Крест Сталина

ГЛАВА 63

Перед хмурым полковником в неровной шеренге стоял весь полк: человек тридцать...

Укрывшись за древесным сараем, который светился сквозь многочисленные прорехи бесноватым потоком заходящего солнца, Выпин старался перекричать надрывы идущего в стороне боя:

— Граждане бойцы!!! Злобный враг в последних конвульсиях пытается удержаться в деревне! И только наш решительный напор, — при этих словах командир второго штрафного полка полковник Выпин шумно набрал воздух, и как можно громче выдохнул, синея от натуги: — сможет обеспечить не только успех всей операции, но и позволит каждому искупить вину перед Родиной!... Братва!... Ребятки!... Закон вы знаете: кто уцелеет — тому прощенье!!!

Легкий ветерок налетел и попытался стронуть залипшие на лбу комполка волосы. Не получилось... Бросив затею, он переключился на одинокий бурьян и донес его до развалин стены...

— Атака под ночь, без стрельбы и поддержки артиллерийский огнем... — полковник зашелся в кашле и, отходя в дырявую тень, буркнул на прощанье: — Вольно!.. Четыре часа на отдых... Капитана ко мне!

Немец сидел за хорошо укрепленными фортификационными сооружениями и вот уже третий по счету полк методично ложился под его перекрестным огнем... Полк полку рознь. И в этот четвертый раз было решено бросить на высоту головорезов полковника Выпина. Даже штатное расписание штрафбата предполагало наличие личного состава раз в десять больше. Но после кровопролитных боев комполка остался с малой толикой, вконец, вымотанных бойцов. Если говорить точнее, обыкновенных смертников. Девяносто восемь процентов личного состава полка полегли в яростных атаках вчерашнего дня. Остались вот только эти, которых не брали ни пуля, ни штык... Пополнения и помощи ждать было неоткуда. Как им было выбраться из этой кутерьмы, никто не знал. Вот и сейчас Выпин, сидя среди руин, мучительно расставлял шансы, из которых выходило, что шансов нет...

Стрельба затихла и в воздухе задрожала, опадая наземь, вязкая повеса из копоти и духмянного жара прелого сена...

Опережая пыль, придвинулась длинная тень капитана. Немецкий автомат-коротышка едва держал разверзнутую гимнастерку, на которой напрочь отсутствовали пуговицы.

— Товарищ полковник, явился по вашему приказанию...

Продвинув автомат наперед, Евсеев сел на пыльный фундамент. Из-под гимнастерки глянули наружу грязные круги не менянных бинтов.

— Что делать будем?... Дохнуть?... — устало спросил подошедшего Выпин.

— Я — не Кутузов, тебе решать...

— Отсидеться разве дадут? Хоть те, хоть эти...

Из-за спин, пронзительно визжа, ворвался снаряд и оглушительно треснул. Сверху посыпался песок.

— Как по немцу стрелять, так снарядов нема! — Выпин выматерился, и проведя ребром ладони по кадыку, злобно закончил: — Высота достала, во-о-о!!! Будь она не ладна... Кто в дозоре у тебя?

— Двое...

— Пусть секут откуда что бьет. Биноклю марлей прикроют, не то снайпер по блику срежет — мозгов не соберешь!... Отправь кого ни будь назад к нашим! Может сговорятся... поддержат огнем, а?... Хотя нет... никого не посылай — свои же и пристрелят...

— Так я ж хотел... да потом ребятки говорят: давай мол, по свойски, «замаякуем». Кто то должен из бывших наших позади остаться. Не всех же «чистых» по фронтам отправили?!

— Точно! А если немцы допрут, что тогда?!

— Да мы по темну... Да и кто ж поймет в тюремных знаках?!

Отчизна не забывала своих — из далека принесся очередной снаряд и, упав за плетнём, раскинул осколки по остаткам дворов...

Георгий Копейкин стоял, облокотившись о кособоко торчащее бревно раздербаненного сарая. Ему было все равно: одернет ли его приказным тоном зануда — капитан, или сам командир полка, озабоченным чем-то своим. В данный момент рядовой отдыхал, беззаботно сплевывая шелуху от вялых семечек выпотрошенных, по случаю, с уцелевшего подсолнуха. Рачительный до всего съестного Червонец предварительно сжевал ватную мякоть из стебля солнечного растения и тем самым утолил нарождающийся голод...

В десяти метрах от него, демаскируя расположение полка, на ободранных бревнах болтались стираные бинты. Под неусыпным оком раскаленного солнца Перепелкин вместе с рядовым Бубукиным перебирал свое нехитрое имущество, готовясь к еще более тяжелым событиям.

Вскоре санитар ушел за новой порцией бинтов, а Бубукин, имевший среди зеков кличку — Патлатый, направился к Копейкину. Оглянувшись по сторонам, Бубукин прошамкал:

— Слухай, Червонец, нам почем свободы не дают? Ну сам посуди, коли ранят — так отпущение всех грехов! Так и балабонят: «до первой крови»... А ежели я сухим прополз? Что тогда? Ждать пока в зад саданут?! — Прищурив от солнечного напора глаза, Патлатый стал грызть подвернувшуюся былинку. — Да на каждого из нас, почитай, по десятку убитых фрицев наберется. Да непросто автоматом порешенных, а так — на штыках и ножах... Несправедливо, а?

Копейкин стряхнул с себя беззаботность и постарался вникнуть в размышления Бубукина — Патлатого.

— Чо об энтом думать!? Делай свое дело и баста!

Семечки перекочевали из жмени в жменю...

— Да как об энтом не думать? Если обратно в зону бросят — нам уж, точно, кумпол свернут! — Патлатый засыпал горсть семян подсолнечника и зажевал, гоняя кадык из стороны в сторону. — Только и говорят кругом, что блатным, веру потерявшим, сучья война грядет! — Бубукин присел на приваленное бревно. — Тем, кто на сторону власти пошел и за оружие взялся, братва приговор выписала... А нас, Егорка, из блатных — всего ничего осталось... — Патлатый не договорил, страшась неожиданно посетившей его мысли. — Может того... по горлышку чи-и-ик... и с подарочком к немцам... за полковника и там место найдется!

— До того месилово[52] еще дожить надо! — Червонец набычился и зашипел, мерно расставляя слова. — Только ты лупетки огненные пригаси малость! И горло прикрой, не то увижу, что копыта заточил — как крысу, замажу!

— Тю-у, Червонец? Я ж так... на горбатого сверил! — Бубукин сполз задницей на землю и, ковыряя ее стоптанными каблуками, попытался отползти от напирающего Копейкина.

— Ты мне ливер не дави! Я за полкана все прелки вырву! — огромный кулак уперся Патлатому в губы.

— Прекратить разговорчики! — на барахтающихся бойцов надвинулась длинная тень капитана Евсеева. — Ну, что за народ?... Полковник что сказал? Отдыхать! Быстро по местам! — Евсеев оттеснил Жорку и, вытаскивая кисет, весело зыкнул: — Гитлера на тебя нет! Они ж тебя как огня боятся!

Копейкин свернул цигарку, предварительно захватив махорки еще на одну...

— Боятся... А шкняги некоторые фуфлыжники до сих пор подбрасывают. — Немного подумав о чем-то своем, добавил: — Что я?... Вот придет Корней — за все спросит!

— Какой Корней? — Евсеев чуть не подпрыгнул на месте. — Ты что, взаправду думаешь, что Крест живой?

Копейкин, взволнованный словесной перепалкой, никак не переходил на нормальный язык:

— Конечно живой! Это кум мутило варганил, что Креста повязал... Только куда ему? Вот Выпь мазы качал, базара нет... а Фикс то куда полез? У него через раз очко на ноль соскакивало...

— Значит, ты точно считаешь, что с Крестом ничего не случилось?

— А для меня он до сих пор живой! Если нет — малява была бы... Не от него, так от другого! Крест меня положенцем оставил и — если что не так — я любому хайло запаяю, поверь!... Даже тебе, капитан... Не смотри на меня так... потому говорю, что сегодня бой. Может, и не свидимся более... — Копейкин с каменным выражением сосредоточенно подумал о своих земных делах...

Семечки струйкой ссыпались рядовому на мотню. Не обращая внимания на этот казус, он, чуть помедлив, добавил:

— На этой войне всех ребят потерял... наверное, и мне за ними дорога... Так что, если жив будешь и с Крестом свидишься... передай, что при мне — все мазём было...

Евсеев поморщился от стрельнувшей в груди боли. Покачав головой, побрел в сторону от разрушенного сарая и увидел пробегавшего по своим делам санитара Перепелкина. Хрипло окликнул и передал накануне принятое решение:

— Ты это... давай... промаякуй нашим, чтоб поддержали огнем, если смогут... Атака в 23.30! Не знаю как, но «полкан» сказал, чтобы обязательно было передано слово — «молния»!

Распластавшись в глубине выжженной пресной земли, рядовой Георгий Копейкин водил замотанным в тряпку биноклем по позициям немцев. Рядом в плохо вырытом окопчике чумазый Бекшетов тоже пытался рассмотреть недосягаемую точку преобладающей высотки. Впереди лежащие трупы ароматизировали настолько, что сладковатый запашок проникал за воротник.

— Окопались, гниды... С права и слева доты крупняком чешут, а ниже того бугра достать не могут!... Вот как раз в ту дырочку и попрем... Эх, люблю дырочки. — Заканчивая свои умозаключения, рядовой, как обычно, стал клянчить табак у сержанта: — Курнуть бы, гражданин татарин...

С самого начала своего наблюдения бойцы первым делом провели диспозицию на определение вражеского снайпера, о котором минут десять талдычил ротный. Долго водили по краю бруствера изрядно помятой каской, но впередилежащий фронт упорно молчал...

Это ни о чем не говорило и они, на всякий случай, предприняли дополнительные меры предосторожности. Легли среди трупов, которые никто не убирал, затем длинной бечевкой привязали каску и откинули ее в сторону. Убрали все блестящее, не курили, и по возможности, не двигались...

Последнее давалось с трудом... Все четыре часа под палевом зноя они дышали прогорклым месивом чадящего дыма. К тому же малое пространство окопчика, вскоре, заставило онеметь все конечности. О, аллах! Правая нога уже практически не подчинялась сержанту...

Бекшетов свободной рукой уцепился за тесемку и осторожно подтянул нечищеный сапог. Тысячи острых иголок воткнулись в безвольно повисшие мышцы. Тугой волной мурашки прокатились снизу от пятки, и повисшая плеть стала медленно возвращаться к жизни...

Дзи — и - и — нь! Почти одновременно донесся глухой щелчок немецкой винтовки — каска, лежащая в десяти метрах от них, со звоном опрокинулась вниз.

Копейкин осторожно отполз в сторону.

— Ты смотри! — вставив палец в теплое от проникающего удара отверстие, он посмотрел на Бекшетова, — и на хрена она, спрашивается, нужна, гражданин сержант?!

— Тебе может, Егорка и не нужна, а другим, что б мозга не вытекла...

Червонец беззлобно нахлобучил каску на длинный матовый стилет...

— Бисмилляй рахман рахим! — татарин осторожно подтянулся к брустверу.

Напарник истово перекрестился и высунул каску повыше.

Дзи — и - нь! Пуля пробила железо.

Уперевшись кривыми ногами, Бекшетов прицелился и мягко нажал на курок. Ствол дернулся, выпрастывая из себя свинцовую смерть.

— Есть, татарин, сам видел, как дернулся! — Копейкин навалился на бруствер и, вырвав себя из окопчика, заскользил по направлению к немцам.

— Стой! Куды?! — Аслан зажмурил глаза.

Виляя ужом между неимоверно раздувшимися тушами, рядовой пробирался к противнику...

Татарин не стал дожидаться покуда, привлеченная шумом, противная сторона накроет его минометным огнем. Он живо отполз назад, оставляя на земле жирные черные полосы от хлопьев сгоревшей резины...

Прошелестела мина... другая.

Немцы аккуратно шмалили в молоко...

Бояться было некого. Покидая позицию, Бекшетов хитро щурил глаза, ощущая позади себя шумное дыхание и неразборчивую брань...

Копейкин кряхтел, стараясь догнать уползающего сержанта, чертыхался, матерясь от тяжести немецкой винтовки...

Прицел с напяленной сверху пилоткой был самой желанной добычей, но татарин ничем не выдал своего сокровенного желания...