Корея. 1950

Глава 9

Платья хороши новые — друзья старые.

Корейская пословица

«Додж» привез сводную группу в порт; захромавшего Володю и Алексея мы все-таки оставили — снайперские навыки чукчи в тысячной толпе японцев, покидающих Сейсин, нам вряд ли потребуются. А помощь медика была необходима, прежде всего, раненым… В группе смершевцев, на которых в первые мгновения боя сосредоточили огонь стрелки кэмпэйтай (или «драконы», что не суть важно) так-то двое раненых, причем один тяжело… Итого в строю остались мы с Васей, да Шапранов со старшиной Степановым — ну и девушка, конечно.

В общем хаосе отправления недавних оккупантов, прибытие в порт еще одного военного грузовика вряд ли заинтересовало чье-то внимание — разве что у резидента по законспирированному агенту на каждом шагу! Но даже так в порту сейчас очень большое число бойцов, обеспечивающих безопасность убывающих на родные острова японцев — есть вероятность, что наиболее радикальные корейцы попробуют слегка «скрасить» уход тех, кому они «обязаны» похищением жен и дочерей в полевые бордели, национальным унижением, репрессиями жандармов… А советскому руководству, обеспечивающему репатриацию, требуется сохранить лицо и избежать возможных конфликтов.

Так что красноармейцев хватает и в оцеплении, и на пирсах, и даже на кораблях. Следовательно, небольшая группа офицеров в обычной войсковой форме сейчас вряд ли кого-то насторожит — даже если законспирированные агенты резидента ведут наблюдение. А вот группа офицеров с конвоем в полнокровное отделение красноармейцев уже привлечет к нам нежелательное внимание…

Потому оба капитана, обсудив ситуацию, решились оставить конвой на значительном удалении, в качестве группы подстраховки — да и «тяжелое» вооружение оставили в машине. ППШ теперь только у старшины, на самый крайний случай, а взять агента мы должны с табельными ТТ. Все таки устраивать серьезную пальбу в толпе гражданских идея не самая лучшая!

Мы идем к искомому пирсу быстрым шагом, построив «квадрат» вокруг Татьяны; под сапогами хрустит песочная пыль. Но как же много здесь японцев… Встревоженные, напряженные взгляды; в глазах иных тупая отрешенность и безразличие. Испуганно плачут маленькие дети — их, как могут, пытаются успокоить молодые мамы, стараясь при этом не повышать голоса… На нас посматривают с опаской, легко читающимся в глазах страхом — ну конечно, мы же победили! И японцы подсознательно ждут, что по отношению к проигравшим советские бойцы и офицеры будут вести себя также, как вели сами «самураи», оккупировав Корею и северный Китай. То есть с чудовищным презрением к проигравшим, воспринимая их не более чем рабов, сама жизнь которых ничего не стоит…

«Самураи» сейчас пожинают то, что посеяли — и все же атмосфера людского несчастья и безысходности прямо таки давит на плечи. Все же беженцы потеряли в Корее если не все, то практически все: дома, работу, достаток. А кто и что ждет на островах тех японцев, кто родился в Корее и провел здесь всю жизнь⁈ Тем более, Япония оккупирована американцами — а янки еще в Германии показали, насколько «мягко» живется под их пятой…

Челюсть моя непроизвольно сжалась; в любом случае, беды простых японцев, потерявших дом, уж точно не моя забота. Как говорится, за что воевали, то и получили…

— Сергей, а вам никто не говорил, что вы очень похожи на американского актера Гейбла?

Меня словно током шибануло от негромкого, мягкого и мелодичного голоса шпионка. Та впервые обратилась ко мне за все время совместного путешествия… Впрочем, растерянность охватила меня всего на мгновение — ответил я со снисходительным кивком:

— Говорили. Но, во-первых, сударыня, это скорее Кларк похож на меня. Ну, а во-вторых — присмотритесь и поймете, что я намного харизматичнее.

Свободной рукой я картинным жестом пригладил отросшую полоску усов; Татьяна тихо — и как кажется, вполне искренне рассмеялась. Я заработал недовольный взгляд Шапранова — и легкую улыбку Василия, старшина остался невозмутим.

А вот мелодичный смех девушки нашел невольный отклик в моей душе. Он легок и невесом, что звонкие капли дождя, падающие на распустившиеся листья деревьев в ясный весенний день. Вкупе с обжигающе-пронзительным, неожиданно серьезным взглядом экс-разведчицы, что шпионка украдкой бросила на меня… Да, Татьяна умеет произвести впечатление.

Да что там! Не знай я ее предыстории и не имей за плечами опыта прошедшей войны, я в этих темных очах потонул бы, словно в бездонном омуте без шансов выплыть… Тряхнув головой, словно сбрасывая наваждение, я уточнил:

— Товарищ капитан, разрешите вопрос? Как мы будем искать резидента на корабле? Погрузка пассажиров ведь уже началась — да и корабль как я посмотрю, далеко не маленький. Успеем зайти в каждую каюту? А если он поймет, что его ищут, и будет скрываться где-нибудь среди кочегаров… Ведь объект-то — профильный моряк.

Шапранов понял, что я обращаюсь именно к нему — все же с Василием мы на ты, без званий.

— Все просто: вся команда на судне русская, временно заменена нашими матросами и офицерами — и задача их вязать любого, кто-то попытается проникнуть в технические отсеки. Всех пассажиров же пока принимают в столовую, контролируемую бойцами СМЕРШ… После мы будем выпускать их по одному — а Таня, не заходя внутрь, уже на выходе проведет осмотр. Резидент, конечно, может попытаться устроить какую диверсию или взять заложников из числа гражданских — но у нас там опытные снайперы. Как только Татьяна опознает его, снимут, если резидент попробует выкинуть глупость…

О как! Выходит, Володю зря оставили! Хотя… У контрразведчиков свои снайперы — а Володя с его СВТ с оптическим прицелом очень странно смотрелся бы при подъеме на судно.

Между тем, капитан продолжил:

— Практически все пассажиры уже находятся на корабле, так что резидент вряд ли увидит Таню на подходе; наверняка уже и он на борту. Но если нет… Если нет, и он «задергается» на пирсе — там его и возьмем.

Блин, все равно Володя пригодился бы на тот случай, если Минодзума решится оторваться в порту, затеряться в толпе… Слабоват план контрразведчиков — да только все впопыхах, на бегу.

Ладно, как пойдет…

У траппа, ведущего на искомый корабль, осталось действительно очень мало пассажиров — десятка три, в основном мужчины, всего пара женщин. Все чинно и благородно, наши бойцы контролируют подъем… Мы не стали рваться вперед, все также прикрывая Татьяну — старшие офицеры впереди, мы со Степановым страхуя сзади.

Экс-разведчица очень сильно напряглась — это заметно невооруженным взглядом: сосредоточенно нахмуренные брови, упрямо поджатые губы, заметно побледневшее лицо… Со спины искомого японца, конечно, не узнать — и Шапранов, быстро обдумав ситуацию, коротко, едва слышно приказал:

— Приготовились…

Я достал из кобуры табельный ТТ, сразу сняв курок с предохранительного взвода. Впрочем, во избежание «происшествий», так сказать, указательный палец покуда убрал со спускового крючка, держа его вдоль ствола.

Капитан СМЕРШа, между тем, негромко обратился к пассажирам на японском — и те с удивлением принялись разворачиваться в нашу сторону; наверное, он банально попросил их повернуться к нам лицом.

Вся группа напряженно замерла, цепко держа оружие в руках — но Татьяна, быстро осмотрев мужчин и женщин, только отрицательно покачала головой:

— Его здесь нет.

Шапранов вновь обратился к пассажирам на японском — с успокаивающими, даже извиняющимися интонациями в голосе. Те только поклонились — разом, синхронно! — после чего, развернувшись к траппу, продолжили досмотр и последующий за ним подъем, перекинувшись разве что парой негромких фраз.

Вася уже потянул пистолет к кобуре, собираясь убрать оружие; мгновение помедлив, примеру командира последовал и я… Но резкое движение впереди заставило меня рефлекторно вскинуть ТТ — и прежде, чем японец разрядил свой «парабеллум» (виноват, «Намбу» 14!) в лицо капитана, я успел нажать на спуск.

Выстрел!

Отчаянно завизжали женщины, пассажиры попадали на землю… Но не все. Не обращая внимания на растерявшихся бойцов, осуществляющих досмотр при подъеме, шестеро мужчин ринулись на нашу группу…

Блеснул клинок — перехватив правое предплечье закричавшего от боли Васи, только вскинувшего руку; его пистолет полетел на землю… И тут же грохнул ТТ Шапранова, сноровисто стреляющего от живота. Навык «шпионской» стрельбы, очень востребованный в городе — но не шибко нужный фронтовым разведчикам, редко пускающим в ход табельное офицерское оружие.

Закрывая собой Татьяну, вперед шагнул старшина, так и не рискнувший пустить в ход ППШ — за спинами японцев ведь наши бойцы… Степанов принял в живот пулю, явно предназначенную девчонке — но мой выстрел грохнул одновременно с выстрелом фанатика. Небольшое красное пятно окрасило его лоб — и голова жандарма резко дернулась назад, увлекая наземь уже мертвое тело…

Сильным толчком я сбил экс-шпионку наземь, отвлекшись от врага всего на мгновение; предназначенная мне пуля разрезала воздух, как кажется, в миллиметре от правого виска — спасая девушку и сместившись влево, я спас самого себя… А пружинисто осевшей на колени Шапранов успел еще дважды выстрелить — и оба раза точно. Как же у него ловко вышло уйти с линии огня-то, накоротке! Опыт совершенно не фронтовой — но в тайных шпионских войнах явно очень полезный… Третий и четвертый раз грохнул мой ТТ — не оставляя шансу стрелку, едва не отнявшего мою жизнь мгновением раньше.

Вася успел схватиться в рукопашной с противником, ранившим капитана коротким клинком. Кажется, он называется «вакидзаси»… Умело сблизившись, он успел даже выбить пистолет из правой руки японца и блокировать предплечьем очередной выпад фанатика — но полетел наземь, сбитый ловкой подсечкой… После чего враг попытался добить Василия, рухнув сверху — и направив клинок острием вниз.

Капитан поймал падающую руку «самурая» на блок из скрещенных предплечий — и тогда японец вскинул ладонь левой, чтобы ударить ей по навершию рукояти, вгоняя острие вакидзаси в шею моего друга… Но именно в этот момент я от души шибанул подъемом правой ноги по ребрам японца, сбросив его с Василия!

Фанатик, впрочем, ловко перекатился — и тотчас вскочил на ноги, скривив лицо от боли. Сейчас бы его и пристрелить — да нам язык нужен… По коже пошел неприятный холодок. Вспомнилась рукопашная схватка с японским офицером на Хасане — вооруженный «военным мечом», самурай тогда играюче расправился с молодым еще красноармейцев Сергеем Ушаковым… И лишь патрон, заранее досланный в казенник трехлинейки, спас мою жизнь.

Но после были и занятий в секции «Самбо», и специальная подготовка в школе разведки, и фронт; так что я решительно шагнул навстречу японцу, резко дернувшись и провоцируя его на атаку… Удар вакидзаси последовал мгновенно — рубящий удар по горизонтали, нацеленный в горло!

Шаг левой ногой вперед; закручиваюсь в движение врага. Блоком левой же руки встречаю предлечье противника у самого запястья — и одновременно с тем ловлю вооруженную руку в замок локтевого сгиба, у самого плеча! Зашаг правой ноги, разворот спиной; японец пытается контрить, уперев свободную ладонь мне в спину и приседая на полусогнутых… Но я уже падаю на колени, увлекая противника за собой — а после резко скручиваюсь и подаю корпус вперед, сбрасывая врага со спины.

Бросок через спину с колена, классика русского САМБО!

Правая рука японца с клинком остается у меня замке; на левую же тотчас упал коленом Шапранов, одновременно с тем вгоняя ствол ТТ прямо в рот жандарма! Серьезно, капитан буквально ударил — а после провернул пистолет во рту противника, с продирающим скрежетом крошащихся, ломающихся зубов!

— Говори, тварь, говори!

Шапранов что-то быстро спросил у японца — нетрудно догадаться, что именно: где Минодзума, поднялся ли резидент на борт? Японец только пронзительно взвыл от чудовищной, резкой боли — после чего капитан рывком вырвал ствол изо рта «самурая». По щекам жандарма потекла не только кровь, но и осколки зубов…

Ох, не хотел бы я оказать на его месте.

— Говори!!!

Думаю, что, несмотря на отличную подготовку, беспощадную жестокость к врагам, культивированную на протяжении всей жизни — и реальную готовность умереть в бою, этот жандарм (или «дракон», не суть), еще никогда не сталкивался с подобной болью и увечьями. И осознанием того, что эти увечья ему УЖЕ нанесены… Нет, серьезно, даже сеппуку и харакири — это ведь нормированные ритаулы с подготовкой, ведущей к короткому моменту лишения себя жизни. В них японцы даже видят какую-то красоту… А потом один удар — и все. Друг ведь поможет, срубив голову и избавив от мучений…

Но здесь ведь иначе. Непрекращающаяся, острая боль перегружает сознание — а ужас от того, что тебя изувечили и продолжают увечить, ломает волю даже самых сильных людей… И пусть человек хоть трижды фанатик — в такие моменты все убеждения зачастую уступают животным инстинктам.

Как и на этот раз.

Японец заговорил — сплевывая кровь и собственные зубы, злорадно скалясь с навернувшими на глазах слезами… А Шапранов мрачнел лицом с каждым словом — пока, наконец, не приказал подоспевшему конвою:

— Этого связать — и в штаб. И хорошенько допросить! И «додж» подать как можно скорее — нам на аэродром, срочно!

Вася, коему Татьяна помогает перебинтовать руку, коротко спросил:

— Обманка?

Капитан СМЕРШа коротко кивнул, сухо ответив:

— Обманка. Японцы слили нам дезу, чтобы проверить, кто явится в порт, кто из бывших сотрудников резидента явится его опознать… Агенты должны были до самого конца ждать нашего появление — у них фото Татьяны и еще нескольких «бывших», кого требовалось немедленно ликвидировать. А сам Минодзума попытается уйти сегодня через Гензан. Также морем…

Василий согласно кивнул:

— Значит, летим в Гензан.

…Расстояние от Сейсина до Гензана — порядка 540 километров вдоль восточного побережья Северной Кореи. Расстояние внушительное — но на Ли-2, крейсерская скорость которого составляет 290 км/ч… Общее время нашего пути из порта до аэродрома именно Гензана составило чуть более двух часов.

Причем последние полчаса уставшая от всего пережитого Татьяна спит на моем плече, лаская обоняние едва слышимым запахом лаванды.

В полете я поймал себя на мысли, что мне нравится летать. И дело не только в приятной близости обворожительной шпионки — хотя и это тоже… Но иллюминатор на время полета стал словно бы окном в иной мир — за ним расстилался бескрайний небосвод, окрашенный в нежные оттенки розового и золотого. Перевалившее через зенит солнце словно талантливый художник, медленно наносило мазки на холст неба — и я очень долго не мог оторвать взгляда от этого зрелища.

Но одновременно с тем сердце охватывала невольная тоска по дому. Как там сейчас, в послевоенном Минске? Я ведь не получал писем из дома, почитай, всю войну — хотя ведь Белорусскую ССР освободили еще год назад, знаменитая операция «Багратион»… Я так и не был дома после победы — но во снах мне частенько являются родные улицы, скверики, лица знакомых… Мама готовит завтрак, а отец, смеясь, пытается разбудить меня… Все это было частью моей жизни — как видно, навсегда потерянной.

Проклятая война!

Я закрыл глаза, на мгновение представив, что снова окажусь дома, снова обниму родных… Но самолет затрясло на снижение, Таня в полудреме испуганно вжалось в мое плечо — но тотчас отстранилась, полностью придя в себя.

Жаль…

— Садимся, Сергей!

Шапранов прокомментировал очевидную посадку то ли с целью завязать разговор, то ли он просто немного побаивается летать… Хотя на земле чувствует себя отлично — и воюет, стоит признать, с умением настоящего профессионала. После короткой схватки на пирсе я как-то резко зауважал контрразведчика — да и тот словно бы как-то даже расположился ко мне, что ли.

А может, все дело в том, что мы полетели втроем? Васю с раной на самолет не пустили — есть какие-то запреты на перелет раненых авиатранспортом. Да и честно сказать, наш капитан так-то немало крови потерял — порез, оставленный коротким мечом-вакидзаси, был серьезнее, чем мне сперва показалось… Ну и Леху с Володей мы не смогли подобрать — очень спешили на аэродром.

Ладно, разговор так разговор.

— Ну что, товарищ капитан, вдвоем будем брать резидента? Корабль не уйдет?

Контрразвдечик только усмехнулся — при этом шрам его на щеке изогнулся причудливым серпом:

— Будет группа оперативников СМЕРШа, плюс на месте уже должны были проинструктировать красноармейцев и моряков. Так что при необходимости содействие окажут… Да и корабль задержим без вопросов — главное, чтобы Минодзума успел сесть на борт, а не растворился в толпе на берегу.

Я согласно кивнул, удовлетворенно замолчав — но капитан, как кажется, неверно расценил мое молчание:

— Сергей, не обессудь, что взял тебя с собой. Дело, в сущности, только СМЕРШа — хотя до освобождения Кореи резидентом занималась разведка, верно? Так что… Но сейчас мне нужен офицер, на которого я смогу положиться. Я местных оперативников не знаю, с ними не работал — а ты себя в деле показал.

Помедлив немного, Шапранов продолжил:

— Насколько мне известно, боевых групп кэмпэйтай и «драконов» в Гензане или вообще нет, или их очень мало. Слив нам обманку, резидент подставил под удар большинство своих боевиков, обеспечивая себе безопасный уход. Но все же с ним может быть пара-тройка наиболее преданных фанатиков, способных на все… Самых верных и преданных.

Я согласно кивнул — и капитан продолжил:

— Так вот, я и оперативники проведем задержание. А ты уж будь добр — прикрой Татьяну, если девчонка снова окажется под ударом.

— Сделаю, капитан. Все что смогу — сделаю, не хуже старшины.

Шапранов ободрительно склонил голову — а экс-шпионка подарила жаркий взгляд и благодарную улыбку. Степанов, кстати, должен выкарабкаться — старшина мужик крепкий, с одной пули в брюхо загнуться не должен!

…Как и обещал капитан, в Гензане нас встретили местные оперативники, очень похожие на группу майора Лукова. Царствие ему Небесное… Те же «эмки», тот же рывок через город — но нас здесь не ждали, так что до порта докатили с ветерком и без пальбы.

Уже неплохое начало!

Впрочем, чем ближе автомобиль к порту, тем яснее становится масштаб разрушений города во время боев… Разрушенные здания, когда-то гордо возвышавшиеся над набережной, теперь лежат в руинах, словно разбитые японские мечты. И обломки кирпичей и стекла, еще не везде убранные, напоминают о жарких боях за свободу корейского народа!

А ветер, пробивавшийся в приоткрытое окно машины, несет с собой запахи соли и горечи…

Все ближе, на фоне вечернего неба, виднеются силуэты кораблей, готовящихся к отплытию. И, как и в Сейсине, причалы обступили сотни беженцев, вблизи похожих на теней… Их лица, иссеченные горем и усталостью, отражают безнадежность разрушенного мира беженцев. А в глазах большинства — все та же беспроглядная тоска. Только женщины, обнимающих своих детей, смотрят по сторонам с откровенным страхом — и сжимают своих чад так крепко, словно их вот-вот отнимут…

Автомобиль замедлился. Водитель безостановочно давит на клаксон, но тщетно. Толпа беженцев, рассчитывающих на отплытие уже сегодня, и не думает расступаться.

— Не разойдутся. — покачал головой следующий с нами оперативник. — Но время есть, пробьемся до траппа на своих двоих.

— Ну, так и не будем медлить! — скомандовал капитан, энергично покидая машину.

Погрузка на искомый корабль уже закончилась, до отплытия пароходаосталось всего ничего. Задержать, конечно, можно — но если задержка затянется, резидент наверняка поймет причину…

Мы покину машину следом за Шапрановым; я, иду чуть впереди Тани, положив руку на кобуру. Впрочем, пока что нас окружают оперативники — и толпа обтекает нашу группу, словно темные морские потоки волнорез.

От греха подальше обошли стороной группы военных, окруженных тонкой цепочкой красноармейцев. Форма японцев выцвела, вся в заплатках — и без знаков различий. Тыловые части? Возможно — но лучше нам не рисковать.

Еще недавно суровые, уверенные вояки — они держали в голове, что поставили на колени почти всю Азию и наслаждались трофеями, от дармового мяса до местных женщин, и награбленного добра, заботливо отправляемого домой… Они до последнего не верили в поражение и готовы были до конца сражаться за императора! Но теперь их мечты о славе и победе разбились о суровую реальность.

Живы ли теперь их родные, уцелели ли их дома? Американские бомбардировки выжгли дотла Токио, а Хиросима и Нагасаки уничтожены атомной бомбой.

Интересно, о чем они теперь думают? Как славно сражались? Или как убивали невинных и грабили, разрушали чужие дома? Нет, теперь их придавило осознание неизбежного возмездия, ударившего в ответ… А есть ли осознание собственной вины и раскаяние?

Кто знает…

Одно могу сказать точно — серый пароход, в очереди на погрузку в который и ждут сдавшиеся вояки, для них не просто средство эвакуации. Отныне это символ того, что они потеряли!

Как, впрочем, и для гражданских, измученных неизвестностью…

— Страшно как… — прошептала Татьяна, прижавшись к моему плечу.

— Не бойся. Вряд ли среди сдавшихся военных найдется место агентам кэмпэйтай. Их хорошо досматривали — а на любую попытку проявить агрессию наши бойцы среагируют максимально жестко. И потом, за спинами оперативников — да и меня — тебя просто не видно.

Девушка согласно кивнула — и мы продолжили движение к уже виднеющемуся впереди траппу.

Волны с глухим звуком бьются о камни и песок — но мы уже на подъеме. Жаль, что здесь не успели собрать пассажиров в одном месте — в той же столовой, к примеру. Впрочем, никогда не поздно это сделать — но экстренный сбор несет свои риски. Все же таки Минодзума кадровый моряк… Попробуем обойти пароход и каюты — а уж там, если поиск ничего не даст…

Впрочем — лучше бы дал.

Прихватив меня под локоть, словно на променаде, Таня внимательно, можно сказать даже, профессионально вглядывается в лица пассажиров. Чуть впереди держится Шапранов, оперативники вынужденно разошлись, но держат нас «квадратом» — увы, из-за спин четверых контрразведчиков экс-шпионка вряд ли сможет кого-то разглядеть. Еще двое остались у траппа… Риск, конечно — и потому правая рука моя покоится вдоль правого бока, а клапаны кобуры расстегнуты. Если что, успею выхватить ТТ, прикрыв собой Таню… Интересно, а ее обучали чему-либо кроме радио-разведки? Вести наружку, запоминать лица, узнавать нужного человека в разных воплощениях?

Вряд ли, конечно. Но девушка итак должна узнать резидента — в конце концов, после стольких лет совместной работы человека можно узнать со спины даже по рисунки движения…

На верхней палубе осмотрелись минут за десять — но Таня лишь отрицательно мотнула головой. В принципе, на месте резидента я также не отсвечивал бы наверху среди пассажиров… Как минимум, до момента отплытия.

Капитан обернулся назад, страдальчески наморщив раненую щеку:

— Идем по каютам?

Таня коротко кивнула:

— Да.

…Ну что сказать? Пароход сей явно никогда не был круизным лайнером — общие каюты его больше напоминали плацкартные вагоны, но с большим количеством скамеек. Зайдя в первую, мы оставили еще двух оперативников у входа, понимая, что в узком пространстве внутреннего помещения наша многочисленность нам скорее будет мешать. Еще двое вынужденно держатся позади — пустить их вперед, это все равно что предупредить резидента. Тут скорее офицеры в военной форме кажутся более незаметными — вроде как последняя проверка перед отплытием…

Осмотр первой общей каюты не дал результата; немножечко теряя терпение, мы двинулись во вторую. Татьяна по-прежнему держится позади, я прикрываю ее спиной, остро поглядывая по сторонам.

Вдруг что почую?

Впрочем, мне показался подозрительным крепкий японец самого независимого вида, да еще и в костюме. Я едва заметно кивнул в его сторону, но девушка с легкой улыбкой покачала головой. Не он… Однако я не успел еще отвернуться от Тани, как взгляд ее словно остекленел, а лицо резко побледнело. Знак рукой от девушки!

— Это он…

В самом конце каюты у иллюминатора сидит неприметный короткостриженный старичок с незапоминающимся лицом — последний с совершенно равнодушным, скорее даже философским видом познавшего дзен монаха созерцает берег.

Да быть не может! Эта развалина и есть паук, сосредоточивший все нити огромной агентурной сети в своих руках⁈

— Олег, впереди, у иллюминатора.

Я негромко обратился к капитану, держащемуся в пяти шагах впереди нас, впервые назвав его по имени. Контрразведчик кивнул, двинувшись к деду с пустыми руками — а я махнул головой отставшим оперативникам.

— Страхуйте!

Впрочем, Шапранов уже поравнялся со стариком, для проформы даже бросив руку к фуражке, что-то сказал…

Я едва разглядел молниеносное движение Минодзумы, ударившего узким, коротким клинком; скорее даже шипом, до того прятавшимся в футляре из-под письменных принадлежностей… И, скорее всего, из многоразового пера же и извлеченным; самое страшное, что конец трехгранного шипа мне показался каким-то влажным, словно чем-то смазанным.

Неужели яд⁈

Я замер на месте, задержав дыхание, время словно бы замедлилось… И потому успел во всех подробностях рассмотреть, как заученно смещается с линии короткого, направленного в живот удара Шапранов, развернувшись спиной к борту. Как легким ударом левой руки он отводит в сторону атакующую руку Минодзумы, словно бы легонечко поддев запястье противника ребром ладони… И как тяжело вдруг врезался локоть контрразведчика в локтевой же сустав скорчившегося от боли японца; явно отравленный клинок полетел на пол, выпорхнув из разом ослабевших пальцев резидента.

А потом чудовищно жесткий апперкот капитана словно бы подбросил японского шпиона в воздух, буквально оторвав резидента от земли!

— Вот это да…

Я не смог удержаться от восхищенного возгласа — а Минодзиму уже начали крутить подоспевшие агенты, в то время как Шапранов с кривой ухмылкой подобрал трехгранный шип, оброненный нашим врагом.

— Наверняка матин. Иначе стрихнин — очень популярный яд японских синоби…

Между тем, связанный старик уже оклемался — что весьма удивительно для столь тщедушной комплекции и немаленького возраста! Бросив злобный взгляд на капитана, он с кривой усмешкой что-то произнес; я подумал, что какое ругательство или угрозу, но Татьяна с удивлением перевела:

— Говорит, что он восхищен тем, как товарищ капитан сумел уйти от удара. Ведь Минодзиму мастер иайдо. Он выражает свое восхищение.

Шапранов вновь криво улыбнулся:

— Да плевать на его иайдо, и его восхищение. Взяли — и, слава Богу… Военного преступника ждет справедливая кара! Но вначале — дознание с пристрастием.

Капитан СМЕРШа как-то уж совсем хищно оскалился, отчего даже мне стало не по себе; затем контрразведчик повернулся к нам с Татьяной.

— Таня, вы выполнили свою миссию — и вам, безусловно, зачтется. Следствие будет мягким… Но оно будет — все же вы работали на врага. Так что можете пока попрощаться с товарищем старшим лейтенантом… У него теперь своя дорога,а у нас своя.

Мне стало невыносимо горько после этих слов капитана — хотя умом я и понимал, что за сотрудничество с японской разведкой наследную аристократку ничего хорошего не ждет. Конечно, теперь это уже не «измена Родине», и уж точно не «вышка»…

И все же, повторюсь, мне стало невыносимо горько. Вроде ведь и побыли вместе меньше суток, и перекинулись лишь парой фраз — а вроде уже как родные, пережившие вместе не один бой… Да и не только ведь это важно! Пока она держала меня под локоть на корабле, ее рука словно жгла меня через гимнастерку. А то, как экс-разведчица спала у меня на плече в самолете, я наверное, никогда уже не забуду… Я молча взял разом поникшую девушку за руку, она не отняла ладони; вместе за руки мы и пошли, покидая корабль. Но с каждым шагом идти становится все труднее — а теплые, нежные девичьи пальчики еще и неожиданно крепко так стиснули мою ладонь, словно призывая не отпускать…

На верхней палубе нас встретил неожиданно яркий, красивый закат, заливший море царственным багрянцем — а порыв налетевшего ветра небрежно, но как-то естественно красиво разметал волосы Татьяны. Век бы ею любоваться… Но следующий позади капитан многозначительно хмыкнул — и мы замерли, не обращая внимания на царившую вокруг суету. Я посмотрел в темные, невероятно грустные очи девушки — и понял, что это последняя наша минута…

В глазах экс-разведчицы читается смесь нежности и печали. Она шагнула ближе, прижавшись ко мне — и кажется, я почувствовал не только тепло её тела, но также ощутил и тепло девичьей души… А после она невесомо коснулась моих губ своими устами — именно так, как я представлял себе наш первый поцелуй! Но прежде, чем я успел бы ответить на обжигающее прикосновение, Татьяна уже отстранилась — с тоской и неуверенность, но одновременно с тем и жгучей надеждой попросив:

— Ты хотя бы напиши мне, Сережа.

— Напишу. Обязательно напишу!

В этот раз я сам неудержимо рванулся вперед — и наши губы встретились в жарком поцелуе, полном надежды и прощания. В этот момент мир вокруг нас окончательно исчез… И даже контрразведчик, явно тяготящийся сценой прощания, ничего не сказал.

Когда я отстранился, в глазах девушки заблестели слезы — но она через силу улыбнулась, стараясь скрыть свою боль.

— Береги себя, герой…

— И ты береги себя…

Наконец я отпустил ее руку, готовый закричать, заплакать, набросится на контрразведчиков, в конце-то концов! Она же ведь ни в чем не виновата, она же была вынуждена работать на японцев! Почему, почему теперь ее у меня забирают⁈

Но я ничего не смог сделать — потому как любое мое действие обернулось бы для Татьяны еще большим вредом. Мир порой бывает очень несправедлив… Но пока мы живы, пока бьются сердца, есть еще надежда на новую встречу.

— На землю летят, возвращаются к старым корням… Разлука цветов! — громко продекламировал на хорошем русском японский шпион Минодзума, ведомый оперативниками СМЕРШ.

…А ведь это было 17 октября. Точно, 17 октября 1945-го года! Выходит, вчера была как раз годовщина операции по поимке ныне расстрелянного Минодзумы…

Жаль, я не смог сдержать обещания, данного Татьяне. Я не успел отправить ей ни одного письма — ибо принял предложение о переводе в агентуру прежде, чем состоялся суд, определивший для экс-шпионки меру пресечения.

Да и писать их на будущее, да даже для себя — было бы очень опасно. Вдруг у Айвана, отставного солдата армии США, побывавшего в японском плену и демобилизованного по возвращению домой (и теперь работающего гражданским сотрудником на военном аэродроме!) обнаружат письма на русском?

И все же я их пишу… Довольно часто пишу, мысленно выводя ровные строчки писем экс-шпионке, столь милой моему сердцу «миледи»… И засыпаю с острой надеждой, что мне вновь приснится тот самый пароход, тот самый закат.

Те самые поцелуи…