Моё пушистое величество, или Новый Год для Властелина

36

“Спокойной ночи, твоё пушистое величество”, моя задница! Что за день такой, а? Был бы во дворце, спросил бы у придворного предсказателя, кто там в небе обо что перецепился, но вот ведь штука: судя по всему, предворный предсказатель сейчас занят составлением гороскопа для наследника-бастарда…

Дерьмо, точно. Мне же придётся как-то разбираться с младенцем. Который тут вообще ни при чём. И которому нельзя позволить болтаться поблизости при любом раскладе.

Кто бы знал, как я ненавижу втягивать в это детей!

Понимаю, что гаремная политика всё ещё играет огромную роль, знаю, что до тех пор, пока власть течёт в крови, оказии неизбежны. Но всё ещё — ненавижу.

В норме я поручил бы Лит-тиру инсценировать смерть младенца, отдать его на воспитание в закрытый орден и забыть об этом. Но надо привыкать, что у меня больше нет Лит-тира — и это примерно как потерять руку. Мне придётся самому разгребать бумаги, и держать в уме компроматы на всех придворных, и дохрена чего ещё…

И да, разумеется, нет никого, кого нельзя было бы заменить. Но должность “главного мусорщика”, как изволит характеризовать Лит-Тира тётушка, особенная в этом плане. Это на трон ты можешь хоть куклу соломенную посадить, приставив пару толковых советников; с главным мусорщиком другая история. Тут нужны опыт и интеллект, хладнокровие и цепкость, связи и целый ряд талантов. Такие люди не валяются на улице, связь с ними строится годами и не на пустом месте. Заменить кем-то Лит-Тира… Это почти как шутка, жаль только, что мне не смешно.

Даже если отбросить личное (всякая ерунда вроде дружбы в без малого три столетия длиной, взаимных спасений и интересов), на практическом уровне империя без Лит-Тира — это катастрофа. Даже если посадить за дело одного из его учеников, всё равно ущёрб будет внушительным.

Какая всё же жалость, что в нашей сфере не получится поставить провинившемуся в наказание отработку.

Эх.

— Студент Снежок, если тебе кажется, что это подходящее время и место для медитации, то тебе только кажется.

Ах да, ещё и этот.

Последний штрих в картине под названием “этот день просто не мог быть хуже”.

Впрочем, моя судьба всегда умела доказать, что хуже есть куда. В этом она ни за что не подведёт.

В очередной раз отложив подальше на полочку сознания мысли о дворце, Лит-Тире, первой жене, младенце, должности мусорщика и (ах да, куда ж без неё) великой любви, я отвёл взгляд от звёздного неба и без особенного восторга уставился на гаремного кошака.

— Идём, — бросил он.

И мы пошли, прямо сквозь тихий и тёмный парк кампуса.

Некоторое время мы молчали, но потом я решил, что мы отошли от домика леди Шийни достаточно, чтобы выпустить одного из драконов в этой комнате на свет.

— Ты знаешь, кто я, — это не то чтобы даже был вопрос. Учитывая, что он уже видел и слышал, играть в поддавки бессмысленно.

— Догадываюсь, — хмыкнул ректор. — Хотя леди Шийни не раскрыла твоё инкогнито, если ты об этом спрашиваешь. Но я знаю её давно и хорошо. На свете есть только одна мегаломаньячная задница, о которой она говорит с таким выражением в глазах.

— Ты очень смелый кот, — заметил я сухо.

“И очень тупой,” — это я придержал при себе.

Пока что.

— А, боюсь-боюсь, — фыркнул Бонифаций. — Таким образом намекаешь, что ты — страшный и ужасный дракон-император, который меня убьёт, вдруг что? Теряю от страха достоинство и штаны!

Я удивлённо посмотрел на кошака. Неужели и правда бессмертным себя считает? И упомянутым достоинством не дорожит? Я не самый обидчивый по меркам своей должности, опять же, через голову леди Шийни прыгать при нормальных обстоятельствах не стал бы, что бы она там сама об этом ни думала. Она права в том, что мы знаем правила игры. И да, разумеется, мы не можем себе позволить признать и вывести на свет того конкретного дракона в комнате, но оба знаем прекрасно, что он есть.

Но это не значит, что моё терпение безгранично.

— Да, да, — хмыкнул Бонифаций. — Дай угадаю ещё раз: твоё терпение не безгранично, или что-то вроде?

Я моргнул.

Бонифаций рассмеялся.

— Если бы ты знал, сколько таких, как ты, я повидал, — сказал он. — И скольким устроил личную жизнь, заслуженно и не очень… Но ты — это уникальное явление. Как я тебя ненавижу, если б ты знал… Хотя да, таким, как ты, такое не говорят в лицо. По крайней мере, до предпоследнего мига — того, после которого головы летят на землю, а короны меняют владельцев.

Я оценивающе посмотрел на кошака.

Мне не нравится это признавать, но сейчас я в его власти. И завишу от его порядочности и милости, что… Скажем, исчезающе редко кончается хорошо, особенно в случаях, когда сторонам есть, что делить.

— И потому ты решил рассказать мне о своих чувствах сейчас. Очень… смело с твоей стороны.

Гаремный кошак хмыкнул.

— О, понимаю. Ты подразумеваешь, что я вмешаюсь в твоё испытание и использую свою власть, чтобы навредить? Нет, парень. Я, видишь ли, не ты.

— Как мило… Но знаешь, что-то я не помню, чтобы ты высказывал мне свою ненависть до того, как я стал слабым котом. Отличная иллюстрация храбрости!

— Во-первых, мы не встречались. Во-вторых, мало смысла говорить с тем, кому корона давит на мозг. В-третьих, мне в целом нравится жизнь и я наслышан о твоей очаровательной манере украшения залов.

— Как я и сказал, образец смелости, — сказал я пренебрежительно.

Гаремный кошак тихо рассмеялся.

— Знаешь, что меня умиляет в императрятах всех мастей и масштабов, начиная от тех, чьё царствие ограничивается кухней, и заканчивая теми, что похожи на тебя? Вы обожаете выворачивать всё так, как будто бояться за свою жизнь — стыдно. “Ах, я несчастная недопонятая миром задница, никто не говорит мне правду в глаза, все меня боятся. На вершине так одиноко!.. Ну да, тот, кто скажет что-то не то, рискует оказаться без работы, или без зубов, или в тюрьме, лишиться средств на существование или головы — но подумаешь! Им должно быть стыдно за свою трусость!” Но парень, нет. Шутка в том, что, если люди вокруг тебя боятся сказать тебе что-то, стыдно должно быть не им.

Я сверкнул на кошака глазами.

— Как будто ты говоришь это всё сейчас не для того, чтобы потешить своё самолюбие. Злишься, что леди Шийни любит меня больше?

Бонифаций усмехнулся.

— Злюсь.

Ладно, это было не сложно, я даже растерялся немного. Обычно такие вещи не признают вслух? Это слабость? Кошак облезлый, что с тобой не так?!

Гаремный кот между тем рассмеялся, как будто, сказав это вслух, он почувствовал облегчение.

— Злюсь, и иногда мне совсем не нравится моя работа, — сказал он тем небрежным тоном, которым принято признавать очевидное. — Не всегда, и я знаю, что у всего есть цена. И всё же, иногда наблюдать за тем, как корабль истории проплывает мимо тебя, немного более одиноко, чем кажется. Я устроил множество союзов за эти триста лет, и некоторые из них на мой взгляд этого пресловутого “счастливого конца” совсем не заслуживали. Но что значит мой взгляд, верно? Никакая субьективная точка зрения не может охватить всего пространства; нужно отбрасывать все личные суждения, когда в твоих руках чужие судьбы. И иногда это злит. Особенно сейчас, когда я должен…

Он помолчал, а потом совершенно по-кошачьи фыркнул. Я смотрел на него, слегка удивлённый.

Это… не совсем тот поворот, который я ожидал от этого разговора.

— Я знаю гейсы, — сказал он, — и понимаю, почему для таких, как я, важны бесстрастность и невмешательство. Но иногда это злит. Вся эта “будь проводником судьбы, не оружием её” штука. Обычно мне это легко даётся, но иногда — нет. “Относись с пониманием к чужим слабостям, никогда не причиняй вреда из корыстных и личных мотивов, доверяй Тьме Предвечной и только ей. Не обсуждай и не осуждай, не обладай и не держи, не заменяй суть формой.” И всё прочее. И я понимаю, зачем эти ограничения нужны. Но иногда, как вот сейчас, я спрашиваю себя: насколько удобнее быть таким, как ты, а не таким, как я? Не мучиться всякими там равновесиями мира и невмешательствами, а просто творить, что в голову взбредёт, потому что тебя в детстве башкой об стенку недолюбили?

— Ты предлагаешь мне всплакнуть от сочувствия к твоему экзистенциальному кризису?

— Я предлагаю тебе вытащить голову из задницы.

Я прищурился.

Кошак звучал как Минночка, во многом. Это даже вызвало лёгкую ностальгию.

Со мной редко так разговаривают… пожалуй, никто, кроме Мин-Мин и Шийни, не решается — если я не инкогнито, конечно.

Когда инкогнито, я выбираю самые сомнительные компании из возможных, начиная от борделей и бродячих артистов заканчивая наёмниками и гильдией убийц.

Быть может, в ретроспективе, после длительных велеречивых придворных разговоров, в ходе которых “пошёл на хуй” говорят, используя витиеватые сравнения и поэтическую белиберду про ивы и пруды, мне действительно нравится, когда ко мне проявляют неуважение. Но не то чтобы я мог себе это позволить; власть накладывает обязательства.

Я даже люблю играть в это в постели, преимущественно с леди Шийни, просто потому что…

Хм.

Ладно, в этой коробочке слишком много распаковывать.

— Мне всё же нужны разъяснения, знаешь ли, — сообщил я гаремному кошаку. — Чья задница и чья голова; лучше в письменном виде, с печатью и подписью.

— Перетопчешься, — ответил Бонифаций, — у меня лапки. И паршивый день. И студенты один другого психованней. И ты, как сраная вишенка на торте. Пока был котом, я этими грёбаными вишнями всегда давился!

— И при чём тут вишни?

— При том, что я тебе не помощник в некоторых вопросах. Сам ищи, какую голову из какой задницы вытаскивать, у меня и без тебя проблем хватает. И говорю я тебе всё это, просто потому что должен сказать. Для себя и для дела. Моё дело маленькое: да, я тебя терпеть не могу. Ты эгоцентричное говно, которому никто никак не стукнет по носу. Но нет, я не собираюсь создавать тебе проблемы и саботировать твою ситуацию. Мне очень хочется, правда. И именно потому, что очень хочется, я и не собираюсь.

— Слишком для этого хороший и праведный?

— Слишком хорошо знаю, куда такие дорожки ведут.

— Ну-ну. Очень великодушно с твоей стороны. Но знаешь, меня умиляет, как ты судишь обо мне, ничего не зная. У меня есть люди, которым позволено меня критиковать, спасибо большое; тот факт, что это не позволено каждому первому встречному, всего лишь очевиден.

— Хм. Правда что ли есть? Тогда мне интересно: вся вот эта твоя когорта жён. Случались ли у тебя, например, разговоры с их родителями? Что-то в стиле “позаботься о нашей девочке хорошо” или нечто в этом духе?

— Мне не надо напоминать, чтобы я о них заботился. У меня есть долг по отношению к ним, и я его исполняю.

Не говоря уж о том, что родители бы просто не осмелились вести со мной подобные разговоры. Но это отдельная сторона вопроса.

— Угу, долг… Слушай, парень, вот какое дело: ты — их принц из сказки. Ходячее обещание всего на свете, красивый император-дракон с таинственной историей и фоновой ебанутостью… Ах, прости, загадочной ранимостью.

— Завидно?

— А есть чему завидовать? Ты приводишь в дом этих женщин, за многих из которых выбрала судьбу семья, а другие, возможно, и впрямь в тебя влюбились. И они видят впереди свою сказку с прекрасным принцем, идеальное обещание, а получают взамен холодный дворец без детей, где любовь — запретное слово…

— Они выходят замуж за Императора. Они не могут не знать цену этого.

— Серьёзно? Парень, ты ломаешь судьбы, ты ведь знаешь? И для меня вдвойне неприятно, когда ты ломаешь судьбу кому-то, кем я дорожу.

— Это всего лишь твоя точка зрения. Ты ничего обо мне не знаешь. И ничего не знаешь о ней.

— Верно, это моя точка зрения. Я не знаю многого. И в нормальных обстоятельствах не стал бы лезть в дебри чужих проблем. Просто… Теперь, когда корона не давит тебе на темечко, сбеги уже из того холодного пустого дворца, что у тебя в голове. И прекрати втягивать в него остальных.

Охамевшая тварь.

— И кто же сделал меня пленником, если разобраться? Думаешь, я этого хотел?!

— А какая разница? Иметь дело с последствиями в любом случае тебе — и тем, кого ты затягиваешь в свою орбиту “родители меня бросили” хуйни. И не надо на меня так смотреть! Леди Шийни мне ничего не рассказывала, если ты вдруг именно это предположил. Просто я знаю о своих подопечных — иногда больше, чем даже хочу знать. Издержки профессии.

— Как я понимаю, я являюсь частью твоей работы.

— В некотором смысле. Как любой фамилиар здесь. Иногда я действительно хотел бы иметь возможность влиять напрямую на некоторое дерьмо. Но нет, равновесие… Кого волнует равновесие? Ах да, меня.

Кошак тяжело вздохнул и потёр лоб.

— Мне точно пора завязывать со стимуляторами и идти спать… Кто знал, что человеческое тело такое сложное?.. И нет, я не собираюсь вдаваться в подробности своей работы и твоей роли. Проходи своё испытание, твоё пушистое величество. И разберись уже с тем холодным пустым дворцом. Хватит ему затягивать людей невыполнимыми обещаниями, тебе не кажется?.. Спокойной ночи, студент Снежок.

Круто развернувшись, ректор Академии Фамильяров ушёл, оставив меня опустошённым.

Эй, этот день вообще мог стать хуже, а?

*

*

Оглядываясь назад, мне не стоило даже мысленно задавать этот вопрос. Никогда хорошо не кончается, проверено. И не то чтобы я не знал об этом, просто… Я устал.

Это был действительно длинный день. Из тех, когда весь мир вокруг вдруг оказывается тяжкой ношей на плечах.

Я подумывал вернуться к Ван-Ван и немного поспать… Но тогда не оставалось особых сомнений, что мне приснится: бесконечный лабиринт холодных коридоров, вес сочащихся кровью стен, пустой и гулкий обеденный зал, а в качестве закусок — Пао-Пао, и голова моего учителя на золотом блюде, и гора трупов в уголке, и мёртвая тётушка Фаэн Шо, технически моя прабабка, некогда воспитавшая мою мать, глядящая на меня выколотыми глазами и улыбающаяся отрезанными губами.

Это она приказала убить Пао-Пао и дирижировала смертью учителя. Она взяла на себя заботу о гаремной политике двора — и моём взрослении соответственно.

Когда нам с Лит-тиром хватило сил добиться её падения, когда удалось обернуть всех против неё и собрать доказательства разных по-настоящему жутких преступлений, её протащили по столице, как мешок с рисом, лишив титула и имени. Я приказал палачам проявить воображение, а после бросить труп в лесу.

Неудивительно, пожалуй, что она стала призраком из моих снов.

— Ты — дитя любви, малыш Кан, — говорила она. — Самой великой любви на свете. Той, с которой начался мир…

Я тряхнул головой и просочился сквозь дырку в заборе, утопая лапами в снегу.

Да, почти уверен, что это будет именно этот сон.

Им всегда кончается.

..

Я шёл по заснеженным улицам маленького городка, так не похожего на наши — и всё же во многом такого же.

И думал.

Правду на стол, я могу быть не самым самоотверженным и осознанным малым. И умею признавать это.

Мне далеко до глубин и вершин, где пребывают маги, вставшие на границу с духом. С другой стороны, подобное дано не всем. Не зря что Вершины, что Тишина не берут учеников с детства, но забирают уже состоявшихся членов других орденов (или просто с улицы), проявивших явные и однозначные склонности к глубокому пути. Да и Паучий орден имеет два уровня обучения, и на нижний студентов выбирают уже во вполне осознанном возрасте — тех, кто имеет шанс пропустить сквозь себя чистую энергию Тьмы Предвечной и напрямую прикоснуться к Великой Паутине.

Не все созданы для глубины и самоограничения, невмешательства и недеяния. Не все готовы по-настоящему встать на границу между миром духов и людей. Пытаться отрицать это — плодить очередную толпу лицемеров, скрывающих за праведностью и возвышенностью жажду власти и самоутверждения. Что объективно уродливая картина.

Нам хватило тех ребят из Золотых Дворцов, которые, слава тёте с дядей, чуть не стали богами нашего мира. Повторять опыт не хочется.

Я никогда не был готов шагнуть во Тьму — и не имел иллюзий на свой счёт. Я слишком земной для этого парень. Кровь и корона, власть и сила не сочетаются с духом.

Однако, годы общения с тётушкой, магических практик, медитаций и мозгопрочищающих тумаков всё же не прошли для меня даром: я не так безнадёжен, как в юности был. И умею признавать самому себе, что ничто так не ранит, как правда.

В словах гаремного кошака её объективно было немало.

С другой стороны, я зол, потому что дурацкий кот понятия не имеет, о чём он говорит.

Я бы посмотрел, каким был бы он сам, если бы вырос с маньяками-родственниками посреди борьбы за власть, слыша от каждой собаки упоминание о родительской великой любви. Я бы посмотрел, как он имеет дело с придворными, и наёмными убийцами, и фанатичными блюстителями традиций, и реформаторами, которые хотят изменений вот-сейчас-и-чтобы-сразу-и-плевать-на-побочный-ущерб-мы-за-всё-хорошее, и постоянными компромиссами, и жаждущими перегрызть друг другу глотку фракциями… Да всё это можно часами перечислять, не исчерпаешь.

Просто быть святым, сидя в Храме На Горе и эдак свысока взирая на бренность бытия.

Когда жопа на троне, это как-то похуже получается…

..

Я вздохнул.

Лапы замерзали в снегу, постепенно возвращая голове ясность. Свет фонарей отражался в снежинках, городок спал, а небо наверху было бездонно-чёрным, нависающим и живым.

Я устал.

Я устал.

Может быть, в конце дня, мне вообще не стоит так уж спешить с человеческим обликом?..

Я отбросил мысль условием воли и продолжил смотреть на танец снежинок: нельзя принимать решение, находясь в подавленном состоянии ума. Иначе такого нарешаешь, что и с лопатой не разгрести.

Нет, пока нужно просто быть. И созерцать.

Пережить ночь, и, если надо, день потом.

Пока потом вдруг окажется, что всё не так уж плохо.

В итоге обычно оказывается — если выживать достаточно долго.

.

Я некоторое время таращился на снежинки, потом с любопытством подошёл к вычурно украшенной пихте. Интересно, зачем она? Эдакий аналог новогоднего мандаринового дерева? Странные у них тут вкусы. Ещё и срубили её зачем-то… Впрочем, украшения хороши.

На самом деле, забавно бы было вскарабкаться на это дерево и рассмотреть поближе во-он ту игрушечную семиглавую крысу: такая огромная, но такая реалистичная! Я медленно моргнул, перестраивая дурацкое кошачье зрение, чтобы рассмотреть поближе…

Крыса моргнула в ответ.

Всеми четырнадцатью глазами.

Твоим предкам под хвост, это что? Тут что, такие крысы?! Или это всё же какая-то местная тварь? Но почему она всё ещё выглядит (и ощущается) странной, но всё же — игрушкой? Может, она просто зачарована моргать? Но если так, то почему я не могу рассмотреть чар…

— ..Здравствуй, дитя великой любви, — сказала крыса голосом моего наставника. — Вот ты и нашёлся.

Как ни странно, такой поворот событий меня даже немного успокоил: не очень хорошо, конечно, но это хотя бы хищная тварь по мою душу, а не местная фауна или странная украшение.

Это хотя бы даёт определённость… Какой день, такие и облегчения, что уж.

Я попятился.

В других обстоятельствах было бы весело и приятно оторвать твари лишние головы и запихнуть в глотку оставшейся. Ну, или ещё куда, в зависимости от настроения.

Но прямо сейчас у меня не было ни силы, ни воли для сражения с многоглавой крысой, почти не уступающей в размере моему кошачьему телу — и достаточно могущественной ментально, чтобы мгновенно уловить страхи и слабости жертвы. Что намекает на высочайший уровень магии разума, замешанной на страхе.

Так что, моё лучшее решение — бежать отсюда. Что я и проделал со свойственной мне непревзойдённостью, не тратя времени на дальнейшие разговоры…

Попытался проделать.

Потому что внезапно со всех сторон раздался раздражающий уши шум, топот множества лап, шорох прилива.

И мгновение спустя на площадь со всех сторон хлынули крысы.

.

Конец первого тома