КОМ-7 (Казачий Особый Механизированный, часть 7)

03. ЛУЧШЕ, ЧЕМ ГОСПИТАЛЬ

ПУТЕШЕСТВЕННИК, ПЕНЬ ГОРЕЛЫЙ!

Я посадил Витгенштейна на переднее сиденье. Чтоб рядом был.

— Знаешь что? А поехали-ка к моей матушке. — Так-то у меня особо выбора не было, но Пете-то надо было объяснить, куда я его везу. И чтоб не испугался, когда его смотреть вдруг начнут. А то мало ли, какие у него отношения сейчас с лекарями. — Она первая на всю Сибирь травница. Быть того не может, чтоб не помогла. — На меня от нервных переживаний напала какая-то болтливость, прям неуёмная. — Это ж надо, до чего ты себя довёл! Петя! Ты как вообще? Как сбёг-то? Да ещё в твоём состоянии!

— Я-а-а же ба-алтун, — Петя рвано и, честно скажем, страшновато засмеялся, — Ме-эд-сес-тёр у-у-гов-ворил в сад идти и… с-с… с-с…

— Сбёг?

— М! — утвердительно клюнул Петя. — Д-д-дыа за-ап-правки дошёл, а там наши техн-нари за-аправляются. Я-а и…

— Напросился?

— Ага.

— И они ж тебя на дирижабль зайцем взяли? — догадался я.

— Д-да. С п-п-п…

— Пересадкой?

— М! В К-к…

— Красноярске?

— Н-н! К-к…

— Казани?

— Ага. Подсад-ди-или меня к-ка-ак в… в…

— Ветерана?

— М!

— Ты у них и комбезом разжился? — Вряд ли в императрицыном госпитале пациентов содержат в этаком виде.

— Но, — кивнул Петя.

— А Соня? Жена-то твоя, что — не знает, где ты?

— Со-оня два-а ра-аза у ме-еня бы-ыла. А п-потом ч-чуть…

— Чуть дитя не потеряла, знаю.

— Е-э-э-ле сп… сп… — Петя разволновался, и речь его стала совсем уж дёрганной.

— Спасли?

— М! — Петина голова утвердительно дёрнулась. — И-и пу-уска-ать перес-стали.

— С-с-сахар! — Как же мне хотелось выругаться! — А императрица чего? Она ж первый маг-лекарь в империи!

— И-императриц-ца с-сказала, что т-только с-со време-енем п-пройдёт. С-сколько-о мо-ожно жда-ать? Я не-е ка-алека! Р-руки-но-оги н-а мест-те! Ле-ежать в к-кровати?

— Ага, и ты по тихой утёк? Самое главное, теперь тебе то-о-олстую докладную писать…

Витгенштейн удивлённо взглянул на меня.

— К-какую д-докладную?

— А как ты службу безопасности Императорского госпиталя обул. А она там по-любому есть. Не может её там не быть. И, значит, лихой князь всю её нахлобучил. Это, брат, такой подвиг, без награды не останешься. Я тебя уверяю. Щас ещё и полицейских следаков на уши поставят. «А куда делся князь Витгенштейн? Найти и предоставить пред светлы очи…» кого там — императора-батюшки или отца твоего? Кстати… — Я оглянулся. — А ну-ка петельку одну сделаем!

Петя, видать, испугался, что я решил сей же час сдать его обратно в госпиталь и запаниковал:

— К-к-ку-уд-да? Н-не надо! Д-дай х-хоть с же-еной п-повид-даться!

— Не сметь труса праздновать! Коршун щас всё зарешает!

Мы свернули к зданию Почтамта.

— Петя, — максимально убедительно спросил я, останавливая автомобиль практически напротив входа, — ты мне друг?

— Д-друг, — согласился Витгенштейн.

— Посиди, не убегай. Где я тебя потом искать буду? А мне к зятю на минутку надо.

— А! Лад-дно.

Дежурный на входе признал меня и постарался изобразить нечто вроде воинского приветствия.

— Виталий у себя?

— Так точно, ваша светлость!

— Так. Поручаю тебе пригляд. Если вот тот господин вдруг из машины выйти захочет — не выпускать.

— Как? — выпучил глаза почтмейстер.

— Как хочешь, а чтоб он в машине сидел. Я быстро.

Вбежал по каменным ступеням, бегом залетел к зятю в кабинет:

— Выручай, брат! Звонок особой важности. Срочно!

— Межгород?

— Да. Номер не знаю, но в списке особо важных он должен быть.

— Ничосси у вас запросы, ваша светлость! Пошли в коммутаторную, так быстрее будет.

Мы спустились на первый этаж, прошли в глубину здания, в комнатку, где сидел очень серьёзного вида очень длинноусый дяденька.

— Иваныч, — сказал Виталий, — дело важное.

— Соедини-ка меня, милейший, с секретарём генерал-губернатора Витгенштейна, — без лишних политесов попросил я. Дядька даже не удивился, только кивнул:

— Сей момент, постараюсь, — коммутаторщик протянул мне трубку, — ожидайте.

Но в момент не вышло. Лишь спустя несколько минут сосредоточенного щёлканья и переключения всей этой мудрёной машинерии в трубке глуховато раздалось:

— Секретариат генерал-губернатора князя Витгенштейна, слушаю.

— Герцог Коршунов. Тьфу! Илья Коршунов, герцог Топплерский. Мне бы с его сиятельством переговорить. Дело чрезвычайной важности.

— Секунду. — На том конце шелестели бумагами, пока наконец не произнесли, — Ваша фамилия входит в особый список. Проверочный вопрос: за что генерал-губернатор ругал вас с товарищами перед свадьбой Вани?

— Э-э… за раздолбайство?

— А точнее?

— За угон секретного объекта. Двух объектов, на самом деле. Наземного и воздушного.

— Достаточно. Соединяю.

Опять какие-то щелчки, потом строгий голос произнёс:

— Коршун, ты?

— Так точно, Пётр Христианович!

Он помолчал.

— Я так понимаю, мой у тебя в Иркутске? Иначе ты б не звонил?

— Так точно, у меня!

— Да не ори ты, — он опять помолчал. — Организовать всё сможешь? Чтоб к врачам и всё такое?

— Ваше сиятельство, я спервоначалу собирался его своей матушке показать, а потом уже по докторам…

— Евдокия Коршунова? Неожиданное решение. Будем надеяться, что оно даст лучший результат… Жаль, сразу нам в голову не пришло. Действуй!

— Есть! Спасибо за доверие!

На том конце положили трубку.

Ага. Что ж, теперь, когда у нас есть родительское благословение — всяко легче!

— А теперь, милейший, с начальником специального военного училища соедини, будь ласков!

— Иркутского?

— Именно.

— О, так это пара пустяков! Сейчас, всё будет!

Опять эти непонятные манипуляции. И вновь мне протягивают трубку.

— Да! Слушаю!

— Сокол, после службы нигде не задерживайся. Закончил — и срочно в Карлук. Ты меня понял?

— Э-э-э… Ладно. А что за секретности такие?

— Сокол! Я когда тебя без толку просил? Я прям настойчиво прошу, чтоб вы никуда не заруливали.

— Погоди, а мы с Серго хотели же…

— Завтра сходите, куда вы там хотели!

— А девчонки поехали к Лизавете, она их к какой-то модистке хотела…

— И пусть! Что тебе та модистка?

— А забрать?

— На такси доедут, ничего.

— Я обеспечу или сам отвезу, — сбоку сказал Виталий.

— Виталий сказал, всё нормально будет, доставят девчонок! — пересказал я.

— Вот ты душный, а. Ладно, будем как штык. Часика через три жди!

— Забились! — Я положил трубку. — Благодарю, господа! Надеюсь, не слишком обременил. Виталий, спасибо тебе огромное, ты не представляешь, как меня обязываешь!

— Пустяки, Илья! Я ж по-родственному!

Я скорым шагом вернулся к машине. Дежурный почтмейстер моргнул мне аж двумя глазами — мол, всё нормально! Петя сидел, открыв окно, подставляя лицо осеннему солнышку. Аж сердце сжалось, глядя на него, честное слово. Какой же он уставший! Они что там, в госпитале императорском, совсем ворон не ловят? Если человека довели до такого состояния, что он тупо сбегает с лечения, лишь бы к родным? Или я чего-то не понимаю опять? Вот Сокол вернётся — разберёмся!

— Ну что, геройский герой, не скучал?

— Н-нет. Т-тут хо-орошо!

— Ну и здорово. — я запрыгнул в машину и начал рассказывать: — Значит так. Поедем сейчас к матушке моей. Я уже говорил, она травница. Может, каких настоев тебе сделает, таких, знаешь, очень специальных. Она могёт.

— Д-да я н-не сомн-неваюсь! Т-ты рули-и, н-не отвле-екайс-ся!

Мы быстро проскочили город и понеслись по Качугскому тракту, обгоняя редкие машины, плетущиеся по обочине повозки с сеном, всадников… Петя глазел по сторонам, его волосы трепал ветер, и, похоже, Витгенштейн был совершенно счастлив.

ПОЛЬЗИТЕЛЬНО

Я вкатился во двор усадьбы, сразу прижался к гаражу, а то щас же Сокол с табором приедет. Весь двор займут. Обошёл авто и протянул руку Петру. А он сердито оттолкнул протянутую ладонь и прошипел:

— Т-ты чег-го? Я-а, не ин-нвали-ид!

— Видел бы ты себя, не инвалид он! Краше в гроб кладут! Идём, будем заново с моими знакомиться!

Мы прошли по двору в родительский дом. Видимо, отец увидел въезжающую машину, и они с мамой встретили нас прямо у входа.

— Привет, Илья! — чинно начал батя. — А кто твой спутник, познакомишь с гостем?

— А это, папаня, сбежавший из госпиталя князь, Пётр Витгенштейн. Ага, прямо из императрицыного, — утвердительно кивнул я в ответ на удивленные глаза отца и мамы. — И ему, матушка, оченно нужны твои таланты. Не смогли они, аж в главном госпитале империи, поправить моему другу здоровье. Вот и привёз…

— Ну-ка, ну-ка, — мать оттеснила меня от Петра, усадила его на стул и начала заглядывать в глаза.

Тут неслышным шагом подошла Айко и спросила:

— Вы позволите? — на удивление, несмотря на свой возраст, лиса безоговорочно признавала статус и авторитет матушки как старшей женщины в доме.

— Конечно, — кивнула маман.

Айко перехватила Петю за руку и сосредоточенно помяла его ладонь:

— Так, основные меридианы целы, а вот тут плохо, прям сильно плохо!

— Матушка, извини, что отвлекаю, но! Да посмотри ты на меня, пень горелый!

Она с нетерпением повернулась ко мне и укоризненно сказала:

— Илюша!

— У него жена на сносях. Узнает, где он — сто процентов примчится ведь!

А что шила в мешке нам не утаить, я не сомневался. Всё равно просочится.

— Нужно кровь из носу сделать, чтоб он хоть как-то в кондицию пришёл… ну-у…

— Не нукай мне! Задачу поняла, не дурней паровоза-то! — Она схватила Витгенштейна за руку и потянула за собой. — Сколько у нас времени?

— Дня два-три. — Когда маман в такой ажитации, отвечать нужно коротко и по существу.

— Три сеанса, — прикинула маман. — Пойдёт! Айко, со мной пошли! Алёша! Баню топи! Живо!

— Так я уже, — развёл руками батя, — Илюху же ждал.

— Мало! — отрезала маман. — Тут критическую температуру надо. Хоть мажьей силой, а нагоните мне! Не меньше ста двадцати чтоб было! И соль в каменку, ту, что ты с войны привёз…

— Есть! — хором ответили мы с отцом.

— Я воду натаскаю! — сразу предложил я.

Ну вот не сподобились мы никак до бани водопровод протянуть. Сам понимаю, что упущение, а с другой стороны — не так уж её много и надо в бане, воды-то. Основное мытьё всё равно в ванной. Да и колодец наш старый, который ещё до всех водопроводов отрыт был, не так от бани далеко.

— Иди уже, балабол! — усмехнулся отец. — Цельный герцог мне в баню таскать воду будет, ух ты!

— Ага! — рассмеялся я.

Пока таскал колодезную воду в бак, пока веники выбирал, запаривал, маман с Айко ведут Петра. Нет, прям волоком волокут! А того как былинку качает!

— Это чего с ним совсем стало⁈ — спрашиваю. — Он к приезду жены в норму-то придёт?

— А это от вас с отцом зависит! — сурово говорит маман и две склянки нам в руки суёт: — Эту в чан с веником. А эту на камни. Да смотрите не перепутайте! Чтоб мне его так распарили, чтоб он еле-еле на своих двоих из бани вышел! Чтоб в четыре руки его пропарили, веничками отстучали. Да что я, мне вас учить что ли? Дед знает! Вперёд!

Ну вперёд так вперёд.

Затащили мы князя в баню в четыре руки, стянули с него одежонку… Мать моя! Петя и раньше толстым не был, а теперь вообще! Шкелет, кожей обтянутый! И как такого в полную парить? Но, с другой стороны, маман сказала — ей всяко виднее.

Заскочил в парную, проверить — и что-то маловато мне жару показалось. Решил добавить. И от души так пару ильиных огней в камни зафигачил. От жара аж волоски на руках затрещали! Как бы самому не обжечься… Хорошо, что на бане мы с папаней совсем не сэкономили — здоровенная парная, огромная печь с внушительным запасом камней. Не поскупились — жадеита набрали. Полки заморским африканским деревом абаш отделаны. Это я ещё с Трансвааля обеспокоился.

На термометре сто тридцать. Хорошо!

Выскочил в мыльню. Папаня как раз закончил первую обмывку князя — так, наскоро, чтоб поры от грязи отмыть…

— Ну, пошли, раб Божий!

Следующий час мы, сменяясь, обрабатывали Петра. И вот уже, казалось, привык я к чудесам. Но когда кожа Витгенштейна начала светиться золотистым светом, пришлось выскочить из парной и ушат ледяной воды на себя опрокинуть. А то мало что мне мерещится с перегреву?

Вернулся — ан нет. Не мерещится. Лежит князь на полке и мягким светом светится. Прям как солнышко, когда сквозь туман пробивается.

— Ты видел, а, батянь!

— Видел не видел, а это ещё не всё! Не прошёл он положенную процедуру. У нас еще полчаса. Свет погаснуть должон. Веники в руки — и вперёд!

Отож как? Вперёд так вперёд! Короче говоря, смочалили мы о спину Витгенштейна аж восемь веников! Заполировали пихтовыми. А когда и впрямь Пётр «погас», вытащили в мыльню.

— Теперь кадушек пять на него, чтоб слегка замёрз!

Выполнил, а сам спросил:

— Батя, а ты-то откуда знаешь про все эти банные выкрутасы?

— А как, по-твоему, меня после контузии выходили? Ишшо до твоего рождения. Именно тогда у Дуси дар-то открылся, как я на костылях до дому пришкандыбал.

— А чего мне никогда про это не рассказывали?

— А зачем тебе? Это наше сугубо мужне-женино с ней дело. Ясно?

Витгенштейн сидел на стёсанном бревне, что нам заменяло лавку у бани, и блаженно улыбался.

Я слегка ткнул его в бок:

— Ну ты как, героический стрелок?

— Илья, в жопу иди! — Он даже глаза не открыл.

— Вот. Дожился! Теперь и помирать не страшно. Княжеского посылания в жопу сподобился. Да ещё без заиканий.

Пётр мгновенно открыл глаза.

— А действительно! Я же нормально говорю!

— Сиди, твоя светлость, отдыхай! — вышел из бани отец. — Это только первая процедура. Так-то тебя три дня подряд парить надо, а после — через день. Поживёшь с месячишко у нас, Дуся тебя окончательно на ноги поставит. Не таких ставила!

— Хорошо бы… — Пётр внезапно чуть не подскочил, и только отцова рука удержала его на лавке. — А как?.. Я, может, стесню вас? А если Соня с дитём приедет?

— Сиди, не клопочи! Иван не стеснил, Серго не стеснил, принц немецкий не стеснил, и три лисы японских тоже не стеснили — а ты, на тебе, стеснишь! В бывший Мартин флигель вас поселим. Или ещё куда. Дуся решит.

Витгенштейн захлопал на меня глазами, в кои-то веки не находя слов, а я только руками развёл:

— Ну вышло так, что я?

— Приехали! — крикнула Фрося, распахивая ворота, и во во двор начали степенно закатываться машины.

Ажно три штуки. Серго, Иван да ещё Иванова охрана. Пожалуй, вот этот сарай, что у входа, придётся-таки переносить. Потому как с таким залётным табором вообще места не хватает. А ещё гости наедут? Тесть, зятевья — уже не провернёшься. Мысли в моей голове сделались вдруг ленивые и медленные.

Тем временем из первой машины, никого не дожидаясь, выскочил Сокол и сердитым шагом пошёл ко мне. У него так бывает. Ежели в гневе, чуть подпрыгивает. А с потерей ноги, так эта особенность ещё и усилилась.

— И чего панику наводил? К чему срочность такая? У меня, знаешь, что на сегодня… — начал он громко, но на последнем предложении через каждое слово уменьшал громкость и все длиннее делал паузы. — Петя, ты?..

— Я, Сокол, я. Али не рад видеть друга сердешного?

Чего это Витгеншейна повело на былинный лад?

Иван тяжело опустился на лавку рядом с Петром.

— Ты как сам?

— Лучше, чем у тётушки твоей, здоровья ей и благ всяческих. Правда лучше. Хочь заикаться перестал…

— Заикаться?

— Ты бы слышал, — медленно сказал я. — Хоть у охраны училища потом спроси.

— У охраны? — переспросил подбежавший Серго.

— А не бери в голову, — отмахнулся Витгенштейн и закрыл глаза. — Какое счастье, братцы, просто говорить! Да ещё и вас увидел. Мне б теперь жену обнять, и вообще всё замечательно будет.

— Так теперь-то можно ей сообщить! — Серго радостно переводил взгляд с одного лица на другое.

— Погоди ты сообщать! — шикнула на него маман. — А ну как обратно обернётся?

— Плевать! — вдруг жёстко сказал Петя. — Даже если вернётся. Я готов по три раза в день эти ваши банные экзекуции претерпевать, лишь бы она рядом была.

Матушка только вздохнула и подала Пете отвар, который тихо принесла ей Айко:

— На-ка, попей. Хороший сбор. Да не морщись, он не горький. Тебе пользительно.

Потом мы сидели за столом и пили облепиховый чай, а Сокол всё пытался выведать у меня секретные сведения о похищении и переправке в Иркутск князя Витгенштейна. Аж из императрицыного госпиталя! О том, что Петя справился сам, Иван слушать не хотел. И выдвигал теории одна хлеще другой. По его версиям выходило, что я спланировал тайную операцию с участием японских лис — недаром все видели их в костюмах белых ниндзя! — и высвободил из тяжёлых застенков Петра, попутно прирезав пару сотен мясников-хурургов… Не дай Бог он это кому расскажет — это ж прямой мятеж против императора-батюшки… Андрей Фёдорович, конечно, посмеётся, а вот его церберы могут и к ответу притянуть. Народ там не обременённый излишними сантиментами. Вначале бьют — потом спрашивают…