Муля, не нервируй… Книга 3

Глава 22

— Так ты важная шишка, получается? — спросил я и недоверчиво прищурился.

И что-то, видимо, в моём прищуре не совсем понравилось новому соседу. Потому как он занервничал, заелозил взглядом, а потом воинственно буркнул:

— Ты это, мужик, не того! Ик!

— А то что? — спросил я, и мужик совсем увял.

Ладно. Зайдём с другой стороны:

— Ты кто? — опять спросил я.

— Вася, — вздохнул мужик, икнул и окончательно скис.

— А скажи-ка мне, Вася, зачем буянишь, а? — ласково спросил я, — Зачем всех соседей раздраконил? Ты хоть знаешь, кто твои соседи?

Вася не знал и до сего момента об этом как-то не задумывался.

— Василёк, чего там такое? — из недр комнаты выглянула юркая тётка в раздёрганном ситцевом халате.

При виде меня она чуть смутилась и плотнее запахнула полы. Но настроена она была явно решительно:

— Ты кто? — повторила она Васин вопрос.

— Сосед, — не стал вдаваться в подробности я. — А вы сталбыть, новые соседи, да? Вы хозяйка, как я понимаю?

— Да! Я — хозяйка! — подбоченясь, гордо заявила тётка и тут же задала важный вопрос. — А что?

— Да ничего! — махнул рукой я, — ну раз вы тут жить будете, то, значит, хорошо. Теперь всем нашим соседям как-то спокойнее станет.

— Почему спокойнее? — сразу же насторожилась тётушка, пока Вася-дундук ловил гав.

— А вас не предупредили разве? — удивился я.

Судя по вытянутым лицам Васи и юркой тётки — точно не предупредили.

— Так чё? — спросила тётка.

— Да ужас, — ответил я, для аргументации подкрепив свои слова тяжким вздохом.

Я уже собрался выдать юркой тётке и Васе-дундуку версию того, что здесь, в этой комнате, все предыдущие жильцы умирали странным образом. Ну, или что-то подобное. Поэтому на секунду завис, обдумывая версию поядрёней, когда сзади, за моей спиной раздался голос:

— Что здесь происходит?

Голос был нежный, словно серебристый колокольчик. Я обернулся и обмер — на меня смотрело воздушное создание с белокурыми косами и небесно-синими глазами.

— Они шумят? — зазвенел хрусталь, — извините, пожалуйста, больше этого не повторится.

С этими словами девушка-виденье решительным образом втолкнула и тётку, и Васю внутрь комнаты и захлопнула дверь прямо перед моим носом. Буквально через миг шумная музыка умолкла, и за дверью послышался виноватый мужской бубнёж, который периодически прерывал гневный хрустальный колокольчик.

Я немного постоял перед дверью, но так как никто оттуда не выходил и вообще, словно все звуки там утихли, то я развернулся и пошел домой спать.

Неужели этот бесконечный день когда-нибудь закончится?

Уснул я даже не коснувшись подушки. И снился мне хрустальный колокольчик и синие-синие глаза.

А днём, воспользовавшись, что Козляткина вызвали на планёрку, я отправился решать вопрос Мулиного отчима. Была у меня одна превосходная мыслишка. Да и нужный адресок тоже был.

Квартира Фёдора Фёдоровича меня удивила и поразила одновременно: она напоминала лавку коллекционера антиквариата и берлогу сумасшедшего, который ищет смысл жизни на дне стакана. На резных полках красного дерева пылились пустые бутылки из-под водки, на инкрустированном орехом массивном столе сиротливо стояла банка из-под засохшей кильки в томатном соусе. Помпезные занавески, явно из дорогущего шелка, прожжённые там и сям сигаретой, выглядели дико и неубедительно, а на полу, покрытом шелковым ковром ручной работы, валялись обрывки бумажек, густо исписанных формулами — похоже, Фёдор Фёдорович пытался вычислить уравнение счастья, но застрял на коэффициенте безысходности. Ну, или чем он там занимался, я так и не понял. Сам же он сидел за столом, уткнувшись в подшивку пожелтевших журналов и газет. Под глазами его залегли синяки, такие густые, будто их нарисовали сажей от сгоревших надежд.

— Давно не виделись! — пошутил я, переступая порог. — Может, я не вовремя, но…

— Муля! — Фёдор Фёдорович вскочил, опрокинув стакан. Жидкость залила газету «Правда», и я невольно подумал, что это метафора. — Что случилось?

— Глядя на вас, я понимаю, что у меня всё прекрасно, — я убедился, что стул чистый, сел и пристально посмотрел на него. — Но, по правде говоря, у меня проблема размером с вашу хандру, если не больше.

— Меня жена бросила, — угрюмо буркнул Фёдор Фёдорович. — Это смягчающее обстоятельство для хандры. И с работой проблемы начались вон всякие…

— Она вас давно уже бросила, — ответил я, — вы просто ищете причины жалеть себя.

— Ой, не начинай! — фыркнул Фёдор Фёдорович и добавил, — говори, зачем пришел?

И я рассказал о том, как Попов украл у моего отчима Модеста Фёдоровича проект по синтезу вермикулитовых веществ.

— Вермикулит? — Фёдор Фёдорович озадаченно хмыкнул. — Это который для мелиорации, да?

— Угу, это минерал, — вздохнул я. — Но Попов превратил его в «рычаг власти». Теперь отчиму придётся уволиться, а Попов скоро будет ходить с орденом «За заслуги перед наукой».

— Нет такого ордена, — автоматически поправил меня Фёдор Фёдорович и задумчиво посмотрел на подшивку газет, — и что ты предлагаешь, Муля?

— Как что? — я вскочил, чуть не опрокинув стул. — Вы же тут в ипохондрии своей пребываете, не знаете, чем заняться! А мой отчим мечется — как реактив без формулы! В Киргизскую ССР уехать надумал! Но ему без своего института и без науки не жить…

— Кто твой отчим? — хмуро уставился на меня Фёдор Фёдорович.

— Бубнов Модест Фёдорович, — сказал я и на всякий случай добавил. — Он профессор и академик. ПО Химии. В смысле по физколлоидной химии. Очень толковый учёный.

— Ого! Зять самого Шишова? — удивился тот.

Я кивнул и бросился ковать железо, пока горячо:

— Давайте объединимся! Два гения — вы и Бубнов — создадите проект, практико-ориентированный проект, который заткнёт Попова, как пробка колбу!

Фёдор Фёдорович уставился на стену, где висел выполненный маслом портрет какого-то хмурого усатого дядьки в претенциозной золочёной раме. Потом кивнул:

— Муля, а что если не проект, а… институт?

— Институт?

— Новое научное учреждение! — он загорячился, начал размахивать руками, как дирижёр провинциального оркестра на республиканском конкурсе. — «СовСинтезХимКонтроль» или «Научно-исследовательский институт химических технологий». Мы там будем синтезировать всё: от удобрений до счастья в пробирке! А Попов твой пусть кусает локти, как бешеный утконос.

Я представил Попова в роли бешеного утконоса. С орденом на шее.

— Отлично, — засмеялся я. — Только как мы это провернём? У нас же нет ни денег, ни разрешения, ни…

— У нас есть это! — Фёдор Фёдорович осторожно вытащил из-под стопки старых журналов и положил на стол папку с надписью «Полный цикл НИОКР по созданию технологий и на их основе промышленных производств по получению урана, лития, бериллия и их соединений, а также необходимых в интересах атомной энергетики, оборонной и атомной промышленности конструкционных металлов (циркония, гафния, тантала, ниобия, редкоземельных металлов)». — Мой черновик устава нового института. А ещё у меня есть контакты дяди Гриши из Госплана. Он за идею и ящик спирта подпишет всё.

— Я думал, вы поможете с проектом, — засомневался я, — но целый институт…

— Задачу передо мною поставили, понимаешь, — тяжко вздохнул он, — а с какой стороны к ней приступить — ума не приложу. А тут ты с этим предложением подсуетился. И я понял, что это шанс для всех.

— Но…

— Пошли к Бубнову! — велел Фёдор Фёдорович и подскочил со стула, — так, дай мне только минут двадцать. Я приведу себя в порядок. А то малость запаршивел в своей берлоге. Почитай пока вон книжки. Не скучай.

Он выскочил из комнаты, бросив меня одного.

Не успел я ознакомиться с методами анализа комплексных руд с высоким содержанием неодима, диспрозия и других редкоземельных металлов (потому что почти все книжки у него были такие вот), как он вернулся:

— Повышаешь уровень? — хохотнул он, обнаружив у меня в руках злополучную брошюрку, — давай пошли быстрее!

Фёдор Фёдорович преобразился, самым что ни на есть кардинальным образом. Да так, что я его сперва совершенно не узнал. На природе и перед этим, это был человек-развалина, депрессивный и меланхоличный. Сейчас же передо мной стоял энергичный энтузиаст с горящим взглядом. И одет он был практически щеголевато, в добротный костюм импортного сукна и белую рубашку с подкрахмаленным воротничком. Он даже успел побрить многодневную щетину и вымыть голову.

— Идём! — велел он, — я позвонил Никодиму и сейчас он подъедет.

Служебная машина у Фёдора Фёдоровича была «Победа». Но тоже неплохо.

Мы решили не палить Модеста Фёдоровича перед коллегами (особенно перед Поповым). Поэтому Никодим подвёз нас к ближайшей пивнушке (ну а что поделать, кафешек и ресторанчиков, в которых можно было провести бизнес-ланч в эти смутные времена, ещё не было, так что довольствовались, чем придётся). Фёдор Фёдорович остался ждать, а я пошел за отчимом.

— Муля, я сейчас занят и это не совсем хорошая идея, посреди рабочего дня… — выговаривал мне Мулин отчим, которому я не объяснил причину, а просто сказал идти со мной.

— Сейчас сам увидишь, — буркнул я, — за отсутствие тебя на работе на десять минут советская наука не рухнет. Уж как-то продержится, я надеюсь…

При виде непритязательной пивнушки Мулин отчим скривился, но шагнул внутрь. Фёдор Фёдорович стоял за столиком (здесь были только стоячие столики, покрытые липкими скатертюшечками) и пил лимонад с густой пеной из тусклого стакана.

— Знакомьтесь, — представил будущих комбинаторов друг другу я и добавил, — что будете пить? Вы пока пообщайтесь, а я схожу к кассе.

— Мне томатного сока возьми, Муля, — попросил Модест Фёдорович.

А Фёдор Фёдорович отрицательно покачал головой и кивнул на свой стакан с лимонадом, мол, всё есть и не надо ничего больше.

Пока я ходил покупать отчиму сок, а себе минеральную воду, оба Фёдоровичи уже спелись. И когда я вернулся к столику, они отчаянно спорили, рассматривая какую-то бумажку, что притащил с собой Фёдор Фёдорович.

— Но вы же понимаете, коллега, что для начала нужно провести изучение солончаковых рассолов и, как минимум, литиеносных глин, — горячился Модест Фёдорович, тыча пальцем в листочек.

— Я это прекрасно понимаю, — подпрыгнул Фёдор Фёдорович, — но на первое место, пожалуй, следует ставить разработку технологий экстракции лития из низкоконцентрированных источников! И уже на основании результатов и рассчитывать остальной процесс!

— А как же анализ комплексных руд с высоким содержанием неодима и диспрозия? — язвительно фыркнул Модест Фёдорович. — Вы это разве не собираетесь учитывать, Фёдор Фёдорович?

— Понимаете, Модест Фёдорович, я лично полагаю…

В общем, я понял, что «дети лейтенанта Шмидта» нашли друг друга, и я здесь больше не нужен. Поэтому потихоньку слинял. Кажется, они даже и не заметили этого.

Вот всегда так. Зато я понял главное: наука — это не только формулы. Это умение превращать кислоту поражений в реактив победы. Или хотя бы в комплементарный ответ для врагов.

Так что берегись, Попов! То ли ещё будет!

Дальше рабочий день шел, как обычно: я сидел у себя в кабинете, пил крепкий чай из гранёного стакана, разбирая бумаги на столе, заваленном сценариями и монтажными листами. Я пытался структурировать техническое задание советско-югославского проекта и прикидывал, кого нужно брать в команду. Пока дела шли не ахти. За окном светило апрельское солнце, а из динамика на стене доносился бодрый голос Левитана: «Трудящиеся Советского Союза празднуют первые успехи в выполнении пятилетнего плана…»

Дверь открылась в кабинет заглянула Леночка, наша телефонистка:

— Муля, там тебя к телефону зовут, — пискнула она.

— Они представились? — успел спросить я, пока она не скрылась.

— Глориозов, — ответила она.

Хм, странно. Обычно он никогда не злоупотреблял моим хорошим к нему отношением и не звонил так демонстративно на работу. Интересно, что ему надо? Неужели Фаина Георгиевна что-то учудила?

Тяжко вздохнув, я пошел разбираться.

Я взял трубку, и сквозь металлический скрежет произнёс:

— Бубнов слушает.

— Иммануил Модестович, это Глориозов! — прогремел в трубке знакомый голос, всей студии, — Очень нужно устроить на кинопробы актёра Сергея Клюквина! Роль второго плана в новом фильме «Утро над тайгой»! На вас вся надежда! Кто, если не мы, будем друг другу помогать…

Я напрягся. Серёжа был известен в узких кругах как человек, чей голос напоминал звук тормозящего трамвая и крик чайки. Злые языки говорили, что когда-то, ещё в начале своей актёрской карьеры он пытался читать стихи Маяковского на празднике урожая в сельском клубе, и председатель колхоза, не разобравшись, попросил «выключить сирену». Мне же Серёжа запомнился ролью «трактор дыр-дыр-дыр».

И вот теперь Глориозов, пользуясь тем, что помог мне с водкой для министра и компании, нагло давит на меня. И, что обидно, отказать ему я сейчас не имею морального права.

Гад это знает и нагло пользуется.

Интересно, что же их связывает?

Скрепя сердце, пришлось согласиться:

— Пусть подойдёт ко мне в Комитет искусств, — сухо ответил я и положил трубку.

Серёжа явился на пробы в строгом костюме и галстуке с вышитым изображением колосков пшеницы. Его лицо светилось решимостью, а в руках он сжимал потрёпанный томик Станиславского.

— Иммануил Модестович! — завопил он, заставляя проходящую мимо секретаршу Катю выронить папку с документами. — Готов служить советскому кинематографу!

— Тихо, Серёжа, не кричи так, — я сделал успокаивающий жест. — Расскажи лучше, какие роли тебя привлекают? И почему тебя вдруг потянуло в кино?

— Мечтаю сыграть героя-пограничника! — Серёжа вскинул руку, чуть не ткнув меня в глаз (я еле-еле успел отшатнуться). — Или учёного, открывающего новые законы физики!

Я представил, как Серёжа кричит фальцетом: «Стой, нарушитель!» — и содрогнулся.

— Сейчас посмотрим, — устало кивнул я и повёл его в соседний кабинет, заваленный бумагами. И который постоянно пустовал.

— Так, Серёжа, — сказал я, — давай сейчас проверим, как ты вживаешься в роль…

— Я прекрасно вживаюсь в роль! — возмущённо воскликнул Серёжа и для убедительности потряс перед моим носом томиком Станиславского.

Лучше бы нимб поправил.

— Давай ты изобразишь лесника, который предупреждает геологов о медведе, — велел я и добавил, — не забывай, что здесь главное — эмоция! Страх за товарищей!

Я легонько хлопнул ладонями, обозначив киношную хлопушку. Серёжа вытянулся в струнку, задрожав, как осиновый лист.

— Давай! — скомандовал я.

— Товарищи! — завизжал Серёжа, заламывая руки. — В лесу медведь-шшш!

Я побледнел. За стенкой кто-то уронил, судя по звуку, стул или стол.

— Стоп! — сказал я. — Это что за птичий базар⁈

Серёжа вспыхнул и сказал донельзя разобиженным голосом:

— Я демонстрирую новаторский приём! По Станиславскому, между прочим! Мой герой — бывший цирковой артист, который имитирует зверей! Ведь медведь же не говорит, верно? Я считаю, что это гениальный приём!

Я посмотрел на него, как на идиота, и сказал:

— Серёжа, пошел вон!

Когда незадачливый последователь Станиславского ретировался, я заглянул в кадры и набрал Глориозова.

— Глориозов слушает! — хорошо поставленным баритоном произнесли с той стороны провода.

— Это Бубнов, — сухо сказал я, понимая, что сейчас наживаю себе смертельного врага, — Прошу меня извинить, но я никак не могу взять на пробы вашего Серёжу. Извините.

Я уже хотел положить трубку, когда Глориозов воскликнул елейным медоточивым голосом:

— Что, Серёжа так плох? Вот безобразник, а ведь клялся, что постарается! Но мы же не будем из-за какого-то дрянного актёришки рушить нашу дружбу, правильно, Иммануил Модестович?

— Согласен, — с облегчением ответил я. — Не будем.

Но зря радовался.

Потому что Глориозов сразу же добавил:

— Если не получается помочь мне с Серёжей, ничего страшного. Тогда могу ли я рассчитывать на две роли для моих актёров, главную женскую и мужскую второго плана, в советско-югославском фильме?