они ужасные люди? Вредные? Что тебя смущает?

— Так это…

— ?

— У них Таня.

— Что за Таня? — не понял сперва я.

— Ну, дочка ихняя, — зарделась Дуся и вдруг выпалила, — невесту вам Надежда Петровна нашла. Смотрины теперь будут.