Крест Сталина

ГЛАВА 24

Город Омбы[21] окружил крепкими кирпичными домами городскую ярмарку — главную достопримечательность патриархального приграничного городка. Уже с утра купцы трубно расхваливали товар, зазывали покупателей. Чубатые казаки деловито мяли пальцами ситец, пробовали на зуб скобяные изделия и громко возмущались, услышав цену на приглянувшееся барахло. То тут, то там румяные товарки лущили семечки, предлагая парное молоко, сметану и прочие съедобные прелести...

Все перемешалось в столице: чиновники и мещане, крестьяне и сибиряки, китайцы, вперемежку с чухонцами и прочий разномастный народ. Всё укладывалось в размеренную степенную жизнь монархической России и не предвещало в будущем глобальных изменений. Сибирский Вавилон жил собственной жизнью, превращая граждан в воскресные дни в праздношатающийся люд, независимо от сословия и национальностей. Ну, а жулики и шарлатаны, без которых, как известно не обходится ни один базар, органично дополняли картину беспросветного гама неуемной человеческой энергии.

— Эй, парень, продай мне коня! — одноглазый цыган, потрясая серьгой, деловито похлопал по гриве Аблая. — Отвалю сколько просишь... Зачем тебе конь?

Было видно, что жеребец приглянулся коренастому чернявому парню, туго подпоясанному цветастым платком...

Казах отрицательно помотал головой и постарался отойти...

— Что хошь отдам за такого красавца! — цыган крепко вцепился в подпругу.

Сторонясь незнакомого, Аблай прядал ушами, и гордо всхрапывал, демонстрируя белизну своих зубов.

— Эй, молодой, дам сколько просишь! Христом богом прошу, отдай мне коня!

— Кет арман! Уходи! Атты сатпайм (уходи, коня не продам)! — вперемежку мешая инородные слова, Аман дернул повод обратно.

— Продай коня — все равно уведу! — чернявый полез на рожон и, быстро схлопотал оплеуху в область левой серьги.

Торговый люд зашумел, стекаясь к бесплатной смотрине — по центру, поднимая пыль, закружились цыган и казах. Посыпались ставки. Но нет нужды говорить, что, вскоре, побитый Аман отмывался от крови в придорожной канаве...

— Пожалел я тебя, а то б отчебучил — родная мать не узнала бы... В драке я первый! Откуда такой молодой? Да ладно, молчи!... Эх, чего коня делить, черноглазый? Забирай! — цыган, как бы подарил казаху его же собственного коня. — Мы народ кочевой, как и вы, степняки, в лошадях знаем толк...

Одноглазый цокал языком и гладил высокую холку...

Вскоре они добрались до табора, где Аман и остался у нового друга...

Пролетел целый год. Год крутых изменений на громадной территории рухнувшей Российской империи. Призрак коммунизма, долго топтавшийся по Европе, наконец-то, прибился к Петрограду и уронил чашу исторических весов на сторону большевиков...

Стрелки революционного мерила еще долго колебались, склоняясь, то в сторону белых, то в сторону красных. Но дела друзей шли на поправку, так как и тем и другим требовалось немало лошадей...

— Слыхал, говорят, скоро деньги отменят!? Все будет общее: и земля, и дома, даже женщины... — Цыган, вспомнив былое, стал гнуть свою тему: — Так что, казах, хочешь — не хочешь, а коня придется мне отдавать...

Конечно, Яшка — друг верный. Чем не брат? Аман молча проглотил глупый вопрос. За год он прошел огромную жизненную школу и к этому времени уже бегло болтал на русском и цыганском языках, при торге давился за копейку, хлестался на картах и дрался, как черт. За эти способности и получил от Яшки прозвище — Валихан, в честь более знаменитого земляка, о котором Аман и понятия не имел.

— Представляешь, Валихан, все будет общее!? — моргая единственным глазом, цыган многократно ахал, стряхивая пылинки с атласного пиджака.

— Иди ты, знаешь куда? — Аман отмахнулся. — Ничего и так уже нет... Вчера на Фонтанке за буханку хлеба давали немыслимые деньги!

В этот вечер ничего интересного им не светило. Они поймали извозчика и, не сговариваясь, укатили в кабак...

Скособоченный щит со старорежимной надписью «ПОПЛАВОКЪ» болтался на ржавом гвозде, со скрипом хлопая в такт ленивой волны. На причаленной барже, разгоняя богомольных старушек, оркестр гремел экзотическим джазом. Ходить в храм было немодным и те, у кого были сбережения, пропадали на барже. Конец света был именно здесь: от рассвета и до заката одинокие дамы, воры, офицеры и прочая куцая мелочь кутили, пуская на ветер «ненужные» деньги...

— Не желаете купить ливольверт? — склизкий мужчина сквозь немногочисленные зубы обдал казаха нечищеным духом. — Я вам говорю, молодой человек! Шесть патронов, система «наган» — очень надежная штука!... Почти новый, — незнакомец обеспокоено провернул по орбите глазные яблоки, — отдам за всего ничего — десять мильенов!

— Не больше пяти! — Яшка вмешался, стремительно перехватывая инициативу.

— Я ж говорю: почти новый. Десять мильенов, не меньше!

— Что значит почти?! Революция год как бушует, — цыган перешел на «высокий язык» и заговорил прозой, — люди гибнут, и оружие не может молчать! Отсюда вывод: наган старый, в просторечье — «б/у»! Красная цена — пять миллионов, но, учитывая ваше образование — пять с половиной! Думай скорее... Не то украдем... Где товар?

«Склизкий» показал наган.

— Пять с половиной «лимонов». Больше не дам! — Аман без раздумий вытащил деньги.

Торги прекратились. Револьвер приятно отяготил правый бок, отчего настроение друзей достигло вершины пика. Они разбрелись...

Изображая канкан, плоскогрудая дама, тряся дырявыми колготками, высоко подбрасывала худющие ноги...

Яшка подкатил к Валихану, когда тот, плотно поев, с увлечением смотрел на дешевую сцену...

— В нижней каюте — катран! Я поставил на кон почти два миллиона, и все продул... — Яшка с трудом погасил нарастающее вожделение и убедительно зашептал дальше: — Они там уже тепленькие... самый смак на лоха[22] играть!

Аман с досадой крякнул, поднялся и, протиснувшись сквозь уставленные столики, спустился в трюмную пасть плавучего ресторана...

На верхней палубе в такт громыхающей музыке танцевала братва. От разнобойного топота в нижней каюте качались лампы, и световые овалы от подвешенных люстр смешно прыгали по игральным столам. Все места были заняты, и только за третьим столом сидела пара мужчин, очевидно, поджидая партнеров для карточной игры...

— Ну-с, во что будем играть? В баккара, малый пикет может быть в бостон? — игрок справа «завольтировал» картами, ловко перебрасывая колоду между пальцами рук.

Согласившись на последнем, расселись по жребию. Аман стасовал. Пятьдесят две карты попарно легли на сукно и старший бубновый валет — аккурат — оказался у Яшки в кармане...

Через полчаса масть уже косяком перла «в руки» цыгану. Косоглазый энергично столбил ставки и не давал закончить игру. Шум оркестра уже не мешал. Сосед слева «менял кожу», и было видно, как его лицо покрывалось пунцовой маской. От перенапряжения он закашлял.

— Объявляю протест! — Яшка демонстративно сбросил колоду. — Попрошу полный расчет или откуп!

Игрок справа «погасил» полный кон...

«Тянуть резину» в никоей мере было нельзя. Аман это знал, тем более, — в корзине лежала очень приличная сумма. Сглотнув слюну, он перебросил карту. Яшка намек понял, и вышел из игры...

Импозантная пара с облегченьем вздохнула. Багровый перевернул карты. Бубновый валет, бликуя атласом, по непонятной причине оказался в прикупе, и игрок справа вскочил.

— Этого не может быть! Требую перепроверки!

— Объявляю протест!!! — Единственный яшкин глаз блестел, как прожектор. — Ставка — одна фишка — тридцать тысяч! С вас, господа чуть более четырнадцати мильёнов! Будешь дергаться, я за тебя и полушку не дам...

В этот торжественный момент на верхней палубе с женским визгом разбилась посуда...

Цыган вскочил на стул. По каюте стремительно расползался черно-кожаный поток. В глубине каюты неизвестный, мелькая золотыми погонами, орал фальцетом:

— Обла-а-а-ва! Че-Ка-а!!!

Оркестр замолк. Кто-то охнул. Протяжная нота, повиснув на контрабасе, тихо съехала вниз...

— Всем, оставаться на месте, проверка документов! Стреляем без предупреждения!

На середину каюты вышел рослый чекист. Постукивая двумя маузерами по кобуре, сказал повелительным тоном:

— Я, комиссар Корней Симоненко! От имени Советской власти приказываю добровольно выложить незаконно нажитые деньги, драгоценности, холодное и огнестрельное оружие!... Даю две минуты!

Аман выложил на стол револьвер...

Импозантный мужчина, увидев оружие, схватился за сердце — пунцовое пятно сползало на шею. Снова грянул оркестр и тягучий «Интернационал» медленно и верно проник во все уголки обнищавшего плавсредства...

Пирамида Хеопса светилась огнем. Желтый отблеск бессовестным образом скакал по массивным цепям, золотым портсигарам, часам, пропадал на расхристанных пачках и вновь оживал на кучке перстней и колец...

— Вот энтот и энтот! — склизкий мужчина ощерился, выставляя напоказ блеснувшую никелем, фиксу. — Играли с листа, г-хы, г-хы, как Бетховены... Бабки лихие срубили... А до этого «пушку» с лету забрали. А ей цена, г-хы, г-хы, три миллиона!!!

— Ладно, Кочан, помолчи!

Корней подошел, пытливо осмотрел понурые фигуры и после раздумий, не оборачиваясь, спросил у фиксатого:

— «Пулемет»[23] был краплёный?

— Крапленный... Только Григорыч все проморгал!

— Я даже колоды не подержал — карта сразу сыграла! — стал оправдываться человек с ярким пунцовым пятном. — В бостон играют только в Америке. Мы думали «спрыгнут»... А этот хмырь, — Григорыч ткнул в одноглазого, — до этого продул нам два миллиона... Специально сделал, гад!

На барже с шумом и гамом «шмонали» гулявших. Офицеров по одному уводили за пристань...

Заложив руки в карманы тужурки, Крест заскрипел портупеей.

— Короче, басурмане! Выбирайте: или пойдете в «расход» за «паленую пушку», или покажете все, что умеете! — и посмотрел так, что ёкнуло сердце...

Из шести колод, лежащих на сукне, Яшка, волнуясь по первому разу, запросто сбросил краплёные карты. Затем из колоды стопкой слетели цветные картинки... Стасовал, неизменно оставляя себе всех тузов. Руки мелькнули, и никто не увидел, как из колоды исчезли девятки...

— Эх, милые... эх, вы горячие! А ну, налетай — в карту играй!!! — Располовинив колоду пальцами левой руки, чернявый подкинул половинку, и она опустились на правую руку веером карт: — Давай погадаю!

Яшка старался. Было видно, как холодный пот струился по лбу. Но пальцы, ах, пальцы! Бежали, играли, творили! Игра не на жизнь, а на смерть! Ну, что ж ты молчишь? Скажи! Похвали!!!

— Ладно, хватит! А этот, г-хы, г-хы... нерусский? — вмешался Кочан.

Из-за спин появился Григорыч...

— Как не прискорбно, но это высокий полет! Я бы сказал — экстракласс!!! Я думаю, для нашей бригады они подойдут!

— А тебя, никто не спрашивает! — Крест стукнул ладонью; корзинка подпрыгнула, выплёснув на стол уже ненужные фишки. — Давай, басурман, покажи, что умеешь!

... Луч прожектора белой иглой втыкался в ночную муть сырого неба. Запоздалый трамвай, жалобно звякая на каждом стыке, торопливо катил на стоянку, в депо. Возле сонной Невы старорежимное здание пылало глазницами окон. Внутри коридоров кипела бурная жизнь. Косоворотки, косынки, чекисты в кожанках, военные сплошь без погон — всё мешалось, сплеталось в утробе не спящего монстра. Еще ниже в подвале, теряясь в догадках, метался от стенки до стенки цыган.

— Ёпа мама — черти рогатые! — Яшка отчаянно стукнул в решетку кулаком и, одернув от боли кулак, закричал, что есть силы: — Григорыч, паскуда!

— Хватит орать! Разберутся — отпустят!

— Куда, на тот свет?!..

На исходе ночи в камеру ввели третьего арестанта. Вдыхая плесень от сырых досок, Яшка слышал, как новенький ожесточенно клеймил красных...

Накрывшись шинелью, офицер быстро смолк, и только пуговицы добротной шинели отсвечивали зловещим серебряным цветом...

За пределами стен набежавший ветер рванул в клочья мерзкий туман и, хлопнув багровым полотнищем, помчался к Финскому заливу. Наступало серое промозглое утро, которое после обеда разговелось началом бабьего лета...