Крапивник

Главы 99-102. Автор, Луна, Автор

…

99. Автор.

…

Пробка почти без сопротивления выскользнула из горла бутылки.

Да, алкоголизм — не выход, но один взгляд на повреждённую бумагу, вызвал в глазах жжение.

Эдмунд неплотно прижал к губам стеклянную тару.

Душный вкус десертного вина на секунду перекрыл все остальные чувства.

Покрытые волдырями руки тряслись. Стекло постукивало по передним зубам. Дорожка кроваво-красного напитка стекла по щеке на шею, пропитала воротник и устремилась ниже, оставляя след вдоль всей рубашки.

Профессор магических болезней убрал от лица сосуд. От тяжёлого вкуса ему не становилось легче, его словно топили вместе с расчётами.

Рука заныла — ожоги мешали слишком долго держать бутылку.

К ноге и лицу Эдмунд применил магическую "заморозку", чтобы избавиться от боли в них. Побочным эффектом стали сложности при попытке встать или моргнуть левым глазом.

Руки же были ему необходимы. Эдмунд потянулся к охлаждающей мази, на основе пены из яичного белка. Луна допустила в рецептуре ошибку — масса не должна была получиться настолько жидкой.

Втерев мазь, Эдмунд вопросительно вскинул бровь. Действие не совпадало с положенным. Мазь быстро сохла и почему-то темнела, но боль уходила без промедлений.

Понюхав, Эдмунд почувствовал не предполагавшиеся в средстве нотки.

Быстро просчитав в уме, что должно давать такие эффекты и в каких пропорциях, отметил про себя, что идея ученицы по смене состава мази не была лишена логики, хоть и с некоторыми ошибками.

Эд отложил банку. И запрокинул голову назад. От нервов у него разболелась голова, но спать он не хотел.

Неровные, рваные, размытые и обожжённые листочки окружали Эдмунда. Огонь уничтожил больше, чем вода. Она лишь добила остатки.

Горы пепла и бумаги в пятнах — синих от чернил и серых от карандаша плотным кольцом заперли профессора в углу около диванчика.

Десять лет… Работы, сбитого режима, литров кофе, денежных трат на недостающие книги, материалы для экспериментов, командировок…

Всё, что отняло последние десять лет, сейчас лежало перед ним вот в таком вот виде.

Ради чего столько трудов?

Ради того, чтобы в итоге оказаться здесь?! Да, восстановить будет легче, чем создать с нуля. Эдмунд помнит заложенные там идеи, но вычисления, доказательства, систематизация необходимых книг и страниц, материалы которых используются в работе… всё придётся делать заново!

Профессор поглядел на побагровевшую от вина рубашку. Пристрелил бы его кто-нибудь. Из окна в доме на другой стороне улицы это было бы совсем не трудно. Один хороший арбалетчик или лучник — и всё. Разве что…

Он поглядел на смотанные ремнём ручки оконной рамы.

Если открыть его — задача стрелка будет сильно облегчена — не придется пускать две стрелы — одной разбить стекло, второй убить жертву. Надо будет просто попасть.

Впрочем, тогда можно просто прыгнуть.

Жаль он не в башне — там повыше.

Эд кое-как доковылял до окна.

Задёрнул шторы.

Он не такой идиот, чтоб совершать самоубийство из-за того, что способен исправить. А он способен. Даже не так — он должен. Теперь уже поздно вот так глупо удалять себя из числа живущих — надо было сделать это в семнадцать, когда ещё не начинал лечиться. Теперь уже сделано слишком много…

— …для такого бездарного завершения жизненного пути, — Эдмунд хмыкнул.

Нет, всё будет хорошо. Он перепишет. Пересчитает. Перечитает. Он закончит.

Рука машинально сжала промокшую от вина ткань рубашки на том уровне, где в груди расположился источник.

Эд почувствовал, что теряет равновесие. Нога под «заморозкой» не обеспечивала устойчивость.

Вовремя осознав, что происходит, сумел упереться в стол и устоять.

Шатаясь и держась за шкаф на всякий случай, вернулся к дивану. Растянулся на полу.

Руки ныли. Острая боль заставила сжаться в комок. Нужно к врачу. Очень-очень, но уже поздно, а на улице всё ещё дождь.

Эдмунд осознал, что забывает дышать, когда кроме глаз и конечностей начало жечь лёгкие. Он резко вдохнул и снова сжался на полу. Полупарализованную сторону лица расчертила слеза.

Эд, медленно дыша, сумел разлепить веки. Полежав без движения, получил слабое облегчение.

Под диван занесло два листка и запоминающий артефакт.

Протянув трясущуюся руку, Эд вытянул предметы.

На первом листочке сохранилась система координат и местами даже график. На обратной стороне угадывались обрывки фраз вроде "прямая зависимость", "экспериментальные данные", "результаты умножения на коэффициент" и ряд матерных слов, сопровождающих мыслительный процесс создателя. На втором сохранилось пару строчек расчётов и два ругательства.

Бесполезный хлам, пригодный только на растопку камина.

— А откуда ты? — Эдмунд сел и активировал амулет.

Лиловое облачко энергии покинуло кристалл, формируя две человеческие фигуры и что-то плоское.

— А… понял.

Край стола, Эдмунд и Луна. Портрет не в полный рост. Изображение застыло и обрело цвет. На лице у девочки шоколадом были нарисованы кошачьи усы. У Эда — усы и борода. Изображение было сделано в октябре, когда они вдвоём готовили печенье. Вот и сама выпечка — рядом, на столе. С шоколадной крошкой.

Эдмунд усмехнулся. Расчёты уничтожены водой и пламенем, а эта конструкция из легкоплавкого металла не тронута ни одной из стихий.

Но Эд бы огорчился, если бы она пострадала. Амулет нравилась ему и занимал почётное место на углу рабочего стола.

Эдмунд сунул артефакт в карман и снова запрокинул голову, удобно оперев затылок о сидушку дивана.

Он устал. Болела голова.

Тонкая сияющая нить, соединяющая шар-светильник и источник дрогнула и оборвалась. «Маг с ограниченным функционалом» вопросительно посмотрел на шар. Тот расплывался облачком. Ничего поделать с этим Эд не мог — не было сил.

Закрыв глаза Эдмунд поймал себя на мысли, что стоило бы извиниться перед Луной и Пацификой — из-за расчётов его порядком занесло.

Рука снова легла на источник. Эд прислушался к нему. Внутри ощущалась энергия. Она послушно перемешалась к пальцам лёгким покалыванием. С ним всё в порядке.

А значит и всё остальное будет в порядке.

Маг прикрыл глаза.

…

100. Луна.

…

— Луна, вставай.

Мама несильно трясла моё плечо. Пришлось отрыть глаза.

— Не залёживайся сильно.

— Угу.

Она ушла. Я надела платье и выбралась из спальни. Сходила умыться и вышла на кухню.

Я почему-то была уверена, что встречу тут Эдмунда, но учителя не было. Впрочем, ничего странного — где это видано, что он вставал раньше меня.

— Садись есть. Уже почти девять, экзамен всего через два часа.

— Я думала, ты поднимешь меня раньше.

Села, за стол, подвинула к себе тарелку с омлетом. Мама варила кофе.

— Да, я тоже думала, но вчера поздно легли. И потом, надеялась, Эд вернётся к завтраку. Видимо нет.

— А где он? — я вдруг осознала, что на столе только две тарелки, а возле кастрюльки с кофе на столе две чашки.

— Не знаю. Куда-то ушёл. Думаю, ещё ночью.

Я уткнула взгляд в тарелку. Мама нервничала. Я почему-то вспомнила просмотр их воспоминаний. Особенно то, где после ссоры Эд исчез и не вернулся.

Я без аппетита поглядела в тарелку и наколола на вилку желтоватый комок омлета и отправила в рот. Не хотелось думать, что придётся идти на экзамен без Эдмунда. Да, с мамой, но… это не то.

Мама принесла кофе и села есть. Несмотря на бессонную ночь, она выглядела отлично — свежо и с лёгким неярким макияжем. Только при очень внимательном рассмотрении можно было понять, насколько плотный слой косметики под глазами маскирует тёмные круги.

— В худшем случае, он придёт сразу в академию, — предположила я. — Верно?

Её руки слегка подрагивали:

— Ну… в худшем случае, мы увидим его уже после экзамена. Но, думаю, он не станет исчезать… надолго. Хотя бы потому, что должен проконтролировать, как ты сдашь экзамены. Это его обязательство, а Эд… с некоторыми допущениями всё же может считаться ответственным.

Разорвать помолвку ему это не помешало. Но лучше я об этом промолчу.

…

101. Луна.

…

Часы на стене в коридоре отмеряли минуты до начала письменной части экзамена. Подростки окружавшие меня судорожно листали конспекты и учебники, что-то бормотали, ныли и жаловались друг другу, откуда-то даже донеслось полное отчаянья и лишённое смысла «Да как это всё знать, если не знать!».

Я смотрела на часы, теребя угол тетради. То ли вокруг было холодно, то ли мне только казалось так, но сухие и похолодевшие кончики пальцев скользили по затасканной бумаге, не испытывая трения. Буквы не складывались в слова. Перед глазами плясали стрелки часов и какие-то пёстрые точки без очертаний. Интересно, я упаду в обморок до того как увижу задания или после?

Я покосилась на маму. Она перебирала спицами, постоянно оглядываясь на дверь. Петли путались, ряды на шапке получались неровные, мама постоянно распускала их и вязала по новой, сбивалась в подсчёте петель и снова распускала.

Со стороны двери раздался глухой стук и голос, от которого меня пробила дрожь:

— Чёрт, прости, парень, я не хотел, — ударив кого-то из студентов дверью, в зал зашёл Эдмунд.

Быстрым шагом добрался к нам и тяжело плюхнулся рядом на скамью.

— Жарко, — Эдмунд тяжело дышал и утирал со лба пот. На нём почему-то был длинный плащ. Волосы, всегда объёмные из-за структуры, сейчас и вовсе торчали в разные стороны и выглядели пыльными. — Я слишком стар для всего этого…

Мы с мамой молчали. Не знаю, как ей, а мне, определённо, было что сказать: почему он в плаще? Почему настолько грязный и взъерошенный? Где пропадал? Не уйдёт ли? И более всего я хотела бы услышать, что всё хорошо. Ведь всё плохо! Ужасно! Отвратительно! И мама даже не пытается спорить со мной и уверить в обратном! Мне нужен хоть кто-то, кто был бы уверен в происходящем и в том, что всё было, есть и будет хорошо…

Мой потрёпанный учитель, похожий на сильно пьющего бездомного, достал что-то из кармана и вручил мне. Завёрнутая в вощёную бумажку шоколадка.

— На. Когда ешь, меньше нервничаешь.

— Всё плохо? — я вцепилась в шоколадку, как в спасительную соломинку.

— Ну почему? У тебя есть все шансы сдать экзамен, — потирая переносицу, сообщил Эдмунд. — Главное не нервничай.

— Легко сказать… А если я перенервничаю и не получу зачёт?

— Пересдашь.

— Да, но это всё равно будет провал.

— Луна… Жизнь коротка, мы не вечны, старость и конец света грядут. Однажды ты умрёшь и тебя закопают вместе со всеми победами и поражениями. И какой-то экзамен не будет иметь достаточного значения, чтоб о нём упомянули в траурной речи. Так что можешь лажать как в последний раз.

Я в ужасе и растерянности смотрела на абсолютно спокойное лицо учителя. Он шутит, правда? Или я его достала тупыми вопросами? Или просто он не знает, что сказать, и говорит то, что приходит в голову? Что, что я сейчас должна сделать?! Успокоиться, посмеяться, замолчать?

Секретарь вышел из кабинета и громко объявил, что студентам пора проследовать в кабинеты.

— Ну, всё, иди и побеждай, — рукавом Эдмунд вытер пот со лба.

Я оглянулась на двери аудиторий, куда медленно заползали студенты. Поглядела на мать. Она смотрелась растерянной, но пыталась скрыть это и улыбаться мне. Получалось вымученно. Эдмунд поднял кулак с оттопыренным большим пальцем в одобрительный жест. Улыбка и у него не получилась убедительной.

Оставив конспекты, неуверенно побрела к двери. Шоколадка в руках начала крошиться от давления пальцев и подтаивать. Проносить в аудиторию шоколад правила экзамена позволяли, хоть я и не особо понимала почему.

…

102. Автор.

…

— Где ты был? — когда зал почти опустел, рядом с Эдмундом раздался едва слышный голос.

Эд повернул голову. Пацифика смотрела на него широко раскрытыми глазами. Обеспокоенно и неуверенно. Между ними оставалось сантиметров сорок свободного места, где чуть ранее сидела Луна.

— Я ходил к врачу. Видишь?

Продемонстрировав руки, Эд в очередной раз отметил, как хорошо целитель справился с ожогами — следов почти не осталось. Так же и на лице. Одно плохо — прядь на лбу, бровь и ресницы ему никто восстанавливать не стал. Придётся пару месяцев походить несимметричным, ну да это не страшно.

По прошествии времени ему стало легче думать о сгоревших расчётах. Может, просто после бессонной нервной ночи у него не осталось сил на другие эмоции? Может, сказывалось вино? Это объяснило бы и скачущие перед глазами цветные пятна. Может, он просто сошёл с ума от горя? Кто знает почему, но Эду с каждым часом всё сильнее хотелось радоваться жизни. Наверное, даже больше, чем всегда.

Пожалуй, сегодня он ничего переписывать не станет. Просто будет валяться в горячей ванне с холодным пивом. Плевать, что это вредно. Просто горячая ванна и холодное пиво. Даже книга не нужна. К чёрту любую нагрузку на мозг.

— Почему ты в таком виде?

— Я упал пару раз пока шёл. Один раз в канаву. Мне, понимаешь, было немного нехорошо.

— Почему ты не попросил проводить тебя? И почему ты, чёрт возьми, в плаще?! Начало июня. Ты же сваришься.

Эд расстегнул плащ. Рубашку покрывали бордовые пятна вина. Со стороны могло показаться, что ему вспороли живот.

Пацифика в момент приобрела нездоровый бледно-зелёный цвет. Косметика, скрывающая следы недосыпа, не сумела спрятать столь резкое изменение.

— Это вино. Не нервничай, — заверил Эдмунд.

— А переодеться?

— Да я и так к вам опаздывал. Домой прихожу — нет никого. Развернулся, пошёл в академию.

— А шоколадка откуда? У нас же не было.

— Купил.

— То есть на то, чтобы купить Луне шоколадку у тебя время было, — Пацифика с трудом оторвала взгляд от рубашки и поглядела так, словно пыталась убедиться, что Эд не умалишённый. — А на то, чтоб забежать на второй этаж и взять чистую рубашку — нет?

— Забочусь о ребёнке. Что, собственно, тебя не устраивает?

Пацифика продолжала буравить его взглядом:

— В основном то, что не удосужился даже записку оставить, когда уходил, — голос стал гораздо громче, в нём прозвучала обида.

Эдмунд медленно кивнул, признавая неправоту. Руки у него, конечно, болели, но ничто не мешало использовать вместо них крапиву. Писать, удерживая листьями карандаш, он научился ещё во времена академии, когда приходилось вносить решения контрольных работ в тетради нескольких студентов сразу.

— В прошлый раз хоть до этого додумался.

Эд вопросительно вскинул бровь. В прошлый раз? До него не сразу дошло, о чём речь.

— Ах, да… — взгляд серых глаз устремился в сторону и вниз. Прочь от зелёных. — Чёрт, а это плохо выглядело со стороны. Учитывая, что я наговорил…

— Да, представь себе! Выглядело кошмарно!

Те родители и «учителя вне академии», кто по какой-то причине сидел в вестибюле, стали оглядываться на повысившийся тон.

— Думал, успею вернуться к моменту, как вы проснётесь. Если бы собирался исчезнуть, оставил бы письмо обязательно, — негромко, чтоб помешать окружающим подслушивать, отозвался Эдмунд.

— Тогда где тебя носило?! — громкие восклицания сменились едва различимым обиженным шипением.

— У врачей было полно работы после бури. Много кого деревьями и черепицей побило. Очередь выстроилась.

— И всё-таки было сложно черкануть пару строчек?

Пацифика придвинулась ближе к Эду и, отведя в сторону плащ, оценила нанесённый рубашке урон.

— Ладно, пойдём. Попробуем привести тебя в порядок, — вздох. — Поросёнок ты, а не Крапивник.