Крепостной Пушкина

Глава 5 В которой Пушкин сражается

— К лесу!

Крик Петра, короткий и хлесткий, привёл Александра в состояние полной собранности. Вскочив, он в два прыжка ушёл с дороги за ближайшее дерево. Где-то рядом шумно дышал Безобразов, тоже укрывшийся за деревом.

— А вы были правы, кузен, не подвела вас интуиция!

— Что это было? — Пушкин выхватил пистолет и постарался аккуратно выглянуть.

— Выстрел, Александр Сергеевич. Блеснуло что-то, как ствол мушкетный, я и толкнул вас машинально, подумать даже не успел. И вовремя, должен признать. Пуля прошла прямо над вами.

— Где?

— Да вот, из того кустарника, — Пётр ткнул тростью в направлении произведённого выстрела. — Саженей тридцать, не более. Эй, разбойничек! — заорал он, обращаясь к невидимому злодею. — Ты ещё там? Или пятки уже салом смазал?

Тишина была ему ответом.

— Думаете, стрелявший ушёл?

— Пока мне сие неведомо, Александр Сергеевич. Может, и ушёл, а может, перезаряжает. Я бы поставил на второе. Стрелял-то он в вас, дорогой кузен. Нет никаких сомнений. Скажите, у вас враги смертельные есть?

— Враги? Недруги есть, разумеется, да у кого их нет. Но чтобы так… Нет.

— Думайте, Александр Сергеевич, думайте хорошенько. Кто-то ведь подловил вас на лесной дороге, да застрелить хотел, как куропатку.

— Отчего вы решили, что стреляли непременно в меня, а не просто разбойник решил подстрелить одного из путников, а второго запугать, например.

Безобразов рассмеялся.

— Случайный разбойник здесь — уже невероятно. С ружьём! Слыхали вы когда-либо о подобном в этих краях? Но пусть так, представим подобное. Отчего же он стрелял в вас, а не в меня?

Пушкин понял. Действительно, ситуация смотрелась как на ладони: случайный злодей стрелял бы в офицера, оставив штатского на закуску. Гусарский мундир, право на ношение которого в отставке Безобразов заслужил на полях сражений — чем был горд (а кто бы не был?), — не мог не привести преступника к простой мысли о том, что первым надо убить офицера, как человека непременно опасного, и лишь потом заниматься господином во фраке.

— Вы точно уверены, Пётр Романович, что стреляли в меня, что это не случайный промах?

— С тридцати саженей немудрено и промахнулся, Александр Сергеевич, если рука нетверда или фузея плохая. Но как же ваша интуиция, которая столь блистательно подтвердилась? — насмешливо поинтересовался ротмистр. — Нет уж, дорогой кузен, сколь я был недоверчив поначалу, столь же верю вам ныне. В вас палили, господин поэт, в вас… а, впрочем, давайте проверим?

— Каким же образом, Пётр Романович?

Безобразов, не отвечая, снял кивер с головы и насадил на трость. Осторожно двинулся, чтобы с той стороны казалось, будто это попытка выглянуть, и подождал некоторое время. Ничего не произошло, никто не стрелял, и вовсе никакого движения у места выстрела не было.

— Может, и правда ушёл, — прокомментировал Пушкин эти манипуляции.

— А теперь вы, Александр Сергеевич, — Безобразов водрузил кивер на голову и протянул свою трость Пушкину. Тот пожал плечами, но повторил операцию со своим цилиндром, осторожно выставив его на обзор. Долго ждать не пришлось — тяжёлая ружейная пуля пробила головной убор почти сразу.

— Вперёд, братцы, на вылазку! — заорал ротмистр, выбегая на дорогу. — Вперёд, Александр, возьмём его, пока безоружен!

Пушкин замешкался было, но быстро опомнился и побежал следом, дивясь прыти отставного вояки. Тот действовал грамотно и решительно, быстро сокращая расстояние до места, откуда велась стрельба. В том кустарнике кто-то что-то выкрикнул, не разобрать, и сразу раздался долгий протяжный свист.

— А ну стоять! — кричал Пётр, подбегая уже совсем близко. Лезть в кусты, однако, не пришлось — из них внезапно вышел человек, а за ним ещё один. Оба — молодые ещё, коренастые мужики с недобрыми глазами. Один держал в руках ружьё, причём за ствол, собираясь, видимо, использовать его как дубину, другой, недобро ухмыляясь, поигрывал ножом, коим обыкновенно режут свиней.

— Здоровьичка вам, ваш бродь, — поприветствовал их тот, что с лезвием, — спасибочки, что сами подошли, а то шустрые больно.

— Да здесь целая шайка! — ротмистр гаркнул так, что у Пушкина зазвенело в ухе. — В атаку, братцы, в штыки! — продолжал орать бравый гусар, выхватывая пистолет и наводя на изменившегося в лице негодяя.

— За Веру! — кричать громче, казалось, уже невозможно, но он смог, одновременно взводя курок и стреляя. Разбойник пошатнулся, роняя нож и грузно падая сам. Пуля вошла точно в глаз, убив его «наповал», как выражался наш гусар.

— За Царя! — выдал новый клич Пётр, швыряя бесполезный теперь пистолет в лицо второго разбойника. Тот отшатнулся, как его противник сблизился и попытался вырвать ружьё. Мужик не позволил разоружить себя, и, будучи очень силён, сам оттолкнул офицера, отчего оба лишились равновесия, но злодей оказался сверху, чем и воспользовался, всем весом придавив к земле доблестного гусара. Безобразов сражался отчаянно, но плохо бы ему пришлось, не подоспей наконец помощь.

— За Отечество, — добавил от себя Пушкин, шарахнув тростью по голове разбойника. Тот потерял сознание и упал на Петра, заливая тому мундир кровью из разбитой головы.

Чертыхаясь на чём свет стоит, Безобразов пытался сбросить с себя обмякшее тело, что и удалось с помощью Пушкина. Недовольно осмотрев испачканный мундир, он буркнул что-то невразумительное, обозначавшее слова благодарности за помощь (ему было неловко от того, что не справился сам). После Пётр заинтересовался ружьем.

— Смотрите-ка, Александр Сергеевич, экая штука. Штуцер!

— Вот как.

— Аглицкий штуцер. Вот так разбойнички. Да он стоит рублей восемьдесят на серебро. Страшная вещь. Мои солдатики если кого в плен брали с такой штукой, то… можно сказать, что в плен не брали.

— Значит, всё-таки покушение, — Пушкин задумался. — Но я представить не могу, кому понадобилось подобное.

— Врагу, Александр Сергеевич, врагу. Или врагам. Кто-то очень желает преждевременной вашей гибели.

— Так сложно вызвать на дуэль? Я никогда не уклонюсь от вызова, — гордо вскинул голову Пушкин. Сейчас, когда он понял, что едва не стал дичью для неизвестного охотника (представить, будто поверженные мужики-разбойники сами организовали подобное, отметалось как нелепица), который сам не желает сразиться с ним, это раскипятило и без того горячую кровь поэта. Понять, кто же это, он не мог, и услужливое воображение рисовало только руки врага, тонкие, костлявые, с заострёнными ногтями.

— Эк, сильно вы его приложили, нескоро очухается. Жаль, — вынес вердикт Безобразов, осмотрев разбойника с разбитой головой. Обнажив клинок из трости, он наковырял немного земли и залепил рану, замотав куском ткани с рубашки самого мужика. — Крепкий удар, Александр Сергеевич, даже слишком. Я, впрочем, не жалуюсь. Надо как-то его допросить. Но не сегодня.

— Слышите? — внезапно спросил Пушкин.

— Да, — Безобразов прислушался. — Кто-то едет. А знаете, что, кузен, давайте-ка зарядим ружьё этой анафемы.

— Зачем, Пётр Романович?

— Кому-то же они свистели, Александр Сергеевич, припоминаете? Мало ли… Я осмотрю кусты, где-то должны быть заряды и шомпол.

Ротмистр скрылся, а поэт повернулся в сторону некоего шума, источник которого опытный слух определил как несколько повозок с лошадьми.

В затылке сильно закололо — повинуясь инстинкту, Пушкин подобрал валяющийся пистолет, сошёл с дороги и поспешил вслед за товарищем.

— Опять, кузен, голова, — прошипел он сквозь сжатые зубы. Ротмистр чертыхнулся, став аккуратно и быстро заряжать ружье.

— Десять зарядов, Александр Сергеевич, — тихо произнёс он, — а как у вас к пистолетам?

— Три заряда, Пётр Романович, — так же тихо отвечал Пушкин, заряжая пистолет, — у меня всего по одному запасному заряду припасено с собой было.

— Час назад я бы сказал, что вы чрезмерно мнительны, кузен, но сейчас могу лишь пожурить по-дружески вашу неподготовленность к прогулке по местным лесам, — пошутил гусар, — а теперь тихо. Вот они.

На дороге показались одна за другой три телеги, запряжённые битюгами, обыкновенные деревенские повозки, в которых крестьяне возят товар на ярмарки и ездят сами. Сейчас они были заполнены людьми, по семь или восемь человек в каждой. Пушкин так и впился в них взором.

— Да ведь кого-то из них я видел, — изумлённо прошептал он, — вон того, длинного, и этого, в синем зипуне. Это ведь мои мужики, кистенёвские! На поклон приходили!

Ожидавший увидеть банду головорезов или что-то подобное, Пушкин пришёл в столь сильное недоумение, что захотел окликнуть мужиков, но угадавший его намерение ротмистр не позволил, сильно дёрнув за рукав.

— Погодите, кузен, погодите, дайте им показать себя, — зашептал тот в ухо поэта. — А покамест произведём ретираду, кузен. Вы, что в руках у них, гляньте.

Пушкин вздрогнул, осознав, какую ошибку мог только что совершить. Приближающиеся мужики были вооружены. И если топор — часто необходимый инструмент, то чернеющие стволы ружей указывали на то, что это вряд ли артель лесорубов. Потому он дал увлечь себя глубже в лес, вполне доверяясь опыту храброго ротмистра. Тот не стал уходить далеко, а, сделав полукруг, вновь вышел едва не к дороге, выбрав очередной кустарник для их временной дислокации. Теперь они находились в полусотне саженей от места схватки, где остались лежать тела разбойников. Достаточно близко, чтобы можно было наблюдать и слушать, и достаточно далеко, чтобы не выдать себя.

Скоро обоим стало ясно, насколько предусмотрительно и вовремя был совершён маневр. Повозки остановились, соскочившие с них люди столпились вокруг лежащих тел, очень грубо и недружелюбно выражая отношение к увиденному.

— Каков слог! — шёпотом восхитился отставной военный. — Вы, кузен, должны оценить.

Пушкин только вздохнул в ответ.

— Нет, право же, у меня даже конь таких слов не знает, — Безобразова разобрал смех, и он хихикал, зажимая рот рукой.

Тем временем события приняли жестокий оборот. Разбойники (что это были именно разбойники, не осталось сомнений) перестали галдеть, и стало видно, кто их атаман. Крепкий, широкоплечий мужик с мощной шеей и могучими руками, кривой на один глаз, в простой косоворотке, приструнил прочих. Сам он говорил негромко — слуха приятелей не хватало уловить, что именно, — но окружающие его мужики согласно кивали. Пнул тело оглушённого Пушкиным негодяя, а после выхватил нож и, присев, ловким движением перерезал тому горло.

— Вы видели, Александр Сергеевич, вы видели? — вновь зашептал Безобразов. — Каков ловкач! Раз — и готово. Видно — не впервой.

Пушкин кивнул, почувствовав холод между лопаток. Ситуация становилась всё опаснее. Жестокость не пугала поэта сама по себе, но он отчётливо понимал, что это пришли по его душу.

Шуршание рядом привлекло его внимание, Пушкин повернул голову и обомлел — его новый друг (сложно не стать друзьями после совместного участия в подобной переделке, Александр это знал) невозмутимо старался поудобнее расположить штуцер, целясь в разбойников.

— Что вы собираетесь делать, Пётр Романович? Вы с ума сошли?

— Никак нет, Александр Сергеевич. Я думаю, что надо подстрелить этого мерзавца, только и всего.

— Да ведь их вон сколько, опомнитесь. Набросятся всем скопом и нам конец.

— Войско без генерала есть стадо баранов, дорогой кузен, — Безобразов и не думал отказываться от затеи. — Да сами подумайте, что дальше-то? Это ведь одна шайка, не сомневаюсь, и вы не сомневайтесь.

— Что же с того?

— Да то, что в засаде было всего двое, с ружьём дорогущим. А здесь толпа, и движется она от Кистенёвки, как понимаю, к нашему Болдино. Зачем же, а? Подумайте, Александр Сергеевич, и у вас волосы встанут дыбом. Жечь они идут усадьбу-то.

Пушкину приходила та же мысль, но не хотелось в неё верить.

— Вас подстрелить наверняка, а там усадебку и спалить. Разбой, мол. Мятеж. В усадьбе за вами гоняться — одно, может, и удалось бы сбежать вам. А так — всё красиво, даже аккуратно. Одного не пойму — неужто не ясно, что за такое здесь полк драгун Кистенёвку эту вашу по брёвнышку разберёт? Зачем же так? Да некогда нам размышлять. Они видят, что сплоховали подельнички их, не сдюжили. А где же мы? То есть вы, Александр Сергеевич? Они пройдут дальше, увидят сломанную бричку, да поймут — здесь мы. То есть вы. Негде больше. И устроят облаву, раз голова ваша так им нужна.

Пушкин чувствовал, как по вискам стекает пот, но не признать правоту товарища не мог. Кто-то поставил на него капкан, и чудо, или провидение Господне в том, что он не попал в него. Хотя и ситуацию нельзя было назвать простой: вдвоём, в лесу, против шайки разбойников — ситуация та ещё. Но счастье было видеть своих убийц и иметь возможность защищаться. У поэта взыграла кровь. Какие-то твари смеют ставить на него силки, как на зайца? Что же, посмотрим, решил он.

— Стреляйте, Пётр Романович.

— Уже.

Грянул выстрел. Пушкин увидел, как голова атамана брызнула кровью, а сам он рухнул как подкошенный. Пётр тут же принялся перезаряжать штуцер.

— Постарайтесь не дать им подойти разом, Александр, сомнут. Как сунутся, палите с двух стволов, пусть знают, что у нас не только ружьё.

Пушкин кивнул, взводя курки пистолетов.

Разбойники, однако, не бросились на них сразу. Внезапное нападение и гибель атамана поколебали их. Часть и вовсе отбежала, кто к повозкам, кто к лесу, по обе стороны дороги. Но народ здесь подобрался лихой, и самые дерзкие двинулись к кустарнику, где укрывались наши герои.

— Эй, вашбродь, тута ли вы? — крикнул долговязый молодой мужичок в потрёпанном зипуне, выхватывая топор из-за пояса. Человек пять или шесть шло за ним, подбадривая себя возгласами невысокого уровня пристойности и тоже доставая оружие. Ружья были у двоих, они демонстративно взвели курки, направляя дула на кустарник.

— Вы бы это, не шалили, вашбродь, — под смех подельников продолжал храбриться долговязый, — а то людей поубивали ни за полушку, осерчать народ может. Вы бы лучше…

Что именно лучше мог сделать Пушкин, осталось неизвестным, так как Безобразов, перезарядивший штуцер со скоростью им самим от себя не ожидаемой, прицелился и нажал на курок. Насмешник опрокинулся, роняя топор. Пуля вошла точно в глаз. Прочие грозно загудели, и в ответ раздалось три выстрела (один из разбойников, то ли осторожный, то ли глупый, поддержал наступавших выстрелом прямо от повозки), по счастью, не задевших наших товарищей.

Пушкин, белый как полотно (в минуты неистового гнева он бледнел) вышел прямо на приближающихся.

Разбойники остановились. Почти с минуту, очень долгую минуту, они смотрели друг другу в глаза. Пушкин вышел не умирать, он о подобном даже не думал. Всё его существо, его натура, его дух, если угодно, желало одного — уничтожить противника. От него столь явственно веяло холодом смерти, что даже опытные головорезы задумались, поняв звериным нутром, что лёгкой добычи им здесь не будет.

— Вы бы бросили пистолетик, барин, — как-то по-доброму, ласковой интонацией прервал молчание один из них, аккуратно сдвигаясь к Александру, — не ровен час, пальнете ещё.

Очередной выстрел сложил его пополам. Это Безобразов, понявший замысел разбойника, без колебаний применил оружие.

— Он не один! — воскликнул кто-то всем уже очевидное.

Пушкин, спокойно, словно находясь в тире, поднял пистолет и выстрелил в лицо стоящему против него мужику с непонятной острой штукой в руках. Тот упал. Не медля, но и не спеша, поэт направил второй пистолет на следующего. Но не успел он выстрелить, как мужик захрипел, держась за горло, из которого торчала рукоять ножа.

— Попал! — раздался из кустарника рёв доблестного вояки, сумевшего в очередной раз за день удивить поэта.

Пушкин прицелился в следующего, хладнокровно застрелив и его, в тот момент, как Безобразов вывалился из куста, с диким криком держа штуцер над головой.

— Ааааааааа! — вопил отставной гусар, наскакивая на попятившихся мужиков, никак не ожидавших подобного напора. Пушкин схватился за трость, намереваясь поддержать атаку, но нужды в том уже не было: Безобразов страшным ударом прикладом разбил голову очередного душегуба, а пара оставшихся на ногах резво повернула прочь от опасных «благородий», побежав куда быстрее, чем их могли преследовать.

— Хватайте ружья, Александр Сергеевич, — прорычал вошедший в раж ротмистр, — хватайте и на позицию. Мы им покажем!

Но показать им ничего не довелось, как на сцене театра боевых действий показались новые лица. Раздался очередной свист, долгий, протяжный, за ним прозвучал выстрел, судя по звуку — пистолетный, донёсся топот копыт, и за повозками, где всё ещё стояло несколько разбойников, на дорогу выехало четверо всадников. Первый из них, на роскошном вороном скакуне, в упор уложил кого-то из слишком осторожных представителей шайки, на чём всё сопротивление и было сломлено. Ошеломлённые внезапным подкреплением к «благородиям», осознавая, что дело не выгорело во всех смыслах, разбойники благоразумно укрылись в лесу кто как мог, бросив свои телеги и оставив поле боя.

Всадники мигом пронеслись мимо них, уже почти не обращая внимания на разбегающихся, направляясь прямо к нашим героям. Если бы Пушкина спросили, от чего он больше всего устал в тот день, он бы ответил, что более прочего устал удивляться. И что самым большим удивлением дня для него было узнать в возглавлявшем небольшую кавалькаду всаднике того самого странного человека, встреченного им по пути в Болдино, и уверявшего, что является его, Пушкина, крепостным.

Сейчас же этот человек напоминал скорее кентавра, держась на лошади верхом так, как это не бывает у крестьян. Доскакав едва ли не до самого Пушкина, тот соскочил на землю с ловкостью кошки, лихорадочно ощупывая поэта взглядом. Увиденное ему явно понравилось, ибо он закатил глаза к небу, и, отпустив длинную матерную тираду, подытожил:

— Живой. Ну и слава богу.