Мечники Гора

Глава 40 Устье Александры

Дикие вопли и треск ломавшихся досок летели снизу с обоих бортов. Корабль Терсита преспокойно следовал к сияющей Тассе, круша все на своем пути. Дюжина небольших лодок, неспособных убраться с его курса, многие, к тому же, связанные друг с дружкой была походя раздавлена могучим форштевнем. Десятки других гигант попросту отбросил в стороны, подобно тому, как могла разметать листья со своего пути лапа величественного, беззаботного ларла, едва замечающего последствия своего прохода. Многие из утлых на его фоне лодчонок удирали с его пути. Лица мужчин, сидевших в них, побелели от страха. Никогда прежде не приходилось им видеть столь могучего плавсредства. Другие, с более смелыми командами, многими с лестницами и кошками, цеплялись за его борта, вились вокруг, словно насекомые, но их лестницы были бесполезны и просто глупы перед высоченными бортами этого мастодонта. Да и где взять такую руку, которая смогла бы забросить кошку настолько высоко, чтобы она могла бы зацепиться за реллинги или фальшборт? Многие из суденышек, столкнувшись друг с другом, пробивали себе борта и тонули, других переворачивало волнами, поднятыми корпусом огромного корабля. Воды с обеих сторон были усыпаны обломками и борющимися за свою жизнь мужчинами. На обоих берегах была построена пехота. Множество шеренг, готовых к сражению, осталось не у дел. Многие из дальних рядов уже оставили строй, чтобы подойти к берегу и стать свидетелями столь невероятного зрелища. Словно целый город проплавал мимо них. Сотни мужчин были оттеснены в реку, напором тех, кто стоял позади них. Проход большого корабля не был ни остановлен, ни даже задержан. Не было абордажа, никто не бежал с посаженного на мель, горящего судна. Некого им было встречать на берегу с обнаженными клинками. Пехоте оставалось только стоять на берегах, а то и по пояс в холодной воде, и с удивлением и восхищением глазеть на плывущее мимо них чудо. Думаю, что ни один из них теперь не ожидал, что придется поднимать щиты, обнажать мечи и вступать в бой в этот день. Сотни палаток раскинулись вдоль берега, возможно на пасанги, по обе стороны реки, но наши тарнсмэны, взлетевшие с палубы корабля, заботились не о них. Небо принадлежало нам. Пехота тоже избежала нападению, однако крышу щитов они выставили. У сконцентрированной пехоты немного причин бояться атаки с воздуха, если, как уже было указано, она не поддержана наступлением пехоты неприятеля. А вот небольшим, рассеянным группам солдат есть чего опасаться. Тарнсмэны могут выбирать себе цели пребывая в относительной безнаказанности. Также, трудно защититься от летящих на бреющем полете тарнов, нападающих организованно, с двух или с трех сторон одновременно. Щит, увы, может защитить только с одного направления. Внимание наших тарнсмэнов разделилось между артиллерией, баллистами, катапультами и спрингалами, установленными на берегу, и несколькими галерами стоявшими в готовности у берега. К этому моменту вражеские метательные машины, если не горели, то были брошены их расчетами. Оставаться рядом с ними, было верной смертью. Тела, утыканные стрелами, валялись тут и там вокруг них. Большинство таких устройств, учитывая их высоту и траекторию стрельбы, невозможно было надежно защитить от ударов сверху. Кроме того, кровля, там где это было практично, если не была покрыта металлом или мокрой кожей, быстро уничтожалась зажигательными бомбами обильно разбрасываемыми нашими тарнсмэнами.

В пасанге от берега пылали две галеры, а другие благоразумно спешили убраться с нашего пути. Таким образом, вышло так, что в устье Александры ничто больше не перекрывало нам проход. Теперь, когда этот факт стал неоспоримым, тарны один за другим начали возвращаться на корабль. Паруса упали с рей, взяли ветер и величественный корабль Терсита, впервые расправив свои крылья, устремился на запад.

С берега вслед нам слышались крики сотен, а возможно и тысяч мужчин. Рев труб и ритмичный бой барабанов разносились над холодными, зелеными водами сверкающей Тассы.

Я поднялся на палубу юта и присоединился к Лорду Нисиде и Атию.

— Мы вышли из реки, — констатировал я.

— Предательское место, — проворчал Атий, — жидкая змея.

— Это — красивая река, — пожал я плечами, — и к тому же одна из немногих на севере, проходимая для судна с такой осадкой.

Большинство гореанских галер могло спокойно маневрировать на глубинах в пять — семь гореанских футов. Круглому судну понадобилось бы всего лишь на несколько футов больше.

— Змея, — буркнул Атий.

Ему, озабоченному достижением моря, выведением его огромного подопечного в воды сверкающей Тассы, река казалась опасной, жидкой долиной, прячущей в себе невидимые, затопленные скалы, каждая из которых могла пробить днище проплывающего мимо судна. В лучшем случае это была извилистая, опасная дорога.

— Возможно, — сказал я, посмотрев в небо, — через пару дней вам захочется снова оказаться в реке.

Конечно, он мог видеть сгущающиеся в низком небе тучи и движение воды впереди. Разве капитан мог не различить такие знаки и не подумать об осторожности?

Мы оглянулись назад, на берег в двухстах ярдах по корме. Крики и бой барабанов продолжались, правда, теперь это был немногим больше чем отдаленный рокот.

— Что делают те солдаты? — поинтересовался Лорд Нисида, вглядываясь удаляющийся берег.

Солдаты кричали и били мечам и копьями по щитам.

— Господин, — сказала приблизившаяся Сесилия.

Я указал, что она может стоять рядом со мной у леера.

— Спасибо, Господин! — поблагодарила довольная рабыня, спеша встать на указанное место.

Обычно рабыня держится позади и слева хозяина, точно так же, как если бы она следовала за ним. Свободная женщина, конечно, идет рядом со свободным мужчиной, или чуть впереди него. Невольница идет позади, поскольку она — рабыня. Ее позиция слева диктуется тем, что большинство мужчин являются правшами, а рабочая рука должна быть готова схватить оружие. С другой стороны такие меры не бесполезны и для рабыня. Идя позади него, например, она защищена. Защищена от опасности стеной его руки и стали. На диком, опасном, полном риска Горе, женщины, знаете ли, уязвимы и нуждаются в защите мужчин. Даже свободные женщины, независимо от, их опровержений и негодования, хорошо знают об этом. Только в пределах стен из клинков мужчин, их благородство и привилегии, их драгоценное тщеславие и претензии, имеют право существование. В противном случае они давно были бы в ошейниках у ног рабовладельцев. Это, кстати, касается всех культур, хотя в нескольких из них данный вопрос затенен и почти невидим. Некоторые женщины считают само собой разумеющимся, предоставление им этого мужчинами, не сознавая той милости, которая им была оказана. Любая культура, если бы того пожелала, могла бы поработить своих женщин.

И разве нет нескольких, в которых это действительно сделано?

Я разрешил Сесилии стоять рядом со мной. Мне было не жалко для нее этой привилегии. Я всегда мог оплеухой отбросить ее себе за спину, стоит мне только этого пожелать.

Рабыня должна быть скромной и почтительной. В присутствии свободных людей она обычно становится на колени и не поднимает головы. Когда она говорит со свободными людьми, если ей дано разрешение говорить, ее голос должен соответствовать ее статусу, то есть, быть скромным, мягким и почтительным, как у рабыни. Также, она должна говорить ясно и разборчиво. Она не свободная женщина, поэтому от нее не потерпят никакой нечленораздельной речи или бормотания. Рабовладельцы не будут мириться с этим.

Одна из обычных особенностей, требуемых от гореанской рабыни, может удивить тех, кто далек от таких вещей. Помимо красоты и страсти, гореанская рабыня обычно довольно умна. Интересно, удивительно ли это? Надеюсь, что нет. Немногие мужчины если таковые вообще имеются, удовлетворятся одним лишь телом. Да, они желают тело, которым было приятно владеть и доминировать, но они предпочитают то тело, в котором есть ум. Вероятно, по этой причине, большинство женщин, оказавшихся в ошейнике очень умны. Соответственно, среднестатистическая рабыня, вероятно, интеллектуально будет превосходить такую же свободную женщину. Признаться, я иногда задавался вопросом, не является ли это одной из причин, несомненно, только одной из многих, почему свободные женщины так ненавидят рабынь. Возможно, они, к своей ярости, на некотором уровне подозревают, что эти испуганные, полуголые существа в ошейниках, становящиеся перед ними на колени, пресмыкающиеся в надежде не быть ударенными, вполне возможно, интеллектуально их превосходят. Естественно это предположение никому удовольствия не доставляет. Стрекало не замелит упасть на спину конкурентки.

В любом случае лучшие рабыни получаются из умных женщин. Они намного полнее, чем не столь умные женщины, сознают свой пол, его потребности и желания. Они охотнее, чем более простые женщины, слушают шепоты их сердца. Вероятно, они в течение многих лет готовились, в своих мечтах и фантазиях, опуститься на колени и поцеловать ноги мужчины. Кроме удовольствия от обладания такой женщиной, а иметь такую, столь интеллектуально стимулирующую, в своей собственности, что ни говори, приятно, имеется еще одно свойство, очевидная генетическая связь между интеллектом и сексуальной отзывчивостью, несомненно, результат отбора происходившего в течение тысячелетий, начатого еще в пещерах и продолженного на рынках более поздних времен. Существует взаимосвязь между интеллектом женщины и ее рабскими потребностями, между ее интеллектом и ее беспомощностью, между ее интеллектом и ее «быстро проявляющейся», неконтролируемой, спазматической беспомощностью перед прикосновением господина. Легко зажечь рабские огни в животе умной женщины. Она уязвима и удивительно беспомощна перед вашим прикосновением. Потом она сама попросит этого. С этого момента она принадлежит мужчинам, и она знает это.

Так доминируйте над нею, полностью и любым способом, и владейте ею.

Смакуйте ее, всю ее, каждую ее часть, ее ум и ее тело, ее чувствительность, уязвимость, ее чувства, мысли и эмоции, ее высокий интеллект.

Кому захотелось бы владеть меньшим?

Разве такие свойства не являются ценными в любом животном?

Только не забудьте убедиться, что надежно держите ее на коленях.

Она знает, что это ее место. Это именно то, в чем она нуждается и чего хочет.

А что до ее интеллекта и всего остального? Безотносительно характера или качества таких вещей, они теперь, вместе с ней самой, просто часть вашего имущества. Вам принадлежит вся рабыня, целиком.

Чем богаче рабыня особенностями, интеллектуальными и иными, тем больше пользы и удовольствия в обладании ею.

Кроме того, такие нюансы повышают ее цену.

Многое, конечно, выходит за пределы границ ее благодарности и беспомощности в руках господина. Это — только часть ее жизни, хотя, конечно, часть, сообщающая, сигнализирующая и ясно дающая понять природу целого. Полируя ботинки, как она может забыть звук цепей, свисавших с ее кандалов, ощущения от рабских наручников или шнуров, которые держали ее руки за спиной, или кольцо над ее головой, или ее экстаз в узах? Жизнь рабыни — жизнь цельная, полная. Сияние ее рабства и сексуальности пронизывает все ее существование, освещая даже самую мелкую, домашнюю задачу, которую она выполняет, вроде полировки ботинок, выпечки хлеба, уборки в доме ее господина или стирки его туники. Она внимательна и услужлива, она предана и исполнительна, она чувствительна к настроению владельца и ведет себя соответственно. Иногда он хочет, чтобы она говорила, а иногда нет. Бывает, что он хочет видеть ее нагой, целующей его бедро, а бывает и наоборот. Но всегда именно желание господина является определяющим, а ее повиновение должно быть несомненным и мгновенным. Она — рабыня. И раз уж она очень умна и более чем кто-либо озабочена, тем, чтобы ею были довольны, абсолютно довольны, то она должна придумать, как этого добиться. Это теперь ее обязанность, служить и ублажать, а его быть довольным. Она живет для того, чтобы он был доволен. Хмурый взгляд или острое слово могут вызвать слезы в ее глазах. Она боится этого намного больше, чем удара хлыста или плети, которым она, как рабыня, может подвергнуться в любой момент. С такой женщиной, стоящей перед вами на коленях, приятно побеседовать. Кому нужна глупая рабыня? Вот и ищут мужчины для своего ошейника самую прекрасную, самую красивую, самую страстную, самую интеллектуальную женщину. Полюбуйтесь на такую, раздетую и выставленную для продажи! Посмотрите, как ее поворачивают, расхваливают и демонстрируют! Разве Вы не предложили бы цену на такой товар? Кто хотел бы взять со сцены аукциона что-нибудь меньшее? Кто хотел бы владеть чем-нибудь меньшим? Уверен, Вы не захотели бы иметь что-то меньшее в вашем ошейнике! Так что, торгуйтесь с азартом. Проверьте, сможете ли Вы привести ее в ваш ошейник. Представьте ее у ваших ног, в вашем ошейнике. Вашей. Разве не было бы приятно иметь там ее, или другую, подобную ей? К тому же, это именно они, именно такие рабыни знают, что значит принадлежать, и они будут стараться изо всех сил, боясь лишиться их самых глубоких удовольствий, чтобы их сочли достойными того, чтобы оставили себе. «Я стану лучше, Господин! Пожалуйста, не продавайте меня, Господин!» Они жаждут быть презренными и ошеломленными, покоренными и сдавшимися, подчиненными и покорными, полностью, в ногах доминирующего мужчины. В его ногах они удовлетворены. Они знают, что это, то место, которому они принадлежат. Их сны и их сердце, подсказали им это. Это именно то место, где они хотят быть. Господин, для такой женщины, страстной женщины, это ее осуществившаяся мечта. Со слезами на глазах она целует цепи, которые держат ее. Стоя на коленях, она с благодарностью прижимается губами к плети своего хозяина, удерживаемой перед ней, облизывает и целует тугую кожу, долго и нежно, не смея касаться руками этого символа его суверенитета над нею. А потом она склоняется перед ним и целует его ботинки, радуясь, что ей разрешена эта простая привилегия. За ужином она обычно прислуживает, не раскрывая рта, особенно в присутствии свободной женщины. Если она не нужна, она встает на колени позади, готовая, особенно если свободных женщин нет, быть вызванной господином. Она ведь не свободна, она — рабыня. Когда они наедине с господином, от нее, конечно, может много чего ожидаться. Она знает что, от нее может потребоваться принести сандалии в зубах, станцевать голой перед ним, выдержать его ласку, возможно, будучи связанной или прикованной, неспособной сопротивляться даже если она пожелает это сделать, постараться ублажить его на мехах, причем со всем возможными совершенством, как низкая презренная рабыня, которой она собственно и является, и много чего другого.

Ее неволя — это ее жизнь. В своем рабстве она находит удовольствие и радость, которые свободные женщины едва ли могут осмыслить, удовольствие и радость, лежащие далеко вне пределов радостей свободной женщины.

Она в ошейнике. Она — рабыня мужчины. Она счастлива.

Мы удалились уже ярдов на четыреста от берега. Крики и бой барабанов продолжались, но их звук теперь едва долетал до нас.

— Мне кто-нибудь ответит? — невозмутимо поинтересовался Лорд Нисида.

На берегу солдаты кричали и били мечам и копьями по щитам. Рев трубы разнесся над холодной водой.

Как раз в этот момент к нам присоединился Пертинакс, и я, повернувшись к нему, спросил:

— Как по-твоему, что происходит на берегу?

— Откуда мне знать? — удивился он.

— Думаю, что Ты можешь догадаться, — предположил я.

Признаться, мне было интересно увидеть, как далеко Пертинакс ушел от Земли, не в милях, а в сердце, в крови.

— По-своему, — пожал он плечами, — это похоже на праздник.

— Так и есть, — кивнул я.

— Я не понимаю, — признался Лорд Нисида.

— Это — салют, — объяснил я. — Они салютуют вам. Вас чествуют и чтят. Они аплодируют вашей силе, вашей храбрости, вашей удаче.

— Но они — наши враги, — заметил дайме.

— Уверен, такие традиции есть и среди пани, — предположил я.

— Есть, — согласился он, — но я не ожидал встретить их здесь.

— Важно, чтобы те, кто готов убивать друг друга, — сказал я, — уважали друг друга. Нельзя хотеть убить недостойного противника, того, кого не уважаешь. В этом есть эффективность, и это может быть продиктовано практичностью или необходимостью, но в этом немного славы. Это все равно что давить вшей или истреблять уртов. Многие гореанские воины, в личных вопросах, не касающихся войны, не станут скрещивать меч с противником, которого они не уважают.

— Интересно, — покачал головой Лорд Нисида.

— Это выглядит странно, — заметил Пертинакс, — но я думаю, что понимаю о чем идет речь.

— Ты становишься гореанином, — улыбнулся я.

— Я надеюсь на это, — сказал он.

Его Джейн, кстати, была с ним. Она стояла на коленях у его бедра.

— Несомненно, — предположил я, — кое у кого на берегу есть подзорные трубы. Давайте поднимем руки, ответим на их салют.

Лорд Нисида и мы с Пертинаксом, встав у реллингов юта, подняли руки, и увидели, как на обоих берегах реки поднялись сотни, а возможно и тысячи копий.

— Что Вы думаете о небе? — спросил я Атия, отвернувшись от берега.

Мужчина какое-то время смотрел вверх, а затем проворчал:

— Мы идем своим курсом.

— Господин, — позвала меня Сесилия, все еще стоявшая у леера, а когда я присоединился к ней, указала назад и сказала: — Взгляните, там в воде что-то есть.

Что-то действительно было, далеко позади, правее кильватерной струи корабля. На таком расстоянии трудно было разобрать, что это такое.

— Что это может быть? — полюбопытствовала Сесилия.

— Не уверен, — сказал я, — но думаю, что это морской слин.

Затем повернулся и отправился на нос корабля. Моя рабыня последовала за мной.