Крапивник

Главы 48–50. Пацифика

…

48. Пацифика.

…

Я просыпалась несколько раз, но быстро засыпала снова. Кажется, пару раз я даже с кем-то говорила, но ничего не помню.

Наконец сознание вернулось окончательно. Голова трещала, отзываясь болью даже на тихие, едва слышимые звуки, доносящиеся из других помещений больницы. В груди всё горело, было холодно. Видимо, у меня температура.

Я попыталась оглядеться. В руку была воткнута толстая игла, подсоединённая к пустой бутылочке от какого-то зелья. На тумбе у кровати лежал колокольчик. Перед операцией мне велели позвонить в него, когда проснусь.

Я с трудом поднесла к нему руку и позвонила. Не прошло и минуты, как ко мне заглянула молоденькая медсестра.

— Здравствуйте. Лежите, я сейчас завяжу Вам руку и позову доктора.

Девица убежала и вернулась с перевязочным материалом. Она убрала из моей руки иглу и быстро замотала кровоточащую вену. Справлялась она не профессионально, но ничего критично неправильного не делала, да и говорить ей что-либо мне совершенно не хотелось.

Закончив, девица убежала.

Погрузившись в тишину, я прикрыла глаза. Сознание опять начало утекать в темноту и тишину, но кто-то щёлкнул дверной ручкой. Мой врач.

— Здравствуйте, мадам Солена. Как Вы себя чувствуете?

— Отвратительно. Не могли бы Вы говорить чуть тише?

— Конечно, — врач сбавил тон до шёпота. — Операция прошла без затруднений. Возможно, Вы даже окажетесь дома через пару недель.

Я прикрыла глаза, чувствуя, что они пересохли, и задала единственный вопрос, ответ на который сейчас могла осмыслить:

— Когда будет ужин?

— Уже вот-вот.

— Отлично. Ужасно хочу есть.

— Это не удивительно — Вы проспали два дня. Уведомить Ваших родных, что Вы пришли в себя?

— Да.

— Хорошо. Отдыхайте.

Я слышала, как доктор вышел из палаты и зашагал по коридору. Я открыла глаза, но разум опять поплыл.

На границе сна и бодрствования я уставилась в стену, ничего не видя и не слыша, не чувствуя времени.

Из транса меня вывела всё та же проклятущая дверь с омерзительно громким замком.

Пожилая разговорчивая медсестра, к которой я с самого первого дня в больнице питала симпатию, принесла мне ужин.

— Вы так хорошо выглядите! — заметила она, ставя мне на постель низенький столик с едой. — Покушаете сам или Вас покормить?

— Сама, — я заставила себя сеть на постели. Все кости, даже те, о которых я не знала, запротестовали против этого решения. — И говорить чуть тише. Голова болит.

— А вот в соседней палате с месяц назад лежал мужчина, так он две недели не мог сам ложку поднять. А операция была та же, что и у Вас.

Я пихала в горло суп ложку за ложкой. Его вкус и запах не казались мне такими же чудесными как вчера, а медсестра всё никак не замолкала:

— Вот, говорят, что мужчины — сильный пол, а на деле всё наоборот! Вот, у меня муж, как только температура тридцать семь, всё! — она развела руками и изобразила. — Маргарет! Я умираю, принеси бульон и одеяло! Маргарет!

— Тише, — я скривилась, одновременно подавляя приступ рвоты и желание заткнуть женщину какой-нибудь грубостью. Неужели ей не надо больше ни в одну палату?

— Да, да, конечно. Так потом он взял да умер. А был моложе меня на год. С лестницы упал, представляете.

Я согнулась над полупустой тарелкой в приступе рвоты. Только что съеденный суп снова оказался в ней.

— Ой, сейчас, сейчас, — женщина подала мне салфетку.

У меня горело горло, а голова кружилась сильнее прежнего. Меня согнуло ещё раз, но в этот раз желудок был пуст и я лишь беспомощно кашляла, пытаясь избавится от ощущения кома в горле…

…

49. Пацифика.

…

Я заталкивала в себя завтрак, когда в палату ворвалась мама.

— Ну, рассказывай, как самочувствие? — она в мгновение ока оказалась на табуретке у моей кровати.

Следом за ней в палату спокойно вошёл отец с корзинкой. Он сел на угол постели.

— И тебе привет. И говори помедленнее, — я с трудом проглотила ещё кусок омлета. — Операция прошла без сложностей. Печать сняли, на диету посадили… прочитала только несколько первых глав той книги, которую ты мне принесла — голова вообще не работает. Но сейчас я ещё вполне неплохо себя чувствую — меня накачали обезболивающими по самую макушку.

— Оно и видно, — буркнул отец и щёлкнул пару раз пальцами у меня перед лицом. — Не сильно тормозишь?

— Да нет, — пожала плечами я.

— Ну и славно, — он достал из корзинки печенье и, грызя, поставил остальное мне на тумбочку. — Мать тебе еды нормальной собрала, а то усохнешь на своём диетическом меню.

— Я тебе ещё книжку принесла, — мама положила мне на одеяло пёстрый томик и заговорщицки объяснила. — У мадам Цонд новая вышла. Только вчера купила.

— Отлично, — я спрятала роман с именем любимого автора, выпускающего книги с завидной регулярностью, в тумбу.

— И как Вам не надоедает читать эту галиматью? — поморщился отец.

— Прочёл бы хоть одна, а потом вякал, — фыркнула мама.

— Дурь ещё эту читать. Мне дури на работе хватает, — папа поправил почти полностью седые тёмные волосы, завязанные в длинный хвост на затылке. — Лучше, чем мне дрянь советовать, письмо её отдай. Она ж сейчас книжонки эти не будет читать.

— Почему это? — насупилась мама.

— А не видишь? Она под своими лекарствами в одну точку едва смотреть может.

— Не так всё плохо, — попыталась сгладить углы я и перевела тему на более важную, пока они не начали спорить. — Так о каком письме вы говорите?

Мама принялась копаться в сумочке:

— Я сходила к вам домой и забрала письмо от Луночки. На, — она вручила мне подозрительно тяжёлый конверт.

Я потёрла грубую бурую бумагу. Буквы расплывались перед глазами, но я смогла-таки зачем-то прочитать адрес и имя отправителя. Справившись с задачей, принялась ковырять сургуч с мелким цветочным узором, оставленным, судя по форме краёв, чем-то вроде рукояти ложки.

— Что ты там делаешь? — мама заглянула мне через руку и, забрав конверт, в одно движение содрала печать.

Получив конверт назад, я высыпала содержимое на одеяло. Помимо листочка в нём оказалась странная конструкция из ложки, проволоки и кристалла.

— Это ещё что? — я повертела «нечто» в руках, старательно фокусируясь я мелких деталях.

— Похоже на артефакт.

— Да рано. Что Эд её на первом курсе артефакторике учить станет?

— Ну, — мама пожала плечами. — Эдмунд был своеобразным молодым человеком. Я такому исходу не удивлюсь.

Понимая, что вероятность подобного есть, и она не мала, я пробормотала:

— Может быть, может быть…

— А прочитать сопроводительное письмо вы не додумаетесь и к вечеру, да? — отец забрал листок. — Ты ж не будешь против, если я прочту? Отдохни сама.

Я пожала плечами. Папа был прав, да и в любом случае спорить с ним — почти бесполезное занятье.

— «Привет, мам.

У меня всё отлично. Почти всё. Недавно голубь украл у меня носок, который я повесила сушиться. Голуби здесь вообще жуткие: откормленные как курицы и наглые. Однажды я поймаю парочку таких и чисто из мести пожарю.

Я продолжаю перенимать у Эдмунда здоровый образ жизни: много ем, много сплю и регулярно гуляю. Пытаемся научиться готовить мясную подливку. Лучший результат — густой суп (хотя муки насыпали на целый пирог).

А ещё мы недавно освоили проникновения в сознание и артефакты-запоминалки. На этом образце мой день рождения и тортик. Изображение не особо удалось.

Как только разберём зеркала памяти — пришлю.

Луна»

— Вот, я же говорила, — мама взяла артефакт. — Посмотрим?

— Конечно! — я забрала у неё носитель и сама ткнула кристалл.

Фиолетовое облачко поднялось из него, формируя фигуры. Быстро стало ясно, что объекты записались в натуральную величину, поэтому, чтобы не смотреть на них снизу вверх, отец переставила артефакт на пол.

Ментальная энергия вспыхнула, фигуры обрели цвет и окончательную форму, демонстрируя нам ужасного качества изображение: край стола, Луну, на половину съеденный торт и стройного мужчину с кружкой пива.

Я с минуту обдумывала то, что вижу. Да, что-то у малышки не задалось — картинка получилась совершенно неразборчивой. Но тяжело её винить — это сложная магия.

Однако… что у них с лицами? Луна будто была пьяна, причём серьезно, а Эдмунд…

Я внимательнее оглядела фигуру рядом с дочкой. Я не знала, как он взаправду выглядел и понять по этому портрету смогла не много.

Стройный, хорошо сложенный, с объёмными чёрными волосами до плеч. Эд был таким и раньше. Как будто ничего не поменялось. Но так ведь не может быть, верно? Прошло почти восемнадцать лет. Видно, все изменения «съелись» размытостью изображения и неестественным выражением лица.

Что ж… как бы там ни было, если реальность хоть на половину отвечает моим ожиданиям, составленным на основе неясной записи, Эдмунд до сих пор весьма и весьма красив. Только одежда странная. Какой-то уродливый свитер.

И всё-таки… что я сказала в последнюю ссору?

— Ищите нового учителя, — засмеялся папа. — У этого приступ.

Мама покачала головой, словно спрашивая: «почему я за него замуж вышла?».

— А что он с пивом сидит? Давно спился? Ты вообще знаешь, с кем твой ребёнок живёт?

— Говори тише. Ничего я не знаю, — поморщилась я, возникающие вопросы не укладывались в тормозящем разуме. Голова начала кружиться, я вспомнила об омлете и отвела взгляд от изображения.

Родители моментально поняли, что что-то не так. Папа поднял и выключил артефакт. В палате наступила тишина. Я быстро заталкивала в горло завтрак, стараясь выровнять мысли. Кажется, хорошему самочувствию пришёл конец.

…

50. Пацифика.

…

Картошка с подливкой. Что ж от неё так воняет?

Мне хотелось вышвырнуть тарелку с ужином в окно, но я боялась пошевелиться — к вечеру самочувствие ухудшилось и даже дыхание отзывалось болью, что уж говорить о метании предметов.

В дверь раздался стук.

— Постучи себе по голове, — тихо, чтобы не услышал человек за дверью, прошипела я, а громче бросила короткое. — Можно.

Щёлкнула чёртова ручка. В проёме стоял мой коллега с цветами и коробкой.

— Привет, — он закрыл за собой дверь, сел на табуретку и положил на тумбу принесённые вещи. — Извини, что раньше не зашёл, но в нашей бригаде шли разборки. Ребят чуть не уволили за то, что они позволили пирату забраться на борт.

— Ничего, — я попыталась убрать из голоса страдальческие нотки. — Чем всё кончилось?

— Все останутся на своих местах. Случившееся признали несчастным случаем.

Освальд потёр ладони и указал на букет и коробочку:

— Это от наших трёх бригад.

Я взяла коробочку, стараясь не показывать, как себя чувствую. Внутри лежали конфеты. Что-то вроде засахаренных фруктов.

— И вот ещё причина, почему вышла задержка — эти штуки не так-то просто достать.

— Ты о конфетах? — мне совершенно не хотелось угадывать, что он имеет в виду.

— Да, но в них есть один подвох. Заранее скажу: это была не моя идея, а кое-кого из третьей группы, и, что знал об этой затее весьма узкий круг лиц. От остальных — цветы и настоящие конфеты.

— Освальд, — прервала я. — Мне ужасно плохо. Пожалуйста, говори короче и ясней. Я хочу убивать, а не разгадывать намёки.

— Понимаю, — кивнул он с лёгким смешком. — Мой дядя такое лечение тоже проходил. Тоже всех передушить угрожал.

— Я вовсе не угрожаю, — попыталась оправдаться я, поняв, что неправильно обхожусь с человеком, который пришёл навестить. — Просто…

— Всё нормально, — отмахнулся он и указал на коробку. — Лучше посмотри, на конфеты. Они разной формы, видишь?

— Да.

— Квадратные — обычные. Они куплены в кондитерской — загустевшее пюре из фруктов и ягод. А вот треугольные, — коллега понизил голос до шёпота. — Из одного иностранных фрукта с труднопроизносимым названием.

Я нахмурилась. В голову приходило лишь название наркотика, запрещённого в Геранде.

— Не смотри так, — Освальд пропустил пальцы сквозь бороду. — Я знаю, как ты к этому относишься, но четверть такой конфетки как три дозы стандартного обезболивающего. Главное, не есть больше одной в день — накроет.

— О действии контрабандных товаров я знаю не хуже тебя, — на моём лице всё ещё стояла уверенность, что это категорически неправильно.

— В больнице не досматривают пациентов — никто ничего не узнает. Но, если захочешь, ты можешь избавиться от них. Хотя я бы не рекомендовал.

Я ещё раз заглянула в коробку. Разум велел сейчас же отдать наркотик Освальду, но буквально всё тело просило об обратном.

Я отломила от треугольника крохотную часть — самый уголок. И положила на язык. Горькая мягкая текстура защипала горло. Сказать, что это было сильное обезболивающее пока не получалось — эффект наступит через несколько минут, но уже сейчас я ощущала, как по телу разливалось приятное тепло.