Крепостной Пушкина

Глава 28 В которой фигуры расставляются

Войска на Александринской площади провели под ружьем весь день. Только вечером, когда уже стемнело, Эссен дал согласие на постепенную ротацию частей. Лейб-медики извлекли пулю из плеча императора, и все ждали когда он очнется.

Безобразов, прибывший в этот день в Петербург, пробирался, иначе и не скажешь, к зданию занимаемым Третьим отделением, когда лицом к лицу столкнулся со своим другом.

— Александр Сергеевич!

— Пётр Романович! И вы здесь?!

— Как видите. Простите мою вульгарность, но что, черт побери, здесь происходит?

— О, вы ещё не знаете?

— Я только что из-за заставы, и могу знать лишь то, что вижу, Александр Сергеевич.

— И как вам увиденное?

— Нельзя сказать, что пребываю в восторге. Скорее, наоборот. Кругом пьяное мужичье. Не представляете каких усилий мне стоило не разбить им десяток физиономий. По улицам не проехать — видите, я пешком. Был вынужден бросить карету. Трижды подходили эти хари, окружали и спрашивали не англичанин ли я! Счастье их, что я в партикулярном. Но что это? Восстание?

— Вас, однако, не тронули.

— Пришлось использовать выражения недоступные иностранцам. Действует как пропуск. Но просветите меня скорее, что происходит? Правду ли говорят, что государь убит?

— Нет, слава Богу, жив. Ранен в плечо и без сознания. Если не будет заражения — поправится. Плохо лишь то, что он был болен и скрывал это, одно наложилось на другое. Но вы знаете как он крепок, я верю в лучшее.

— Как это произошло?

— Здесь могу поведать вам как очевидец, представьте себе.

— Даже так?

— Его Императорское Величество оказывало мне честь своего личного сопровождения на гаупвахту когда все и произошло.

— Гаупвахту? — удивился Безобразов. — Вы позволили себе не застегнуть все пуговицы мундира и это не осталось незамеченным?

— Увы! Признаться, я вовсе был без мундира, в шубе практически на голое тело.

— И показались в подобном виде на глаза государю? Вас сошлют на Кавказ, кузен.

— Понимаете, я возвращался с дуэли…

— Ещё лучше! С Кавказа вы отправитесь в Сибирь, друг мой. Но что за дуэль?

— Выход первого номера моего журнала вызвал некоторый резонанс среди публики. Говоря правду — воспользовался вашим описанием пожара в Парижском водевиле. Я оценил его как превосходное! Не все с тем согласились. Был вынужден отстаивать свое мнение со шпагой в руке, кузен.

— Боже мой! Но против кого?

— Вы его, скорее всего, не знаете. Мальчишка корнет из кавалергардов. Недавно поступил на службу и уже успел произвести фурор в среде наших романтичных дам. Боюсь, они меня возненавидят теперь. Я убил его.

— Убили!? — потрясенно воскликнул Безобразов.

— Да. Не сразу, но он отдал душу Богу.

— И государь…

— Случайно встретил меня возвращающегося с дуэли. Вы знаете строгость его Величества на этот счёт. Таким образом, я оказался арестован.

— И после этого произошло покушение? Удивительное совпадение. Но расскажите же! Я сгораю от любопытства.

— Не более удивительно, чем ваше свойство оказываться везде где происходит «движуха», как выражается Степан. — возразил Пушкин жадно слушающему другу. — Кстати, он у нас герой. Успел сбить государя с ног и пуля не поразила того насмерть. Стреляли почти в упор.

Безобразов бросил острый взгляд на Степана, словно только что заметил присутствие молча стоявшего мужика, и в его взгляде промелькнуло невольное уважение.

— Значит власть в городе сейчас в руках генералов, — сделал он логичный вывод, — а народ буйствует. Отчего же допустили беспорядки? Что вам известно, Александр Сергеевич? Вы были во дворце?

— Разумеется, был, Пётр Романович. Буквально сейчас иду из Аничкова. Успокоить Наталью и переодеться. Наш дорогой Александр Христофорович приложил неимоверные усилия, чтобы не арестовать меня ещё раз за подобный вид. Вынужден покаяться — я не сообщил ему, что уже вроде как арестован…

— Понимаю вас. Но так пойдёмте, я провожу вас. Заодно расскажете что к чему, не правда ли, кузен?

— Извольте. Рассказывать особо нечего, впрочем. Генералы делают все возможное в их понимании. Эссен окружил дворец войсками и ждёт пришествия Наполеона, судя по всему. На Невском погромы, но никто им не препятствует, солдаты стоят рядом и смотрят. Чернь безумствует в порыве верноподданических чувств. Полиция ищет злоумышленника или злоумышленников, словом — гуляют по Дворцовой набережной. Во дворце скорбь и похоронные настроения. Императрица и наследник не отходят от постели государя. Лейб-медики категорично не согласны друг с другом. Иностранные послы требуют немедленных мер по наведению порядка. Но кому сейчас до них дело? Александр Христофорович… вы не к нему направлялись, кстати?

— Именно так, кузен.

— Он сейчас тоже во дворце. Жандармерия ведёт свое собственное следствие.

— Есть какие-то версии?

— Доподлинно известно, что карета из которой стреляли в государя, сгорела в беспорядках охвативших город, но перед этим останавливалась у входа в Английский Клуб.

— Час от часу не легче!

— Теперь вы понимаете всю глубину затруднений, не правда ли?

— М-да.

— Веди след в любое другое место, было бы куда легче.

Безобразов кивнул, соглашаясь. Действительно, более неудобного места для розыска придумать было нельзя.

— Триста пятьдесят членов, — продолжал Пушкин, — все люди отборные. Искать среди них — оскорбление всего света разом. И не искать нельзя. Но не хочется. Вот и ищут на Дворцовой набережной, словно пьяный под фонарём, где светлее.

— Что же делать?

— Александр Христофорович предложил мне постараться посетить клуб и сделать все возможное и невозможное. Это это слова дословно. Вот я и иду. А вы, Пётр Романович, не желаете составить компанию?

— С удовольствием, дорогой кузен. И Степана с собой возьмём?

— Да, я намерен выполнить поручение. Для того мне потребуется везение, как же без Степы? Но и вы, любезный кузен, вы ведь тоже своего рода оружие! Право, если ещё и с клубом что-либо произойдёт из ряда вон выходящее и при этом разрушительное, то я стану вас опасаться.

— Скажете тоже.

— Да не бурчите так, я ведь шучу, — засмеялся Пушкин, — но в каждой шутке… Впрочем, вот мы и пришли ко мне. Прошу вас продолжать сохранять бодрый вид.

Они поднялись в квартиру, где были встречены Натальей, с видимым облегчением увидевшей мужа живым.

Обер-полицмейстер Санкт Петербурга, Кокошкин Сергей Александрович, от волнения не находил себе места. Обстоятельства складывались так, что впору застрелиться. Пожар в Зимнем дворце нанёс по нему удар — сестра Варвара, супруга пропавшего и так и не найденного графа Клейнмихеля, стремительно теряла влияние при дворе, что грозило неприятностями и его карьере. Покушение на императора прямо ставило на ней крест. Беспорядки с многочисленными жертвами в столице империи — добивали её окончательно.

Неудобство положения определялось сейчас тем, что у Кокошкина было много начальников. Он подчинялся генерал-губернатору по территориальному принципу, подчинялся министру внутренних дел по ведомственному отношению и подчинялся третьему отделению по негласному правилу, не считая того, что подчинялся еще и прямо августейшей семье. Иначе говоря — действовать самостоятельно он не мог, не имел возможности. Бездействие помочь ничем не могло, не тот был у него чин, чтобы из уважения к оному его «забыли» наказать, напротив — как никто другой он подходил на роль козла отпущения.

Ничего он так не желал, как добиться какого-либо успеха немедленно, перебить этим свалившиеся на его голову неудачи, но как это сделать будучи связанным по рукам и ногам?

Кокошкин бросился к генерал-губернатору при первом известии о чудовищном преступлении на Дворцовой набережной, но скоро осознал, что Эссен глядит на ситуацию отлично от него. Строжайший наказ искать и найти злодея (или злодеев) немедленно, одновременно лишил его возможностей к его исполнению. Эссен сам знал как нужно все делать и согнал почти весь штат полиции на место проишествия, прямо запретив им покидать набережную пока дело не будет раскрыто. Абсурдность приказа была столь вопиюща, что Сергей Александрович осмелился почтительнейше указать на возможную необходимость увеличения района розыска, но Эссен сорвался и так страшно кричал и топал ногами…

Тогда Обер-полицмейстер отправился к министру. Здесь его приняли ласково, сочувственно, согласились с его соображениями и обещали поговорить с генерал-губернатором. Кокошкин понял, что он списан.

В расстроенных чувствах он отправился к Бенкендорфу, для чего пришлось вернуться в Аничков. Шеф жандармов сам находился в положении схожим с положением главы полиции, но Кокошкин, увлечённый собственным несчастьем этого не понимал, почему и стал лёгкой добычей для более опытного и изощренного придворного.

Бенкендорф быстро сообразил, что в складывающемся положении Обер-полицмейстер именно тот, кто ему нужен.

— Скажу вам без обиняков, Сергей Александрович, вы допустили чудовищную оплошность, и спасти вас может только чудо. Или я. Но вы пришли ко мне не сразу, а убедившись только, что терять вам нечего. Как же мне вам доверять?

Бенкендорф говорил сухо и холодно, отчего Кокошкин почувствовал слабость в ногах.

— Ваша светлость! — взмолился начальник полиции. — Я верой и правдой…

— Дело не в вере и не в правде, — перебил его шеф жандармов, — а в том, что в императора стреляли. Все мы давали присягу. Все мы верны ей. Наш долг сейчас заключается лишь в одном — найти преступника. Вы не согласны?

Кокошкин показал, что он согласен.

— Тогда, — продолжал Бенкендорф, — должно действовать решительно и без церемоний. Я верю, что вас не в чем упрекнуть, но мы оба знаем, что это ничего не стоит перед фактом совершенного преступления. Вы должны раскрыть это дело в наикратчайший срок. Даже дней у вас нет, счёт идёт на часы. Потом станет поздно. Вы это понимаете?

Кокошкин понимал. Он был готов на что угодно, лишь бы сгладить ситуацию и тем избежать катастрофы. Предложенное шефом жандармов, однако, ввело в ступор и его.

Александр Христофорович совершенно спокойно, говоря как о рутинном деле, предложил ему провести обыск и допрос в Английском клубе Санкт-Петербурга.

— Предвосхищая ваши вопросы, отвечу сразу — да. Я осознаю, что предлагаю вам. Но информация верна, карета преступника направилась прямо на Мойку и останавливалась у входа в клуб. Есть и ещё соображения, о которых вам знать не нужно. Нити ведут туда, я уверен. И вам, Сергей Александрович, предстоит разворошить это осиное гнездо. Или — вы погибнете.

— Но… Александр Христофорович…

— Согласен, вы можете погибнуть и там. Но есть шанс. Бездействие вам не предоставит его вовсе. И знаете, ведь даже лучше, что на улицах идут убийства и грабежи. Они, бесчинства, прикрывают вас.

— Не понимаю, ваше светлость.

— Критическая ситуация не только оправдывает, она требует критических мер. Вы не хуже меня знаете, что есть Английский Клуб.

Кокошкин, разумеется, знал. Попасть даже в рядовые члены клуба, или, вернее, собрания, было нетривиальной задачей. Свыше тысячи кандидатов ожидали своей очереди, иногда десятилетия. Каждый новичок рассматривался отдельно, непременно по поручительству минимум двух уже действующих членов, и принимался согласно итогу тайного голосования. Представители высшей знати империи, самые заслуженные люди, военные, дипломаты, деятели культуры — вот кто входил в это собрание. Допускалось приводить гостей, по записи, не более одного от каждого члена клуба за раз. Иностранные дипломаты и прочие представители посольств имели право посещения собрания без предварительной записи. Женщинам вход был запрещён категорически.

Что же происходило за стенами столь закрытого сообщества? Всякое. Император Павел в свое время интересовался этим вопросом и получил ответ, что члены клуба только и делают, что пьют за его, императора, здоровье. Павел поверил на слово, и верил вплоть до роковой ночи в Михайловском замке.

Впрочем, кухня собрания и впрямь была великолепна, а обеды и мастерство поваров — легендарны.

Зайти в Английский Клуб с полицейским обыском, тем самым нанести смертельное оскорбление всем этим людям… Кокошкин не был уверен, что идея застрелиться сразу — хуже.

— Да, можно и застрелиться, — угадал его мысль Бенкендорф, — но можно и победить. Идея рискованная, можно сказать отчаянная. Но в случае удачи и успех станет неотразимо сокрушителен. Не находите?

— Что вы имеете ввиду, ваше сиятельство?

— Рассудите сами, Сергей Александрович. Покушение на государя императора есть ничто иное как покушение на существующий и богом данный порядок вещей. Так?

— Так, ваше сиятельство.

— Значит, любое действие направленное на поимку преступников, есть действие в защиту государя и богоугодно. Верно?

— Верно, ваше сиятельство.

— Подумайте, Сергей Александрович, как может все сложиться хорошо и как может сложиться все плохо. В случае успеха, вы, можно сказать, поймаете звезду удачи, которая сама упадёт вам в руки. Тяжёлые времена, пожар в императорской резиденции, покушение, бунт на улицах, куда ещё хуже? Но государь жив и ранен не слишком опасно, я верю, что все обойдётся. Господь не допустит иного, убережет помазанника. Император очнется, и, быть может, весьма скоро. Представить ему пойманного негодяя — что может быть лучше? Будь преступник простой сумасшедший — это одно, но что если здесь заговор? А у меня есть все основания считать, что именно заговор и есть. Раскрытие подобного стоит тысячи сумасшедших. И как будете выглядеть в глазах государя вы, не побоявшийся поставить все на карту во имя долга, не испугавшийся действовать там, где мало найдётся охотников. Это прямой путь в министры как самое меньшее. Ну а в случае неудачи, чего быть не может, конечно, тогда вам будет плохо. Однако, вам и так будет плохо. Доживать свои дни с захолустном городе, кляня себя за то что не попытались переиграть обстоятельства? Нет, вы не такой человек, Сергей Александрович.

Когда было нужно, Бенкендорф умел уговаривать, интуитивно подбирая нужные слова. Сумел и в этот раз. Кокошкин дал свое согласие. Шеф жандармов вдруг понял, что предчувствует удачу.

«Может и выгореть, — подумал он, — осталось найти людей. Моих будет недостаточно».

— Живой, живой! — радостно смеялась Наталья Пушкина, приводя в смущение как супруга, так и его гостя.

— Вы очень непосредственны, дорогая. — заметил ей Александр.

— Живой, живой! — Наталья не заметила, как стала пританцовывать. Она на самом деле была рада.

— Ну хватит, Натали. — подпустил Пушкин строгости.

— Все обошлось, я знала, что все обойдётся! Но он тебя ранил?

— Пустяки. Никита отлично справился. Но я ненадолго, Натали, служба.

— Опять? Сегодня?!

— Правду сказать, я зашёл только переодеться.

— Ах! — расстроилась Наталья. — Но обещай мне никаких дуэлей сегодня!

— Обещаю.

— И завтра тоже! И послезавтра!

— Вас послушать, дорогая, так я какой-то бретёр! — Пушкин притворно рассердился.

— Мой муж — дуэлянт, это все что я знаю.

— Я вас покину, Пётр Романович, скоро вернусь. Натали, позаботься о госте. Степан, за мной.

— Тебе принесли письмо, — вспомнила Наталья, — я приколола его к двери кабинета.

— Письмо?

— Да, какой-то очень важный лакей. К ней была записка адресованная мне, с настоятельной просьбой непременно сообщить о нем сразу, чтобы ты не отложил на потом.

— Странно. От кого?

— Это самое интересное. Записка подписана «представители Английского собрания». Я и не думала, что в столь подчёркнуто мужском и важном обществе известно о существовании такой особы как я! — вновь рассмеялась Натали.