Мечники Гора

Глава 26 Беседа в небе

Ночь выдалась облачной.

Я правил вверх. Тарн резал ветер. Туманные клочья облаков, проносились мимо, увлажняя одежду, бросая в лицо капли дождя.

На земле было тепло. Но здесь, в небе, в полете ветер был быстр, остр, колюч. Моя моментально промокшая туника, плотно прижалась к груди и надулась пузырем на спине. Обычно тарнсмэн надевает в полет кожаную куртку, но я-то пришел с банкета. На мне даже шлема не было.

Становилось зябко.

Я принял решение ответить на приглашение. Ничто не указывало на то, что моей жизни что-то угрожало. На меня, могли напасть в темноте, но не сделали этого.

Могло ли это быть некой новой нитью в непонятном гобелене, который ткал Лорд Нисида? А может, кто-то другой, или другие?

Десять бойцов вскоре должны были вылететь на поиски опоздавшего патрульного, чье непоявление в ожидаемое время так обеспокоило Таджиму.

Такие инструкции я оставил подготовленному к вылету звену.

Но прежде я хотел разобраться со своим делом. У меня не было особых сомнений в том, что отсутствие патрульного имело некоторое отношение к голосу в темноте.

Голос был мужским. Немногие женщины, рабыни или свободные, решились бы подкрадываться к мужчине в гореанской темноте, особенно вне стен города, и уж конечно не в северных лесах. Знакомые с гореанской культурой не увидят в этом ничего аномального. Женщины, даже свободные, расцениваются как трофеи и призы. Из них ведь тоже получаются прекрасные рабыни. Случается, что девушка бежит из запланированного, но нежеланного компанейства, но такие побеги редко бывают успешными, и в результате хорошенькие беглянки, с большой долей вероятности, вскоре окажутся в клетке с ошейником на горле. Иногда их возвращают в их город, где передают тем, теперь уже в качестве голых рабынь, от чьи компанейских отношений они бежали.

Для рабской же девки, дочери цепей, вообще нет никаких шансов на побег, учитывая ее одежду, ошейник, клеймо и саму культуру Гора, которая выстраивается так, чтобы вернуть беглянку во власть свободного человека. В лучшем случае она может оказаться в собственности нового рабовладельца, причем, как единожды убежавшая, будет подвергнута намного более ужасной, ограниченной и пугающей неволе, чем та, от которой она бежала. А в худшем случае она может быть разорвана на куски, преследующим ее слином или ей могут подрезать подколенные сухожилия, и она всю оставшуюся жизнь будет передвигаться ползком, подтягиваясь на руках, живя среди мусора, служа наглядным примером для других рабынь. Первая попытка побега обычно наказывается только суровой поркой. В конце концов, не от каждой женщины можно ожидать, что она сразу же после порабощения, поймет невозможность побега. Чем умнее девушка, тем, конечно, она быстрее и яснее это понимает. В конечном итоге, все они понимают, что ошейник на них, что они в нем, и что он заперт. Для гореанской кейджеры нет никакого спасения.

Вкратце давайте рассмотрим случай беглянки от нежеланных компанейских отношений, возвращенной ее бывшему истцу, но теперь уже в качестве рабыни. Преимущества, которые он мог искать через компаньонство с ней, ресурсы, связи и все такое, больше не доступны, но сама девушка — его, и он может делать с ней все, что ему заблагорассудится. Поскольку предполагаемые социально-экономические потери, которые он мог понести в результате ее побега, по-видимому, значительно перевесят ее ценность на сцене торгов, можно понять его вероятное разочарование, если не озлобленность, последовавшие за ее неблагоприятным и недопустимым поведением. Соответственно он, скорее всего, не отправит ее на рынок, по крайней мере, не немедленно, а оставит себе, возможно, на несколько месяцев, чтобы получить с нее, если можно так выразиться, достаточную компенсацию, в виде рабства и удовольствия, а уже потом отвести на ближайший удобный рынок, на поводке, в капюшоне и наручниках. В действительности, она, которая прежде, с ее точки зрения, была слишком хороша для его постели, может позже от всего своего сердца начать умолять, прижимаясь губами к его сандалиям, чтобы он оставил ее у своего рабского кольца.

Решение, конечно, принимать ему.

Есть господа, и есть рабыни, много в их отношениях зависит от каждого конкретного человека, но всегда господа — это господа, а рабыни — это рабыни.

Я перевел тарна в горизонтальный полет. Внизу подо мной виднелись мерцавшие огни фонарей, перемещавшиеся по тренировочной площадке.

Я надеялся, что не вернувшийся патрульный, скорее всего, в безопасности. Если бы кому-то так хотелось что-то получить от меня, то с его стороны было бы неблагоразумно сделать что-либо большее, чем отвлечь или задержать одного из моих людей. Обычно цена смерти — другая смерть или даже больше.

Патрульный, конечно, мог действовать по приказу Лорда Нисиды или какого-либо другого офицера. Например, он мог бы подождать где-нибудь, чтобы позднее вернуться к своим обязанностям.

Правда, я не думал, что в данном случае был замешан Лорд Нисида. Он мог бы поговорить со мной в своей палатке.

Должен быть кто-то другой или другие.

Я резко повернул тарн на юг и попытался отсчитывать ины, составляя их в ены. Вскоре, почти на одной высоте со мной, примерно в четырехстах ярдах над кронами деревьев, я увидел то, что ожидал, короткое открытие шторок фонаря. Цвет, конечно, был зеленым. Если бы его заметили, то это могло бы даже быть принято за фонарь патрульного. Я предположил, что фонарь незнакомцу также имел возможность показать красный свет. Наши сигналы, особенно такие простые, и могли быть легко прочитаны даже сторонним наблюдателем, но с другой стороны, выбранные цвета в целом соответствовали цветовым кодам, принятым во многих городах. Например, красный большинство людей склонно связывать с кровью, с воинами, с опасностью, а зеленый с врачами, здоровьем и безопасностью.

В некоторых ситуациях патрули могли бы быть расположены через определенные интервалы на многие пасанги от лагеря, крепости или города. Этим способом сигналы могли быть переданы от одного патруля к другому, примерно, как между маяками на Воске. Посредством таких маяков огнем ночью и дымом днем, тревога, сигнал или сообщение, может быть передано на тысячу пасангов в течение ена. Этот способ связи, однако, практичен только там, где опасность угрожает с одного направления или, по крайней мере, не с многих. Когда патрули барражируют не на одном месте, а описывают в отведенных им зонах круги большого радиуса, у кого-то большие, у кого-то меньшие, то обмен сигналами, даже при условии синхронизации с использованием хронометров, вероятно, станет игрой случая. В такой ситуации очень трудно принять меры против вторжения, особенно одиночными злоумышленниками. Соответственно, воздух над тарновом лагерем, обычно патрулировалось одним единственным тарнсмэном, описывающим круги в небе. Однако на земли всегда стояло звено, готовое к вылету.

Фонарь снова вспыхнул зеленым и сразу погас.

Я смахнул капли дождя с лица.

Меня ожидал одинокий тарн с одним тарнсмэном в седле. Я отложил баклер на седло перед собой, затем направил свою птицу чуть выше, стабилизировал полет около незнакомца и через мгновение мы летели параллельно, в нескольких ярдах друг от друга, описывая в небе гигантскую окружность. Я держал его слева от себя, так чтобы можно было выставить свой щит против его стрелы, впрочем, предосторожность казалась излишней, поскольку он был без оружия.

— Я готов купить ее, — крикнул незнакомец.

Признаться, я не понял такого эксцентричного начала разговора.

— Патрульный пропал, — сказал я. — Где он?

— Я не знаю, — ответил мужчина.

— Тогда мне не о чем говорить, — заявил я, отворачивая тарна.

— Он в безопасности, — поспешил заверить меня незнакомец, поворачивая следом.

В его голосе чувствовалось раздражение, словно для него это не имело значения, на фоне его собственных более тяжелых проблем.

— Верните его целым и невредимым, — потребовал я.

— Я организовал эту встречу не для того, чтобы обсудить благосостояние чьего-то подчиненного, — в ярости сказал мужчина.

— Тогда, — усмехнулся я, — разрешите мне откланяться. Желаю всего хорошего.

— Постой! — крикнул мужчина. — Он внизу, где-то в лесу. Пилюля врачей была скрыта в мясе тарна, которое ему дали перед полетом. Оболочка распадается примерно за двадцать енов. Птица просто села, став вялой и сонной. И тарн и всадник, уверяю тебя, целы. Оба, к утру они вернутся в ваш лагерь.

— Группа поддержки вот-вот должна вылететь на поиски, — предупредил я.

— Тогда у нас мало времени, — заключил он.

Я предположил, что пошедший на вынужденную посадку всадник будет подавать сигналы своим фонарем, так что может довольно быстро известить поисковую партию о своем местонахождении. Также, если мужчина, летевший рядом со мной сказал правду, то они оба могут утром вернуться в лагерь сами.

— Ты, конечно, Боск из Порт-Кара, он же Тэрл Кэбот некогда из Ко-ро-ба? — уточнил он.

— Полагаю, что да, — усмехнулся я. — А разве не его приглашали на эту встречу?

Меня, кстати, когда-то давно знали еще и как Тэрла из Бристоля. Как-то я узнал, что об этом персонаже и его роли в осаде Ара, сложены песни. Сегодня многие, мудрые и искушенные, предполагают, что этот человек, просто персонаж мифа или легенды. В некотором смысле я предположил бы, что они были правы. Он мне самому теперь казался больше образом, чем живым человеком. По крайней мере, я не был ни героем, ни знаменитостью. Как часто я бывал слаб, неустойчив и неуверен. Как часто я бывал запутанным и испуганным. Как часто я бывал опозоренным, пьяным, жестоким, мелочным и недостойным. Как часто мои действия были далеки от моих кодексов! Как бывает больно о многом вспоминать по прошествии времени! Лично мне кажется, что в мире найдутся тысячи героев, десятки тысяч героев, лучших, заслуженных, благородных мужчин, о которых, увы, не сложено ни одной песни. Но они вписали свои строки в историю, они часть ее, и без них она была бы другой, была бы более бедной. Возможно, певцам стоило бы сложить новую песню, песню о тех, о ком не сложено песен.

— Так я говорю с Тэрлом Кэботом? — уточнил он.

— Ты говоришь с Тэрлом Кэботом, — ответил я. — А я, так понимаю, говорю, с высокой персоной.

— Некогда высокой, — сказал он, — но той, кому еще предстоит снова подняться.

— Кто говорил со мной в лесу? — полюбопытствовал я.

— Не интересуйся им, — отмахнулся мой собеседник.

— Это был тот, кто дал снадобье тарну? — спросил я.

— Конечно, — кивнул он, — а затем дождался тебя в темноте.

— Как можно было узнать, что я пойду именно в это время и именно по этой тропе? — поинтересовался я.

— Если бы вы не встретились, — пояснил он, — тебя привело бы к вольерам что-нибудь другое, оброненное слово, какое-нибудь сообщение.

— Пилюля должна была подействовать, — предположил я, — во время патрулирования и посадить птицу на ан или больше.

— На три ана, как минимум, — сообщил мужчина.

— Это дало бы твоему человеку более чем достаточно времени, чтобы связаться со мной, — заключил я.

— Думаю, что времени было не так много, — сказал он. — Следовало побудить тебя к вылету в промежуток между непоявлением патрульного с очередного круга и отправкой поисковой партии.

— То есть, пока небо было чисто, — кивнул я.

— Верно, — подтвердил незнакомец.

— Похоже, что Вы совершили две ошибки, — заметил я.

— Какие это? — осведомился он.

— Во-первых, — ответил я, — в течение вечера очень немногие имели доступ к тарну.

— Конечно, — согласился мой собеседник.

— Значит, ваш человек, — подытожил я, — будет одним из этих немногих.

— Конечно, — кивнул он. — А какова была вторая ошибка?

— Он говорил со мной, — напомнил я.

— И что? — усмехнулся мужчина.

— Я узнаю его по голосу, — пожал я плечами.

— Не узнаешь, — заверил меня незнакомец. — Он уже мертв.

— Я смотрю, Ты предусмотрителен, — хмыкнул я.

— Приходится, — развел он руками.

— Понимаю, — кивнул я.

— Давай вернемся к нашим переговорам, — предложил он.

— Ну так говори, — ответил я.

— Сколько Ты хочешь за нее? — спросил мужчина.

— Она не продается, — отрезал я.

Разве я и Сесилия не подходили друг другу, не соответствовали друг другу, не были подобраны друг для друга проницательной, мудростью или коварными махинациями Царствующих Жрецов, чтобы быть взаимно непреодолимо притягательными? Правда, чтобы служить их целям, а не нашим. Она была подобрана так, чтобы подтолкнуть меня к пропасти, так соблазнить меня, что моя честь была бы не только поставлена под угрозу, но непоправимо потеряна. Свободной женщиной она была размещена вместе со мной в прозрачной капсуле на Тюремной Луне в такой близости и при таких обстоятельствах, что ни один мужчина не смог бы долго сопротивляться сетям природы, беспомощными пленниками которых мужчины и женщины стали даже прежде чем маленькие гоминиды стали достаточно злыми и достаточно смелыми, что бросили вызов более крупным животным, выгоняя их из их логовищ. Как свободную женщину ее нельзя было трогать. Таковы требования кодексов. Но это было все равно, что положить перед голодным ларлом кусок сочного свежего мяса и запретить к нему прикасаться даже языком. Но вмешались кюры. Позже, соответственно порабощенная, получившая судьбу прекрасную и для нее полностью заслуженную, она стала моей. Между нами больше не стояли сомнения и кодексы любого мира. Она теперь была рабыней, моей, настолько же, насколько моей могла быть чашка, пояс или сандалия. Иногда я задавался вопросом, не отбирали ли нас Царствующие Жрецы, мыслящие с точки зрения поколений и даже тысячелетий, друг для друга, или даже не выводили ли они нас друг для друга. Признаться, мне порой казалось, что я был именно выведен, чтобы стоять над нею, как господин, а она, чтобы стоять передо мной на коленях, как рабыня. Безусловно, это не имело большого значения. Она и так была на коленях, а я стоял над нею. Интересно, не просчитались ли Царствующие Жрецы в своих планах? Она была создана, чтобы стать мучением и искушением для меня, довести меня до потери чести, разрушить меня как мужчину и воина. По правде говоря, она и сейчас все еще оставалась для меня мучением и искушением, как любая рабыни для ее владельца, но теперь она принадлежала мне, и, как я того хотел, была у моих ног.

Ну разве это не приятно иметь женщину вот так?

— Любая женщина продается, — сердито бросил мужчина.

— А она нет, — заявил я.

— А что Ты скажешь, если я предложу за нее пять тысяч золотых тарнов двойного веса? — поинтересовался он.

— Скажу, что Ты безумен, — ответил я.

За такое богатство, если бы им мог обладать какой-либо человек, можно было бы купить флот или целый город. Сесилия, если оценивать ее в свете рынков и сезонов, с которыми я был знаком, если выставить ее на торги, несмотря на ее ум, красоту и страсть, скорее всего, не принесет больше двух серебряных тарсков. Она была изысканным товаром, но на рынках такого добра было полно. Земные мужчины, иногда доставляемые на Гор, часто поражались обилию и красоте здешних рабынь. И этот ассортимент привлекательных и доступных товаров, конечно, не является чем-то необычным в культуре, где рабство узаконено. Но и ошейник не приходит легко. В целом он достается только самым прекрасным, тем, кто достойны подниматься на прилавок невольничьего рынка. Даже женщины, которых продают в качестве кувшинных девок и девок чайника-и-циновки, часто стоят того, чтобы присмотреться к ним дважды и предложить свою цену. Кроме того, не будем забывать, что рабынь обучают, преподают им их ошейники, и, как правило, зажигают в них рабские огни. Это бросает их целиком и полностью во власть рабовладельцев. Соответственно, их обилие, допустимость и характер, часто становятся приятным сюрпризом для новых иммигрантов мужчин, если можно так выразиться, на Горе. Бывает и так, что землянин обнаруживает девушку, знакомую ему прежде, возможно, такую, которая до настоящего времени была абсолютно недоступна для него, но теперь стала гореанской рабской девкой, которую он может приобрести в свою собственность. Иногда, насколько я знаю, такой «иммигрант» может выйти на работорговцев, и заказать им, доставить на Гор одну или более девушек, которых он знал на Земле, для своего рабского кольца.

— Тогда шесть тысяч! — крикнул мужчина в ярости.

— Ты точно безумен, — заключил я.

— Почему безумен? — спросил он, успокаиваясь. — Оцени опасность, которая грозит тебе, трудности, с которыми предстоит столкнуться. Маловероятно, что Ты сможешь провернуть это самостоятельно. Уверен, Ты сам поймешь, что лучше удовлетвориться шестью тысячами тарнов.

— Продолжай, — подтолкнул его я.

— Она — обуза для тебя, — сказал мой собеседник. — Ценность нулевая, обменять не получится, держать при себе опасно. Ее будут искать все кому не лень, готовые убивать за нее и за золото.

— Я тебя не понимаю, — развел я руками.

— Не держи меня за дурака! — крикнул мужчина.

Я поглядывал на его руки, убеждаясь, что он держал их на поводьях. Фонарь, с закрытыми шторками, висел справа на его седле, значит, он правша. Впрочем, как и большинство гореан. Насколько я смог определить, он прилетел на рандеву без оружия. Можно считать, что мне польстили. Немногие гореане согласились бы приблизиться к незнакомцу, не имея с собой оружия. Похоже, вылетая на встречу со мной, он целиком полагался на честь воина, поскольку воин редко нападет на невооруженного противника. Кодексы относятся к этому неодобрительно. Таким образом, он проявлял уважение к моей касте, и, одновременно, если я соблюдал кодексы, как он, очевидно, ожидал, и небезосновательно, он гарантировал свою собственную безопасность.

— Если Ты не собираешься закончить этот разговор немедленно, — предупредил я, — советую говорить быстро и ясно. Тарнсмэны могут взлетать уже сейчас.

— Не думаешь ли Ты, я не знаю, почему Ты скрываешься здесь, в северных лесах? — спросил он.

Мелкая морось, достававшая меня все время полета, наконец-то, прекратилась. Желтоватый свет одной их лун, висевшей справа от меня, прорвался сквозь прорехи в облаках. Я смог рассмотреть блеск капель на крыльях тарна и косые штрихи на его клюве.

Тарны, как и все другие птицы, не очень любят летать в дождь. Учитывая, что перья склонны впитывать влагу, то это только вопрос времени, когда они намокнут настолько, что это начнет препятствовать полету. Для максимальной эффективности перья должны быть сухими, а небо ясным и сухим. Иногда, при полете в дожде, в момент внезапного прояснения, в каплях, слетающих при взмахе крыльев, вспыхивает и моментально исчезает радуга, чтобы появиться и погаснуть вновь со следующим ударом могучих крыльев.

История знает случаи, когда судьбу сражений решало то, что пехота начинала атаку под проливным дождем, громя неприятеля лишенного поддержки его тарновой кавалерии.

— Ну так объясни мне, — предложил я, абсолютно не понимая, что он имеет в виду.

— Как Ты сделал это? — поинтересовался он. — Многие сгорают от любопытства. Тьма посреди дня. Мы держали ее, чтобы использовать, держали как гарантию, на крайний случай, если придется торговаться за свои жизни, наши тарны были готовы, толпы бесновались внизу, мятежники поднимались все выше, занимая в Центральной Башне этаж за этажом.

— В Центральной Башне! — воскликнул я.

— Естественно, — сердито бросил мужчина. — А потом она пропала, ее веревки и все что мы на нее надели смело в сторону, как и облака над нашими головами, а потом вспыхнул свет, ослепительный, как второй «Тор-ту-Гор», свет, при котором мы даже не могли нормально смотреть, свет, внезапно появившийся и умчавшийся вдаль. И у нас больше не осталось того, с чем можно было торговаться. Нам оставалось только бегство. Многие погибли. Тарны, и наши, и мстителей были смущены и запутаны светом. Некоторые из нас в беспорядке направились на север.

— Вспомнил! — воскликнул я. — Я тебя знаю! Я видел тебя на Площади Тарнов в Аре! Во время оккупации!

— Ты не мог, — заявил он. — Я — скромный тарнсмэн, Анбар из Ара.

— Ты — Серемидий, — констатировал я, — командир Таурентианцев, дворцовой гвардии, заговорщик, предавший вместе с Таленой и другими Домашний Камень Ара!

— Меня разыскивают, — сообщил он. — Но я снова буду стоять высоко в Аре или каком-нибудь другом месте. Объявлена амнистия любому, кто предоставит для наказания фальшивую Убару Талену, бывшую дочь Марленуса из Ара, ныне снова Убара.

— С узурпацией покончено, — усмехнулся я. — Я услышал об этом от других.

— За возвращение Талены в Ар назначена значительная награда, — сказал Серемидий.

— Десять тысяч двойных тарнов золотом, — кивнул я. — Это, конечно, значительно больше чем шесть тысяч.

— Ты не сможешь доставить ее в Ар, — предупредил он. — На перехват выйдут сотни головорезов, жаждущих убить тебя, и получить этот приз.

— А разве Ты не сделаешь того же самого? — осведомился я.

— Я, нет, — заявил Серемидий, — клянусь в этом!

— Чего стоит клятва, — рассмеялся я, — того, кто предал свой Домашний Камень?

— Я готов отдать тебе шесть тысяч золотых тарнов, — крикнул мужчина. — Честно! И я уверен, что смогу доставить ее к некому пункту для переговоров. Со мной здесь сто человек. А Ты не сможешь.

— У меня здесь целая кавалерийская группа, — напомнил я.

— Она не твоя, — усмехнулся Серемидий.

— Только есть одна проблема, — развел я руками, — у меня нет фальшивой Убары.

— Она должна быть у тебя! — закричал он.

— Тем не менее, у меня ее нет, — сказал я.

— Ты лжешь! — крикнул Серемидий.

— Ты действительно думаешь, что я могу создать тьму посреди дня, что я могу схватить женщину и улететь с ней в сверкающем свете?

Конечно, то о чем он рассказал мне, не вызывало у меня никаких вопросов. Такие трюки с отведением глаз и дымом были изобретены еще рыночными шарлатанами, собаку съевшими на создании иллюзий. Сам способ, конечно, указывал на Царствующих Жрецов или на кюров. Дым достаточно просто скрыл похищение, а слепящий свет был защитой, сокрытием, отводом глаз, яркой иллюминацией испускаемой улетающим кораблем. Ни Царствующие Жрецы, ни кюры не особенно стремились рекламировать свои машины. Большие металлические объекты вызывают любопытство и вопросы. Тайна и ужас наоборот. Они имеют тенденцию закрывать любопытство и вопросы. Такая хитрость и маскировка известны и используются в любом обществе.

— Зато Ты в союзе с теми, кто может, — заявил Серемидий. — Я изучал Второе Знание. Для меня не секрет, что не все корабли пенят моря, жидкие дороги. Я знаю, что есть такие, которые как тарны, плавают над горами, которые, словно флот среди облаков, поднимают свои паруса не на жидких дорогах, а в небе, на невидимых дорогах самих ветров.

— Только я ничего не знаю об этом похищении, — признался я.

— Ты должен, — не унимался он. — Она твоя рабыня. Этот вопрос стал достоянием общественности вскоре после возвращения Марленуса и начала восстания горожан. Двое судей сообщили детали. Тольнар из вторых Октавиев и Венлизий, усыновленный ветвью Торатти. Прежняя Убара была порабощена в соответствии с законом Ара, принятым еще Марленусом, о том, что любая свободная женщина, которая ложится или готовится лечь с рабом-мужчиной, становится рабыней и собственностью владельца этого раба. Она готовилась лечь с Мило, рабом и актером, когда ее застали за этим, и, насколько я понимаю, Ты тогда, некой хитростью или оговоркой, являлся владельцем этого самого Мило, так что стал владельцем прежней свободной женщины Талены из Ара. Все это было сделано очень умно, как мне кажется. Бумаги были тщательно составлены, измерения и отпечатки взяты, таким образом не может быть никакой ошибки в законности процедуры, как и не возникнет какой-либо проблемы в точной идентификации рабыни. Интересно, что Ты не стал спешить, и тайно вывозить ее из города, хотя любой предположил бы, что именно это Ты и сделаешь. Но Ты оставил ее в районе Метеллан, где она была порабощена, и где ее могли найти, чтобы она продолжала, теперь являясь не только марионеткой, но и рабыней, занимать трон Ара, как хотелось поддерживающим ее заговорщикам, и войскам Коса и Тироса, под командованием Мирона Полемаркоса с Темоса. Мы сами понятия не имели, что она была порабощена, пока доказательства Тольнара и Венлизия не стали достоянием гласности. А когда стало ясно, что Марленус действительно вернулся, что его опознала какая-то никчемная рабыня, что восстание будет удачным, мы направились на крышу Центральной Башни, откуда надеялись или бежать, или попытаться договориться о нашем свободном выходе, передав прежнюю Убару властям живой, для пыток и казни предназначенных для нее. Учитывая ситуацию и то, что мы теперь знали о ней, мы сняли с нее одеяния Убары, нарядили в рабскую тряпку, связали и поставили на колени головой вниз, как подобает рабыне.

— А затем Вы лишились ее, — закончил я.

— Да, — буркнул Серемидий.

— Интересная история, — усмехнулся я.

— Где она? — спросил Серемидий.

— Понятия не имею, — развел я руками.

Дождь снова начал моросить.

— В Аре, — сообщил он, — Ты будешь убит.

— Почему это? — удивился я.

— Ты не передал Талену, когда она была в твоей власти, сопротивлению, Бригаде Дельта, — пояснил Серемидий, — вернул ее во власть, тем самым поспособствовав узурпации.

— Понятно, — кивнул я.

— Теперь Ты понимаешь, что не можешь появиться в Аре, — сказал он. — А кроме того, Ты, имея ее, не возвратил ее немедленно правосудию Ара, таким образом, вопреки указу Марленуса, Убара блистательного Ара, преднамеренно скрываешь беглую изменницу.

— Понятно, — повторил я.

— Где она? — спросил Серемидий.

— Я понятия не имею, где она, — ответил я.

— Семь тысяч золотых тарнов двойного веса! — выкрикнул Серемидий.

— Нет, — отмахнулся я.

— Ни одна женщина не стоит таких денег, — заявил он.

— Честь стоит намного больше, — заявил я.

— Отдай ее, — потребовал Серемидий.

— Да я даже не знаю где ее искать.

— Ты ее владелец! — крикнул он. — Это ясно из бумаг, из свидетельств Тольнара и Венлизия!

— Ну был я ее владельцем, — не стал отпираться я. — Но это было давно. К настоящему времени она, скорее всего, попала к другому. Ошибки случаются. Кто может знать, чей ошейник теперь окружает ее шею. Она может быть лагерной рабыней, девкой паги, полевой рабыней, шлюхой, сидящей в клетке какого-нибудь борделя. К этому времени у других может быть столько же прав на нее, как и у меня.

Текущее право собственности, особенно после длительного интервала, преторами, архонтами, судьями, писцами-законниками и так далее, часто расценивается как приоритетное. Что имеет наибольшее значения для закона, так это не то, кому именно принадлежит рабыня, а то, что она принадлежит кому-то, что она абсолютно и полностью принадлежит. Это точно так же, как было бы с кайилой, верром, тарском и кем-то еще.

— Говори! — закричал Серемидий.

То, что прекрасная Талена, учитывая произошедшее в районе Метеллан, была теперь не больше, чем рабыней, возможно, более красивой, чем большинство, но, несомненно, менее красивой, чем многие другие, было верно, но я совсем не был уверен, что она все еще оставалась моей. Безусловно, с другой стороны, прекрасная Талена была не просто одной из многих рабынь. Она была такой рабыней, которую в данный момент разыскивало высокое правосудие Ара, и которая могла бы принести вознаграждение в десять тысяч тарнов, золотых монет Ара, причем двойного веса.

— Где она! — не унимался Серемидий.

— Понятия не имею, — пожал я плечами.

Дождь начал усиливаться. Тарн издал протестующий крик, и я подумал, что было бы неплохо увести его под защиту навеса его вольеры.

— Там фонари, — указал я назад и влево.

В пелене дождя на фоне темнеющих ниже деревьев уже можно было разглядеть три мерцающих фонаря, возможно, ярдах четырехстах от нас.

— Лжец! — закричал на меня Серемидий. — У тебя был шанс! Мы найдем ее!

Я стремительно поднял баклер, выставив его между собой и мелькнувшей сталью, которая, плюнув искрами, отскочила от щита, скользнула по важной, округлой поверхности шеи тарна, и исчезла в ночи. Тем временем Серемидий, изрыгая проклятия, отправил своего тарна в крутой вираж и сбежал. Я не стал преследовать его, повернув свою птицу на север, в направлении вольер.

— Тэрл Кэбот, тарнсмэн! — крикнул Таджима, на подлете.

Ичиро держался позади него с открытым фонарем в руке. За ними следовали десять всадников во главе с офицером.

— Я в порядке! — отозвался я. — Возвращайтесь в лагерь!

— Патрульный так и не появился! — сообщил Таджима.

— Он должен вернуться к утру, — сказал я. — Поворачивай в лагерь!

— Что случилось, Тэрл Кэбот, тарнсмэн? — спросил Таджима, пристраиваясь поближе ко мне.

— Нечто странное, — ответил я, — из чего я далеко не все понимаю.

Я отпустил все поводья, и тарн, вытянув голову и перемалывая своими могучими крыльями пропитанный влагой воздух, в облаке брызг, устремился к убежищу вольер.

Остальные всадники держались позади.

У Серемидия, как я теперь знал, в лагере были свои люди. И он был уверен, что Талена была жива и где-то спрятана. Он не сомневался, что я посвящен в тайну ее местонахождения, что, естественно, не соответствовало действительности. Разве что для меня было ясно, что умыкнули Талену у ее похитителей с крыши Центральной Башни либо Царствующие Жрецы, либо кюры. Фальшивая Убара, марионетка в руках других, казалось, пала ниже некуда. Согласно решению свободных мужчин одежды Убары она сменила на рабскую тряпку. На Горе между свободной женщиной и рабской девкой лежит пропасть, глубокая и непреодолимая, отделяющая человекя от собственности, почитаемую, прекрасную персону, высокую обладательницу Домашнего Камня от твари, животного, простого животного, одного из многих товаров на гореанском рынке. Каков же тогда, размер этой пропасти между Убарой и рабыней, пусть даже самой прекрасной из рабынь? Талена больше не представляла ценности, ни для Коса и Тироса, ни для заговорщиков и предателей. Ее основная ценность теперь, если таковая вообще имеется, была ценой товара, который, учитывая необычную политическую ситуацию, можно было обменять на десять тысяч золотых тарнов двойного веса. Вот только я ничего не знал о ее местонахождении.

Но мне было интересно, кто же за этим стоит.

В любом случае, это было не то, что меня должно было волновать в данный момент.