Крепостной Пушкина

Глава 17 Первый пожар. Вторая часть

Действовать следовало быстро и решительно. Николай, человек в первую очередь военный, знал это как азбучную истину. Проходя Невскую анфиладу, он отдавал короткие команды, приказывая всем находящимся в помещениях следовать за ним. Личный пример необходим — это он тоже усвоил ещё в юности. На ум пришли слова Наполеона, этого вечного примера для офицеров эпохи, что рисковать собою командующий права не имеет, поскольку гибель его может привести к поражению, но, видя, что ситуация требует, должен без колебаний идти в огонь. Он и шёл.

Пламя играло уже у большой аванзалы — гораздо ближе, чем он надеялся.

— Орлов!

Адъютант подскочил и вытянулся во фрунт, пожирая глазами начальство.

— Да, ваше императорское величество!

— Вот что, граф, всё здесь нужно отрезать от огня. Возведите стену, заложите дверные проёмы.

— Так точно, ваше им…

— И чердак. Там тоже нужна стена. Берите солдат, — император на мгновение задумался. — Преображенцы и павловцы понадобятся мне в другом месте. Возьмите семёновцев. И кирпичи. Проберитесь на крышу, оттуда на чердак и выстройте преграду над концертным залом. Здесь же — само собой. Действуйте, граф.

Адъютант умчался выполнять приказание, то есть разыскивать Семёновский полк, а Николай продолжил свой путь через горящие залы, во главы свиты из ближайших генералов, офицеров и служащих дворца. Пройдя через Фельдмаршальский и Петровский, он был принуждён остановиться в Белой галерее, где стоял такой дым, что казалось, дышать уже нечем. Кто-то из пожилых генералов свиты осел было на пол, но его тут же подхватили. Решившись, Николай перекрестился и направился дальше столь же быстрым размеренным шагом. Добравшись до Статс-дамской залы, где располагались обыкновенно гренадеры, можно было перевести дух.

Появились наконец преображенцы. Наблюдаемая им ситуация казалась критической, император понял, что чем-то придётся жертвовать.

— Спасай Эрмитаж, — объявил он вновь оказавшемуся рядом брату, — оба перехода разобрать. С той стороны всё, что можно, заложить кирпичом и заливать водой. Отдельным командам — сбивать пламя со стороны дворца, когда оно пойдёт. Воду брать в Неве — создай цепь, понял?

Михаил Павлович кивнул и с присущей ему великолепной выправкой отправился исполнять. На сердце Николая потеплело. Безукоризненное отношение брата к службе, от которой вздрагивали даже бывалые солдаты, радовало как никогда. «Здесь будет толк, — уверился император, — а я пока спасу что можно из горящих зал и в первую очередь — из церкви».

Солдаты толпами сновали туда-сюда, вынося всё, что казалось им ценностью (то есть буквально любой предмет), и офицеры старались организовать этот хаос. Все портреты галереи героев 1812 года успели спасти, равно как и картины из Фельдмаршальского зала. Знамёна полков, величайшие святыни, едва не повредили от усердия, но тоже вынесли без потерь. Малый тронный зал ободрали как липку, презрев ожоги, задымление и пламя. Спасли и трон, и прочие регалии. Картины, зеркала, мебель, статуи, люстры — дух истинной гвардии пробудился в солдатах, их охватил и заполнил азарт сражения со стихией, поэтому не только офицеры, но и сам государь неоднократно наблюдали игнорирование приказаний.

— Да оставьте его, братцы, господь с ним! — восклицал Николай при виде скрипящих от натуги гвардейцев и их попыток поднять тяжёлую старую, но те, ничего не слыша, упорно тащили её к выходу, пыхтели и ругались.

— Осторожно, сейчас балка обвалится, все назад! — кричал император, но павловцы лезли, помогая друг другу, на стену за очередной картиной.

Не раз и не два благодаря отваге гвардейцев, к собственной участи вполне равнодушных, в опасности оказывался сам государь, отказывающийся покидать очередное обречённое помещение, пока там находится хоть кто-то живой.

В дворцовой церкви дело вышло особенно жарко. Сначала вынесли святые мощи и ризницы, все самые ценные образа, огромную серебряную люстру и прочую утварь. Но на стенах оставалось немало икон, и местами их начинало облизывать подбирающееся пламя. Именно здесь, в святой обители, на некоторых солдат и служителей двора нашло своего рода исступление. Кто-то выкрикнул: «С нами Бог!», после чего на стены полезли почти все присутствующие.

Николай был здесь же (после, возвращаясь к воспоминаниям этого дня, многие отмечали, что государь успевал находиться как будто везде, особенно в самых опасных местах) и тщетно взывал к разуму, указывая спасать лишь то, что возможно. Но куда там. Апогеем отваги безумия стало спасение образа Спасителя с вершины иконостаса, куда лестница не доставала и где уже немного горело, почему он прямо запретил туда даже подходить. Двое солдат, добравшись до конца лестницы, полезли далее с ловкостью необыкновенной, цепляясь за украшения, карнизы, за всё, способное выдержать вес, и сняли-таки образ. После чего, обожжённые, но довольные, продемонстрировали добычу императору, только сейчас обратив на него внимание. Растроганный и гордый за них Николай тут же поручил выдать каждому по 300 рублей.

Со стороны Эрмитажа дела обстояли тяжело, но терпимо. Все распоряжения были выполнены, переходы разрушены, проёмы заделаны, и тысячи людей поддерживали бесперебойную подачу воды от Невы ко стенам дворца, чтобы пламя оттуда шло не столь сильное. Внутри Эрмитажа непрерывно работали брандспойты, поливая стену, обращённую к Зимнему.

В самом дворце обстоятельства складывались хуже. Пламя вырвалось наружу одновременно во многих местах, отчего тот стал похож на подожженый именинный пирог. Зрелище красивое, манящее, приковывающее взоры, и совершенно неудивительно, что толпа зевак, окружающих дворец, росла. Близко подойти они не могли — одним из первых распоряжений Николая (с блеском выполненным опять же братом) было создание плотной цепи из солдат, не пропускавших никого ни на Дворцовую площадь, ни на Дворцовую набережную. Попутно сформировались места, куда складывали спасённые предметы: их несли или в здание Адмиралтейства, или оставляли вокруг Александровской колонны — в зависимости от того, кто куда выходил из дворца.

Николай до тех пор надеялся отстоять покои семьи, но, добравшись ещё раз до Концертного зала, убедился, что огонь удержать не удастся. Запыхавшийся Орлов доложил, что ведомый им батальон лейб-гвардии Семёновского полка уже забрался на крышу и готов умереть с честью в полном составе, и он лишь временно покинул его, чтобы лично сообщить о столь геройской перспективе.

— Почему погибнуть? — не понял сразу государь.

— Потому, ваше императорское величество, что веса стольких солдат с кирпичами доски не выдержат и батальон попросту провалится вниз, туда, где уже огонь. Те же, кто не провалится, сгорят немного позже, но тоже верно.

Николай ужаснулся. Отсутствие брандмауэров губило дворец, он осознал, что наспех возводимые стены на чердаках не смогут их заменить.

Затем он вспомнил — чердачные помещения являются одновременно жилыми, что напрочь вылетело из головы, и почувствовал, как холодеет.

— Гвардии спускаться, — резко бросил он адъютанту, — пусть горит всё, что горит. Выводите людей. Всех. Покинуть дворец всем кроме солдат и пожарных.

Адъютант снова умчался, Николай же, поразмыслив, решил, что погорячился. Пожар обещал быть долгим, возможно — на несколько дней, и бросать столь многое было жалко. «Тем более, — подумал император, — сгорит имущество прислуги, всё, что нажили эти несчастные за годы беспорочной службы (уличённых в порочности не держали), а значит, я обязан позаботиться и об этом».

После чего, махнув мысленно рукой, отдал приказ запускать во дворец всех солдат, какие только есть, за исключением стоящих на постах, с указанием выносить всё возможное изо всех залов и помещений.

— Понапрасну не рисковать! — не забыл он дополнить распоряжение.

Менее чем через четверть часа во дворец хлынула волна в серых шинелях.

К моменту, когда Пушкин и Безобразов пробились к гвардейскому оцеплению, императору показалось, что не будет большого греха в том, чтобы привлечь к спасению имущества ещё и народ, то есть добровольцев из окружающей место действия растущей толпы. Даже в столь кризисные минуты Николай не забывал о роли главы государства Российского и должен был думать о будущем. Для этого самого будущего было бы неплохо продемонстрировать единение власти с народом, а не огораживаться друг от друга. И вот оцепления расступились, создавая проходы, офицеры обратились к людям с просьбой помочь, но лишь тем, кого они сами выберут. С руганью и драками составились «народные команды» из лиц, более-менее трезвых на вид, которые вскоре присоединились к разносящим дворец солдатам.

Кузенов пропустили беспрепятственно. Поднявшись на второй этаж (первый огонь еще почти не затронул, что и создавало определенное удобство для эвакуации), они не узнали Зимний.

— Вандалы. Рим, — прокомментировал ротмист открывшуюся им картину.

Люди тащили вазы, кровати, стулья, шкафы, картины, сундуки, часы, люстры, канделябры, статуи, охапки белья, стопы книг, оторванные драпировки, хрусталь, фарфор, ковры — всего и не перечислить.

— Ну и куда нам? — продолжил Безобразов. — Мне представляется, что здесь прекрасно справятся без нашей помощи, кузен, если вы не желаете спасти какую-либо люстру. Смотрите — две ещё висят.

Огорошенные вестью о бедствии, они бросились на выручку инстинктивно, не задумываясь о том, что же именно будут делать, и сейчас гусару было неловко. Присоединяться к солдатне и бегать, выпучив глаза, казалось несолидно, стоять столбами и не делать ничего — позорно. На его счастье, у Пушкина сомнений не было, и он увлёк за собой друга.

— Куда же мы, Александр Сергеевич? — гусар едва поспевал за прытким кузеном, — вы стремитесь словно в самое пекло!

Пушкин не отвечал, ловко обходя снующих солдат, кивая офицерам и отталкивая штатских мещанского вида. Его целью являлся кабинет императора, к несчастью, расположенный на третьем этаже. Он уже был там однажды и знал дорогу. Если бы кто спросил, почему именно царский кабинет, Пушкин не смог бы ответить. То ли вновь проявила себя интуиция, то ли ещё что, но на заданный себе вопрос «какое помещение во дворце наиважнейшее?» сам собою же пришёл ответ — кабинет императора, куда Александр и рванул что есть мочи.

— Ого! — не унимался ротмистр, когда увидел, что они направляются к лестнице наверх. — Надеюсь, вы не собираетесь на горящий чердак искать корову, что так восхитила нашего пленного?

— Нет, кузен, — не мог не улыбнуться Пушкин, — коров мы будем изучать в другом месте. Мне интересен царский кабинет.

— А кто нас туда пустит? — удивился Безобразов. — Это ведь особо охоаняемое помещение. Там стража равнодушна как небо. Без государя не войти. Да и оттуда всё вынесли первым делом, наверняка.

— Вот мне и хочется посмотреть, кузен.

Чутьё не подвело Александра. Он надеялся увидеть опустошённую комнату или в самом крайнем, невероятном случае забывчивости императора — караул, невозмутимо охраняющий пост под падающими головешками, после чего обойти какие успеют помещения с целью проверки, не остался ли кто забыт, но увиденное превзошло все ожидания в худшую сторону.

Жилые комнаты императора оказались вычищены так, будто их выскоблили. Ободранные стены в полумраке, жар и гул огня наверху, ещё не доевшего потолка. В них не было ни души — это резко контрастировало с тем, что кузены видели по пути. У входа в кабинет молча стояли фигуры двоих караульных.

— Эй, братцы, а что… где ваш офицер? — Безобразов подошёл ближе. — Да они мёртвые, Александр Сергеевич.

Пушкин и сам это понял.

— Да как убиты, вы только посмотрите — насквозь прибиты, — ротмистр даже присвистнул. Гренадеры стояли лишь потому, что из горла каждого торчал штырь, проходящий сквозь их шеи далее и вонзающийся в дверь.

Пушкин осторожно отворил дверь и заглянул в кабинет. Там всё было перевернуто вверх дном, огромные столы сдвинуты и пол усыпан бумагами.

— Что-то искали, — отодвигая поэта, в кабинет прошёл ротмистр, по-хозяйски зажигая свечи ближайшего канделябра, — и, видимо, не нашли.

— Почему вы так думаете?

— По тому беспорядку, что мы наблюдаем. Искали что-то конкретное. Точно не зная где. Иначе не устроили бы подобное. Были в офицерской форме. Бьюсь об заклад — кавалергардов.

— Да с чего вы это взяли?

— Во-первых, в примыкающих помещениях вынесено всё. Качественно. До мелочи. Так не изображают — значит, работали солдаты семёновцев или преображенцев, которые взяли на себя эту часть дворца. Кто кроме кавалергардов мог на глазах других офицеров гвардии — на минуточку, почти всех знакомых друг с другом в лицо — войти в кабинет императора в его отсутствие? Это чудовищное нарушение правил, но сегодня такой день, когда государь занят и все знают, чем, а значит — возможно допущение, что он действительно доверил спасение своего кабинета достойным. А кто у нас достоин? Кавалергарды.

— Что-то натянуто чрезмерно, — возразил Пушкин. — А как вы объясните смерть часовых? Тоже кавалергарды, вернее, люди в их форме, ибо я не желаю допускать подозрений в их адрес, так вот, эти люди на глазах у других офицеров убили непонятными предметами часовых и спокойно ходили?

— А во-вторых, вот кусок ткани, оторванный явно с мундира, — продемонстрировал находку ротмистр, — и с мундира кавалергардов. Парадного мундира, замечу.

— Допустим… кусок ткани. И всё же это ничего не объясняет.

— Ах, кузен. Рассуждайте логически. Некто воспользовался пожаром — я говорю воспользовался, чтобы не смущать вас ещё худшим предположением — и проник в кабинет государя. Заодно убил часовых. Перевернул здесь всё. И совершил это, или совершили, что вернее, буквально на глазах тех, кто выносил имущество в соседних комнатах! Должен признаться, я бы решил, что это невозможно, но ещё доверяю собственным глазам. Два варианта, Александр Сергеевич: или уходить сразу, или попытаться найти то, что искали эти люди. Я бы предпочёл первое, не примите за трусость.

— Но что же они искали? — гул наверху усиливался, становилось жарко. Близость опасности возбуждала поэта, хоть он бы в том и не признался, и уж тем более — не признался бы в желании найти то самое важное, чем оказать услугу императору.

— Что может быть ценного в главном кабинете империи? Явно не драгоценности. Нет, здесь искали то, что разбросали по полу. Бумаги. Но как найти то, не знаю что? Какие именно документы или документ могли так интересовать… опять же — неизвестно кого!

— Тайник, — предположил Пушкин. — Найти тайник, а там уж любое содержимое ценно.

— Тайник здесь есть, возможно, не один, — насмешливо отозвался ротмистр, — но тайники в подобных местах сделаны так, что их найти может… хотя не исключено, что только вы и можете.

— Узнали, чем я занимаюсь в свободное от официальных дел время? — Пушкин с иронией взглянул на гусара.

— Немного узнал, немного догадался. Но ваш шеф, а теперь и мой, прямо в восторге от ваших талантов, кузен. Настолько, что ваша протекция оказалась мне словно входным билетом. Нельзя сказать, что я не оценил. Но о том после, время дорого. У вас есть несколько минут, после чего начнутся проблемы другого характера.

Пушкин осмотрелся. Кабинет как кабинет. В прошлый раз его посещения тут царил идеальный порядок. Сейчас же… все дверцы шкафов, всё, что можно было открыть, было распахнуто.

— Боюсь разочаровать, кузен. Я не стану ничего искать.

— Но почему? А, впрочем, вы правы. Тогда идём?

— Я не стану ничего искать потому, что уже нашёл, Пётр Романович. Видите эти ружья? — Александр указал на две фузеи с отомкнутыми штыками, валяющиеся на полу у одного из огромных окон.

— Ну да, и что? Всем известна склонность его Величества к ежедневным упражнениям с ружейными приёмами… погодите-ка. Вы хотите сказать…

— Совершенно верно, дорогой друг. Когда его величество удостоил чести принять меня здесь, я увидел ружья и подумал о том же, что и вы сейчас. После же заметил, что мысленно возвращаюсь к ним, и это беспокоило. Наконец, я понял.

— Что именно?

— Помещение просторно, но недостаточно. Здесь негде упражняться, не стесняя себя. Столов слишком много.

— Так государь и упражняется наверняка не здесь, а в… — Безобразов замолчал. Он тоже понял.

— Всё так, кузен. Не здесь. А ружья, самые простые солдатские мушкеты, держит в кабинете рядом с собой. Человек, не терпящий беспорядка и утверждающий, что у каждой вещи, как и у человека, должно быть своё место. Ну, или наоборот. Не суть. Возможно, я ошибаюсь, и с этими ружьями всё просто, но интуиция…

— Понятно. Интуиция. Я вообще склонен ей доверять, интуиции вашей, кузен. Тогда — хватаем ружья и ходу, пока потолок не рухнул.

Так они и поступили. Выйдя на свежий воздух, обратились к одному из офицеров охранения с просьбой пометить мушкеты как лично императорские и не класть в общую кучу, горой окружающую Александровскую колонну. Тот проявил было скепсис, но действительно, о прихоти государя было ведомо многим, потому согласился отложить их в сторону, к личным вещам его Величества.

Зимний пылал. Огонь обошёл чердаки кругом, и сейчас вся верхняя часть дворца от третьего этажа являлась собою один огромный костёр.

Какой-то солдатик, от волнения очень громкий, что-то взахлёб рассказывал сослуживцам. Пушкин прислушался:

— А государь им говорит: да бросьте вы это зеркало, братцы, — но они ни в какую. Тогда он как шарахнет кулаком — зеркало вдребезги! И говорит им: видите, мне ваша жизнь дороже любого зеркала!

Зарево было видно за пятьдесят вёрст.