Крапивник

Главы 45–48. Луна

…

45. Луна.

…

Вокруг было ни светло, ни темно. Я как будто стояла в серо-лиловом облаке. Было тихо, пусто. Под босыми ногами холодные мокрые камни, меж которыми редко-редко пробивалась трава. Прохладно.

Я осмотрела себя — недлинное белое платье без талии с широкими рукавами «три четверти» и тяжёлые металлические браслеты на руках, больше похожие на кандалы. Почему я в этом?

— Луна, — где-то справа раздался знакомый голос.

Только сейчас я ощутила этот самый «крючок». Эд говорил, что голосов не будет, так почему я его слышу?

Успокоив себя словами учителя о том, что всё индивидуально, я побежала на зов.

Постепенно, камни под ногами стали ровнее. Невдалеке забрезжил жёлтый свет.

— Луна? — в жёлтом свете стал проступать тёмный силуэт.

— Эдмунд! — я ускорилась, но вдруг, внезапно для себя врезалось во что-то. И вместе с препятствием рухнула на землю.

— У-уф! — совсем рядом зазвучал голос учителя.

— Эд? — я оторвала голову от бежево-жёлтой брусчатки, кое-где покрытой мелкими трещинами и сколами.

Он лежал рядом, потирая живот.

— Ты чего так носишься?

— Прости, я не хотела.

Мы почти одновременно встали на ноги.

Я огляделась. Жёлтую дорогу окружала безграничная холмистая местность, поросшая высокой зелёной травой, доходившей мне примерно до пояса. Тем не менее, над морем из всевозможных растений то тут, то там возвышались золотые макушки стогов сена.

Сквозь стену травы текли ручьи и иногда выбегали на жёлтую дорогу, создавая причудливые отблески.

Везде, на сколько хватало взгляда, средь зелёного моря, колышущегося от ветра, вращались большие, на высоких шестах деревянные лопасти, как у мельниц. Их опоры овивали развивающиеся ленты серой ткани.

Деревянные конструкции мерно постукивали. Звук сливался с пением птичек, стрекотом сверчков и шелестом трав в умиротворяющую симфонию. На мгновение мне показалось, что эти звуки и впрямь имеют какой-то общий ритм, но выделить его я не смогла.

В этом месте всё освещал тёплый рыжеватый свет заходящего солнца. Небо было лиловым, а облака сочетали оранжевый, синий и розовый.

Пахло влажной травой. Воздух ощущался по-особенному тёплым и тяжёлым, отчего, казалось, имел особый аромат, какой можно почувствовать только на закате или рассвете.

Мне нравилось это место, однако была одна пугающая деталь…

По земле, по дороге, по холмам тянулись длинные, но не очень широкие — не толще полуметра — трещины. Они по-своему вписывались в этот пёстрый мир, но в то же время так и нашёптывали, что являются здесь чужими и не готовят нам с Эдом ничего хорошего.

Я заглянула в ближайшую — дна не видно.

— Лучше не суйся к ним, — учитель мягко отодвинул меня от трещины.

Кстати, о нём. Эдмунд, как и я, стоял босяком на прохладной брусчатке. На нём была бесформенная кипенно-белая блуза с широкими рукавами с манжетами — ничего необычного, но она не была заправлена в брюки. Штаны из ткани молочно-белого цвета подвёрнутые до колен. На волосах, чуть сдвинутый назад, чтобы не касаться лба, лежал венок из крапивы.

— Это мир сознания? — я вспомнила лекции.

— Да. Это то, как выглядит моя душа. Когда я был тут последний раз, солнце было выше. И это было утро, — заметил Эдмунд и задумчиво продолжил. — Раньше здесь было больше воды, а ленты были цветными. И вот этой гальки я не помню.

Он поднял с дороги один из беспорядочно разбросанных по её краю камешков и улыбнулся:

— А… всё, я понял, откуда это.

— Здесь ведь отпечатывается всё, что происходит в жизни человека, да?

— Да. Это психика, грубо говоря. Абсолютно всё оставляет на ней следы. Вот эти камни — это ты. Хотя почему именно камни я объяснить не смогу.

— А остальное?

— Поле и вертушки были со мной с самого первого раза, когда ко мне применили ментальную магию. Вода… это моя невеста. Равно как и ленточки на ветряках. Крапивники и крапива появились после того, как ко мне приклеилось это прозвище. Венок только сейчас.

— Почему на нас такая странная одежда?

— Перечитай потом параграф о проекциях душ. Ты плохо его усвоила, — покачал головой Эд. — Это самая комфортная для тебя одежда. Заодно она отражает то, как ты себя ощущаешь по жизни. Она тоже меняется в зависимости от жизненной ситуации.

Я покосилась на тяжёлые браслеты у себя на руках, гадая, что это значит. Не придумав ответа, задала другой вопрос:

— Почему на тебе венок?

— Полагаю, меня слишком часто посещают невесёлые мыслишки, — усмехнулся учитель и жестом пригласил меня идти по дороге.

— И как это связано?

— Ну… ты когда-нибудь лежала в три часа ночи и вдруг вспоминала стыдную ситуацию из жизни?

— Да.

— Тогда ты знаешь, как хочется голову снять и отложить, лишь бы не думать об этом.

— Допустим.

— А от стресса голова когда-нибудь начинала болеть?

— Начинала.

— Вот. Не могу быть уверен на сто процентов, но, думаю, венок, доставляющий боль при соприкосновении с кожей, именно эти чувства и отражает.

— Ага. Понятно.

Эд потёр кончик носа:

— Нам сейчас нужно дойти до нужного воспоминания. Можно, конечно, быстро скакать по ним, но это тяжело переносится. Такие пешие прогулки куда меньше напрягают организм, чем резкие прыжки. Да и по времени мы не много выиграем. Напомню — пять-шесть минут здесь — как час в мире снаружи.

— Это-то я помню, — кивнула я, послушно идя за учителем. — А эти чёрные трещины? Откуда они?

— Это… это всё травмы. Пожар, где погибла моя семья, потеря источника, твои родители…

— А при чём тут моя мама?

Эд осёкся:

— С ней… мы поссорились. У меня было трудное время, поэтому… скажем так, ссора сильно отпечаталась. Ну, там… долго рассказывать. А Ролданд засветился в воспоминании с потерей источника. Вот и вышло, что им обоим тут место нашлось.

Эд поправил венок, сползший на лоб.

— У тебя ведь была невеста. Она тоже оставила трещину?

— Ага, и она тоже… — Эд продолжал трогать венок, всё никак не желающий принимать положение, когда листья не пробивались бы сквозь волосы. — Давай сменим тему.

— Почему ты не снимешь этот венок?

— Для этого придётся запечатать мне некоторые воспоминания, чтоб я не смог о них думать, — Эд оставил в покое кольцо жгучей травы. — Возможно… когда ты закончишь обучение и соберёшься, чтобы навсегда от меня уехать, я попрошу тебя сделать это.

Мы переглянулись.

— …а потом стереть из своих воспоминаний, что именно ты зачистила в моей голове, — Эдмунд улыбнулся.

Мы замолчали. От его слов мне стало грустно. А он улыбался. В его взгляде царила какая-то… как бы описать… блаженная меланхолия?

— Такое хорошее место, — заметил Эдмунд. — Так успокаивает. Ты не против, если мы подольше погуляем?

— Ты ведь не счастлив, да?

В тёмно-серых глазах появилось недоумение:

— Что? Да нет, всё хорошо, — Эд отвёл взгляд к полям. — Хотя да, моя жизнь могла бы сложиться совсем иначе.

— И была бы лучше?

— Кто знает, — пожал плечами Эдмунд с лёгкой улыбкой. — Может, я шёл бы на работу мечты, попал под колёса телеги и умер в восемнадцать лет. Такое ведь могло быть? Могло. Нет, солнышко, у меня всё весьма неплохо, а если б ещё венок голову не прожигал, вообще было бы почти идеально.

Эд задумался, но вскоре тряхнул головой и остановился:

— Всё, давай заканчивать с этой тоской.

Я только теперь заметила, что перед нами, прямо на дороге стоит огромный стог сена. Эдмунд взял меня за руку и пошёл прямиком через солому.

Я закрыла глаза и погрузилась в колючие жёлтые травинки.

…

46. Луна.

…

Колючее сено исчезло, и я открыла глаза. Стога, из которого мы вышли, за спиной не было, а мы с Эдом стояли посреди спортивной площадки академии. Часть предметов была нечёткой, в некоторых местах были нарушены перспектива и масштабы, но можно было различить большое кольцо беговой дорожки, трибуны вокруг и газон внутри.

— Почему всё такое странное?

— Заклинание, которое ты использовала — не прямой просмотр воспоминаний, а от третьего лица. Соответственно мозг пытается дорисовать то, на что я в тот момент не смотрел. Человек же не может фокусировать взгляд на всём одновременно, поэтому то, что ты видишь относительно чётко — это мозаика, собранная из кусков других воспоминаний. Со временем ты привыкнешь смотреть на то же, на что и я в тот момент, и не обращать внимания на уродство картины в целом.

— Ну, ладно, — я огляделась.

В странной позе замерли двое мальчишек лет пятнадцати. Один, вполне чёткий, полный с широкими бровями и русыми волосами…

— Мистер Нерт?

— Верно.

…второй, тёмненький. Его лицо было куда менее ясным, однако определяющие черты, например тёмные глаза и длинный нос, сохранились.

— А это ты?

— Да. В этот момент я не смотрел на себя в зеркало, поэтому не могу точно знать, как выглядел.

— И в каком мы промежутке времени?

— А ты подумай. У тебя есть доступ к моим воспоминаниям — ты можешь это чувствовать.

Я прислушалась к ощущениям.

— Второй курс. Сентябрь, — предположила я, больше опираясь не на ощущения, а на погоду и примерный возраст чёткого Аслана.

— Правильно. Начнём?

— Что начнём?

На лице у Эда сформировалось такое выражение, будто я спрашивала, как пользоваться ложкой:

— Здрасте. А тебя ничего не настораживает в этом воспоминании?

— Ну… то, что оно не шевелится.

— Именно. Начни его. Это как зеркало с записью. Прикажи ему активироваться.

Я сосредоточилась на связи источника с плетением, применённым к учителю, и вдруг в уши ударили звуки.

— Там лучше не есть, — Эдмунд-подросток из воспоминания прошёл сквозь меня, поблёскивая лиловым.

Нас с взрослым Эдом потянуло следом.

— Да нормальная лавка.

— Я с двенадцати лет там подрабатываю. Кошек дохлых на улице работники вроде ещё не собирают, а вот, что свежих на фарш не ловят, я утверждать не решусь.

Парни подошли к турникам. Аслан опёрся на столб, а Эд повис на нём вверх тормашками. Мир от этого его действия ещё сильнее скривился.

Я глянула в ту сторону, в которую смотрел парень.

Из небольшого домика в стороне от поля вышел какой-то мужчина, скорее всего преподаватель. Старший курс выстроился в ряд. Но я никак не могла вычленить среди размытых изображений своего отца.

Эдмунд и Аслан подошли к педагогу.

— Здравствуйте. Я на пересдачу.

— Ты кто у нас?

— Аслан Нерт. Факультет света. Второй курс.

— Что не сдал?

— Бег километр.

— Ага. Вставай на старт, — тренер прочертил носком ботинка линию на песчаной закольцованной дорожке и перевёл взгляд на Эдмунда. — А ты чего? У тебя ж нет долгов.

— Я на военную подготовку, — Эдмунд достал из кармана записку и отдал учителю.

— "…прошу допустить до занятий с четвёртым курсом… декан факультета "свет", профессор Джейн Лониан…" — зачитал учитель и развёл руками. — Ну, кто я такой, чтоб оспаривать решение мадам Лониан?

— Она во всём меня поддерживала, — взрослый Эдмунд легонько пихнул меня локтем. — Чудесная женщина.

— Ты, что собрался экстерном заканчивать? — тем временем спросил мальчика его преподаватель.

— Ага. Через год.

— Оно, может, и правильно, что сидеть, раз всё знаешь? Хотя я бы на твоём месте не спешил. Это же лучшее время в вашей жизни: уже и не дети, но академия о вас заботится. Знай только отдыхай да учись.

Эдмунд пожал плечами.

— Вставай к остальным.

Лица студентов на краткий мир стали яснее. На большинстве было удивление. В середине ряда мне померещился знакомый образ.

Преподаватель военной подготовки бросил взгляд на часы и дал Аслану сигнал к началу бега. Упитанный парнишка заспешил по дорожке.

— Итак, шантропа, что у нас за предмет, по-моему, очевидно. Будем изучать оружие и приёмы боя.

— Четверокурсников случайным образом разделили на несколько групп, — пояснил Эдмунд.

— Мы с вашей группой будем встречаться каждую пятницу здесь или в спортзале, — продолжал монолог преподаватель. — А по вторникам в лекционной аудитории на втором этаже в главном корпусе. А теперь приступим. Сколько вас сегодня?

— Двадцать семь, — выкрикнул кто-то из ряда.

Преподаватель указал на Эда:

— Ты, получается, двадцать восьмой. Отлично. Как раз на пары разобьётесь.

Преподаватель вынул из кармана стопку «колоду» карточек с цифрами:

— Партнёр для тренировки будет выбираться случайным образом на каждом уроке, — он вынул две карточки и сверился. — Тринадцать и семь. Сейчас найду, кто у нас по списку с такими номерами…

Собрав таким случайным образом пару, он выдавал юношам палки и отправил на середину поля.

— Тридцать. Таких у нас в списке нет, — он сунул листик в нижнюю часть колоды. — Тогда… двадцать три. В пару пойдёт… двадцать восемь. Рио и Солена.

Эд вышел из строя и направился к преподавателю, одновременно с ним вперёд зашагал папа. Теперь, когда Эд поглядывал на соперника, он стал чётким.

Я не могла заставить мозг поверить глазам, но он был почти таким же, каким и на моей памяти: ростом чуть выше среднего, со светло-русыми волосами, раскинутой надвое чёлкой и далеко посаженными серыми глазами на круглом лице. Разве что, сейчас он был стройнее. Всё-таки с возрастом папа поднабрал.

Парни отошли в сторону и остановились, разглядывая друг друга.

— Ты, значит, с нами решил выпускаться? — папа прищурился, оценивая невысокого угловатого мальчонку.

Я похолодела. Только теперь, слыша голос, до сознания, наконец, дошла информация: передо мной папа. И он жив. Настолько, насколько живым может быть воспоминание, он жив.

— Ага. Через год, — ответил Эд коротко. Диалог не получил развития. Настала небольшая пауза.

Рука Эдмунда легла мне на плечо:

— Ты в порядке?

Я вздрогнула, оборачиваясь на голос, вдруг показавшийся мне совершенно незнакомым. Они всё-таки разные — голоса у папы и учителя.

— Да… — выдавила я, не моргая глядя на Эда. Воспоминания о нём и об отце в моем мире не существовали вместе, поэтому возможность видеть их рядом заставляла вспомнить — всё вокруг не реально.

Эдмунд, кажется, хотел что-то сказать, но папа из воспоминания опередил его, снова глядя на парнишку:

— Это же у тебя брат погиб? Рыжий такой, кучерявый. Карстен, кажется.

— Да, — кивнул Эд. В ещё не сломавшемся голосе засквозило нежелание продолжать тему.

— Сочувствую.

— Спасибо. Это тебя недавно поймали с травой?

— Я просто не знал что сказать! — почти закричал Эдмунд, стоя у меня за спиной. — Вот и ляпнул первое, что пришло в голову. Не осуждай этого мелкого идиота, он просто тупой. И, кстати, речь не про наркотики. Там другая очень долгая история.

— Да, но не одного меня, если уж говорить объективно, — помедлив с ответом, нехотя отозвался папа.

— Вот только шайку выделяют по имени лидера, — ехидно заметил Эд.

— А ты типа образец для подражания, да? Разве не ты спёр из оранжереи тот ядовитый гибискус?

— Гибискусы не ядовиты, а тот цветок… — Эд осёкся. — Короче, гибискусы все на месте.

— Если не секрет, кого ты травить собрался?

— Жуков в кабинете астрологии.

— А, тех самых, что сам и притащил? — захохотал папа.

Парни из других пар стали обращать внимание на этих двоих.

— Это был форс-мажор, — попытался оправдаться Эдмунд.

— Наверное, как и в тот раз, когда ты разнёс полкабинета зельеварения.

— Да. Это тоже был форс-мажор. Или с тобой их не случается? Я слышал, ты на третьем курсе додумался чинить экспериментальный образец в кабинете артефакторики.

— Вы чего там сцепились? — учитель закончил с распределением. — С вас и начнём.

Он начертил палкой круг на песке. Метров пять в диаметре.

— Посмотрим, что из себя представляете. Мечи у вас есть, магию применять можно, но друг друга не калечить. Усекли?

— Ага.

— Да.

Парни вышли на середину.

— Я сильно по тебе бить не буду, — словно делая младшему одолжение, сообщил папа.

— Твоё право, — буркнул в ответ Эд, принимая позу, отдалённо походящую на фехтовальную.

— Он думал, я колдовать не умею, — усмехнулся взрослый Эдмунд.

У меня в голове был некоторый диссонанс — трудно было принять, что две отдельные фигуры — мой учитель и этот пятнадцатилетний мальчишка — это один и тот же человек.

— Начали, — махнул рукой преподаватель.

…

47. Луна.

…

Парни начали борьбу.

С первых ударов палок-мечей, стало ясно, что Эдмунд значительно уступает моему отцу в силе. Это и не удивительно — хоть его и не справедливо было бы называть тщедушным, мальчишка всё же был едва выше меня и очень худ. Зато он был быстрым и гибким, что позволяло ему эффективно уклоняться.

Папа же находился в идеальном балансе между силой и скоростью, успевая отбивать атаки младшего и присылать ему ответные, единственное, что действительно создавало ему проблему — то, как соперник держал меч: Эд левша — для него привычно, что все вокруг использую правые руки, а вот папа с таким противником драться не привык.

Хорошо, что я решила учиться фехтованию, иначе сейчас понимала бы куда меньше.

Извернувшись, папа влепил мальчишке подзатыльник. Из круга зрителей донеслись смешки.

Эд секунду простоял на расстоянии около пары метров от папы, продумывая стратегию и снова атаковал. В этом нападении он навалился на палку всем весом.

Папа был вынужден сделать шаг назад, но споткнулся о стебель крапивы, свернувшиеся за его спиной в комок. Чуть не упав, он получил палкой по руке.

Два ростка быстро опутали ему ноги и дёрнули, заставляя повалиться.

Эдмунд наступил на его палку и упёр конец своей папе в плечо.

— Нормально, — учитель академии сделал в блокноте пометку и указал на одного из парней в числе зрителей. — Бери партнёра и в круг.

Эд и папа вышли из круга. Мальчишку, очевидно знакомого со всеми, пару раз одобрительно похлопали по плечу.

— Прокомментируйте своё поражение, — пародируя вездесущих писак из газет, попросил один из отцовских друзей.

— Немного недооценил, — пожал плечами папа, поправляя чёлку. Поражение, определённо, его задело. — Не привык маленьких обижать.

— А как Вы прокомментируете свою победу?

— Мне провезло с противником. Он себя переоценивает, и это не играет ему на руку.

Парни переглянулись. В глазах отца я видела неприязнь и обиду. Лицо Эда было неразличимо, но я почему-то чувствовала, что он испытывает схожие эмоции. Его задевало, что старший противник не воспринимает его как равного.

— И что, мне стоило тебя во всю силу бить?

— А в чём, собственно, проблема? Если бы я не считал себя готовым защищаться, я бы, наверное, сюда не пришёл, а? Вроде это логично.

— Я в курсе, что ты типа юный гений, — папа закатил глаза. — Но того, что ты мелкий задохлик это не отменяет.

— Как показывает практика, для победы над тобой большего не надо.

Пара пацанов, сражавшаяся в кругу, завершила бой и сменилась другой. Учитель был слишком занят, чтобы обращать внимание на начинающийся конфликт.

— Я-то могу тебе навалять, вот только зачем мне драться с сопляком?

— Улучшить статистику. Пока счёт один-ноль в мою пользу.

— Мне начинает казаться, — заметила я, повернувшись к своему учителю. — Что вы оба придурки.

— Ты не далека от правды.

— Да устройте дуэль на большой перемене и не парьтесь, — предложил юноша, с которым папа дружил до самой смерти.

Эд и папа переглянулись. Чувствуя эмоции мальчика из прошлого, я понимала — он не против. Как, впрочем, и его соперник, чьи чувства я считывала по лицу.

В лицо неожиданно ударило колючее сено. Я зажмурилась.

Вокруг раздались громкие крики.

Фыркая от травы, прилетевшей в лицо, я открыла глаза. Мы стояли всё на том же поле, но теперь нас отделял от трибун, забитых студентами и учителями, почти прозрачный голубоватый купол — полусфера радиусом метров сорок.

— Почему из драки студентов сделали представление?! — в ужасе воскликнула я.

— А что? За нами ведь присматривали. К тому же был ряд запретов, снижающих вероятность убийств и увечий. Дети постоянно цапаются, в чём проблема? При открытом, всё позволяющем подходе подросткам нет причин скрывать конфликты и бросать битых одноклассников в подворотнях. Мы под присмотром.

Я промолчала, не находя слов, кроме ругательных.

— Мы решили без оружия. Чисто магией, — продолжал учитель, пока его молодая версия, стоящая рядом с нами, завязывала кудри в хвост на затылке.

— А у вас и оружие разрешалось?

— Да, но спросом оно не пользовалось — за применение сложных заклинаний в бою можно было развести учителя на хорошую оценку.

— Идиотизм какой-то, — я сформулировала вежливое высказывание.

— Какого чёрта ты так похожа на свою мать? — мягко засмеялся Эдмунд.

Я собралась уже пошутить, что, очевидно, это вселенский заговор для поддержания в мире баланса отбитых подростков и излишне осторожных, но прозвучал колокол.

— Начали, — улыбнулся взрослый Эдмунд. Он был от чего-то очень радостным.

Парни начали сходиться к центру полусферы. У молодого Эда под ногами возник белый круг.

— Чтобы через землю не вёл заклинание, — пояснил мне учитель.

Прежде, чем папа сделал нечто подобно, из земли у него под ногами вырвались высокие стебли крапивы, обжигая шею и не защищённые длинными рукавами руки. Дернувшись от боли, он попытался выскочить из зарослей, но они всё расширялись, преследуя его.

Отбив летящее в него белое плетение, папа применил щиты, покрывая ими оставшееся поле. Выпутавшись из жгучих зарослей, он оказался на безопасной земле и понёсся на соперника, заранее сжимая кулаки.

Эд бросился наутёк. У него теперь не было возможности повсеместно растить крапиву. Пока он убегал, прикрывая спину щитом от плетений, от его источника потянулась белая энергия, сплетаясь в кружево на поросшем крапивой участке. Он отделил это место щитом от влияния противника и, удалив крапиву, начал выращивать какие-то лозы. Питаясь от той земли, они расползлись даже по тому участку, где не могли расти. Из этих стеблей стали пробиваться крапивные, норовящие нагнать моего отца.

Оказавшись рядом с одной из таких лоз, заросших крапивой, папа приподнял её конец и резко тряхнул, пуская волну по всей длине «хлыста». Конструкция из жгучей травы попала по своему призывателю, оставляя на лице и руках ожоги.

Из-за этого Эдмунд замешкался на миг и вдруг застыл. Воспоминание поплыло.

— Что происходит? — я оглянулся на учителя. Вокруг медленно двигались цветные пятна, то замедляясь, то ускоряясь.

— Земля под его плетением. Он пустил через неё плетение, как только я стал неподвижной мишенью.

— Но ты ведь ставил защиту.

— Она разрушилась об эти щиты.

— Но… — задать вопрос я не успела — мир ожил.

Папа стоял рядом. Трибуны скандировали цифры:

— Семь!.. Восемь!..

— Досчитают до дести — проиграл, — коротко пояснил взрослый Эдмунд, пока картина мира полностью восстанавливалась в глазах юного Эда.

Как только мир обрёл относительную чёткость, папа обернулся на почти поверженного парня, чувствуя, что его плетение разрушено.

Кулак противника уже нёсся к его лицу. Папа попытался закрыть голову рукой, но не успел и не до конца раскрытые пальцы, встретив удар, были вдавлены в скулу. Раздались хруст и вскрик. Папа отшатнулся от противника, но споткнувшись о лозу, повалился на спину.

Я почувствовала ужас пятнадцатилетнего Эдмунда — он никак не ожидал, что ему хватит сил повредить кости противника. Парень застыл на месте.

Оказавшись на земле, папа не медлил, и, чтобы выиграть время на подъём, пнул второкурсника по колену. И снова раздался неприятный щелчок.

— Чёрт! — мальчишка со сдавленным стоном повалился на землю, рядом с противником.

Папа уже успел приподняться, глаза у него поблёскивали от навернувшихся от боли слёз. Здоровой рукой он с размаху, заехал Эдмунду по носу. Треск раздался в третий раз, брызнула кровь.

Взрослый Эдмунд непроизвольно потёр переносицу, припоминая ощущения:

— До первой крови.

Зазвенел колокол, объявляя конец боя. Папа победил.

— Сено, — предупредил меня учитель и в лицо полетели высохшие травы.

Стихли звуки, появился запах лекарств.

— Знаешь, Крапивник, — папа сидел на кровати в лазарете. Больную руку он держал в тазике с холодной водой. — Подводя итоги дуэли, я согласен признать, что был частично не прав.

— В таком случае, я готов признать, что слишком остро реагировал. Но за свои слова извиняться не буду, — Эд на соседней кровати попивал какой-то оранжевый сок. Нос у него был заткнут ватой, поэтому ему приходилось чередовать глотание сока и вдохи.

— Больно надо, — папа вынул опухшие пальцы из воды и осмотрел. — Раз уж ты целитель, напомни: когда подействует плетение для сращивания костей?

— К вечеру будет меньше больно, а отпустят нас дня через три, — Эд сделал глоток сока. — Извини за руку. Не думал, что так выйдет. Это же у тебя не перелом?

— Одна фаланга из сустава вылетела и есть ещё пару трещин. А ты как?

— Нос раздроблен, вывих колена.

На время установилась тишина. Папа макал руку в воду, Эд, прикрыв глаза, отчего воспоминание смазалось, пил сок.

Вдруг папа спросил:

— Можно я у тебя сок хлебну? А то во рту вкус песка с арены.

— Да, конечно.

Папа протянул через проход между кроватями здоровую руку. Эдмунд свесился с постели, чтобы отдать стакан. Из-за повреждённого колена это далось ему нелегко.

— Но он вкусы плохо забивает. По крайней мере, кровь.

Папа сделал несколько глотков:

— Я тебе зуб выбил?

— Не, это через носоглотку течёт.

Папа ещё немного попил и вернул стакан.

— Спасибо, — вернувшись в изначальное положение, он вдруг засмеялся. — А вообще, я постараюсь больше не попадать в лазарет одновременно с тобой.

— Почему?

— Потому, что твоя девушка уж очень громко реагирует на твои травмы. Чё она так разоралась?

— Сам же слышал — я — создание, не обременённое даже зачатками инстинкта самосохранения и бытового интеллекта, — пожал плечами подросток. — Но она, вообще-то милая. Поорать поорёт, но потом позаботится. Сок вот принесла.

Папа сунул руку в карман и, пошарив, выругался.

— Что случилось?

— Ни одной запоминали в карманах.

— А ты их с собой носишь?

— Да. А почему нет?

— Зачем?

— Да просто так. У меня дома полно бесполезных записей.

— А, — Эд потёр было нос, но тут же скривился от боли. — Так и говори — вредная привычка. Кто-то курит, кто-то пьёт, а кто-то записывает.

— Ну, можешь и так считать, — немного обиженно ответил папа. — Лучше скажи, у тебя есть кристалл?

Эдмунд сунул руку в карман и вытащил оттуда обломок хрусталя, пробку, покорёженную при извлечении из бутылки и горку прочего хлама.

— А ты, я гляжу, избрал другую пагубную привычку — алкоголизм.

— Не, это… долго рассказывать откуда.

— Ладно, обойдусь без истории. Тебе проба нужна?

— Нет.

— Тогда в эту дыру, которая от штопора осталась, всунь кристалл.

Эдмунд выполнил просьбу. В это время папа отделил от забытых на тумбочке шприцов две иголки.

— Воткни в пробку крес-накрест, чтобы камень не выпал.

— А сам? — Эдмунд тем не менее взялся за иглы.

— Рука, — напомнил папа, вынимая из воды повреждённую конечность.

— Ну да, точно, — кивнул Эд и через минуту вручил папе болванку под артефакт. — На.

Лиловое плетение и несколько закрепителей вошли в кристалл. Выдержав период стабилизации, папа проверил качество артефакта и активировал запись.

— Улыбнись. Ты добавишься в мою коллекцию бесполезных артефактов.

Я молча наблюдала, как парни записывают изображение.

— Нам пора, — Эдмунд тронул меня за плечо.

Это конец. Придётся возвращаться в реальность. Туда, где папы уже нет.

— Может, посмотрим ещё что-нибудь?

— Ты устала сильнее, чем думаешь. Пойдём.

Последний раз глянув на парней и на то, как Эд втихую перекладывает артефакт в свою тумбочку, когда папа отвернулся я разорвала связь с плетением.

Снова сено, краткая вспышка заходящего солнца, лиловый туман… и темнота.