Лейтенант империи. Часть вторая

Глава 18

Растеряшев смотрел внимательно, будто выискивал во мне что-то. Возможно, он ждал, что я дам слабину. Испугаюсь чего-то. Начну задавать вопросы.

Не знаю, чего конкретно он ждал, но с вопросов я и начал. Не потому, что страшно, нет. Непонятно.

— Виктор Маркович, но этим делом занимались ещё в прошлом году, я прекрасно помню допрос, — ещё бы не помнить. Как раз тогда я познакомился с Гривасовым.

Перед глазами встала бетонная каморка два на три метра. Свет от лампы на столе бил в лицо. Неясная тень капитана СБФ, взмахом руки, пригласила присесть на один из двух стульев, и тут же в ушах, словно наяву, прозвучал вопрос: «Ваш позывной номер на учебном десантировании?».

— Там целая комиссия разбиралась…

— Угу, — буркнул Растеряшев, — и тут же зашла в тупик.

— А Гривасов? — встрепенулся я, — он же на меня покушался много раз.

— Авнер взял на себя многое, — поморщился, как от зубовной боли, Растеряшев, — но тут пошёл в отказ.

— Может, он что-то не договаривал? Скрыл?

— Возможно, — кивнул полковник и усмехнулся, — вот и разберись с этим. Проверь его дела, изучи материалы и записи.

— Где их только взять, — раздосадовано протянул я и, подняв голову к потолку, задумался, что, после ареста Гривасова всё давно перекопано, пересмотрено и, если не утеряно при следствии, то сдано в архив. Это в лучшем случае.

— Так у него в кабинете.

— Эм, — я оторвался от потолка и воззрился на Растеряшева.

— Стоит нетронутый, на консервации — пояснил он и, посмурнев, добавил: — приказ Могуты ещё тогда. Так что бумаги проверял я лично.

Ничего не стал отвечать. Просто кивнул, вздохнул и перевёл взгляд на окно. В темноте за стеклом, в плотной снежной пелене, как раз пробивались огни моего пансиона.

— Учётка Авнера также до сих пор действует, — протянул Растеряшев, а я по движению понял, что он тоже отвернулся к окну. — Знаешь, сколько народу хотело его кабинет?

— Вы всех желающих собирались проверять? — хмыкнул я, не отрываясь глазами от приближающихся огней на земле.

— Да.

А что я хотел? Излюбленный приём местного штаба — ловля на живца. Что Меньшов рыбалит орден на меня, что, как выяснилось, Растеряшев на кабинет Гривасова.

— Много желающих оказалось? — спросил я не из интереса, а потому, что полковник, как мне казалось, ждал этого вопроса.

— Ни одного, — бросил Виктор Маркович и мне, на папку с делом, упала ключ-карта, — закроешь дело, кабинет будет твоим.

— Зачем он мне? — я аж обернулся, — я же морпех всё-таки, да и предпочёл бы другую комнату.

— Там вид из окна хороший, — усмехнулся Растеряшев.

Автограв наконец-то приземлился, и Виктор Маркович недвусмысленно попрощался:

— Увидимся, когда в деле появятся подвижки.

— Есть, — без воодушевления произнёс я и, прихватив папку с ключ-картой, полез наружу.

Ноги скрыпнули белоснежным ковром и коснулись пенобетона. Снег валил с такой силой, что за время короткого полёта укрыл землю приличным слоем.

Я поёжился, когда снежинки попали за шиворот. Приподнял воротник форменной куртки, и собирался захлопнуть дверь автомобиля, но Растеряшев наклонился ко мне и произнёс:

— Забыл сказать. Вам с Иллирикой Данактовной разрешено выезжать в город, — не успел я ответить, как он добавил: — сборы на аукцион согласовывай с Ерастовым, он там за вас отвечает.

Форма не спасала от холода. Мороз, несмотря на снег, только стал крепче и, стоило мне вылезти из автограва, вцепился в меня ледяными пальцами. По телу тут же пробежала дрожь. На волосы и ресницы налипли снежинки.

Выдохнул изо рта пар и, не нарушая запрет на использование силы, припустил бегом к крыльцу пансиона.

На снегу остались глубокие следы от берцев. Я взлетел по ступенькам. Дёрнул на себя дверь и ввалился в спасительное тепло.

— Ещё один снежный человек, — встретил меня раздражённый голос Родиона.

Сам он стоял у дальней стены, спиной ко мне, и копался в какой-то огромной коробке. Там что-то звякало и стукало.

— На улице снег стряхни, я уже устал полы вытирать, — добавил Родион.

— На кого ты там ворчишь? — из кухни показалась голова дяди Саши.

— На кого-то из твоих, — буркнул Соловьёв и стал оборачиваться.

— О, Ростислав, ты куда собрался? — воскликнул дядя Саша, когда я, выполняя просьбу Соловьёва, взялся за дверную ручку, — а ну стой.

По телу прошла волна его силы. Снег на форме и волосах стал таять. От меня пошёл пар.

— Вот и всё, — улыбнулся Ерастов, когда я оказался словно из сушки. — И не надо никуда ходить.

— Нет, а раньше ты так не мог? — взмахнул руками Родион. Он обернулся, и его лицо нахмурилось. — Я шесть раз уже полы вытирал, и за тобой тоже! А ты…

— А ты меньше критикуй меня и моих бойцов, — на губах дяди Саши заиграла ехидная улыбка, — говорил, что мы балбесы и неумехи? Вот, накаркал.

— Как есть балбесы, тьфу, — зло процедил Родион и якобы плюнул под ноги Ерастову. — Мстительные балбесы. Кого я только пригрел у себя в комнатах?

Он отвернулся и снова склонился над коробкой.

— Никакого уважения к чужому труду. Ничего, ничего, — бормотал Родион, — посмотрим кто кого. Подниму ценник раз в пять, мигом поумнеете.

— Что ты там ворчишь, Родька?

— Никакой помощи от вас, одно вредительство…

Ерастов знаками показал, что поговорит со мной позже, и я пошёл к себе в комнату на втором этаже. Берцы обыденно заухали по ступенькам.

— Да ладно тебе, Родь, что ты такое говоришь? — донеслось до меня на лестнице, — хочешь, я тебе ёлку нарядить помогу? Ну, хочешь?

Их перебранка осталась внизу. Стала неразборчивой. Дверь в нашу с Лирой квартирку щёлкнула замком, и я зашёл домой.

Бросил папку с делом на журнальный столик. Разулся, скинул верхнюю одежду и, оставшись в одних трусах, сунул ноги в резиновые тапочки.

Лиры в комнате не было. Её голос доносился из спальни Вареньки. Видимо, она кормила и укладывала дочку спать.

Не стал её отвлекать. Уселся в кресло и, не включая свет, прислушался. Тихий, мелодичный напев проникал в комнату через приоткрытую дверь. Полные любви интонации кружились вокруг меня. Ложились на плечи. Укутывали мягким одеялом нежности.

Раздражение на Растеряшева с его заданием улеглось, как по волшебству. Воспоминания о Гривасове отступили. Спрятались в тёмных закутках памяти. Даже досада на Фею и Мангуста за болтовню и сегодняшнее занятие исчезла.

В голове стало пусто и тихо, как в космосе. Только покой и нега звёздами мерцали в абсолютной темноте.

Дыхание моё стало глубоким и размеренным. Спина и плечи ощутили всю мягкость кресла. Ноги, давая отдых натруженным мышцам, вытянулись вперёд. Затылок коснулся подголовника, и я, вдруг, ощутил, что я дома.

Не дома, в смысле у себя в комнате, а ДОМА. Там, где любимая поёт колыбельную. Где громко смеются и шалят дети. Где пахнет пирогами, а кастрюля борща на плите исходит паром.

Там, где я разжигаю камин или чугунную печку, перед этим нарубив дров. Где верный тигродав, умостив голову на лапах, мерно стучит хвостом об пол. Где мурлычет кошка и ласково трётся о ноги…

Дом…

Наваждение прошло также, как и пришло. Неожиданно. Всего миг или два длился отпуск от реальности, но я ощутил, что усталость, как рукой сняло. Откуда-то взялась энергия. Появились силы и решимость на движение вперёд.

Взгляд сам скользнул к журнальному столику. Упал на папку.

Готов я встретиться с прошлым? Вновь пережить разочарование обманутого человека? Ощутить предательство того, кому доверял? А, самое главное, готов ли я снова пережить стыд за смерть Крылова и Гусева? Они погибли из-за меня, кто бы, что ни говорил. Гривасов убил обоих. Из-за меня.

Не поймите меня превратно. Я не сломался. Не растёкся разбитым яйцом по днищу адской сковородки, которое подогревает пламя. Не стал моралистом. Это невозможно при моей профессии.

Смерть преследует меня уже год. Идёт по пятам и заглядывает в лицо со всех сторон. Она пытается забрать меня, и я сопротивляюсь, но вокруг гибнут люди. По большей части враги. Злодеи, идущие против Империи и общества. Преступники, которые желают моей гибели.

Смертей так много, и не на поле боя, как на Тау Метам, а в обычной жизни, что начинаешь задумываться. Почему все обиды и разногласия решаются столь радикально? Хотят обвинить кого-то, выставить козлом отпущения — надо его убить. Скрыть следы преступления — убить следователя. Возникло разногласие меж аристократами? Дуэль до смерти.

Почему жизнь не ценят? Даже свою не ценят. Цепляются за какие-то призрачные интриги и шанцы. Говорят, что хотят лучшего будущего, но не ценят жизнь. Ни свою, ни чужую. А потом гибнут, когда встречают большую силу.

Пока что мне везло. Я был на стороне этой большей силы, и не жалею об их поражении. Не жалею что помог примерить врагам фанерный макинтош. Но кроме них гибнут и невиновные…

Как же я устал от морозного дыхания из-за плеча. От напрасных, лишних смертей….

Да, Крылов чуть не убил моего Деда из-за ревности. Они соперничали за руку бабушки. Пытался притеснять меня. Строил козни. Да я был уверен, что это он стоит за покушениями на меня. Что он человек Данакта Юдина, отца Лиры. Но он оказался не виноват, и я не хотел его смерти.

Вывести его на чистую воду. Доказать его причастность к покушениям. Посадить в тюрьму по справедливому обвинению. Этого хотел, потому и сотрудничал с Гривасовым. А он водил меня за нос, и втирался в доверие. А потом взял и убил Крылова, чтобы свалить на него вину за Гусева.

Гусев. Пётр Фадеевич. Перед глазами встала рыжая голова с острым взглядом… Живая, она тут же сменилась на мертвенно-бледную, словно гипсовая обрубовка. Гусева тоже убил Авнер Гривасов. Когда тот пытался поймать его.

Гусев вообще, оказался единственным, кто подозревал Гривасова. Если бы он тогда оказался сильнее…

Тогда человек Сарая был бы жив. Тот капитан, с которым я говорил на крыльце штаба. Он был бы жив, а я и Лира нет. Потому что Гривасов убил и этого капитана, и его сообщников. Устроил взрыв на фабрике мучных изделий. Но это произошло уже после убийства Гусева и Крылова…

Не знаю, стыд ли это, или что иное, но в груди поднималось какое-то мерзкое ощущение. Липкое, навязчивое, оно вызывало отвращение к себе самому. Вешало на меня ярлык мерзавца и негодяя. Плохого человека.

Вешало за то, что жив. Что иной раз думаю с облегчением о прошлом, тихо радуюсь, что всё сложилось, как сложилось. Что Лира и Варенька живы пусть и ценой чужих жизней…. За то, что я похож на Раксу и Сарая.

— Ростик, ты вернулся?

Голос любимой вырвал из омута тягостных мыслей. Её руки легли на мои плечи сзади. Водопад волос заструился по щекам и шее, а губы коснулись макушки.

Я пришёл в себя, как ото сна. Словно солнце распушило все лучи и разогнало ночную тьму. Озарило закрытые веки.

Поднял руку, приобнял Лиру и, задрав голову, поцеловал. Жадно, страстно, поцеловал. Она ответила тем же.

— Погоди, — она отстранилась и, включив мягкий желтый свет, обошла кресло, — люба мой, я…ничего себе татуировки.

— Ага, — улыбнулся я, наблюдая, как её взгляд скользит по моему телу, рассматривая линии-детекторы силы.

— Новая технология, недавно изобрели, — проговорила Лира в воздух и кивнула своим мыслям, — Лиза говорила, что хочет использовать.

Любимая посмотрела на меня, и в её глазах мелькнуло что-то странное, непонятное мне.

— Ростик, — она вдруг смутилась и, поправив домашний халатик, принялась рассматривать ковёр на полу, — у меня к тебе серьёзный вопрос.

— Они повсюду, — улыбнулся я и оттянул резинку от трусов, — даже там линии, но… доктор сказал, что можно.

Лира в ответ покачала головой. Глянула на меня, вздохнула и уселась мне на колени. Её руки обвились вокруг моей шеи. Губы легонько коснулись щеки, и она, прижавшись личиком, прошептала мне на ухо:

— Я не об этом, глупенький. Нам надо поговорить.

Это её «надо поговорить» не сочеталось с языком тела, но я понял, что сейчас не время. Мои руки замерли, едва добравшись до неприличных мест. Замерли и отползли назад.

— Ростик, — Лира отклонилась назад в моих объятиях и посмотрела мне в глаза, — когда ты собирался мне рассказать?

— О чём? — в голове, словно поля с фруктами в игровом автомате казино, побежали мысли.

Про Лизу сказал. О Ксу всё объяснил. Остальное пустяки. Бинго — я безгрешен и ни в чём не виноват.

— О Евпатии Ивановиче и отряде спецназа рода, — любимая наклонила головку на бок, и её лицо приняло вопросительное выражение.

— Эм… — третий барабан в автомате сдвинулся на одно деление вниз, и в голове проиграла мелодия ошибки. Комбинация не выиграла. Грешок нашёлся.

— Кирилл Русланович отчитался о новейших доспехах и образцах вооружения, которые ты привёз из столицы, — говорила Лира ровно. — Сказал, что они уже поставлены на вооружение рода и переданы Евпатию Ивановичу.

— Душа моя…

— Я удивилась, как так быстро, — Лира приложила к моим губам пальчик. — Стала выяснять и всё поняла, — она замолчала и посмотрела на меня ну очень серьёзно, — Ростик, пообещай так больше не делать.

— Нет, — я помотал головой, а перед глазами встала картина смываемого в унитаз пепла.

Пепел — всё, что осталось от левого инфопланшета, по которому я общался с Евпатием Ивановичем. Я тогда улетал на Гусь-Налимск и боялся, что не успею вовремя, а Лира проиграет суд.

В итоге я опоздал, но суд любимая выиграла, а Евпатий…

Группа спецназа с ним во главе так и осталась на Владивостоке. Секретный, нелегальный перелёт на планету. Анонимное размещение в столице. Полный ангар вооружения. Мы сделали всё, чтобы в нужный момент, если понадобится, мы отбили Лиру у конвоя. Отбили и переправили за границу Империи.

Следующая встреча с любимой, в таком случае, произошла бы в Китайской Империи…

— Ростик…

Не дал ей говорить. Притянул к себе и поцеловал.

Недавние сомнения и мысли по поводу Крылова и Гусева показались мне ничтожными по сравнению с тем, на что я был готов полгода назад.

Да, я малодушно благодарю судьбу и Бога, что всё сложилось так, как сложилось. И буду благодарить. Потому что я готов на всё ради своей семьи.

Я не Ракса и не Сарай, которые изначально задумали убить всех ради достижения цели. Я попробую все доступные, законные способы. Но, если не выйдет, не буду стоять и беспомощно смотреть. Не буду вопрошать, как же так? Я пойду дальше и сделаю всё, что понадобится.

Пусть это сделает меня предателем. Пусть назовут мерзавцем и негодяем, но судьи кто?

Поцелуй закончился и я произнёс:

— Нет, не могу обещать, — Лира попыталась нахмуриться, а я продолжил: — лишь бы вы обе были целы и невредимы. Вместе.

Любимая не смогла нахмуриться. Её лицо дрогнуло, и она спрятала его, прижавшись ко мне щекой.

— Просто предупреди, хорошо? — прошептала она.

— Если понадобится, — ответил я.

Есть вещи, которые лучше не знать. Чтобы не выдать себя ни словом, ни жестом.

Лира вздохнула, и я ощутил, что её тело расслабилось. Она всё поняла и приняла.

— Люблю тебя, — прошептала она.

— Люблю тебя, — мои губы коснулись её шейки.

Варенька дала нам час. Целый час, за который мы так и не смогли полностью показать друг другу, что скрывается за словами «Я люблю тебя». Потом доченька проснулась.

— Ты кушал, как пришёл? — Лира держала Варюшу на руках и расхаживала по комнате, пока маленькое чудо хватало её волосы в кулачки и дёргало ими, как возница вожжами.

— Неа, — я лежал на кровати и ощущал себя отдохнувшим.

Нет, тело устало. Мышцы ломило после тренировки у Мангуста, пробежки вечером и упражнений пять минут назад. Но разум, моё «я», чувствовали себя обновлённым.

Никаких сомнений не осталось. Я определился с тем, кто я такой, и ясно осознавал свои задачи. Это придавало сил. В голове и в Душе поселилась лёгкость.

— Пойдём вниз, — улыбнулась Лира и, поглядывая на шкаф с одеждой, протянула мне Вареньку. — Покормлю тебя.

Варюшка, оказавшись в моих руках, тут же угукнула и ухватила меня за нос.

В гостиной Родион наряжал ёлку. Живое деревце умостилось в большом горшке с землёй и уже принарядилось парой игрушек.

Лира упорхнула с дочкой на кухню, а я остановился рядом с коробком. Достал оттуда игрушки и стал помогать хозяину пансиона.

Стеклянные шары, шишки и сосульки хаотично занимали места на ветках ели. Блестели и переливались всевозможными цветами. Монотонное занятие добавило к моему настроению особое ощущение — ожидание чуда.

Покосился на Родиона. Его лицо выражало благодушие и торжественность. Больше всего он походил сейчас на счастливого ребёнка. Большого, с сединой в бороде ребёнка.

— Где все? — спросил я, вешая очередной шар на ветку.

— Кто все? — улыбнулся Соловьёв, вертя в руках игрушечный поезд.

— Помощники, — пояснил я, доставая необычные на вид игрушечные рельсы.

Снизу от шпал отходили пластиковые рёбра, которые крепились к маленькой окружности. Я соединил несколько и спросил:

— Странная штука, куда её?

— На ствол ёлки вешай, — усмехнулся Родион, — поезд будет между веток ездить.

Сказано — сделано. Кружной путь для поезда занял своё место на стволе деревца, и Родион поставил на рельсы игрушечные вагоны. Щёлкнула кнопка переключателя. Из трубы паровозика с шипением вырвался пар, и поезд, под весёлую песенку на фоне стука колёс, поехал по путям.

— Как думаешь, дождиком обойтись или пушистые гирлянды развесить? — спросил Родион, отходя назад и окидывая ёлку взглядом.

— Дождиком и огоньками, — улыбнулся я и вновь задал предыдущий вопрос: — а где дядя Саша? Я думал, он тебе помогать будет.

— Так он и помогает, — задумчиво протянул Родион, разглядывая золотой и серебряные дожди. — На улице украшает ель и дом.

Коварство Родиона удивляло. Я восхищённо мотнул головой. Не думал, что он настолько мстительный. Что ж — это их война. Хотя, какая война? Они же периодически отдыхают вместе. Да так, что мусорный бак не справляется и хрустит переработанным стеклом, а супруга Соловьёва недовольно на них косится.

Заглянул на Кухню. Лира с Ириной Викторовной готовили ужин. Любимая заметила меня, сообщила, что кушать мы будем минут через двадцать, и я потопал на улицу. Растеряшев сказал, что надо согласовать с Ерастовым выход на аукцион. А когда он состоится-то? Меньшов же его перенёс из-за запрета выезда в город.

Кстати, аукцион подразумевает, что сюда приедут аристократы со Святогора. Может и отец с Дедом прибудут в гости?

На губы сама собой наползла ехидная улыбка. Предвкушаю, как я, наконец, доберусь до местной дворянской палаты, и…. Так, надо найти лейтенанта Фадеева.

Я не видел его после подставной дуэли, когда пробил его щит кулаком. И не видел бы дальше. Не нравится он мне. Но Меньшов приказал ему выяснить, кто распускает обо мне слухи. Так что к Ерастову у меня вопросов больше, чем только про аукцион.

Снег валил крупный, пушистый, похожий на перья. Не иначе кто-то в небе порвал подушку и встряхнул её.

За минувший час лужайка перед пансионом укрылась толстенным белым одеялом. Вдоль зря расчищенных дорожек высились сугробы. Ветви деревьев пригибались под весом ватных шапок.

Ветер улёгся, мороз немного ослабел, так что на улице стало приятней находиться. Ощущение, будто в сказку попал.

— Да куда ж ты лепишь зелёный, — донёсся до меня вскрик Ерастова, — ёлка и так зелёная. Белый давай.

— А снег тоже белый, — вторил ему Абаимов.

— Поговори мне ещё.

Они кружили вокруг огромной ели по центру лужайки. Падающие снежинки огибали их и дерево вдоль защитной сферы. Укладывались вокруг массивным округлым барьером.

Под ногами приятно захрустело. В берцы и за шиворот (я снова оделся не по погоде) набился снег. Я пробрался сквозь сугробы и вошёл под щит. Сразу же стало тепло и уютно.

Ерастов, в основном, стоял на месте и командовал. Абаимов же, телекинезом развешивал украшения.

— О, Ростислав, — приветственно махнул рукой дядя Саша, — как тебе?

— Красиво, — я оглядел ёлку, — но с красным лучше сочетается зелёный. Когда огоньки зажгутся, шары веселее блестят, чем белые.

— Да? — Ерастов скептически окинул дерево взглядом и воскликнул: — Абаимов, ты, куда белые шары лепишь⁈ Снег же белый. Давай, зелёные вешай.

Абаимов только покачал головой и, с выражением усталости на лице, стал выполнять команды.

— Давай быстрее, — поторопил его Ерастов, — нам ещё дом украшать. И не смотри на Ростислава, ему нельзя силой пользоваться.

— А Жичкин с командой чего не помогают? — поинтересовался я, беря руками со снега большой шар, и вешая его на нижнюю ветку.

Абаимов благодарно на меня взглянул, а Ерастов махнул рукой.

— Кто проштрафился, тот и наряжает.

— А кто мне приказал? — буркнул Абаимов тихо, но дядя Саша его услышал.

— Потому я сейчас здесь, с тобой, и руковожу наряжанием.

— Что случилось-то? — улыбнулся я, предчувствуя что-то забавное

— Да, — протянул дядя Саша, отмахиваясь.

— Он к Владыковне свататься полез, — покосившись на Ерастова, выдал Абаимов, и тут же зашёл за ёлку, чтобы его не было видно.

— К Кристине Воисветовне? — удивился я, вспоминая секретаршу Меньшова.

— Ага, — выглянул из-за ёлки Абаимов и ему в лицо прилетел большой снежок.

Бессменный помощник Ерастова ойкнул и скрылся с глаз, а дядя Саша, поймав мой взгляд, возмутился:

— Что?

— Ничего, — помотал я головой, — видная женщина.

— Вот и я так рассудил, — Ерастов распрямил пальцем вновь отпущенные усы. — А этот раздолбай всё испортил.

— Так сам же и просил купить подсолнухи, — донеслось из-за веток ели возмущённое сопение Абаимова. — Я за ними аж в Приморск слетал. Целый день убил.

Ничего не понял. Знал только то, что Приморск находится довольно далеко от Владивостока. Потому вопросительно посмотрел на дядю Сашу, но он и так продолжил рассказывать о произошедшем.

— А кто убедил меня, что это её любимые цветы? — с раздражением в голосе бросил он. — Я что ли сам себе надумал?

— Ну, я, — донеслось из-за веток, и Абаимов, разведя руками, выглянул, чтобы я его увидел. — Но я не виноват. Услышал в столовке офицерской, там бывший ухажёр Владыковны рассказывал о её любимых цветах.

Абаимов не выглядел виноватым. Весь его вид говорил, что он, словно жалуется мне на начальника. Он закончил говорить. Увернулся от снежка и вновь спрятался за ёлкой.

— До конца слушать надо было, — пробурчал Ерастов. — Любимые-то любимые, но у неё на них аллергия.

Я уже начал догадываться, что сейчас прозвучит, и дядя Саша подтвердил:

— Мы даже за столик в ресторане усесться не успели, — он взял в руки зелёный шар и повесил на нижнюю ветку, — я ей подсолнухи под нос сунул, и её тут же стало раздувать как шарик.

Представил себе эту картину, а Ерастов продолжал:

— Она пятится, а я за цветами не вижу ничего, и тычу ими ей, говорю, бери, ты что, а она руками машет.

Он вздохнул, скатал силой огромный снежок — запчасть от снеговика — и запулил его за ёлку по навесной траектории. Оттуда донёсся удар и вскрик Абаимова.

— А потом она упала, и только тут я понял, что произошло. Полночи в больнице провёл, ждал, когда её отпустят, — дядя Саша закинул второй снежок размером с круг сыра и печально посмотрел на меня. — Аллергию же долго лечат да? Она потому так долго не выходила ко мне?

— Не знаю, — протянул я, — у Лиры спросить надо.

Хотя, если так подумать, раз меня на ноги ставят за минуты, то Кристина Воисветовна, скорее всего, просто ждала, когда ухажёр уйдёт. Но говорить об этом я не стал, потому что лицо дяди Саши расцвело надеждой.

— Точно! — обрадованно воскликнул он и, уже тише, добавил: — как думаешь, может, порекомендовать ей Лиру, как специалиста?

Ответить я не успел. На крыльцо пансиона вышел Родион, и планы насчет манёвров на любовном фронте остались невысказанными.

— Санька, — прокричал Родион вполне себе добродушно, — там новости начинаются. Ты просил напомнить, да и стол уже накрыт.

Мы оставили игрушки на улице и, исходя паром от просушки силой, ввалились в столовую. За столом собрались все обитатели пансиона. С удивлением увидел, что и Евгений Михайлович тоже здесь. Видимо, вернулся из командировки.

Не успел я поздороваться с бойцами Жичкина и психотерапевтом, как все, словно по команде, отвернулись от телевизора и уставились на меня. А за их спинами спокойно, но деловито говорил с экрана ведущий новостей:

— Благодаря подвигу мичмана Службы Безопасности Флота, имя которого засекречено в целях личной безопасности, в Империи были выявлены не только злостные нарушения в сфере организации лотереи, но и группа заговорщиков, нацелившаяся совершить государственный переворот.

— Напомни, Ростислав, ты же до Гусь-Налимска мичманом был, да? — задал вопрос капитан Жичкин.

— Силы Императорского рода, при поддержке союзников, провели военную операцию, и все злоумышленники были задержаны и доставлены в столицу.

— Ты достойный сын своего отца, — Жичкин встал из-за стола и направился ко мне, протягивая руку. — Горжусь, что мы знакомы и вместе на Святогоре…

Он оборвал речь, и приобнял меня, когда наши ладони соприкоснулись. Его бойцы, все, кто помогал нам с Лирой в войне против Раксы, подходили ко мне по очереди и молча, с улыбками, повторяли его действия. Хлопали меня по плечам.

Я механически пожимал руки и не знал, что сказать. На лицах сослуживцев застыло торжественное выражение. Их глаза сверкали. А у меня в горле застрял ком. Потянулся, было, за стаканом воды, чтобы выпить и ответить что-нибудь подходящее моменту, как на предплечье запиликал коммутатор.

Бросил на него взгляд и увидел входящее сообщение безопасности. В бывший кабинет Гривасова кто-то проник.