Крапивник

Главы 51–53. Луна

…

51. Луна.

…

— Праздник Посева только завтра, а ты, я смотрю, заранее навеселе, — стоило Эдмунду войти в ателье приятеля, Аслан заметил его излишнее воодушевление.

— Да, — признал учитель, сияя улыбкой.

— Тогда выпить не предложу, — Аслан оправил воротник рубашки.

— Выпьем завтра перед тем, как я на лошадь полезу, — засмеялся Эдмунд.

Я нахмурилась. Уже давно стало понятно, что приближающийся День Посева для Эдмунда очень важен, но его желание успеть везде и повсюду на празднике напрягало.

— Я слышал, что Бернард подобрал тебе буйную кобылу, так что крепче пива тебе ничего не нальют.

— Ну, да и чёрт с ним, — пожал плечами Эд и перестроился на основную тему визита. — Как моя куртка?

— Готова. Сейчас принесу.

Аслан ненадолго ушёл в подсобку и вернулся с аккуратно сложенной белой шерстяной кофтой.

— На, меряй.

Эд снял свою куртку и натянул поверх рубашки новую.

Изделие вроде очень плотного свитера на пуговицах хорошо село по фигуре. Эд провёл ладонью по вышивке на груди. Она была выполнена в виде полосы из роз и крапивных листьев.

— Ну как? — спросил Аслан, качнув подбородком в сторону кофты.

— Удобно, — Эд приблизился к зеркалу у стены. — Но она тоньше, чем была моя прежняя.

— Чуть-чуть. У тебя же есть какая-то плотная рубашка?

— Есть, — согласился Эдмунд, собирая волосы в хвостик. — Вроде неплохо. Что скажешь, Луна?

— Красиво. Хотя, если честно, до сих пор не вполне понимаю, что именно ты будет делать на этом празднике.

— Призывать крапиву в огромных количествах, — коротко объяснил мне учитель, расстёгивая кофту.

— Да, да, крапива будет корнями драть землю. Но я не понимаю, почему весь город в таком предвкушении?

— Тут мало других развлечений.

— А в этом что весёлого?

Мужчины переглянулись.

— Завтра сама увидишь, — заверил меня Аслан. — А пока я жду оплату.

Эдмунд сложил свитер в сумку и передал другу заранее отсчитанные деньги.

Рассчитавшись, мы с учителем вышли из ателье. Эд быстро зашагал к лесу. Что меня раздражало в Трое-Городе, так это то, что между тремя посёлками, лишь условно сросшимися в один город, приходилось минут пять топать по лесной дороге. Почему лишние деревья не вырубят и не застроят площадь чем-нибудь полезным, мне было решительно не ясно. Могли бы здесь поставить что-нибудь такое, чтоб развивать в городке промышленность. Или ту же больницу, чтобы не бегать каждый раз через лес за Эдом.

— Ты можешь идти помедленнее? — окликнула я учителя.

— Да, конечно, — он притормозил. — Кстати, нам нужно будет ещё сходить за продуктами. Приготовить на ужин что-нибудь праздничное. И на уроки сегодня времени, скорее всего, не останется.

Я натянуто улыбнулась. С одной стороны хорошо — можно отдохнуть, но с другой… даже обидно. Какой-то непонятный праздничный ужин ему важнее, чем мои уроки. Чем его обычная еда не устраивает?

— Ты сейчас серьёзно про занятия?

— Абсолютно.

— И мы точно не сможем выделить время?

— А на чём ты хочешь сэкономить пару часов? — усмехнулся Эд. — Мне вот не на чем.

— А если всё же останется время? Мы что-нибудь поделаем?

— Ну, да.

— Что?

— Потом что-нибудь придумаем, — учитель пинком, отправил в полёт шишку. — И завтра, кстати, раз будет праздник, тоже ничего не успеем. Если захочешь, почитаешь что-нибудь сама. Мы и так программу первого курса давно перегнали.

М-да… Это почти то же самое, что пытаться достучаться до учителя за работой — ему абсолютно всё равно на всё, что его окружает. Только сейчас вместо бумаг и книг у него в голове поле с крапивой и какой-то праздник. Что в нём такого особого?

— Надо замариновать мясо. И прикинуть, что будем готовить. Чего ты хочешь?

— Салат из салата, — буркнула я, не обращая внимания на тавтологию.

— Этот тот, где листья салата, сыр и курица? Сейчас покупать свежую зелень дорого, — констатировал Эд. — Может, мне в этом году поставить дома пару ящиков и самому растить?

— У тебя и так полно лишних вещей. Не загромождай дом.

— О том и речь. Два ящика пристрою, — немного помолчав, Эдмунд задал ещё вопрос. — На обратном пути зайдём к вдове Стоун, не против?

— Думаешь, ей могло полегчать? — с сомнением вскинула. — Или напомним заказать гроб?

— Просто проверим, не окочурилась ли старушка.

Через некоторое время мы вошли в городок. Вместе с учителем я часто ходила сюда к его пациентам.

Почти на границе леса стоял амбар и было огорожено пространство, выровненное лошадиными копытами.

Чуть не прыгая от восторга, Эд поспешил к домику рядом и постучал в дверь. Через минуту к нам вышел мужчина примерно одного с учителем возраста.

— О, Крапивник, здорово. Так и знал, что ты придёшь.

Мужчины пожали руки. Бернард, обеспечивающий всех извозчиков и почту лошадьми, заприметил меня.

— И тебе привет.

— Здравствуйте.

— Пойдём, — быстро утратив ко мне интерес, мужчина закинул руку на плечо моему учителю и повёл его в амбар к лошадям. — На этот год подобрал такую, которая сама, кого хочешь напугает.

— Отлично. Она объезженная?

— Да, но молодая: дай палец — руку откусит.

Мы втроём зашли в амбар-конюшню и приблизились к одному из пары десятков стойл. В нём находилась белая с серыми ногами и носом лошадка. Не крупная, стройная.

— Знакомьтесь, Роза.

— Хорошенькая, — заметила я.

— Это только взаперти, — усмехнулся конюх.

— Я прокачусь? — Эд без тени сомнений протянул к лошади руку.

Кобыла попыталась схватить его зубами.

— Ладно, ладно, не буду тебя трогать, — Эдмунд из последних сил сдерживал восторг. — Розочка.

Бернард принёс всё необходимое, зашёл в загон и осторожно стал надевать седло и узду на недовольно фыркающую кобылу. Учитель во все глаза наблюдал за процессом.

— Ты так рад, что тебе дадут покататься на лошадке или просто любишь работать на этом празднике? — излишний восторг Эдмунда начал меня подбешивать. Я рада видеть его счастливым, но можно же не перебарщивать с воодушевлением? От работы учителя он что-то в такой экстаз не приходит, так чем этот праздник лучше?

— Я рад и тому и другому, — отозвался учитель, бросая на меня короткий взгляд. — Неудобно хвастаться, — в лице Эдмунда ни на мгновение не отразилась неловкость. — Но в академии я был одним из лучших наездников.

— А в чём ты не был лучшим? — я закатила глаза, не в силах скрывать дурное настроение.

— В пении, — на этих словах в глазах преподавателя застыло отражение давно забытого унижения. — Это было ужасный час…

Отрезвлённый неприятным воспоминанием, он секунду наблюдал за конюхом с вполне адекватным лицом, после чего, наконец, заметил мои эмоции. Впервые за всё утро.

— А ты чего такая недовольная? Плохо выспалась?

Вообще-то, всё было бы достаточно очевидно, если бы он хоть на минуту задумался. Мне не хотелось объяснять причины обиды, поэтому я просто кивнула.

— Тогда сегодня ляжем пораньше.

Бернард закончил с лошадью и передал узду Эду. Мы с конюхом вышли на улицу и встали возле забора, отгораживающего вытоптанный круг, куда Эдмунд завёл лошадь. Она то и дело дёргалась, будто собиралась вырваться.

Мой учитель ласково провёл ладонью по шее лошади. В ответ она зафыркала и попыталась отойти от человека. Поняв, что подобные жесты не помогают наладить контакт с животным, Эд легко запрыгнул в седло. Кобыла задёргалась. Идея возить на себе кого-то уже была ей привита, но пока не близка.

— Поехали, Розочка, — Эдмунд легонько прижал щиколотки к её бокам.

Кобыла трусцой двинулась по кругу, возмущённо фыркая от несправедливости этого мира.

Я со скучающим вздохом оперлась на забор. Эдмунд пришёл сюда, чтобы познакомиться с лошадью. Ему весело. А мне тут делать особо нечего. Зачем я напросилась с ним? Скорее бы наступило послезавтра — после праздника Эд перестанет ходить с одухотворённым лицом и начнёт замечать меня.

…

52. Луна.

…

Я резала солёные зелёные помидоры. Эдмунд занимался мясом. За окном уже почти стемнело.

— А, стой, зеленушку забыли, — Эдмунд сполоснул руки и вышел во двор.

Через минуту он вернулся с веткой ели и ведром земли. Воткнув одно в другое, помыл руки снова и забрал у меня помидоры.

— Зелёный символ весны есть. Сходи наверх, возьми синий такой ящичек из того шкафа, — Эд кивнул на второй этаж. — Он на верхней полке.

Пока учитель сбрасывал в миску нарезанные мной продукты и перемешивал с мясом, маринованным луком и томатной пастой, я неспешно поднялась по лестнице. День не принёс особо радостных моментов, и я всё делала без энтузиазма.

Открыв дверцу шкафа, извлекла коробочку. Внутри оказалась праздничная посуда. Набор на две персоны. Чёрное стекло с белой росписью. Тонкие приборы с эмалью на рукоятках. И скатерть из высококачественного чёрного шёлка с вышивкой по краю.

Один из предметов привлёк моё внимание: графин. Приплюснутый с двух сторон шар, с узким горлышком. На одной из плоских сторон наплавлено белое стекло. Рисунок в виде пары человеческих силуэтов.

Люди стояли в профиль, лицом друг к другу, взявшись за руки, и, если у девушки не было отличительных черт кроме волос до пояса, то вот длинный нос и волнистые волосы парня я узнала сразу. На другой стороне графина витиеватым почерком были записаны месяц и год: май, три тысячи сто пять.

Сколько это было Эду? У него день рождения двадцать девятого апреля, а в городах, где сельское хозяйство не играет большой роли, День Посева стандартно празднуют первого мая. Значит, если предположить, что посуда куплена к этому празднику то ему только-только исполнилось семнадцать.

В это время он, выходит, заканчивал третий, последний для себя, курс в академии, собирался поехать в пустыни с папой и пока ещё имел невесту. Моментально вспомнилось то немногое, что я знала об этой девушке. Скорее всего, рисунок был сделан на заказ. Ну, либо кто-то из этой парочки был мастером по стеклу. Вряд ли Эдмунд.

— Пожалуй, я открою банку маринованных опят, — донеслось снизу. Учитель бодро расхаживал по кухне.

Я повертела предмет в руках. Вроде как, они болезненно расстались, но Эд до сих пор хранит его. Он ему дорог. Он скучает по ней?

Я засеменила вниз по лестнице, продумывая гениальный план по выведыванию причин расставания. Все негативные мыли об излишней радости учителя испарились — их задавило любопытство. Может, если он сегодня «не от мира сего», его проще будет развести на информацию.

— Эд, можно задать тебе пару нетактичных вопросов?

— Можно, но ответить не обещаю.

— У тебя же была невеста…

— Была. Ты что, о ней собираешься спрашивать? — в голосе на мгновения послышалось нечто похожее на боль или страх. Радость и воодушевление, преследовавшие Эда весь день, исчезли бесследно.

— Да. Всего пару вопросов.

— Я не хочу её обсуждать, — эта странная эмоция стала чётче. К ней примешалась злость.

— И всё-таки.

Ответа не последовало. Я немного подождала и, подойдя ближе, заглянула в лицо учителю. Он стоял нахмурившись, и старательно расчленял кусок мяса.

Сделав ещё шаг, я повторила:

— И всё-таки.

Эд шумно вздохнул, давая понять, как сильно я ему порой надоедаю. На упиравшийся в его профиль пристальный взгляд он не давал ответа. В напряжённых плечах и сдвинутых бровях явно читалось желание спрятаться куда-нибудь или разнести что-то в щепки. Поразительно, как резко изменилось его настроение от одного упоминания девушки.

— Ты до сих пор её любишь?

— Нет, — лезвие ножа оставило на доске особенно глубокую царапину, а сквозь решётку пола у босых ног учителя стали пробиваться стебли жгучей травы. За проведённые с Эдмундом месяцы я успела понять, что, когда они прорастают бесконтрольно — в его голове царит настоящий хаос.

— А похоже, — я ни секунды не сомневалась, что Эдмунд лжёт.

— Похоже-то может и похоже, но понимаешь, — убирая крапиву и изо всех сил унимая эмоции, учитель скинул в сковороду мясо и принялся отмывать нож и доску. — Мы были подростками. Всего на пару лет старше тебя. Я не знаю, какой она выросла. Может, сейчас ей весело топить котят.

Эд поставил сковороду на артефакт огня и начал кромсать сыр в салат.

— С теплотой вспоминаю — да. С некоторой… грустью — да. Но «любовь» — слишком сильное слово.

— Что между вами случилось?

Эд, словно находясь далеко в прошлом, слепо глядел на доску и сыр, скорее раздавленный ножом, чем разрезанный.

— Какое тебе дело? Лучше накрой на стол и начинай помогать.

— Но вы же не просто не сошлись характерами, — запротестовала я. — Она что-то натворила, да?

— Я виноват куда больше.

— Почему?

— Тебя не касается.

— Что в ней было такого, что ты до сих пор не встретил никого лучше? Ты говорил, она была истеричкой.

— Не совсем, — Эдмунд начал быстро резать сыр на мелкие кубики, его глаза заполнила пустота, в глубине которой читалась застарелая боль. — Она часто расстраивалась и злилась по пустякам, но не было скандалов без повода. Чтобы спровоцировать скандал, нужно было выставить себя или полным идиотом, или мудаком.

Эд на мгновение замолчал, остановив движения ножа. На этот миг мне показалось, что его глаза заблестели сильнее. Но и то и другое быстро прекратилось:

— Например, когда мне категорически не нравились тарелки, которые «идеально подойдут под скатерть, которую мы купим завтра», всё было мирно. Когда я сожрал пять кило клубники, которые были куплены на варенье, она скорее удивилась, чем разозлилась. Даже когда выяснила, что это я сожрал половину её… какого-то очищающего средства для губ с сахаром в составе…

Снова момент молчания, но уже менее тяжёлого. Эти воспоминания были для него скорее смешными, чем болезненными.

— …ну, во всяком случае, она и тогда меня не убила. Но только не спрашивай, как я до этого додумался. Ей не сказал, а тебе и подавно не стану.

— За что она извинялась в последнем письме? — я встала вплотную к учителю.

— А когда это ты успела моих писем начитаться? — Эдмунд прошёлся по мне строгим взглядом. Он ожидаемо был этим недоволен.

Его взгляд упал на графин в моих руках.

Нахмурившись, Эдмунд забрал его и спрятал в шкаф к муке и крупам.

— Эд? — я приросла к нему взглядом.

— Давай оставим эту тему.

— Нет уж, скажи.

Вздох, выражающий усталость от назойливого подростка, повторился.

— Ну, Эд, скажи хотя бы, в чём ты сам виноват?

— Шило у меня было в заднице, ясно?

— Чуть больше подробностей и я обязательно пойму.

— Я не хочу её обсуждать. Па…. — Эдмунд на мгновение задержал дыхание и шумно выдохнув, продолжил. — Пацаном я всегда повсюду спешил. Наделал много глупостей. Ох, как не хватало мне отцовского подзатыльника.

— Ну вот, тем более. Ты вырос, накопил ошибки — поделись опытом с подрастающим поколением.

Эдмунд посмотрел на меня долгим изумлённым взглядом, словно не знал, кто я, и мы не прожили бок-о-бок несколько месяцев.

— Не женись и не спеши, — буркнул учитель, отводя глаза. Что сейчас творилось в его голове, я понимала всё меньше.

— Хорошо, тогда я выйду замуж. А вот что по поводу спешки?

— Просто запомни, что жизненно-важных решений, не взвесив риски, принимать не следует, а спешка нужна только при ловле блох и при диарее.

Пол начал покрываться крапивой. Эдмунд злился. И не просто злился. Он изо-всех сил давил в себе ярость и, судя по тому, как побелели пальцы, сжимающие нож, хотел запустить куда-нибудь орудием труда. Но на меня ли он злится? Сомневаюсь.

— Ты сейчас про пустыни? — догадалась я.

— Да, — нехотя буркнул учитель. — С боевым опытом я мог бы построить карьеру значительно быстрее. А не сидеть в должности лаборанта до седых волос. И всё бы у нас с ней было хорошо! И ремонт бы закончили, и свадьбу мечты ей бы организовали, и слезли бы с шеи её отца, и детей бы растили спокойно — на всё бы зарплаты хватало… на всё.

Учитель сделал паузу.

— Она отговаривала.

— А ты всё равно поехал.

— Ага, — с какой-то злостью в голосе выдохнул Эд. — И сломал к чертям источник. Чуть не отказали ноги, лёгкие при кашле вылетали кровавой кашей… Почти месяц меня выхаживали врачи, друзья… и она.

— И что потом? Ушла?

— Она сорвалась. Не могу её обвинять — апатичный инвалид без будущего — это действительно трудно.

Я молчала, позволяя ему собраться с мыслями.

— Мне было в тот день особенно плохо, а она суп приготовила, — злость испарилась, уступая место почти не притупившейся от времени боли. — Меня от него чуть не вырвало. А больные люди… они порой ведут себя просто ужасно. Я что-то сказал, уже не помню что, но так, слово за слово, мы разругались. Это уже бывало — со мной тогда вообще трудно было — но в этот раз она… задела. Это знаешь…

Эд положил нож и посмотрел на меня полувопросительным взглядом:

— Я даже не знаю, как описать. Вроде, так плохо, что, кажется, умер внутри, а она вдруг находит что-то живое и добивает это.

Эдмунд оставил недорезанный сыр и, сполоснув руки, подошёл к шкафу за бутылкой и бокалом.

— Она даже не поняла, что сказала.

— А что она сказала?

— Правду. Просто сказала мне то, что я так старательно отрицал, — бокал наполнила красная жидкость, Эдмунд упёрся спиной в стену и тихо продолжил, не притрагиваясь к напитку. — Потом извинялась за скандал. Пыталась убедить, что всё, что всё сказанное — не имеет ничего общего с реальностью.

— А ты?

— А я понимал, что она не специально. Но ведь… правда же. И… самое главное… — глаза блеснули вполне отчётливо. — Больно. И совсем не легче от её извинений. Только уйти тяжелее. Я два дня сомневался.

— То есть… это ты её бросил, а не она тебя?

— Ага… — Эд заглянул в вино и закатил глаза. — Только не начинай мне рассказывать, как я по жизни не прав — я сам это знаю! Но ведь…

Речь опять прервалась. Взгляд устремился в бокал.

— Больно? — догадалась я. — А вдруг она скучает?

— Через пару лет она вышла замуж. Может, раньше она и скучала, но сейчас-то чего ей из-за меня огорчаться?

— Ей ведь, наверное, тоже было очень больно.

— Знаю. Потому-то и плохо, что она всё не со зла. Она как лучше хотела. А я…

— А если бы… если бы ты не ушёл, у Вас могло бы всё получиться?

— Не знаю, может. Но прошло столько лет… а её слова… — Эд постучал себя по виску. — Мне не очень-то и нужна зарплата за твоё обучение — просто вытрави их, как научишься. Это всё, что мне действительно надо.

Мы замолчали. Эд задумчиво покачивал вино.

— Сейчас-то я всего достиг. Во многом из-за отсутствия источника. Ни что так не мотивирует на медицинские открытия, как собственная неполноценность, — в голосе слышалось какое-то отвращение. — Вот только зачем теперь и для кого?..

Вино прекратило раскачиваться.

— …я за неё рад, правда. Она ведь… чудесная. Хоть и со своими тараканами в голове. Но вернуться я тогда побоялся. Я ведь любил её, правда. Не хочу я… — зависла недолгая пауза. — Вина.

Учитель поднял на меня глаза. В них что-то изменилось. Не знаю, какая мысль это сделала, но сейчас его взгляд был почти спокоен:

— Хочешь глинтвейн, Луна?

— Но это ведь алкоголь.

— Если закипятить, спирт испарится, — учитель достал кастрюлю, бормоча. — Да пусть закидают меня тухлыми яйцами истинные ценители, но так даже вкуснее.

— А, может, лучше пирог?

— Пирог, салаты, глинтвейн… Они друг другу не помешает, — Эдмунд кивнул на шкаф, заставленный банками, и повесил кастрюльку в камин. — Выбирай начинку.

Пока учитель собирал остальные ингредиенты, я отыскала подходящее варенье.

— Вишня? Я так и думал.

— Ты против?

— Да нет, всё в порядке. Просто я так и думал.

— Надо выставить масло за дверь, — заметила я, припоминая мамин рецепт, где масло требовалось холодным.

— Оно наказано? — хмыкнул учитель и, открыв крышку маслёнки, начертил ложкой глазки и улыбку. — Или просто идёт гулять?

— Гулять, чтобы похудеть на двести грам.

— Слышало, масло? Ты жирное, — Эд вынес ёмкость за дверь и вдруг замер на пороге.

Землю, ещё пару часов назад абсолютно чёрную, сейчас покрывал белый слой. С улицы потянуло холодом. Мороз ударил. Редко, но и в начале апреля такое бывает.

Эдмунд простоял в молчании несколько секунд и, поставив масло на снег, зашёл в дом снова:

— Что вы, сговорились с погодой? Настроение мне портить, — усмехнулся он. — Раз так, будешь завтра учиться.

Я улыбнулась:

— Можем хоть сейчас начать.

— Ты что, хочешь лекцию послушать? — вскинул бровь учитель.

— Бе, — я высунула кончик языка, демонстрируя своё отношение к такому предложению.

— Лучше поколдуем?

— Да.

Я соврала. Практика всё ещё пугала, но пока Эдмунд был рядом это не вызывало прежнего ужаса. Так только, лёгкий дискомфорт.

Эдмунд посмотрел на меня долгим взглядом, полным смеси нежности и грусти. Он мягко улыбнулся и, подойдя ближе, щёлкнул меня по носу:

— Ладно, солнышко, тогда потренируемся. Что хочешь поучить?

Учитель вынул и съел ягодку из открытой банки варенья.

— Как насчёт цикла воспоминаний? Ты как-то говорил, что можно посмотреть несколько воспоминаний в одной тематике.

— Да, пожалуй. Неси посох.

…

53. Луна.

…

Заклинание для проявления цепи воспоминаний, впиталось в учителя. Я успела подумать о теме воспоминаний, и глаза застелил лиловый туман. Эти чары сразу переместили нас в воспоминание, минуя мир сознания.

Мы оказались в комнате с кроватью, парой шкафов, столом, стенами обвешанными рисунками, круглым полосатым ковром и коробкой игрушек. Была ночь. Из под кровати доносился тихий плачь.

— Какую тему воспоминаний ты выбрала? — негромко спросил Эдмунд. Толи от слабого освещения, то ли ещё от чего, но его лицо выглядело белым.

— Твоё обучение магии. Почему мы здесь?

— Всё начинается с детства.

Скрипнула дверь. Я пока не видела, кто вошёл, но к плачу примешался невнятный испуганный писк.

— Эдмунд, — высокая женщина в ночной сорочке с резким, как стекло, голосом подбежала к кровати и мягко вытащила оттуда плачущего мальчика лет четырёх — Эда.

Посадив ребёнка на колени, женщина обеспокоенно утёрла ему слёзы.

Взрослый Эдмунд сел рядом с ней.

Роста они были почти одного, оба имели жилистое телосложение и широкие плечи, светлые вытянутые лица с длинными носами и резкие черты. Я не могла бы назвать её красавицей — не хватало какой-то… мягкости или женственности. Она была слишком похожа на своего сына.

Что в ней действительно красиво смотрелось на них обоих, так это волосы. Ухоженные чёрные кудри доставали женщине до пояса, частично распрямляясь у корней под собственным весом. И ещё глаза. Большие, тёмно-серые.

— Ты испугался?

— Да, — ребёнок зарыдал пуще прежнего.

Взрослый Эд усмехнулся, но не весело. Скорее устало.

— Ну что же ты не пришёл к нам с папой? Мы ведь понимаем, первый раз страшно спать одному в новой комнате.

— Карстен сказал, что если я опять пойду к вам — то я трусливая девчонка. А ты пришла и я… я… я…

Мать прижала мальчика к себе:

— Ну, прекрати, солнышко. Карстен не прав. Просто… старшие братья иногда говорят глупости, чтоб посмеяться над младшими. Он не со зла и, главное, не в серьёз. Завтра мы с папой об этом с ним поговорим.

Эдмунда эти слова не успокоили.

— Ну всё, всё. Не плачь. Ты совсем не обязан всегда быть сильным и смелым.

— Да? — снова смешок учителя. Ещё более тихий и печальный.

— Никто на это не способен. Всем нужны помощь и поддержка. Думаешь, Карстен к нам не прибегал? У него просто не было старших братьев, которые бы издевались.

Эдмунд всхлипнул и, сидя у мамы на коленях, сжался в комочек:

— Хочу картошку.

— Картошку? — с лёгким смешком уточнила женщина и щёлкнула сына по носу, как Эд меня. — Ну пойдём, сделаем тебе картошку.

Учитель последовал за своей детской версией и женщиной, использующей вместо свечи или артефакта-фонаря крохотный шарик огненной энергии. Магия потянула меня за ними.

Мы спустились в кухню с берёзовой мебелью и кремовыми стенами. Тут женщина включила свет и усадила мальчика на стол.

Она поставила перед ним солонку и кружку молока. Огненное плетение опустилось в молоко, разогревая его. Женщина полезла в шкаф за картошкой, а Эдмунд зачем-то обслюнявил палец, макнул в соль и облизал. Через секунду он уже выпил добрых полчашки молока, чтоб избавиться от неприятного ощущения, а вскоре, как любой ребёнок, которого жизнь ничему не учит, снова залез пальчиком в соль. Детская логика: не вкусно — попробуй снова, вдруг за секунду что-то изменилось.

Сев за стол, женщина вытянула руку с сырой картошиной так, чтоб сыну было хорошо видно. Её пальцы на миг почернели, вспыхивая настоящим огнём.

Казалось, малыш чуть не описался от восторга, когда картошка почернела, смялась под нажимом тонких узловатых пальцев и, в конечном счете, была вручена ему.

С завидной ловкостью почистив раскалённый овощ, Эдмунд даже ни разу серьёзно не обжёгся! Видно, его часто так кормили.

Измазанной сажей с кожуры ладошкой Эд стукнул по отчищенному корнеплоду, раздавив его на несколько крупных кусков и бесформенное пюре. Мать не обрадовалась такому поступку, но промолчала, наблюдая за сынишкой, который без проблем макал комки в соль и закидывал в рот прежде, чем они успевали обжечь пальцы.

Когда крупные куски кончились, Эдмунд смял пюре в подобие колбаски, посолил, не отдирая от столешницы. Затем лёг рядом и просто слизал.

Вопрос, нормально ли позволять ребёнку сидеть на столе и слизывать с него картошку, конечно, открыт, но за взрослым Эдом я такой фигни не замечала, так что, видимо, да.

— Теперь что надо сделать?

— Сказать «спасибо» и протереть стол. Спасибо.

Женщина с улыбкой указала на рукомойник.

Эд шустро слез со столешницы и сбегал за тряпкой. Отразившись в тёмном оконном стекле, его образ на несколько секунд стал чётким. Маленький, хрупкий на вид, с огромными глазами и носом-кнопкой. Не пуговкой, как у большинства детей, а именно кнопкой. Заострённый и длинный уже сейчас. Странно было видеть его… настолько маленьким. Едва ли мне до пояса.

Малыш тёр стол, явно плохо справляясь, но мать смотрела на него с умилением и неподдельной гордостью. В улыбке и глазах этой женщины я отчётливо видела своего взрослого учителя.

Я оглянулась на Эда. Он выглядел до глубины души несчастным.

Кроха-Эд случайно пихнул солонку, засыпал её содержимым четверть стола.

— Давай помогу, — мать собрала всё, что можно было назад в баночку и, убрав её подальше, положила руку на ладошку малыша, водя тряпкой вместе с ним.

— Во-о-от так вот. Во-о-от так.

Воспоминание закончилось.

На смену пришло другое.

Посреди комнаты на полу сидели два мальчика. Это была не комната Эда.

Первый мальчишк, рыжий, кудрявый, с длинным носом и веснушками был на вид моим ровесником.

Второй — размытый — лет одиннадцать или двенадцати, с облачком чёрных локонов — Эдмунд.

— Ты только маме с папой не говори, что я опять тебя этому учил, ладно? — старший рисовал на листочке бумаги плетение на две руны.

— Я чё, совсем дурак? Мне ж тоже влетит, — младший призвал энергию.

Он стал заворачивать её в нужную форму, не используя при том ни палочку, ни посох. Навыки этого ребёнка несколько задели моё самолюбие.

— Это ведь твой брат, да?

— Карстен.

Эд-ребёнок создал из энергии нечто похожее на рисунок на бумаге.

— По-моему, нормально.

— Фигня, — старший воссоздал плетение. Он тоже был магом света. — Должно быть так, а твою закорючку только как фонарь использовать можно.

В эмоциях Эдмунда почувствовалось обида, но он молча стал переделывать рисунок.

— Что во имя всего святого вы опять делаете?!

Парни дёрнулись от вскрика. В дверях стояла мать. За шесть или семь прошедших лет она не сильно состарилась. Платье в отличает от ночной сорочки было скроено так, чтоб визуально добавлять объёма в груди и убирать его в плечах.

— Эдмунд, мы же запретили тебе колдовать без присмотра!

— Так папа занят, — попытался оправдаться ребёнок.

— И я за ним слежу! — заверил мать рыжий парнишка.

— С тобой мы сейчас отдельно поговорим, — пообещала старшему женщина и снова набросилась на младшего. — Марш в комнату. Не хватало, что бы опять в кого-то запустил калечащим заклятием.

Я покосилась на учителя, но прежде, чем успела задать вопрос, мальчик закатил глаза:

— Да оно всё равно не сработало. К тому же я не нарочно. Я хотел другое создать, просто меня отвлекли и оно скривилось.

— Я тебе сказала, марш в комнату. Возьми почитай что-нибудь по школьной программе. На тебя опять учитель литературы жаловался — ничего не знаешь.

Мальчик, насвистывая похоронную мелодию, побрёл прочь из комнаты. Нас с учителем потянуло следом.

— Ты мне ещё тюремные песни посвисти, — крикнула ему вслед мать и переключилась на второго. — А ты чего на полу сидишь? Марш за уроки. И чтоб до ужина из комнат не высовывались. Потом поговорим все вместе.

— Только не подумай, что она всегда такой была, — предупредил меня учитель, когда воспоминание стала застилать лиловая дымка. — Ты сама слышала, сколько от меня было проблем.

Туман закрыл всё вокруг, стихли звуки.

Глава 54. Луна.

…

54. Луна.

…

— Совсем не нервничаешь? — рыжий мужчина с чуть волнистыми волосами до плеч и карими глазами стоял, опираясь стену возле четырнадцатилетнего Эда. Он чем-то отдалённо смахивал на моего учителя, может, подбородком или формой бровей, скулами или впавшими щеками, но сказать, что сильно — соврать.

— О, это мой отец, — представил Эдмунд.

— Я догадалась.

Они находились в толпе подростков. Точь в точь как я этим летом. Это вступительные экзамены в академию.

— Нет, с чего бы? — в отличие от меня в день поступления, Эдмунд был абсолютно уверен в себе.

— Волноваться нужно, но умеренно, — пожал плечами его отец. — Вдруг сейчас придёт тридцать человек сильнее тебя.

— Номер триста девяносто три. Кабинет два, — выкрикнул секретарь, когда из одной из дверей вышла заплаканная девочка.

— Ты какой? — мужчина подпихнул сына локтем.

— Триста девяносто четыре.

— Триста девяносто четыре. Первый кабинет.

— Деканы будут проверять, — хмыкнул мужчина, пока сын собирал волосы в хвост. — Шуруй.

Парнишка направился к кабинету.

Не имея сомнений ни в лице, ни в душе, он зашёл к комиссии.

За столом сидели деканы факультетов.

— Здравствуйте. Моё имя Эдмунд Рио. Светлое направление, — мальчик уже поглядывал на жезл проверки.

— Рио? Карстен Рио Ваш брат? — с непроницаемым кислым лицом поинтересовалась старуха, забраковавшая меня на отборе. Казалось бы, я вижу события двадцатилетней давности, а выглядит она так же.

— Да, мадам, — ответил на её вопрос мальчик.

— Это мадам Лониан. Чудеснейшая женщина. Без её содействия, мне бы и половины своих высот не достичь, — радостно сообщил Эдмунд. — Когда придём на твои экзамены — обязательно зайдём к ней.

— Понятно, — по её лицу не было ясно, что она думает о рыжем пацане. — Что-то умеете?

— Призыв силы, формирование примитивных форм и плетений на две руны. На три пока не особо получаются.

Комиссия начала переглядываться. Настолько обученные студенты к ним, очевидно, приходили не часто.

Старуха прищурилась, глядя на будущего ученика:

— Демонстрируйте.

Мальчик легко призвал энергию и начал заворачивать нити в «щит». Две руны сформировались без изъянов и обратились в белую полупрозрачную стену между учителями и юношей.

— А на три руны? — на лице старухи отобразился интерес.

Паренёк сбросил уже не нужное плетение и попытался создать другое, но первые пару попыток закончились провалом.

— Достаточно, молодой человек. Возьмите артефакт, — старуха указала на жезл проверки.

Мальчик взялся за полуметровый золотой шест с кристальным навершием.

— Но не подавайте на него энергию. Он всё сделает сам, — инструктировала не старая ещё женщина с воздушным знаком на груди.

Мальчик взял жезл.

Кристалл засиял ровным белым светом. Когда я взялась за жезл, всё заискрилось и чуть не взорвалось.

— Дайте мне жезл, молодой человек, — попросил декан «огня».

Парень отдал жезл.

— Положите руку на шар, — «кислая» старуха указала на шар перед ней. Перед каждым преподавателем стоял такой.

Парень опустил руку на шар. Он засиял. От идеально отполированной сферы начали расходиться в стороны волны.

— Предрасположенность к волновому распространения чар, — расшифровала показания шара старуха.

— У тебя же тип «искра»? — уточнил у меня учитель.

— Наверное. Меня выгнали ещё после первого артефакта, — я не сразу вспомнила, что вообще такое «тип распространения».

Через пару секунд в памяти отыскался ответ. Тип распространения — траектория движения энергии при использовании магии в экстремальных ситуациях. Проще говоря, когда Эд бесится, энергия расходится от него кольцами, а когда я боюсь чего-то и со страху начинаю колдовать — чары разлетаются как искры.

Огненный маг как раз закончил проводить с жезлом какие-то махинации. — Объём: два сердца и десять процентов. Контроль идеальный.

— Что ж, молодой человек, у Вас большие шансы поступить. Результаты будут в понедельник.

Воспоминание прервал туман. Прежде чем он расступился, над нами зазвучали голоса, не связанные со зрительными образами:

— Ты первый в списке на поступление, — первым был радостный отец.

— Мы в тебе не сомневались, солнышко, — следом мать.

— Нет, что ты, я не завидую, — раздался смех Карстена. — Я вижу перспективы: просто заставлю тебя решать за меня домашку, умник.

Ощущение, будто прыгнула в стог сена, отделило фрагменты памяти.

Снова передо мной был этот же дом.

Та же женщина — знать бы как её зовут — подшивала воротник чёрной бархатной куртки на Эде.

— Они погибли за три дня до начала учебного года, — едва слышно объяснил Эдмунд.

Я съёжилась:

— Это… день смерти? Давай уйдём отсюда. Пропустим воспоминание.

— Это случится не прямо сейчас… Дай мне… несколько минут, хорошо? — Эд не смотрел на меня.

Я подняла на него взгляд. Неестественный блеск глаз и то самое выражение лица, когда всеми силами стараешься держать каменное лицо — вот что я увидела. Спорить готова — Эд хотел бы, чтоб меня сейчас не было рядом. Но всё, что я могла предложить — шаг вперёд и в сторону.

Это я и сделала. Учитель сделал шаг назад. Он остался у меня за спиной. Вне поля зрения.

— Какая ты у меня умница, — женщина улыбалась.

— Я ж говорил, что поступлю, — Эдмунд расстегнул душащий ворот рубашки.

— Застегни. И не вздумай на церемонии поступления его расстёгивать, — мать снова вставила пуговицу в петельку. — Ты не гулять идёшь, а на важное мероприятие.

— Ма, я так сдохну, — закатил глаза Эдмунд.

— Выражения выбирай, — женщина поочерёдно прикладывала пуговицы к куртке. — …и пуговицы. Какие тебе больше нравятся?

— Без понятия, но те, что на рубашке — точно нет.

— Ты весь вечер мне об этом говоришь.

— Мне весь вечер они не нравятся.

— Сходи к папе. Пусть он тебе шейный платок завяжет. Может, удобнее будет.

Женщина заглянула в шкаф с вещами сына и достала оттуда нужный предмет.

Эдмунд вышел из комнаты и направился вниз к лестнице на первый этаж, где находились кухня и аптека. Мы за ним. Я — впереди, учитель — сзади — почти наедине со своими эмоциями и мыслями.

— Малой, — из раскрытой двери в комнату старшего брата донёсся зов.

Мальчик сунулся в комнату.

Рыжий парень семнадцати лет валялся на постели с книгой.

— Две просьбы, — он поднял руку с двумя оттопыренными пальцами. — Если уж идёшь вниз, зайди на кухню и принеси мне тортик, ладно?

— Без проблем. Но не жалуйся, если кусок окажется маленьким, — Эдмунд вредно улыбнулся.

— Да ладно тебе, — беззлобно засмеялся старший. — Будь полезным младшим братом или я зря тебя все эти годы терплю?

— Ну да, забыл о твоей вселенской доброте, — младший упёрся в косяк. Такое общение с братом не казалось ему обидным — взаимные подколки, смешные и не очень, были для них нормой и почти никогда не имели цели задеть. — Тогда принесу весь оставшийся торт.

— Это уже лучше, — рыжий задумчиво почесал лоб. — Что ещё? Ах, да! Скажи маме, что у меня светильник трещит.

Младший перевёл взгляд на прикреплённую к стене круглую медную платформу с сияющим кристаллом, заряженным огненной энергией. Он издавал равномерный гул. Как маг огня, мать могла его починить.

— Ладно, — по этому поводу Эд язвить не стал.

— Спасибо, — Карстен снова уткнулся в книгу и махнул рукой, как аристократ, прогоняющий слугу. — Можешь идти отсюда, мой личный раб.

Фыркнув, Эдмунд вышел из комнаты.

Сбежав по лестнице, парнишка юркнул в помещение аптеки.

— Па.

— Сейчас.

Подросток встал у отца за спиной, ожидая, когда тот закончит с поздним клиентом. Аптека должна была вот-вот закрыться на ночь.

Человек вскоре ушёл, растворившись в стене дождя, и мужчина развернулся к отпрыску:

— Чего тебе?

— Платок завяжешь?

Как звали отца я знала — Раймонд. Он подвёл мальчика к зеркальцу и принялся разъяснять ему, очевидно не в первый раз, как завязывается платок.

— Если хорошо вот тут намотешь, можно пуговицы не застёгивать, понял?

— Ага, — худо-бедно, но Эдмунд справился с задачей, чем был очень горд.

— Напомни завтра, чтобы мы с сходили в ювелирный, и заказали тебе заколку, — отец открепил от своего платка серебряную брошь в виде инициалов «Р.Р.». — Пока походи с моей.

— Спасибо.

— Ты купил себе такую? — спросила я, пока отец крепил её к одежде сына.

— Да. Но не ношу. Не нравится, — слышно было, что слова в голе вставали комом.

Вместе с Эдом, почти моим ровесником сейчас, мы сбегали на кухню за тортом в количестве двух кусков и вернулись на второй этаж.

Большой кусок был передан рыжему парню, а маленький Эд унёс с собой.

— Карстен просил передать, что у него светильник трещит, — сообщил Эдмунд, отламывая вилочкой торт.

— Нам не пора? — некое шестое чувство — накал в эмоциях, которыми было окрашено воспоминание — подсказывал, что конец близок.

— Время есть, — с мольбой или внутренней истерикой забормотал Эдмунд. — Минуту… Всего минуту…

Мать, занятая какими-то лентами, крикнула:

— Карстен, выключи пока светильник, я позже посмотрю, ладно? Почитай на кухне.

— Ладно, — донеслось из коридора.

Эд поставил торт на стол возле окна, выходившего на улицу. Вернее это было не окно, а дверь, ведущая на балкон.

— Пойдём отсюда!

— Минуту…

Его мать выбрала синюю ленточку и встала рядом с мальчиком:

— Можем сделать тебе окантовку на воротник куртки. Хочешь?

— Зачем?

— Эд… — я оглянулась на учителя.

— Чтоб быть красивым, — чуть раздражённо ответила женщина. — Неужели тебе совсем нет…

Прогремел взрыв. Стена, общая с комнатой брата разлетелась на куски. Из — за неё вырвались поток пламени и ударная волна.

Всё произошло буквально за мгновение: взрыв, огонь, обломки… мать, отделявшая Эдмунда от стены, инстинктивно обхватила ребёнка, защищая. Взрывом их отбросило к балкону.

Эдмунд слышал звон стекла, спиной и затылком чувствовал удар.

Сильный толчок в поясницу — удар о перила. В глазах у мальчика стало темнеть, но он успел понять, что лежит на балконе, в луже под дождём, отделённый от пылающей комнаты потерявшей сознание матерью.

Что-то белое, вроде магической энергии поплыло перед глазами, но Эд не вполне отдавал себе отчёт об этом — для него мир постепенно преобразовывался в хоровод пятен.

Стало темно.

Далее, сменяя друг друга, мелькнули несколько воспоминаний.

Больница, где восстанавливали Эда.

Наполовину сгоревший дом, от второго этажа которого остались только некоторые стены.

И кладбище. Три гроба. Тела накрыты белыми простынями. Два имели вполне чёткие формы, третье же — полагаю, брата, оказавшегося в эпицентре взрыва — было искорёжено настолько, что я не сразу поняла, с какой стороны ноги, а с какой голова.

Эти воспоминания не были чёткими. Под действиями лекарств и страшных событий, Эд не всё запомнил.

Я не глядела на учителя. Понимала, что если мне просто страшно — ему в десятки раз хуже.

Несколько секунд мрака. Наверное, моё желание перевести дух заставило воспоминания остановиться.

И вот уже столовая академии. Эд шёл меж столов от стойки для выдачи еды. Он выбирал, где сеть.

Длинное помещение с узкими высокими окнами всё было увешано артефактами-светильниками.

В животе возникло тяжёлое холодно ощущение.

Нет, я не начну шарахаться от них, в конце концов, это взорвался не мой дом и не мои родные были в тех гробах. Этих людей я знаю по коротким воспоминания, не более, но…

Перед глазами стоял образ отца. Его экспериментальный артефакт. И взрыв. Это я видела в настоящем.

Тёплая ладонь легла на плечо:

— Испугалась? — учитель смотрел виновато. Было ясно, что ему тяжело, но, несмотря на это, ярче всего с лица читалось беспокойство.

— Да.

— Прости. Я думал… успеем.

— Не извиняйся. Я понимаю.

Он с нежной улыбкой пригладил мне волосы.

Четырнадцатилетний Эд сел на центральный ряд из трёх. Два других разместились вдоль стен со светильниками.

— Эй, это же ты Рио, да?

К Эдмунду подошёл парень лет семнадцати.

— Да.

— Мы с Картстеном вместе учились.

— Понятно, — без энтузиазма отозвался мальчик и упёр взгляд в тарелку. В его эмоциях были лишь боль и пустота.

— Я соболезную. У нас в классе это тоже трудно приняли. Он был классный парень. Его даже мадам Лониан ненавидела меньше других.

— Угу, — Эд ковырял еду.

— Ты действительно уже применяешь плетения?

— Да. Он рассказывал обо мне?

— Частенько. Даже пару раз шутил, что тебе уготовлено стать любимчиком мадам Лониан. Или как минимум великое будущее, — парень усмехнулся.

Эд поднял на него удивлённый взгляд.

— Ну, короче, я что хотел сказать, — парень почесал затылок, вспоминая. — Короче, обращайся, если что.

Он хлопнул мальчишку по плечу и ушёл к другому столу, где его уже ждали.

Эдмунд упёр взгляд куда-то в угол стола, раздумывая.

Лиловый туман затянул воспоминание наполовину. В таком состоянии перед нами замелькали короткие моменты, по несколько секунд каждое: сначала Эд просто лежал в разрушенном доме на обугленных остатках постели, потом начались уроки, библиотека, тренировки и эксперименты. Эдмунд постепенно сосредоточился на обучении — у него не осталось ничего другого.

Неделя за неделей, навёрстывал упущенное в общении со сверстниками. Часто дрался на дуэлях, влипал в неприятности и легко вливался в компании. Ему удалось достичь баланса между заучкой-отличником и разгильдяем, влезающим везде, где не надо.

Аслан — упитанный короткостриженый мальчик ткнул Эда, сидящего рядом:

— Я спишу?

— Ладно, — Эдмунд подвинул ему тетрадь, а себе кулёк промасленной бумаги, в которую было завёрнуто печенье — круглое, золотистое, покрытое с одной стороны глазурью. — Угощусь?

— Лады, — Аслан быстро копировал решение задачи. — Считай оплата за интеллектуальный труд.

— Песочно-тестовой валютой.

— Еда — это универсальная денежная единица.

К моментам обучения и общения примешался заработок в виде продажи решений к домашним и контрольным.

Мир снова заволокло плотным туманом.

Место, где мы оказались, представляло собой кольцо трибун с полем внутри.

— Я тогда собирался провести какой-то эксперимент.

Аслан отошёл на безопасное расстояние от Эдмунда, а над экспериментатором засиял защитный купол.

С трибун, где ошивались другие студенты, стали подтягиваться зрители.

— Я всегда подгадывал моменты, когда дежурящий здесь преподаватель уходил куда-нибудь.

— Я удивлена, что к тебе личного сторожа не приставили.

Пока собиралась толпа, Эдмунд просматривал свои записи.

— Ну… на первом курсе я не так много чудил. На третьем мало ошибался. А это начало второго. Скоро мой декан должна взять меня «под крыло».

— И что?

— Я стал чуть больше с ней советоваться и реже попадать в лазарет.

— М-да, — я обвела взглядом толпу и прищурилась, остановив взгляд на двух знакомых лицах. — Эд, это ведь мама и Оливия?

Полная девочка в красном платье что-то говорила Аслану, с интересом рассматривая Эдмунда. Мама же стояла рядом с явным беспокойством на лице.

— Давай это будет последнее воспоминание, которое мы посмотрим?

— Почему?

— Дело в моей невесте. Мы начали встречаться на втором курсе. Ни тебе, ни мне смотреть на это не нужно.

Серьёзно? Смерть родных он посмотрел, а про невесту — не готов?!

Я не успела высказаться — Аслан крикнул:

— Делайте ваши ставки, что сегодня произойдёт! Варианты: у Крапивника всё получится; всё взорвётся; взбесится; просто не сработает; иным образом не получится или комбинация!

К Аслану начали сползаться ребята. В основном парни.

— Они действительно делают ставки?

— Да. Не осуждай. У нас не было возможности постоянно просить у родителей денег.

— Ну да — один сирота, а второй не местный.

Нерт продолжал выкрикивать призывы поставить деньги на неудачу Крапивника.

— Когда к тебе, кстати, приклеилось это дурацкое прозвище?

— Я в крапиву упал. А так как я её постоянно призывал, кто-то возьми да и ляпни, мол, меня в родную стезю тянет — зачем-то в крапивник лёг. Он думал, что участок, заросший крапивой — это «крапивник». Подобно «розарию» или «ельнику». И… оно как-то само ко мне прилипло. Потом уехало и в Трое-Город — спасибо Аслану.

Ребята сделали ставки. Нерт записал всё в блокнот.

Перед Эдмундом-второкурсником появились руны. Несколько сплелись в «защитные» и «уменьшающие боль», они впитались в Эда. Остальные шесть белая нить объединила в плетение. Я не успела считать их значение.

Плетение врезалось в землю. Сверкнула чёрная искра с завивающимися лучами и, получив от источника Эда тонкий белый луч, подпитывающий её, начала расти.

— Что это? — толпа непонимающе смотрела сквозь щит на результат чар — комок с завивающейся чёрной шёрсткой.

— Так… Это не так задумывалось. Оно должно было быть белым пушистым шариком.

Кто-то кто уже приписал себе победу, побрёл к Аслану, но мальчишка не спешил расставаться с деньгами:

— Крапивник, ты закончил?

— Не-а, — Эд подошёл к комку и ткнул его пальцем. Тот развернулся.

— Это пёс?

— Это пёс-гусеница, — захохотал автор шестилапой зверушки, размером с котёнка.

Эдмунд подхватил создание и умилённо прижал к щеке:

— Оно такое миленькое. Хочу сделать его больше. Надо только одну руну скорректировать.

— В готовом плетении? Это так-то программа четвёртого курса. Тебя сей факт ни на какие мысли не наводит, не? — усомнился Аслан, заглядывая в расчёты по ставкам. — Нам всё-таки важнее тебя не убить.

— Не парься, — второе плетение проявило первое.

Эд аккуратно вырезал руну, ограничивающую размер. Творение ни капли не изменилось.

— Вот видишь, всё отлично, — маг принялся откармливать животное энергией. — Расти, малыш.

— Хорошо, что она так его и не получила, — хмыкнул взрослый Эдмунд. К чему это было?

«Пёс-гусеница» увеличился до размера взрослого кота. Милые черты стали исчезать.

— Хватит тебе, — белая нить, соединяющая творение и мага, оборвалась…

И вновь вспыхнула.

Попытки прервать подкормку разозлили продолжавшее расти создание. В один прыжок оно достигло автора и бросилось на него, разинув пасть. Эдмунд отскочил от твари размером с собаку.

Морда животного стала вытягиваться, оно продолжало набирать рост и массу. Они с Эдом медленно ходили по кругу. Парень не знал, что делать.

Взрослая версия моего учителя не разделяла эмоций подростк:

— В таких случаях обычно хорошо сработает, если обнести заклинание со всех сторону абсолютно непроницаемыми магическими щитами, — назидательно сообщил Эд. — Чтоб энергия ни в ту ни в другую сторону не шла. Плетение застынет и можно будет его поглотить без рисков. Я тогда этого не знал.

Животное предприняло вторую попытку броска. Успешную.

В прыжке оно впило зубы в плечо хозяина. Брызнула кровь, юноша взвыл.

— Джонсон! Беги за помощью! — скомандовал Аслан.

— А выглядит скучнее, чем я думал, — мой взрослый учитель был спокоен.

При виде разорванного плеча у меня к горлу подступил ком.

Тварь дёргалась, мотая Эдмундом как куклой.

Мир задрожал — Эдмунд едва ли ориентировался в пространстве в тот момент.

Белая вспышка, ещё одна, ещё!

Раздался вой и крики.

Зубы на плече разжались. Не помня себя от боли и страха, Эдмунд отпрыгнул прочь от животного. Лицо и руки жгла крапива. Она занимала всё пространство в куполе.

Эд возвёл второй шит, отгораживающий его от монстра и запустил в плечо плетение. Кровь остановилась, но рана не затягивалась. На ногах его удерживали применённые в начале эксперимента чары.

В глазах начало плыть, парня шатало.

Разросшаяся до размеров коня, костлявая псина с длинными уродливыми конечностями носилась по крапиве, бросаясь на щиты, но они не падали. Шерсть у неё больше не вилась, а торчала иглами.

Эдмунд запустил в животное плетение-проявитель.

Через связь с призывателем, существо поняло, что будет уничтожено. Оно стало метаться с ещё большей силой и яростью.

От академии неслись преподаватели. Возглавляли эту великовозрастную стаю некий Джонсон, которого послали за помощью, и старуха-декан, которую я видела в приёмной комиссии. Очень неприятная личность.

— Смотри, смотри! — взрослый Эдмунд с восторгом указала неё. — Мадам Лониан!

На грани сознания, младший из Эдмундов рухнул на колени. Мощная волна белой энергии вырвалась за пределы ослабевших щитов.

Стебли крапивы в одно мгновение, под вопли обжёгшихся студентов, заполонили стадион.

Внутри щита крапива была огромной — метра три. Чудовище, всё обретающее силу, за счёт источника Эдмунда встало на задние лапы, отбиваясь от гигантских растений.

Белая энергия воздвигла новый щит. Старуха-декан, оказалась заперта внутри перед щитом Эдмунда. На её лице не было ничего кроме абсолютной уверенности в своих действиях.

Один удар сильного плетения и остатки защитного купола студента разлетелись тлеющими лоскутами эфемерной материи по сияющему пузырю преподавательского.

Белая волна снесла крапиву. Та стала пробиваться вновь.

Старуха вскинула руку.

Нить, соединяющая Эда и создание, с хлопком разорвалась.

Ничто не сдерживало монстра и не отделяло от декана света.

С воем оно бросилось на неё, но всё так же вытянутая навстречу опасности рука засияла. В воздухе прочертилась вертикальная полоса.

Словно налетев на клинок, чудовище развеялось в прах, обдав зелёное платье и седые волосы чёрной пылью.

Ещё один удар плетения и крапива исчезла на всём поле.

Щиты рухнули.

На мгновение стало тихо. Не было слышно ни единого звука.

Безмолвие нарушили шаги и шорох платья — старуха спешила к Эдмунду.

Она на ходу сформировала плетение, сложнее которого я не видела в жизни. Десять рун или даже двенадцать.

Старуха сдвинула с разорванного плеча ошмётки ткани и вытянула из глубокой раны лоскут рубашки. Снова пошла кровь, Эд завыл.

— Тихо, — голос её, обычно резкий, тяжёлый и старчески хриплый, звучал жёстко, но не холодно.

— Она была военным врачом, — пояснил Эдмунд так, будто это что-то значило. Впервые на моей памяти смотрел на кого-то с благоговением. Как на непоколебимый авторитет.

Плетение сжалось и впиталось в руку. Можно было видеть, как магия восстанавливала кости и мясо, возвращала кожу и кровь.

— Как ты себя чувствуешь? — когда процедура почти завершилась, она повернула на себя лицо мальчика и убрала со лба и щёк мокрые от крови кудри.

— Почти отлично, — чуть не умерев, Эдмунд, похоже, испугался меньше всех. — Спасибо, профессор. Я где-то ошибся, похоже…

— Уж не знаю, что ты делал, об этом мы ещё поговорим, — женщина вздохнула с облегчением. — Но тебя ждёт дисциплинарное наказание.

— Справедливо, — кивнул подросток.

— Встать можешь?

— М… Да? — Эд перевернулся в живот и, оттолкнувшись от земли, сумел подняться. Рука двигалась и совсем не болела.

— Иди, приведи себя в прядок. Потом сразу в мой кабинет, — её лицо почти приобрело стандартное кислое выражение.

Воспоминание переместилось в небольшое по площади помещение, где всё было словно выверено по линеечке, книги были расставлены по алфавиту, карандаши и перья рядком лежали на столе, отсортированные по длине, а в стопках бумаг ни единый уголок не выступал сильнее прочих.

Самой неаккуратной деталью кабинета был Эдмунд, сидевший перед массивным столом напротив старухи, задом наперёд на стуле, упершись грудью в его спинку. Он объяснял декану, как проводил вычисления и что пытался сделать.

Перед обоими стояло по чашке чая.

— Наверное… в чём-то она была не права, — тихо пробормотал взрослый Эдмунд и пожал плечами. — Нет, конечно, служба стране — дело благородное, но… это должно быть призвание. Как у твоего отца. Он знал куда едет и зачем. И позже, в Обществе… знал, над чем работает.

— Я выпишу тебе пропуск в библиотеку… — старуха потянулась за бумагой. — В раздел углубленной магии. Прочти… вот это.

Она набросала список литературы и протянула Эду. Следом мальчик получил разрешение на доступ к указанным книгам.

— Если соберёшься что-то пробовать — приходи ко мне.

— Да, мадам.

— Всё. Уходим, — Эд начал оглядываться, замечая лиловый туман.

— Может, всё-таки посмотрим дальше.

— Если не прервёшь заклинание, я сам это сделаю.

Появилось новое воспоминание. Было холодно, Эдмунд стоял на бортике фонтана, оглядывая двор.

— Её не видно? — поинтересовался сидящий рядом Аслан.

— Не-а.

— Луна, выйди немедленно! — потребовал Эдмунд.

Я оборвала связь с плетением. Не хотелось испытывать на себе техники защиты разум от проникновения.

Лиловый туман поглотил мир вокруг и выплюнул нас в реальность. Голова кружилась, но в обморок я не падала.

Эдмунд наполнил стакан зельем и, вручив его мне, отправился резать салаты.

— Как придёшь в себя, наряди ветку.

Я поглядела на ель в ведре.

Вдруг в голове что-то щёлкнуло.

На шарике, который забрал Эдмунд, была нарисована девушка с прямыми волосами до пояса и невыдающейся фигурой. Примерно так выглядела в его воспоминании мама.

К тому же… один раз, в начале года она вскользь упоминала, что на четвёртом курсе чуть не вылетела из академии, забросив учёбу из-за какого-то мальчика. И именно после третьего курса, перед началом четвёртого Эд расстался с невестой.

Это ведь… только совпадение, верно?