Крапивник

Главы 80–84. Пацифика, Луна

…

80. Пацифика.

…

Я повесила на перила лестницы выстиранную рубашку. Брюки и носки уже сохли здесь. И как Эд жил один столько лет? Нельзя же просто бросать мокрые вещи. Сгниют.

Справедливости ради, за месяц моего пребывания в башне, это первый инцидент такого поведения.

Я спустилась на первый этаж и принялась готовить чай, продолжая обдумывать ситуацию с одеждой.

Я понимаю, Эдмунд занят работой, но мог бы хоть в корзину вещи положить, а не сваливать в углу.

Положив в тарелку кусок вишнёвого пирога, приготовив для своего профессора чашку чая, я поднялась по лестнице.

Эдмунд сидел, сгорбившись. Локоны почти полностью скрывали лицо, обращённое к книге.

— Эд, что это ты скривился?

— М? — на меня поднялся сонный растерянный взгляд. — Что ты говоришь?

— Сядь ровно, сказала. Свернулся тут… как гусеница. Знаешь, когда гусеницы ползают, они вот так же как ты загибаются.

Я поставила пирог и чай на угол стола. И присмотрелась к излишне румяному лицу.

— Ты красный. Нормально себя чувствуешь?

— Абсолютно, — соврал Эд и приложил горячую чашку к груди. Мне показалось, что он говорил в нос.

Словно в подтверждение моих мыслей, Эд шмыгнул.

— Тебе холодно?

— Нет.

— Опять врёшь. Беззастенчиво и некачественно, — я прижала руку ко лбу Эда и констатировала — Тёплый.

Я поправила мокрые спирали волос и выжидательно посмотрела на этого простуженного оболтуса.

Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами — несомненно надеялся, что я позволю ему продолжать заниматься.

— Нет уж, мой милый, спать! — тоном не терпящим возражений заявила я. — Пойдёшь добровольно или будем полчаса пререкаться?

Эдмунд посмотрел на меня с обидой, но спорить не стал. Видимо ему действительно плохо, раз убеждать почти не приходится.

— Я тогда пирог завтра съем, — Эд залпом выпил чай и принялся разгребать завалы книг и бумаги на столе.

— Оставь это, — поторапливала я. — Завтра продолжишь. Бросай и иди в постель.

— Я чуть-чуть порядок наведу, — Эд сгребал бумажки в кучку. — Луна, кстати, уже спит, да?

— Да.

Предоставив ему полную свободу действий, я отошла к кровати и стянула покрывало. Неровно наброшенное одеяло валялось на простыне рядом со скомканной подушкой.

— Скажи мне, что не всегда застилаешь так кровать.

— Не всегда, — Эд прижал бумаги книгой и, подходя к кровати, на ходу стянул рубашку.

Пока я складывала покрывало, Эдмунд разделся и спрятался под одеялом.

Я положила свёрток на стол, рядом с одеждой и нагнулась к Эду, поправила одеяло, чтобы оно плотнее облегало шею и плечи.

— Тепло?

— Нормально, — тёмные глаза закрылись.

Я несколько секунд рассматривала профиль бывшего жениха, колеблясь, и прижала губы к его лбу.

Эд повернулся, окинув на меня не то озадаченным, не то недовольным взглядом. Не знаю, о чём подумал, но такое моё действие его не обрадовало.

— Циф, скажи мне, как жена моего покойного друга, — начал он неспешно. — Какого чёрта ты делаешь?

— Как твоя несостоявшаяся жена объясняю: меряю тебе температуру, — я попыталась не показать обиды. — Можно подумать, раньше я с тобой так не поступала.

— Раньше мы встречались, — резонно заметил Эд и прежде, чем я что-то сказала, снова устроился для сна. — Ну и сколько намеряли твои точнейшие измерения? Округли до тысячных.

— Не издевайся. Ты действительно слишком тёплый, но жить будешь. Гаси энергию и спи.

Над моей головой завис синий сияющий шарик водной энергии. Он заменит мне те, что создаёт Эд.

Белые сгустки энергии потухли, впитавшись в грудь хозяина.

— Спокойной ночи, — не удержавшись, я напоследок пригладила мягкие кудряшки.

— И тебе.

…

81. Пацифика.

…

Я поднялась наверх. Это было непросто, ведь в одной руке пришлось нести свечу — единственный источник света, а в другой чашку бульона — за перила взяться нечем. Использовать для освещения энергию не хотелось — это отнимает слишком много сил и временами провоцирует почти ушедшие боли.

Поставила свечу на край стола, подальше от бумаг и освободившейся рукой оттащила стул поближе к постели. Разместив на нём чашку, я села рядышком с Эдмундом.

Он негромко посапывал, сжав уголок подушки. Одеяло сползло с плеча.

В полумраке, в рыжеватом свете крохотного и удалённого от нас источника пламени светлая кожа выглядела бронзово-серой.

Эд нахмурился, глубоко вдохнул и выдохнул с протяжным:

— Чу-у-у…

Губы неплотно закрылись и в темноте на едва видимых краях передних зубов появились желтые блики.

Я сдвинула мягкий локон, прикрывающий ухо. Эд вздрогнул. Наверное, подумал, что по нему какой-нибудь жук ползёт.

Склонившись к тёплому плечу, я осторожно приложила к нему щёку, обнимая спящего Эда. Он фыркнул, но дёргаться не стал.

Я погладила предплечье, покрытое короткими чёрными завитками волос и прикрыла глаза. Сидеть в такой позе было категорически неудобно, но уютный полумрак, мерное сопение дорогого человека и приятная, ненавязчивая смесь запахов мыла, одеколона, трав, спирта и вековой пыли брали над разумом верх.

Я могу так сидеть пока шею не сведёт…

Бульон стынет! Я резко села, вспомнив о чашке. Эд вжал голову в плечи, жмурясь и что-то испуганно бормоча сквозь дрёму.

— Ш-ш-ш… — я машинально принялась гладить его спину и волосы, успокаивая потревоженный сон. — Я здесь.

Дыхание выровнялось, Эд снова тихонько засопел.

Ну и зачем я это сделала? Мне ведь наоборот, нужно было его разбудить и напоить бульоном. Но прежде, чем сделать это…

— Знаю, ты не был бы рад этому, и у меня нет оправдания этому поступку, но ты же не обидишься, правда? Особенно если ни о чем не узнаешь.

Я наклонилась к светлому лицу, собираясь поцеловать Эда.

Несколько секунд я просидела в таком положении — согнувшись и почти касаясь уголка приоткрытых губ — но так и не поцеловала. Пожалуй, это было бы неправильно с моей стороны… тайком к нему приставать к Эду. Он был бы против — я это знаю — так какое имею право позволять себе лишнее?

Я села ровно, поправила волосы, расправила юбку и принялась мягко тормошить Эдмунда.

Он повернулся на спину, над нами вспыхнул шарик белой энергии. Глаза цвета мокрой брусчатки секунду смотрели на меня пустым бездумным взглядом.

— Цифи? Что случилось? Тебе плохо?

— Нет, нет, не беспокойся, — рука сама потянулась к предплечью, чтоб погладить. — Я принесла тебе бульон.

— Какой ещё бульон? — Эд сел, протирая лицо. Он пока не до конца проснулся.

— Говяжий.

— У нас был говяжий бульон? Ты вечером суп готовила?

— Нет, только собиралась, — соврала я. Не говорить же в самом дела, что только что его закончила.

Пока до полусонного сознания доходили мои слова, я отдала Эду чашку.

— Пей.

Эдмунд заглянул в полученную посудину:

— Сколько времени, Цифи?

— Около четырёх утра, а почему ты спрашиваешь?

— Пытаюсь понять, — темные глаза подозрительно сощурились. — Если бульон был уже готов, ты до четырёх утра его грела?

Я не ответила.

— Или всё-таки варила, а?

Отвела взгляд. Не только я вижу его враньё, но и он моё.

— Пей уже. Всё и без твоей болтовни давно остыло.

Эдмунд отхлебнул.

— И чего ты так напрягалась? — уточнил Эд, одарив меня таким взглядом, будто я непрошибаемая дура.

— Если так беспокоишься о моём режиме, — я поднесла руку к лицу Эда и большим пальцем стёрла прилипший к его губе укроп. — Не болей. И мне не придётся готовить тебе бульон посреди ночи.

Он промолчал. Неспешно пил, глядя куда-то в стену. Я терпеливо ждала, от скуки наблюдая за каждым его движением.

— Спасибо.

— Ну наконец-то ты додумался это сказать.

Я невольно расплылась в улыбке.

Бывший жених допил бульон и отставил чашку. Положил руки на одеяло. Мой взгляд, всё время следовавший за движением, опустился к его животу:

— Знаешь, я только что обратила внимание, но у тебя пузо.

Красивые большие глаза наполнились удивлением. Эд посмотрел на своё тело. Живот никак нельзя было назвать толстым.

— Пузо?

— Ну, смотри, — я поднесла руки и, сжимая большой и указательный пальцы, постаралась собрать жирок в складочку. — Тебя, конечно, назвать мускулистым… едва ли правдоподобнее, чем "жирным", но всё-таки в юности что-то отдалённо похожее на пресс у тебя просматривалось, а сейчас прослойка жира его перекрывает, и живот получается совершенно ровный, — меж пальцев, наконец, оказалась зажата складка. — А значит, у тебя пузико. Маленькое, но есть. Видишь?

— Так и говори: Эд, ты жиробас. Вот Роланда я так не раскармливала. Ишь, какой! Хряк на убой, — Эд шмыгнул носом и сам взялся за живот, моментально собирая более крупную складку и продолжая излагать саркастичные комментарии. — Как ещё пол не провалился.

— Ты обиделся, что ли? — я с нежной улыбкой оглядела этого "хряка".

Эдмунд был свыше наделён прорвой замечательных талантов, но его величайшим даром было «есть и не толстеть». Правда, вместе с возможностью набирать массу жира, ушла и возможность для набора мышечной — о мускулатуре атлета оставалось лишь мечтать.

— Ты не хряк. Ты симпатичный, — я ни сколько не лукавила.

Широкие плечи, тонкая талия. Мышцы и жилы местами заметно проступают.

Ещё совсем чуть-чуть, буквально пару килограмм мышц тут бы не помешали, но без них, как на мой вкус, не сильно хуже.

— И, кстати, Роланда я раскормила сильнее. Не дуйся.

— Я не дуюсь, — Эд улыбнулся.

Я тронула его лоб. Тёплый, наверное, температура спала не до конца.

— Тебе холодно?

— Нет, — что-то странное было в голосе.

Из приоткрытого окошка потянул ветер. Загасил свечу.

Только теперь мы с Эдом заметили, что белая энергия потускнела — шар медленно расплывался, как капля краски в стакане воды.

— Ладно, спи, — я забирала чашку и пошла за свечой.

Призывая себе в помощь светящийся шарик энергии, я слушала, как шелестит одеяло и скрипит кровать.

Слабый синий свет позволил увидеть, что Эдмунд отвернулся к стене.

Внутри больно кольнуло неизвестное чувство. Толи желание остаться, толи обида на давний разрыв помолвки.

Развернувшись резче, чем то было необходимо, я подошла к лестнице и сделала шаг вниз.

До слуха донесся приглушённый подушкой голос Эда. Пришлось остановиться:

— Что ты говоришь?

— Выключи будильник. Выспись перед дорогой, — пробормотал он.

— Хорошо.

Забота в таком её проявлении не покрывала болезненное чувство, но смягчала. Я зашагала вниз.

…

82. Луна.

…

Сидя за столом в ожидании обеда, я наблюдала, как учитель собирает сумки перед отъездом.

Даже странно. Казалось, я совсем недавно приехала в Трое-Город, а уже назад. Не то чтобы я сильно расстраивалась, наоборот — домой, повидаться с родственниками, приятелями. Даже экзамены не пугают — Эд достаточно меня натренировал. Просто это как-то странно.

Эдмунд определил в здоровенную сумку с самыми ценными вещами документы, деньги, десятка два книг, расчёты, бельё и средства гигиены в дорогу. Наша с мамой сумка с ценностями были втрое меньше.

Зато всё прочее — пару приличных костюмов, несколько повседневных вещей, обувь и тому подобное — по объёму занимали примерно столько же, сколько занимает десяток винных бутылок. Может даже меньше.

У нас, особенно у меня, сумок было… мягко говоря больше.

Эд продолжал упаковывать «важное». Мне всегда казалось, когда я смотрела на его рабочий стол и висящие вокруг листки на ниточках, что бумажек гораздо меньше, но во время сборов из ящиков и шкафов материализовались всё новые и новые стопки. В конечном счёте, вместе они составляли стопку с моё предплечье. И это не считая листов, не подходящих под общий формат, например, громоздких графиков и крохотных записок.

Мама выставила на стол миски с супом.

— Эд, иди обедать.

— Ага.

— Ты погостишь у нас, когда приедем домой? — мама бросила на Эда короткий взгляд, принимаясь за еду.

— Не планировал, — Эдмунд откусил кусок хлеба и тоже потянулся за ложкой. — И потом, соседи не достанут вас вопросами?

— Факты их не касаются, а предположения — их личные проблемы, — пожала плечами мама и строго продолжила. — Но в таком случае ты просто обязан заходить на ужин.

Не дожидаясь, когда собеседник поднимет от еды взгляд и оценит её выражение лица, мама сосредоточилась на супе.

— Ладно, — учителю на ответ потребовалось две секунды.

Он отправил в рот пару ложек супа и обратился ко мне:

— Вы, кстати, обсудите, когда ты снова приедешь сюда. Вместе со мной, через месяц, и летом тоже поучишься или ближе к осени.

— Подумаем.

Из их тарелок суп испарился быстро. Времени рассиживаться не было — встали мы сегодня позже обычного, а скоро должен был приехать извозчик, с которым Эдмунд заранее договорился.

Одна только я никуда не спешила. Медленно черпала ложечкой суп, пока старшие носились со своими делами. Затем готовила чай, жевала остатки печенья, чтоб не везти с собой. Я сегодня только тем и занимаюсь, что избавляю дом от продуктов, которые ни оставить, ни забрать.

Стрелки часов всё двигались и двигались.

Полчаса.

Час.

Полтора.

Под крышей качнулся колокол, издавая гулкий звук.

— Я открою.

Уже давно одетая в дорожное платье, я вышла к гостю.

— Здравствуйте, — передо мной стоял извозчик. Не тот же ли это человек, который привёз меня сюда?

— Здравствуйте. Сейчас все придут, — я юркнула в дом.

Мама уже проверяла, все ли артефакты выключены, закрыты ли окна. Учитель собирал сумки.

Я вынесла свой посох. Он пригодится для наложения защитных чар на дом.

От скуки оторвала от молодого побега виноградной лозы на щербатой стене башни кусочек, воткнула его в землю и завернула другой конец вокруг старого, крепкого стебля, что она росла в правильном направлении.

Мои спутники закончили свои дела и вышли. Извозчик взялся грузить вещи.

Эд запер дверь, затем вынул из её центра ржавый гвоздь, назначение которого я никогда прежде не понимала, и вставил назад, продырявив и закрепив листок бумаги, зачарованный на защиту от дождя. Записка гласила: "Я уехал. Надолго!".

— А теперь колдуй защиту.

Я направила в посох энергию. Сложное плетение из лиловых рун требовалось усложнить дополнительно, чтобы его труднее было разрушить чужаку. Хотя Эд и спрятал самые ценные вещи в тайной системе подвалов под руинами замка — обычно там хранилось вино, не самые нужные и самые дорогие книги и артефакты — предосторожности лишними не бывают.

— Пароль помнишь? — уточнил преподаватель, когда я закончила рисунок.

— Ага.

Эд прижал руку к двери. Я положила свою сверху и пропустила через ладони шар лиловых нитей.

— Нет ничего вкуснее жареной картошки! — хором произнесли мы.

По башне пробежала лиловая волна, обозначая, что здание теперь под защитой и плетение разрушится только передо мной или Эдом, среагировав на голос, пароль и прикосновение одного из нас.

— Замечательно, — Эдмунд щёлкнул меня по носу. — Пошли, солнце.

Мама уже ждала нас в повозке.

Вскоре мы тронулись в путь.

…

83. Луна.

…

Повозка остановилась у двухэтажного домика с бледно-жёлтыми стенами. Окна были наглухо закрыты, краска при ближайшем рассмотрении местами потрескалась, дверная ручка заржавела по краю.

Рядом стоял розовый дом. Дом родителей маминой подруги Оливии.

Мы вышли из повозки и, забрав багаж, подошли к двери. Эд достал из кармана ключ и сунул в замок. Мы заехали к нему за каким-то сервизом.

Скрипнули петли, перед нами предстало тёмное пыльное помещение.

— Добро пожаловать, — Эд утонул во мраке дома, но его озарил дневной свет.

Мы оказались в гостиной. По воспоминаниям Эда, раньше здесь была аптека, а кухню и лестницу на второй этаж отделяла глухая стена с дверью в уголке. Теперь в рабочем помещении не было нужды и дверные проёмы расширились почти втрое. Это привело к тому, что коридор и гостиную уже трудно было считать отдельными помещениями.

Теперь здесь был камин с несколькими статуэтками на полке, диван, кофейный столик и шкафы, забитые фигурками, книгами, декоративными коробочками с артефактами-запоминалками, рамками с портретами и игрушками — старыми, местами обожжёнными и совсем новыми.

Под потолком висела хрустальная конструкция с несколькими встроенными светильниками в центре. Тонкая линия металла, замаскированная краской, вела через потолок к стене у двери, к рычагу активации — она была предназначена для соединения светящейся части артефакта с выключателем, который должен был размещаться в шаговой доступности — по ней магическая энергия переходила в сияющие кристаллы.

— Красивый цвет, — я провела по серебристой стене.

— Ага, — учитель, направляясь к двери в другую кухню. — Эта краска была до неприличия дорогой, но при этом единственной, которая устраивала нас обоих.

— Тебя и твою невесту? — я последовала за ним, старательно делая вид, что ничего не знаю о данной личности. Мама осталась в гостиной. Да, в том, что они встречались, я уже вынудила их признаться, а вот про свадьбу мы, кажется, ни с кем из них не говорили. Хотя я, если честно, уже начала путаться, кто мне что говорил и кто о чём умолчал.

— Ага, — Эд всё ещё слегка корчится при упоминании невесты. Значит ли это, что с ним мы ещё не обсуждали серьёзность их отношений? Думаю, да — если бы он спросил, почему я не назову мать прямо, это говорило бы об обратном, а так…

Раскрылись большие зарешёченные окна. Свет и воздух проникли в комнату со стенами того же оттенка, что и в гостиной, и светлой берёзовой мебелью. Здесь мало что изменилось. Кухня. Она была немного короче гостиной за счёт ванной и туалета, дверь в которые разместилась у лестницы.

— Она хотела выкрасить всё в голубой, — Эдмунд взял с подоконник статуэтку девушки в розовом платье и рукавом стёр с неё пыль. — Не люблю голубой.

Я подошла ближе, вместе с учителем разглядывая фарфоровую красавицу с длинными коричневыми волосами. По мимо неё на подоконнике разместились ряд цветных горшочков с засохшими суккулентами и вторая статуэтка.

— Это вы с ней? — я взяла пастуха с тремя чёрными барашками и протёрла тёмные волнистые волосы.

— Да. Мы были в посудной лавке. Она выбирала горшки под цветы, а я уже заколебался и донимал нытьём вроде: «Ты что, плантацию собралась развести? Поставь и пошли кушать!». Вдруг эта штука на глаза попалась, и уходить отказался уже я. В тот день на моей невесте было точь-в-точь такое платье, — Эд повторно протёр девушку. — Обрати внимание на правые руки.

Эд повернул девушку нужной стороной. На безымянном пальце каждой фигурки стояло по пятну серебристой краски — обручальные кольца.

Мама зашла в кухню.

Учитель прищурился, глядя на неё и кивнул:

— Найти сервиз. Да, Цифи, сейчас. Только чердак отпереть надо, — он заглянул в сервант и вытащил оттуда ключ. — Луна, солнце, ты же найдёшь чем заняться пятнадцать минут?

— Да, — пожала плечами. — Погуляю по дому.

— Открой, где будешь, окна, — Эдмунд кивнул и вместе с мамой ушёл наверх.

Я вышла в гостиную, рассмотреть портреты.

Вопреки моим ожиданиям, ни один не хранил маминого изображения. Эдмунд, его родители и брат в огромном количестве — обгоревшие рисунки и нарисованные уже после пожара. Иногда Аслан с семьёй. Иногда другие друзья.

Я пощёлкала запоминалками. Та же картина. Ни единого упоминания о маме.

Поднявшись по лестнице на второй этаж, я оказалась в коридоре с шестью дверями и окошком на противоположной от лестницы стороне.

Первая левая дверь, та, где по воспоминаниям учителя была спальня родителей, и где после свадьбы собирались жить они с мамой, была открыта.

В этой комнате, достаточно крупной, к стене было приделана узкая лестница на чердак. На ней стояло несколько книг. Наверное, она иногда использовалась как полка. Из люка доносились голоса. Мама над чем-то засмеялась.

Я пошла дальше. Средняя левая дверь — комната покойного Карстена — пустое помещение с парой сундуков. Внутри были одеяла, подушки, какое-то тряпьё и сколько-то книг. Открыв окна, пошла дальше.

Следующая комната — комната Эдмунда, самая маленькая по площади, но зато с выходом на балкон. Кабинет. Тут был стол, шкафы с книгами, маленький полосатый диванчик, свёрнутый в рулон красный ковёр.

На правой стороне второго этажа тоже было три комнаты: маленькая с выходом на балкон — пустая; аналогичная комнате Карстена — пустая; третья, похожая на родительскую.

В этой третьей комнате я и задержалась. На самом верху была установлена защёлка. Скорее всего, защита от детей Аслана, иногда бывающих в доме. Привстав на цыпочки, я смогла открыть дверь.

Достаточно большое помещение с лестницей на чердак, но она была надёжно ограждена и превращена в шкаф, под ней висели маленькие качели. Очень-очень старые и потрёпанные. Скорее всего их сделали для Карстена и Эда, но вопрос, как они уцелели в пожаре? Хотя… так ли удивительно? Много чего сохранилось, особенно на первом этаже.

Окно было наполовину расписано красками. Могло показаться, что это витраж с птицами и цветами. Наверняка рисовала мама — из Эдмунда паршивый художник.

Пустив в форточку свет и воздух, я огляделась.

В комнате стояли пустые шкафы и кровать. Крепкая, но неровная. Явно одна из вещей, переживших пожар и восстановленная. Она была отшлифована, покрашена и тоже расписана птичками. Так же здесь были какие-то доски, инструменты, тумбы, стулья и сломанный стол, лестница и артефакты светильники, от чего меня немного передёрнуло.

На обгоревшей кровати сидели три крупных тряпичных зверя и большая кукла.

Я взяла её в руки. Пыльная, тяжёлая, сантиметров в семьдесят ростом и очень реалистичная. Большие серо-голубые глаза, покрытые для правдоподобия блестящим лаком, светло-русые, даже блондинистые локоны, натуральный румянец на светлых щеках и даже пару родинок. Она была очень похожа на живого ребёнка. От этого даже становилось жутко.

На кукле были бордовые туфельки и пышное розовое платье с оборками, не хуже тех, в какие мама наряжала меня на праздники.

Пролежав долгое время в застоявшемся воздухе и темноте, ткань пропахла сыростью и старостью.

— Нравится? — я и не заметила, как учитель возник за спиной.

— Да. Вы уже нашли сервиз?

— Нашли, а тебя потеряли, — Эдмунд усмехнулся, забирал у меня куклу и стряхнул со светлых ресниц крупный клок пыли. — Надо бы её помыть.

— Что это за комната?

Эд пожал плечами:

— Я просто сдвинул сюда всё лишнее, что выкинуть было жалко.

— А на чердак почему не отнёс?

— Кровать? — учитель вопросительно изогнул бровь. — Шкаф? Стол? Я лучше потрачу одну комнату из шести, чем единственный позвоночник.

— А игрушки? Кукла? Откуда это и главное зачем?

— На будущее, — Эдмунд секунду подумал. — Вернее… на несостоявшееся прошлое. Мы думали годам к двадцати зависти спиногрыза, — Эд на миг умолк. — Куклу приволок я. Невеста не очень… В общем, мне уж очень понравилась Моргана.

— Это её имя? — я указала на белокурую игрушку. — Ей не подходит. Ей бы что-то более милое.

— Знаю, — Эдмунд засмеялся, как-то особенно нежно поправляя волосы девочки. — Даже не спрашивай предысторию. Это очень сложно объяснить.

— А почему она не на чердаке?

— Ну, ты сама-то на неё глянь, она ведь как живая. У меня просто рука не поднялась запереть её на холодном чердаке. Поэтому она живёт на кровати в доме.

Эдмунд усадил куклу назад:

— Всё, солнышко. Пошли вниз.

Мы вышли и закрыли дверь на защёлку.

Мама делала чай на кухне.

— Мы с твоей мамой вот как решили: сейчас перекусываем, потом я поймаю вам повозку, спокойно поедете домой.

— А завтра, — мама одарила Эда многозначительным взглядом, очевидно в продолжение какого-то разговора. — После регистрации на экзамены, Эдмунд придёт к нам ужинать.

— Достань из моей сумки печенье, если не трудно, — учитель тронул меня за плечо и направился к тумбе возле серванта. — Какое варенье мы хотим к чаю?

— Вишнёвое есть? — хором отозвались мы с мамой.

— Я почему-то так и думал, — усмехнулся Эд, доставая банку.