Крест Сталина

ГЛАВА 22

Шальные деньги, прилипнув к карманам, сделали свое «темное» дело. В разных уголках Российской империи вслед за Камо жандармерия арестовала почти дюжину боевиков...

Гонец, ночами пробиравшийся к затаившимся бойцам за светлое будущее, недвусмысленно намекал, что полицейские — обыкновенные люди. Пусть даже в погонах, но за «пару деньжат» отпустят или «сломают» любое уголовное дело. Эх, невдомек ни гонцу, ни жандармам, что нету тех денег! И сколько их было? И где? У кого? Извечный вопрос, с полстолетия волновавший мятежную Русь обрушился всей непонятностью на отважного горца. Сидя в пещере, Джугашвили искал мучительный ответ на душившую с ночи задачку: что делать?

Запал тот вопрос у Сосо. На глубокое дно — не забыл! Да и как тут забыть? Полновесной рекой, набухая от многочисленных финансовых родников, огромные суммы уплыли в швейцарские банки... Золотым дождем излились в Новом Свете... Обросли процентом у Дядюшки Сэма... Уж отдано все — ничего не осталось! Обложенный флажками, как раненый зверь, Коба просил у партии денег, но так и не получил ответа. Покрылось обидой, слабо тлея под пеплом, тихая злоба на то, как бесславно ушли первые жертвы за правое дело по дальним кордонам, по ссылкам, по каторгам...

Судьбу части денег, в которых заслуга Сосо неоспорима, и суждено было узнать одному из верных его соратников...

Вот так и попал Корней в мятежный Баку. Оттуда, раздобыв добрым промыслом деньги, он должен был перебраться в Европу. Но вначале был разговор...

— Послушай, Корней, — Коба поднял воспаленные глаза и, сухо прокашлялся, — доходят всякие слухи, а на Руси, сам знаешь, — достоверней слухов ничего нет!.. Говорят, что вожди революции не знают бед за границей. Живут, как хотят!... Мы выполнили свой долг: не на одну революцию хватит! Теперь сидим в полном дерьме... Езжай, посмотри, что случилось с кассой. Дай Бог, встретимся, когда нибудь...

Корней внимал полным слухом.

— Даром это не пройдет! — тихий голос, заполняя пространство пещеры, поднимался кверху и растворялся в глубине нор летучих мышей. — Почему нас позабыли?... Па-тому, что мы им больше не нужны! Цель оправдывает средства! Только я думаю, тут господа прогадали!... Я не ошибся: они действительно господа... Но... не надолго. Подождем лет десять, от силы — пятнадцать!

Ровно неделю кавказские сапоги отмеряли пространство, мягко ступая по землистому полу пещеры. Все тот же гонец принес новые вести. В далеком Баку Крест держал оборону, поставив «под ружье» весь гарнизон и сводный полк жандармерии...

Джугашвили усмехнулся. Черный чуб скакнул сверху вниз, одобряя поступок соратника. Последнего! Верного!

Слегка моросило. Вязкий туман утопил в молоке невысокий причал. Под неволей прилива мазутные волны обречено катились в сторону ДОКа. Маленький «клопик», пыхтя через непомерно высокую трубу, остановился у правого борта. Все тот же начальник носился с матюгальником, попеременно крича то на солдат, то в сторону танкера.

— Сопротивление бесполезно!!! Даю десять минут!

Взвод солдат ощетинился грозным рядом штыков...

Корней беззлобно скалился в ответ демонстрации силы...

— Повторяю, — искаженное эхо многократно билось о качающийся борт, — после сигнала остается пятнадцать минут!

С берега ухнула холостым невидимая пушка и через шелест дождя звонко цокнула гильза снаряда. Она долго катилась, пока не соскользнула вниз, кувыркаясь, по гранитным ступенькам...

На танкере молчали и в наступившей паузе все ясно услышали чавкающий звук урчащих насосов. На палубе нарисовался Кочан. В левой руке, слегка покачиваясь, горел яркий факел.

— Эй, начальник... гхы-гхы, кончай надрываться! Посмотри лучше вниз!

Бадаев метнулся к боковым поручням.

Большое мазутное пятно с обеих сторон окружило катер и по закону мениска успокоило волны. Кочан демонстративно качнул ярким пламенем, уронив сноп тлеющих искр себе под ноги...

Истекли последние минуты ультиматума, за ними побежало время действия, но «клопик» молчал. Где-то там, на непроглядном причале терялись в догадках: — «Может, сдались?»...

Гелимбатовский нервно передернул плечами: — «Это ж надо — тыща целковых! Не оплошать бы... Не перепортить!»...

— Давай, начальник, лови конец! — прочный линь[18], изогнувшись коброй, просвистел над головами и упал на палубу «клопика».

Солдаты видели, как сверху стравили толстый канат, по которому ловко, перебирая всеми конечностями, стал спускаться на катер Корней. Две деревянные кобуры, глухо стуча друг о дружку, притягивали к себе завороженные взгляды смотрящих...

Благополучно прибыв на место, Корней отряхнулся, и подошел к подполковнику. Тот, бледнея лицом, попятился в сторону серых шинелей.

— Вот что, начальник, или сгорим все вместе, или плывем отседова к ёманой матери!... Там, — Корней махнул маузером в сторону танкера, — два пулемета. Глаза разуй!... На тебя уж точно хватит!

Солдаты гурьбой повали навстречу Корнею. Кто-то с одобрением хлопал его по плечам, другие, бросив шинели, заспешили на помощь команде.

Катерок поднапрягся. Темная туша танкера, роняя мазутные струи, скользнула в открытое море. Стремительные маршруты пикирующих чаек безжалостно кроили утренний воздух. Опадая неровными хлопьями, растекался белесый туман. Лагуна со стоящими на якоре кораблями медленно проявлялась из небытия...

Гелимбатовский смотрел и... не видел, только глупая улыбка впаялась в его воскообразное лицо. Катерок и мятежный танкер исчезли... Испарились по неизвестной причине. Берц в бессильной злобе хлопнул перчаткой по высокому голенищу. Круто развернувшись и не оборачиваясь, зашагал в город...

— Ну, нам пора! — Корней со товарищи взобрался на ялик.

Изогнутая шея лебедки, скрипя, опустила шлюпку к поверхности моря. Шестерка отважных уходила в пограничную Турцию.

Сонные бакланы долго махали крыльями, прощаясь с маленьким яликом...

Скрипнула дверь. На палубу осторожно вышел Бадаев...

Никто не удивился, услышав сухой пистолетный хлопок...