Крест Сталина

ГЛАВА 9

Мойша Бриль смотрел вдаль, и его темные с поволокой глаза таяли в набежавшей слезе. Где-то в нереальном мире в крохотной комнатушке на Дерибассовской остался его отец, теперь уже одинокий старик...

Не надо было Мойше помогать людям, как учила его мать... И зачем он только ввязался в эту историю? Но ведь бог велел делиться и Мойша относил половину своей пайки соседской девчонке, белокурой и хрупкой Марлен...

Минутная слабость отбросила его назад в 1936 год...

— Ну, давай выкладывай! — за ярким снопом света настольной лампы голос говорившего пугал еще больше...

Бриль молчал. Все слова, которые он мог выложить в свое оправдание, вдруг застряли во рту, и клейкое горячее нёбо перехватила внезапная удушающая сухость.

Бриль почувствовал хлесткий обжигающий удар по лицу...

— Молчать не советую. Нам уже все известно и только чистосердечное признание облегчит вашу судьбу, — над Мойшей нависла фигура следователя. — Ну что?! Так и будем молчать?!

Сколько продолжался кошмар следствия, он не помнил. Лампочная жизнь перемешала день с ночью. И когда Мойша оказался на тюремном дворе, он с ужасом отметил для себя, что весна вдруг плавно превратилась в хмурую осень...

Раздался скрип, чьих то шагов. Мойша удивленно оглянулся и увидел, как патлатый зек, припадая на левую ногу, хромает к нему.

— Что смотришь, фраер? Червонец сказал — с тебя полторы нормы! Фиксу скажешь — считай покойник! — не останавливаясь, Патлатый прошлепал дальше...

С набежавшим морозным ветерком с утра наступил 29 день декабря 1940 года...

Палатку, наспех натянутую возле таинственного кладбища, начал теребить налетевший ветер. Солдаты, сменяя друг друга на карауле, наконец-то, дождались Евсеева. Оживление достигло своего апогея, когда стало понятно, что можно трогать с этого гиблого места...

— И чего бы я где-то шатался, коли жена рядом?! — красноармеец Кузин, обнажая тридцать три зуба, весело скалился в сторону старого охотника. — Смотри, как бы медведь твою Манак не подпортил!

— Однако, дома бываю — жена беременная сразу ходит! Моя с яранги сама уходи! Оленей мало — детей много... кормить, однако, всех надо...

За неспешным разговором группа снялась и растворилась в круговерти падающего снега...

Первым из под напорошенного снега выбрался Валихан. Было холодно. Постукивая по бокам, Крест простуженным голосом просипел:

— Медлить нельзя! Уходить надо, как договаривались, в сторону моря! На Большую землю нам ходу нет...

— Жрать охота... И километра не пройдем, как когти отбросим, — Пешка заныл, и у всех засосало в желудке...

— Да ладно тебе!

— Жрать охота!

Пешка упорно циклился на пище. Когда Крест, накануне, шепнул о возможности «сделать ноги», он без раздумий согласился. Кто будет третьим, Корней не сказал и вот, увидев рядом Валихана, Пешка понял, что страшное, наверное, впереди. Умом опытного зека он знал, что голодный человек долго не протянет. И в этот момент страшные истории, когда другого берут в качестве «мяса», упорно всплывали в его уже не соображающей нормально голове...

Пешка отступил назад.

— Сами идите, а мне в другую сторону...

— Ты что, сдурел?! — Крест угрожающе набычил голову и, вдруг преображаясь, улыбнулся навстречу: — Игорек... ты чо подумал то?!... Ты же без нас прямо к легавым и попадешь!.. Человек по кругу ходит, правая нога дальше левой шагает — так и приколесишь к лагерьку! Валихан вон компас придумал... Иголка там... магнит...

Пешка вновь отпрянул назад:

— А кого жрать будешь первым?! Того, у кого компас что ли?!... Иди своей дорогой, Крест! Ты меня знаешь... Не сдам!!!

— Ладно, кончайте базар! Двигать пора! — вмешался Валихан.

Пешка оглянулся на его голос, и тут же забился в смертельной конвульсии. Кровь хлынула горлом, проваливаясь горячей струей, куда то вниз по снежному насту.

Крест отступил назад и резко отдернул руку, отряхивая налипший снег с рукоятки ножа...

— Ты что?!! — закричал Валихан, инстинктивно отскочивши назад. В руке блеснула заточка. — Не подходи убью!..

Пешка хрипел и из располосованной шеи розовым паром разверзнулась булькающая трахея и вывороченный кадык...

— Да брось ты пику! Все равно потом завалили бы!.. Видишь же, он первым начал, — наклонившись, Корней вытер о Пешку окровавленное лезвие. — Ты же знал, косоглазый, что других вариантов не предусмотрено! Век воли не щупать — не дойдем мы до моря!... Сами подохнем или легавые достанут!

Под тяжелыми фразами Валихан медленно опустился на колени...

— Не могу, Корней!..

Крест сдернул с убитого полушубок, завернул в него валенки, шапку, бушлат. Взвалив на себя окровавленную одежду, первым зашагал в темень.

— Вставай!.. Уходить надо!..

Бледная, почти прозрачная тюленья оболочка дрожала от напряжения. Позвякивая в такт, высохший бубен, казалось, заходился в экстазе от мирного шепота до почти неуправляемого шума. В синих разводах вонючего кумара, мерно раскачиваясь, описывал зигзаги местный шаман...

Наверное, Боги отвернулись от Манак. С утренними лучами солнца она покинула ярангу и, выйдя наружу, долго смотрела вдаль, ожидая своего хозяина...

Вибрируя всем своим тщедушным телом, старый шаман старался разглядеть на растянутой шкуре только ему понятные знаки... Но нет, ничего не было видно на припорошенной тундре... Все напрасно!

Манак встрепенулась. Раскинув руки, шаман медленно запрокинул голову и глухо забормотал:

— Ви-и-жу!.. Черная болезнь не да-ё-ё-т охотнику вернуться назад... Через две ночи и один день охотник вернется в стойбище... — в подтверждение, шаман схватил шкуру и кинул ее к ногам оробевшей женщины...

Звякнул бубен и, наплывая наездом из туманной пелены, блеснули глаза:

— Я ви-и-жу охотника... но белый туман злится, не пускает его домой...

Хиок с лету наехал на снежный бугор и нарты, подпрыгнув от неожиданного препятствия, опрокинулись, увлекая за собой собачью свору и лихого наездника...

Старый охотник услышал собачий визг, и животный страх подкатил снизу, липкой сеткой охватывая руки и ноги. В глазах потемнело, и какая то непомерно тяжелая масса навалилась него сверху, разевая клыкастую пасть...

Смрадный пых вязко ударил в лицо. Звериный рык разорвал холодную пустоту, перекрывая шелест осыпающегося снега. Пасть раскрылась. Розовое нутро, обрамленное белым рядом хищных клыков, захлопнулось, раздирая, вдрызг, ветхую кухлянку...

Увернувшись, Хиок, почти на четвереньках, сиганул вперед к спасительным нартам, где, прижимая неказистое барахло, лежал карабин...

Увлекая свое тело вперед, он почувствовал, как жесткий захват обхватил левую мокасину, и треск раздираемой шкуры перемешался с его собственным криком. Прогнувшись назад, охотник, что есть силы, пихнул ножом темную колышущуюся массу...

Росомаха развернулась и, роняя кровавые кляксы, стала уходить в белоснежную даль...

Хиок втащил на одинокие нарты свое слабеющее тело. Сердце гулко стучало. Отдавая болью в разодранной ступне, с каждым пульсом, убегало сознание...

Падая в глубокий спасительный обморок, он успел нажать курок карабина...

Впереди грохнул выстрел...

В животе спазмой свело желудок, и Валихан с трудом приподнял свою голову. Перед ним колыхнулась и встала какая-то мешанина из размытых водянистых пятен. До него дошло: это снег, налипший на ресницы, не дает уставшим глазам сфокусировать впереди лежащий обзор...

— Корней, слышь, стреляют?... Валить надо! — Валихан с трудом толкнул тело предводителя...

— Где стреляли?.. Давай, бродяга, шевели мозгой: или твой компас врет и мы, получается, обратно притопали... Или кто-то другой впереди засаду устроил... А коли засада, зачем стрелять?... Да, и кажись, собаки воют?! — Корней закинул в рот щепотку махорки, пожевал горькую смесь и окончательно пришел в себя. — Нет, не овчарки, точно: значит, другой лихой человек в беду попал... Вон там... метров триста отсюда! — зек цвыркнул табачной жижей в сторону темного пятна.

Глубоко увязая в снегу, двинулись к одиноким нартам...

Лайки, свернувшиеся калачиком, угрюмо зарычали. Нанаец быстро сполз вниз. Прикрываясь нартами, придвинул к себе карабин и нажал на курок...

Заиндевелый висок обдало жгучим ветерком. Звонкое протяжное эхо раскатилось за улетающей пулей, и барабанные перепонки заложило тугой воздушной ватой.

— Вот, гад, ни пером достать, ни в глаз садануть!!! — Крест распластался, обдавая фонтаном снежных брызг, уткнувшегося рядом Валихана. — Чо делать то будем?..

— Да легавый он, сука красная! — огрызнулся Валихан и почувствовал, как что-то теплое и живое мягко коснулось его затылка.

Мохнатая лайка, жалобно скуля, старалась лизнуть в лицо или в ухо беглеца. Из-за нарт послышался сдавленный стон и собака, вцепившись в воротник, упрямо потащила Валихана к потерявшему сознание охотнику...

Суровый дикий край не дает шансов на спасение слабому неподготовленному люду. Собаки, воспользовавшись моментом, сбежали неизвестно куда и двое беглых каторжан, выбившись из сил, вскоре встали. Их невольный попутчик метался в бреду. Изредка, выплывая из небытия, бормотал на «своем», слабо тыча рукой по направлению к зекам. По всей видимости, собирался помирать, призывая на голову своих спутников все возможные беды...

— Чую, Валихан, что-то будет... Тихо кругом, собаки сбежали... да, и у нанайца с «чердаком» не в порядке?!... Эй!!!... Ты чего руками машешь?!

Хиок, придя в себя, приподнялся на нартах.

— Враг, ты, злой, однако... — голос снизился до свистящего шепота и в ошалелых глазах засветился нездоровый огонек. — Баюн дышит, однако... Смерть близко видно... Не моя — твоя смерть! — не досказав, нанаец впал в забытье.

— Вот, бляха, столько отгрохать!? — Крест с раздражением пихнул охотника и навис над ним, крича в самое ухо: — Эй ты, козел «однакий»!... Слушай сюда!!!

Щелкнул затвор и, пришедший в себя на мгновение, нанаец увидел над собою страшно раззявленный рот. Угрюмый взгляд застыл в жестокой решительности, на дне которого не было видно ни малейшего шанса для слабеющего охотника.

— Чево, жить не хочешь?!... А это мы счас и проверим... — Корней ткнул стволом карабина в воротник кухлянки.

Грянул выстрел. Прощаясь с драгоценным свинцом, латунная гильза, кувыркаясь, прочертила пространство, и больно ударила рядом стоящего Валихана...

Совершенно оглохший нанаец мотал головой и водил руками по снегу. Уже в забытьи бормотал, переходя временами на свой диалект, то про злого Баюна, то про муку, то про майора...

— На Выпь работает, гнида вонючая! — бурчал озлобленный Корней...

Раздербанив полозья, беглецы вырезали снежные кубы, остервенело вгрызаясь в твердые пласты хрустящего снега...

С первыми порывами ветра уложили последний ряд ледяных кирпичей. Валихан взгромоздил на сужающийся верх обломки поломанных нарт и облепил их снегом. Вскоре, среди безмолвной снежной пустыни выросла бело-синяя кособокая чаша, опрокинутая при этом донышком вверх...

— Это ты здорово придумал, Аман! — фамильярно балагурил Корней. — Да я, насчет, крыши говорю. Если верх тулупом прикрыть, завалилось бы все, наверное?

— Это не я... В степях, когда юрту ставят, плетеные боковые стены сверху специальным сводом скрепляют. Шанрак называется... Степняки — народ кочевой. Сегодня здесь — завтра там. Собрал, разобрал, с собой увез...

— Как палатку что ли?

— Сам ты палатка, для степняка шанрак, считай дом. А где дом — там жизнь... Это у тебя, Крест, ни кола, ни двора...

— Ну — ну, не тебе чета...

Внезапно навалившийся сон сморил вконец обессилевших беглецов...