Муля, не нервируй… Книга 3

Глава 11

В приёмной, к удивлению, продержали меня недолго. Да и сама приёмная была «не такой как все». Нет, дубовые резные панели и обитые дорогим бархатом кресла с диванчиками присутствовали, как и полагается. И фикус в кадке был на месте. И паркет. И алый ковёр с узбекскими ромбами. И даже торшер под зелёным абажуром.

Однако главное отличие было — это секретарша. Хотя я неправильно выразился — секретарь. И опять неправильно. Надо так — Секретарь. Вот теперь правильно. Именно так, с большой буквы. Хотя с виду Секретарь не впечатляла. В первые три секунды. Старенькая, скрюченная старушка с аккуратной «дулькой» на голове, крючковатым носом и в огромных очках. Она зябко куталась в бледную вязанную шаль и чуть слышно пахла пудрой и нафталином. Но дело своё старушка знала на ура:

— Молодой человек, — интеллигентно проскрипела она, — Иван Григорьевич — человек занятой. У вас будет ровно восемь минут. Вы тезисы подготовили?

— Какие тезисы? — удивился я.

— А вы не с докладом разве? — удивилась она, заглянула в объемный гроссбух на её столе и позволила себе чуть поморщиться, — у меня здесь записано: «Доклад. Бубнов Иммануил Модестович. Тема — Советско-югославский кинематограф». Регламент — три минуты. Лучше три с половиной. На вопросы и обсуждение — пять минут. Отвечать кратко, ёмко, чётко. Это понятно?

Я кивнул в некотором уважительном обалдении.

— Сядете по левую сторону, на второй стул. У Ивана Григорьевича дальнозоркость, ему вдаль смотреть удобнее. Запомнили?

Я опять кивнул.

Старушка-Секретарь опять заглянула в объемный гроссбух и скрипуче добавила:

— Иван Григорьевич примет вас через девять минут.

Она пожевала губами и сообщила:

— Иммануил Модестович, у вас ещё есть время набросать кратко тезисы. На том столике карандаш и бумага, — она указала костлявым, чуть подрагивающим запястьем на боковой столик, у окна. — Приступайте. Потом покажете мне.

Я приступил. Ведь сказано это было столь уверенным тоном, что перечить или не выполнить даже мысли не возникало.

Разговор с Большаковым у нас должен был быть о другом, но перечить Секретарю я не посмел. Кроме того, она была права. Не факт, что Иван Григорьевич не поинтересуется, как я вижу это сотрудничество. Так что пусть лучше будет заготовка.

Поэтому я сел за столик, пододвинул к себе листы и принялся торопливо набрасывать тезисы. Так увлёкся, что чуть не пропустил время. Но Секретарь была на чеку и сказала категорическим голосом:

— Иммануил Модестович, у вас осталось три минуты. Давайте сюда тезисы, я гляну.

Даже не думая спорить, я показал ей наброски.

Секретарь глянула, читала. Еле слышно бормоча что-то под нос. В одном месте она покачала головой и сказала:

— А вот этого не надо. Иван Григорьевич этого не любит. Я вычёркиваю этот тезис вам. И в разговоре с ним постарайтесь эту тему обходить, будьте добры. Ну, или смягчить, если получится.

Она пристально посмотрела на меня и, дождавшись моего согласного кивка, продолжила изучать мои наброски. Наконец, она прочитала и вручила мне исписанный листок, предварительно положив его в аккуратную папочку.

— Готовы? — спросила она меня.

Я кивнул.

Она нажала на рычажок коммутатора, там зашипело, что-то пощёлкало и она сказала:

— Проходите, Иммануил Модестович. И не забывайте о регламенте.

Я от души поблагодарил и открыл дверь.

За распахнутой дверью оказалась ещё одна дверь. И её я тоже открыл.

— Разрешите? — сказал я, входя в кабинет, — Здравствуйте, Иван Григорьевич!

Хозяин кабинета сейчас выглядел как Хозяин Кабинета. Важный, солидный, представительный. В добротном костюме, за массивным столом из морёного дуба он выглядел совсем по-другому, чем на природе.

— Муля! Здравствуй! — улыбнулся мне Большаков, и я понял, что начало беседы получается вроде как удачное. — Заходи давай. Садись.

Я сел на второй стул, как и велела мне Секретарь.

— Что, Изольда Мстиславовна и тебя уже успела отдрессировать? — хохотнул он.

— Ну… — я замялся, подыскивая слова, чтобы не обидеть человека.

— Баранки гну! — хмыкнул он и велел, указывая на стул рядом, — пересядь сюда, пожалуйста.

— Но Изольда Мстиславовна…

Большаков скептически изогнул бровь и я пересел. Лучше не вступать в конфронтацию, и так сколько времени потеряли.

Я украдкой взглянул на часы — три минуты «на тезисы» истекли.

— Когда посетитель сидит на втором стуле, он начинает говорить громче, и Изольде Мстиславовне всё прекрасно слышно, — полушепотом пояснил он мне, — а я хочу с тобой конфиденциально побеседовать.

Я невольно улыбнулся.

— Зато она — лучший мой сотрудник, — похвастался Большаков, — ей уже семьдесят пять, давно на пенсию просится, а я её не отпускаю. Замену ей не могу найти. Лучший профессионал в своём роде. Я без неё, как без рук.

Выдав этот спич, Большаков резко сменил тему:

— Так что ты там про советско-югославский проект говорил? — уставился он на меня в упор.

Но ответить мне не дал:

— Ты хоть соображаешь, куда сейчас лезешь?

Я кивнул:

— Да, меня уже в Первый отдел вызывали.

— Но про совместный проект — это ты серьёзно? — нахмурился он.

— Конечно серьёзно, — ответил я и пошел ва-банк, — Иван Григорьевич, можно я буду говорить, как есть?

Большаков прищурился:

— Я тебя специально рядом поэтому и пересадил. Говори.

— Хорошо, — вздохнул я и начал говорить, — понимаете, я проанализировал фильмы последних лет и понял, что у нас сложилась следующая ситуация. Это или военные фильмы с патриотическим уклоном, или мелкотемье…

— Тихо! — шикнул на меня Большаков и торопливо пересел рядом со мной (на второй стул, кстати). — Продолжай.

— Я говорил про мелкотемье, — повторил я, — а я знаю, как нам размахнуться так, в смысле выстроить процесс так, чтобы и из вот этой сложившейся тенденции не выйти, и при этом сделать парочку настолько шедевральных фильмов, которые поразят весь мир.

— Эк ты загнул, — недоверчиво посмотрел на меня Большаков.

— Не загнул, — не согласился я, — я могу рассказать. Но выданные мне восемь минут почти истекли. Рассказывать надо долго. А ведь ещё один вопрос обсудить надо. Важный.

Большаков с интересом взглянул на меня. Его удивляло и забавляло то, что у меня нет робости и пиетета перед ним. Он привык, что все в его кабинете тряслись, как мыши. Я же держался на равных. Это его интриговало.

— Ладно, говори свой важный вопрос, — ухмыльнулся он.

— Вам нужен заместитель, — сказал я и добавил, — только компетентный и надёжный.

Глаза у Большакова и так довольно-таки выпуклые, ещё больше округлились:

— То есть ты считаешь, что мои заместители ненадёжные и некомпетентные? — вроде как в шутку спросил он, но в голосе мелькнули угрожающие нотки.

— Не считаю, — покачал головой я, — но вам нужна своя команда. Единомышленники.

— Уж не себя ли ты прочишь? — засмеялся Большаков, вышло слишком уж громко. Так, что он метнул взгляд в сторону двери и быстро оборвал смех.

— Нет, мне ещё рано, — спокойно ответил я, — руководящего опыта нет, и ещё так, по мелочи…

— И что же по мелочи? — вовсю уже развеселился Большаков.

— Возраст не подходящий, я не член Партии, — начал перечислять я.

— Так вступай.

— Через год вступлю. Я же ещё в комсомоле. Зато комсорг.

— Это хорошо, — кивнул Большаков, но уже рассеянно, мысли его явно унеслись вдаль, — так кого ты мне там прочишь в замы?

— Козляткина, — сказал я.

— Да ну! Он же тупица! — отмахнулся Большаков.

— Ничего подобного, — не согласился я, — вы же с ним напрямую не работали? Не общались?

Большаков кивнул, мол, не работал и не общался.

— А характеристику на него, что он тупица, знаете со слов других. А не думали ли вы, Иван Григорьевич, что кому-то может быть очень выгодно, вот так его вам представить? — задал вопрос в лоб я.

Большаков завис.

Повисла пауза. Во время которой хозяин кабинета думал.

Я дисциплинированно сидел и ждал, чем всё это закончится и к какому выводу он придёт.

Наконец, что-то для себя надумав, он хлопнул рукой и сказал:

— Так! Такие вопросы с кондачка не решаются.

Я кивнул.

— Надо опять на природу выехать, — мечтательно сказал Большаков, — на эти выходные. Организуй. Буду я, ты и Володя. Там и обсудим.

— И Козляткин, — добавил условие я.

Большаков взглянул на меня удивлённо:

— Зачем?

— А как вы оцените, тупой он или нет? — сказал я, — нужно ещё пообщаться. Уже целенаправленно.

Большаков нахмурился, а я торопливо добавил:

— Да и чем больше компания — тем веселее.

— Ладно. Пусть будет. Я тогда ещё одного человечка возьму. Организуй всё. Нюансы обсуди с Володей.

Я попрощался и вышел.

Изольда Мстиславовна встретила меня неласково:

— Вы превысили регламент на десять минут! — укоризненно проскрипела она и кивнула на тщедушного мужичка с пухлой папкой, который, скукожившись, сидел на стульчике, не касаясь спинки, и обильно потел.

— Извините, — сказал я, — тут не я решал.

Секретарь неодобрительно вздёрнула подбородок (явно моё извинение не приняла), и я торопливо добавил:

— Зато у него сейчас настроение хорошее.

Мужичок встрепенулся и с надеждой посмотрел на меня.

Я ободряюще улыбнулся и сказал:

— Всё будет хорошо. Вот увидите.

Когда Изольда Мстиславовна запустила мужичка к Большакову я тихо ей сказал:

— Я же понимаю, что вам, как помощнику Министра нужно понимать, о чём было обсуждение, да?

Она с удивлением взглянула на меня. Но взгляд её слегка потеплел.

А я добавил:

— Назначьте мне время, когда Иван Григорьевич будет на каком-то совещании и у вас появится свободная минутка. Я зайду и расскажу.

Глаза Изольды Мстиславовны блеснули любопытством. Она полезла в свой гроссбух, немного полистала его и сообщила:

— Завтра, сразу после обеденного времени, у меня будет около часа «окно». Иван Григорьевич уедет в Мосгорисполком. Так что заходите.

— Хорошо, — кивнул я, — спасибо, Изольда Мстиславовна.

— За что спасибо? — тут же насторожилась Секретарь.

— За советы ваши, — с простодушным видом ответил я, — очень пригодились. Благодаря им удалось выстроить разговор правильно.

Изольда Мстиславовна пожевала губами и отвернулась.

Я счёл, что разговор закончен и вышел из приёмной, аккуратно прикрыв за собой дверь.

По дороге к себе я заглянул к Козляткину.

— Ну, что там? — вскинулся он, изнывая от нетерпения.

— Нормально, — широко улыбнулся я и добавил, — вашу кандидатуру он обязательно рассмотрит.

— Он так сказал? — широко распахнул глаза Козляткин.

Я кивнул, сел рядышком с начальником и принялся говорить, снизив голос почти до шепота:

— Кто-то из его окружения здорово вам гадит, — начал я, — только не знаю кто. Внушили Большакову про вас всякие гадости…

— Какие ещё гадости? — напрягся Козляткин.

— Что вы бестолковый и нерадивый, — сказал я, смягчив формулировку.

Ну, не буду же я говорить своему начальнику, что его начальник считает его тупым.

— Вот гады! — выдохнул Козляткин и прошипел, — я знаю, кто это! Теперь понятно, почему Большаков ко мне так относится.

— Подождите, — прервал поток сознания я, — это ещё не всё.

— Что? — опять напрягся Козляткин.

— Ивану Григорьевичу понравилось, как мы югославских и африканских гостей встретили. Он хочет повторить.

— А кто приезжает? — не понял Козляткин.

— Никто не приезжает, — сказал я, — он предлагает, чтобы был тесный круг: он, вы, Володя и я. И ещё кого-то, сказал, возьмёт. Один человек ещё, вроде.

Козляткин задумчиво почесал затылок.

Я его понимал. Почётно, когда тебя в ближний круг пускают. А, с другой стороны, тот ещё геморрой. Я специально уговорил Большакова взять и Козляткина. Во-первых, нужно им пообщаться ещё, и желательно без иностранных «друзей», на которых приходится постоянно отвлекаться. Так будет легче сосватать Козляткина в замы Большакову. А, во-вторых, один я, банально, финансово не потяну два дня кормить и поить таких гостей на природе. Это не картошечку в мундирке отварить и подать с селёдочкой. Здесь икра нужна и элитный коньяк. Вот пусть у Козляткина и болит голова, где деньги брать.

— Он сказал, куда он хочет? — заволновался тот.

— Нет, — покачал головой я, — сказал, что на природу. Но не уточнил, на какую.

— И куда мы его повезём? — словно пятиклассница, которая первый раз решила сварить суп и теперь не знает, что с этим делать, спросил Козляткин.

— Ещё три дня есть, — успокоил его я, — за три дня найдём местечко получше. А вообще нужно нам, Сидор Петрович, свою базу где-то делать. Вы, когда станете замом, я подозреваю, частенько придётся всяких гостей куда-то возить. И хорошо, если своя база будет.

Козляткин задумался, а я спросил, пользуясь моментом:

— Сидор Петрович, а секретарь его, Изольда Мстиславовна, что из себя представляет?

Козляткин нахмурился. Явно её не любил:

— Вредная старуха, и противная к тому же, — проворчал он, — уже песок из неё сыпется, а всё никак на пенсию не уходит. Все бюджетные деньги заработать решила.

— Ну, а что она любит? Чем увлекается? Есть ли у неё семья? И что не любит? — продолжил важный допрос я.

— Да ерундой всякой увлекается, — отмахнулся Козляткин, как от несущественного, — говорят, цветочки всякие сажает на огороде. Как все старухи. Чем ей ещё заниматься…

— Она в деревне живёт?

— Большаков ей большой приусадебный участок недалеко отсюда выбил, — неодобрительно покачал головой Козляткин, — теперь она там всякую ерунду выращивает. А семьи у неё нету. Муж и сын на фронте погибли. Одна она.

Я слушал и «мотал на ус».

Информация была важной. И зря Козляткин считал Изольду Мстиславовну персонажем несущественным. С такими людьми, как она, нужно дружить. Потому что от неё много чего зависит.

И я уже понимал, как я буду с нею дружить, с чего начнётся наша дружба.

Поговорив ещё немного с Козляткиным, я вышел из кабинета.

И практически нос-к-носу столкнулся… с Надеждой Петровной, Мулиной матерью.

При виде меня, она нахмурилась и возмущённо сказала:

— Муля! Где ты ходишь? Я уже полчаса тут тебя жду!

— Меня к Министру вызывали, — сказал я.

— Зачем? — тут же набросилась на меня она.

— По производственным вопросам, — отмахнулся я, и, зная, что она теперь не отстанет, быстро добавил, — решали, финансирование на какие софиты для театров направлять. Ерунда, в общем, техническая. Тебе это не интересно.

— Нам нужно поговорить! — упёрла руки в бёдра Мулина мамашка. — Срочно!

— У меня квартальный отчёт, — попытался спрыгнуть я.

— Ты совсем не любишь свою родную мать, Муля! — глаза Надежды Петровны налились слезами.

— Пойдём в столовую, пообедаем, — быстро затушил зарождающуюся истерику я, — обед через пятнадцать минут. Сдвину.

Мы пошли в столовую. Народу там ещё не было.

Повариха неодобрительно посмотрела на меня, но, при виде надменной Надежды Петровны, от комментариев благоразумно воздержалась.

Мы нагрузили подносы едой и уселись за самый дальний столик (я понимал, что быстро разговор с Мулиной матерью не получится, а сейчас народу набьётся сюда полно и греть чужие уши совершенно не хотелось).

— Муля, — требовательно посмотрела на меня Надежда Петровна, — объясни своё поведение!

— ?

— Ты почему ушел?

— Да живот у меня заболел, — начал выкручиваться я, — понимаешь, так прикрутило. И я же не мог… полный дом гостей… ну куда это годится? Вот и считай сбежал домой. Думал, успею обратно потом вернуться. Но просидел весь вечер и не успел.

Я со смущённым видом пожал плечами.

— Бедный мальчик, — забеспокоилась Надежда Петровна, — я эту Дусю прибью!

— Дуся не виновата, — попытался исправить оплошность я, — я просто объелся. У меня так бывает…

Инцидент был замят и мать успокоилась.

Но рано я радовался. Не успел я ещё доесть борщ, как Надежда Петровна сказала категорическим голосом:

— На выходные мы едем на дачу.

— Это хорошо, — осторожно сказал я.

— Ты тоже едешь! — сообщила мне Надежда Петровна и добавила, — и мы подумали с отцом и пригласили Осиповых. Будет и Валентина, и Лариса!