КОМ-7 (Казачий Особый Механизированный, часть 7)

20. ЧТОБ НИКТО НИКОГО НЕ СЪЕЛ

ТРУДНЫЕ БЕСЕДЫ

Теперь осталось убедить Ивана отпустить меня. Поэтому на следующий день ехал я за рулем Соколовского авто, а водителя училищного в мою «Победу» пересадили, чтоб за нами тащился.

Выехали на Качугский тракт — и Сокола прорвало. Так-то он молча сидел, в окно глядел да на меня косые взгляды кидал.

— Ну рассказывай, друг сердешный, чего это гордый Коршун в наёмные водители записался?

— Тут ведь как, ваше высочество, ежели не предупредить вас о досадной необходимости отпуск мне внеочередной предоставить, то…

— Чего это отпуск? — сварливо поинтересовался начальник училища.

— Читайте, ваше высочество. Я дотянулся до ташки и отдал ему несколько листков. И просьбу от атамана, и разрешение на обсуждение от контрразведчиков, и письмо кайерканских оборотней…

Пока Иван читал, ехали спокойно. Потом он чего-то пробормотал и начал читать по второму разу. Мы уж до портовых кранов доехали, когда его окончательно прорвало:

— Значит, опять на войну, казак лихой?

— Так получается, ваше высочество!

— Ты меня навеличивать прекрати! Ты на войну, а я тут, в тепле-безопасности остаюсь⁈ Ты, мать твою, в курсе, что ко мне уже глава рода Багратионов звонил? А? И, скорее всего, со дня на день официальный приказ придёт — и всё! Остался Сокол один!

— Чего разорался-то? Ещё Пётр тут. Он уж вполне себе одыбал, чтоб на преподавание выйти.

— Ой, да не пудри мне мозги! Чтоб Петя не вывернулся и с вами не усвистал? А я? Я, что — инвалид, по-твоему?

— Ну так-то да, инвалид, — твёрдо ответил я. — Пока нога не отрастёт, хрен тебя государь куда отпустит. Да и Петра тоже, с его-то мажеским истощением.

— Та-ак! Значит, инвалиды — в тылу, а бравые оборотни — в бой?

— Ты чего завёлся? Я не виноват, что медведем стал, так же как Серго — волк. Что, наша вина в том? А⁈

Иван помолчал. Сказал совсем другим тоном:

— Да не виноваты вы, конечно. Но обида-то душит!

— А ты не душись, а лечись быстрее. Айко с маман говорят, что какую-то чудо-мазь придумали, будут на тебе испытывать.

— Всё равно это дело небыстрое, — пробурчал Сокол.

— Так и там не на день! Как бы не на полгода растянется. Там же не просто отбить оборотней индийских надо. Там, я так понимаю, оборону выстроить надо по всей провинции. Да так, чтоб никакая падла на собственность Российской империи косо посмотреть не могла!

— Тут ты, наверное, прав. Но ты ж в любом случае не один поедешь! Лис возьмёшь? — Принялся загибать пальцы Иван. — Хагена, Швеца, и Пушкина без вариантов ты у меня заберёшь. Иначе кто тебе «Пантеру» пилотировать будет? И не говори мне, что ты без «пантеры», с голой жопой собрался?

— Если честно, с голой не хотелось бы. Но если ты будешь настаивать…

— Не дури мне! Значит, четверо выбывают сразу! Ещё Серго. Так? Так! Сговорились, вижу по глазам!

— Вот поэтому я к тебе и сел. Сегодня соберём всю шайку-лейку у тебя в кабинете и вдумчиво поспрошаем. А то, может, у кого какие другие планы образовались? Ты учти — я неволить никого не стану…

— Не станет он! Тут как бы тебя от радости на сотню маленьких медвежат не порвали! Желающие-то…

Конечно же, Иван оказался прав. Нежелающих не было. Более того, когда мы закончили наш преподавательский микро-совет и вышли из начальственного кабинета, то обнаружили в секретарской чинно ожидающих Марию, Софию и Серафиму. Вопреки обыкновению, не поехали в город развлечься, а сидят, пожалте, на диванчике, беседуют.

— И что это за дамское собрание? — с подозрением спросил Сокол.

— Полегче на поворотах, господин начальник училища! — тонко улыбнулась София. — Я ведь тебе не только свояченица. И, кажется, нареканий в моей работе не было. Так что на время отбытия мужа моей подруги в зону военных действий я готова взять на себя его часы по теории магии. Мне хотелось бы познакомиться с полным учебным планом.

— А я, дорогой, если ты не против, возьму артефакторику и историю боевой магии, — мило улыбнулась Маша, — поддержу сестру.

— И я… — голос Серафимы слегка дрожал. Ей, пожалуй, было труднее всего. Она выросла в семье, далёкой от воинской службы (а именно это здорово роднит казаков и аристократию — обязательное служение), и мысль о том, что муж в любой момент может быть призван туда, где опасно и запросто могут убить, до сих пор была для неё чуждой и пугающей. — Я готова взять на себя все занятия по технопению, пока… До тех пор, пока Илья не вернётся.

— Вот и отлично! — энергично потёр руки Серго. — Теперь у нас проседает только рукопашка, но тут мы попросим Харитонова, он что-нибудь придумает.

Иван посмотрел на нас больным зверем.

— Ну прости, брат, — развёл руками я. — Всё оборотническое общество просит. Как я могу отказать?

ТАК ИТЬ…

В связи со скорым отбытием внезапно вылезло множество хвостов, которые нужно было доделать до, и на службе я задерживался. Серафима сперва помогала мне, но когда в кабинет заглянула Соня и спросила:

— Симочка, домой едем? — я отправил её, вручив для пущей важности список новеньких с метками об успеваемости:

— Вот тебе, чтоб совесть не мучила. Надо раскидать на три, как мы раньше делали, помнишь?

— А! Очень успешно, средне и удовлетворительно?

— Ага. Сядешь в детской, пусть дети маму хоть пишущей посмотрят.

— Ты уж меня не стыди, — порозовела она.

— Это ещё что⁈ Кто тебя смеет стыдить? Живо всем загривки намылю! Ты у меня самая умница! Всё, езжай. Я постараюсь закончить тут поскорее.

«Поскорее» вылилось в добрых три часа, и домой я подъезжал, когда на дворе стояла вполне ночная уже темень. Свернув с тракта к нашей деревне и миновав пару взгорков, с последнего я увидел шарахающуюся вдоль нашей Коршуновской ограды крупную фигуру в серой хламиде, напоминающей то ли бесформенную шинель, то ли зипун* до пят, на манер тех старинных, что выставляют в краеведческом музее.

*Зипун — старинная крестьянская одежда

для холодного времени года,

напоминает запашное пальто.

Не желая спугнуть татя, я остановил машину на обочине у церковного забора, заглушил мотор, живо перекинулся в медведя и мягким бесшумным шагом потрусил в сторону отирающейся у забора фигуры. Если человек останавливался и оглядывался, я просто замирал — хрен ты в потёмках меня в медвежьей шкуре от сугроба отличишь! Так я довольно быстро достиг своей ограды, и когда тать в очередной раз попытался заглянуть во двор сквозь выпавший сучок в дощатом заборе, я рявкнул:

— А НУ, КТО ТУТ⁈ – и поддал лапой по откляченному афедрону.

Тать взревел иерихонской трубой и подлетел выше забора — метра на три, чес-слово! — после чего плюхнулся в сугроб и заверещал истошным басом:

— Медве-е-е-едь! Батюшки светы! Медве-е-е-едь!

Заверещала. Потому что это была баба. Баба, наглухо укутанная в необъятный истёртый салоп* и пару пуховых платков. Я перекинулся в человеческий вид и спросил:

— И чего орёшь?

*Салоп — верхняя женская одежда

свободного кроя (по типу накидки),

могла быть с рукавами

или прорезями для рук.

— Так страшно ить, — шмыгнула носом баба из глубины намотанных платков.

— А чё шаришься?

— Так ить звали, — она снова шмыгнула носом, и я понял, что бабища плачет. Однако требовалось выяснить:

— Да кто звал-то?

— Коршун какой-то…

Тут я окончательно её узнал:

— А-а-а! С казино кухарка!

— Не-е, никаких коз у нас не было, — помотала она своими платками. — Господа приходили, играли… — Продух в платках слегка посунулся в мою сторону и удивлённый голос вопросил: — Так это вы, что ль, ваше высоко… — она запнулась, — благо… превосходит-ство?..

Мне аж смешно стало:

— Ты откель такое наименование взяла! Зови уж Илья Алексеич. Жди. За машиной теперь из-за тебя возвращаться! — с некоторой досадой проворчал я и, перекинувшись обратно медведем, широким махом помчал к оставленной «Победе». На бегу я размышлял: как так — шарашилась баба вкруг забора, а никто не среагировал? Однако, усаживаясь в автомобиль, я увидел, как ворота нашей усадьбы приветственно распахиваются, а вокруг мелькает быстрая тень. Присматривала, значицца, всё-таки!

И не сочла опасной.

Видимо, так.

Я въехал на двор, выскочил из машины и махнул рукой:

— Пошли! Как тебя там?

— Аграфена, — прогудело из платков.

— Долго ж ты собиралась!

— Боялась чегось…

— И «чегось» ты боялась? — переспросил я, усмехаясь.

— Ага! Я в училишше-то пришла — а там эвон как страшно! На входе документы спрошают. Я и забоялась подступаться-то…

— Ну и что? Сказала бы, что я приглашал. Хоть меня бы вызвали к проходной.

Мы поднялись к крыльцу, и дверь неслышно распахнулась передо мной. Опять лисьи штучки!

— Заходи! — пригласил я Аграфену и первым шагнул в тёплые сени, снабжённые по нынешним временам большими застеклёнными окнами.

— Красиво у вас! — оценила Аграфена, разматываясь из платков. — Как в музее!

Пустота фыркнула и хлопнула входной дверью.

Дальше стеречь пошла.

— Чегось это? — опасливо спросила Аграфена.

— Это нормально. Пошли, матушке тебя представлю.

Не самому же мне с этой гренадёршей возиться, в самом деле?

Маман рассудила, что девять вечера — поздноватое время, чтобы идти знакомить барышню с возможными женихами. Предложила Аграфене (немедленно ласково поименованной Грунюшкой) заночевать в гостевой комнатке во флигельке и усадила пить чай. Слово за слово — маманя выспросила всё, что ей было интересно. А я пошёл к Ивану, срочно решить кой-какие неотложные вопросы, приметив, что за столом появились ещё два персонажа — Сэнго и Хотару, поскольку разговор зашёл об очень интересном — обо всяких пирожных.

А на обратном пути они поймали меня в библиотеке.

— И ты представляешь, дядя герцог Илья Алексеевич⁈ — взахлёб рассказывала Хотару. — Она взяла совсем невкусную муку, обыкновенные яйца, сильно сладкий сахар…

— Ну-ну! Ты что же весь рецепт мне перечислять будешь?

— Я! Я скажу! — завопила Сэнго, прыгая вокруг. — Она взяла всё простое и обыкновенное и сделала чудо!

— Прям-таки чудо?

— Очень-очень вкусное чудо! — подтвердила Хотару и обе закивали так, что у обычного человека голова бы оторвалась. — Дядя герцог Илья Алексеевич, возьми её в кухарки, а⁈ Она будет стряпать нам вкуснятину каждый-каждый день! Она согласна! У неё работы нет!

— А как Олег стряпает, вам, значицца, уже не нравится?

— Нравится! Нам очень нравится! Но Олег далеко, надо ехать в город. А Груша тут будет. Раз — и готово!

— Погодите, я ж её обещал с кузнецом познакомить?

— А что — жена кузнеца не имеет права работать? — вытаращила глазёнки Сэнго. — К тому же работать в хорошем доме?

— И имя у неё вкусное — Груша, — добавила Хотару. — Очень для вкуснятины подходит.

— Ну раз и-и-имя, тогда придётся взять.

— Урэсий ва! Сиавасэ да ва!* — заорали они в два голоса и помчались сообщать эту новость матушке и Груше (и естественно, всем, кто мог бы услышать их вопли сквозь двери своих комнат).

*Урэсий ва — я так рада!

Сиавасэ да ва — какое счастье! (яп.)

А я пошёл обнимать супругу. Которая, конечно, первым делом поинтересовалась у меня:

— А что там за крики?

— Лисы отмечают принятие на должность новой кухарки. По сладостям.

— Именно по сладостям? — удивилась Серафима.

— Ага. А что? Можем себе, в конце концов, позволить.

— И что — прям вкусно готовит?

— Па-а-анятия не имею. Рыжие попробовали, сказали — очень вкусное чудо.

Сима фыркнула:

— Вполне на них похоже.

— И я решил, что иметь под рукой человека, который в любой момент может организовать лисам премиальный десерт — в какой-то мере тактически правильно.

К тому же предыдущую премию за то самое казино они уже приговорили.

— Вот так? И ты принял на жалованье человека, результат работы которого даже не оценил лично? — Серафима слегка прищурилась.

— Так-так-та-а-ак! Что я слышу? Неужели это нотки ревности⁈

— Вот ещё! — она вздёрнула носик, уселась у туалетного столика и принялась перебирать на нём какие-то бутылочки. — Даже и не думала!

Мне стало смешно.

— Любимая, Зверя ты всё равно не обманешь. Эта кухарка двух метров ростом и с голосом, как у протодьякона. Одинокая, да. Я опрометчиво обещал познакомить её с нашим кузнецом, так что прошу тебя — поспособствуйте с матушкой, будьте так добреньки. А то у меня, сама знаешь, времени сейчас… — я подвинул себе второй табурет и уселся позади свой драгоценной жёнушки. — И вообще о чём мы?.. Я к тебе пришёл и с мыслями о тебе. Ты моя самая сладкая булочка…

А ЭТО КТО ЕЩЁ?

На следующий день, подъезжая у училищу, я увидел странную… мамзель, я бы её так назвал, подметающую новенький тротуар вдоль новенького училищного забора. Удивился ещё, спросил даже у Серафимы:

— Это кто? Дворничиху дополнительную, что ль, наняли?

— Не знаю, — пожала она плечами и чуть наклонилась, чтобы рассмотреть подметальщицу в моё окно. — Может, и наняли. Странновато что-то она для дворничихи одета.

— Да, есть такое. Щеголевата слишком.

Я бы скорее предположил, что барышня, к примеру, учительница… Нет, для учительницы как-то слишком ярко. Кто? Докторша? Опять не похожа. Явная эмансипе и этак с претензией. И серый дворницкий фартук смотрелся на ней убийственно. Впрочем, мало ли какие у человека обстоятельства?

Я опустил стекло со своей стороны и кивнул ей:

— Добрый день! — Ну привычка у меня со всеми знакомыми здороваться, в том числе и со служащими училища, будь он хоть последний кухонный помощник.

— Здравствуйте! — в тон мне сказала Серафима.

Мамзель прекратила скрести метлой по тротуару и поджала губы, уставившись на нас сердитым взглядом. Впрочем, мы уже проехали — нас служба ждёт, не стоять же колом рядом с ней.

А через два урока мы с Серафимой встретились в преподавательской, и она заторопилась ко мне навстречу, сияя глазами, словно готовилась рассказать какую-то необычную новость:

— Илюша! Я узнала, кто это был?

— Кто?

— Ну та, с метёлкой.

— А-а-а! — Я и думать о ней забыл, если честно, тут забот других навалом. — И кто же?

— Репортёрша из модного листка.

— Что ещё за модный листок?

— Ты забыл, что ли⁈ Я ж тебе рассказывала!

— Извини, дорогая! Наверное, рассказывала, но я совершенно не помню ни о каких листках.

Сима коротко вздохнула, дескать: вот вечно!

— После той истории в казино они написали про вас статейку.

— Вот это внезапно! Я думал, это бумажка про наряды?

— Да нет! Это они про себя писали под названием, что это, дескать, не газета, а модный листок. А назывались «Слово истины».

— Религиозное что-то?

Серафима засмеялась:

— Ну ты даёшь! Какое там! Они пытались тут газету издавать типа «Русского голоса либерала». Помнишь, ты рассказывал про заграничный?

— Ну! Так там сплошные г… — я застрял, соображая, как переиначить слово «говны», — г-гадости про Россию пишут!

— Вот и эти недалеко ушли. Только у них денег не хватило ни на редакцию, ни на полноценное издание. Два человека собрались, эта вот мадам да какой-то великовозрастный маменькин сынок. И время от времени свои листки печатали. Напечатают штук десять и на столбах в центре города налепят, дворники потом ругаются, отдирают.

— И чем мы обязаны явлением сей мамзели у наших ворот? Она что — в училище деньги на свои пасквили зарабатывать будет?

— А! Так вот, после казино она написала статейку, в которой вы получились четыре дебошира, которые разнесли до основания приличное заведение, пользуясь своим положением. Особенно тебе досталось за бесчеловечное изувечивание несчастного дитя.

— Не понял… А-а-а! Эта малолетняя хозяйка притона-то — несчастное дитя?

— А ещё тебя, — Серафима хихикнула, — обозвали представителем тлетворной европейской аристократии.

Серго, который только что зашёл и тоже с интересом слушал, немузыкально заржал.

— Ну, допустим… — Меня от подобного выверта сознания тоже нервный смех пробирал. — А чего она тут-то?

— Так на неё общественность подала жалобу. Было разбирательство и суд. Нашли у них в статейках клевету на члена императорского дома, присудили обыкновенно — запрет на въезд в крупные города, на обучение в высших учебных заведениях и на общественно значимые должности.

— Что-то мне кажется, им обоим это и так не грозило.

— Что правда то правда. Ну и высылка, конечно. Иркутск по закону слишком для них большой. И вот ещё, назначили по три тысячи часов исправительно-трудовых работ. Там этот тоже, говорят, ходит. Они вдвоём всю ипподромную теперь подметают.

— И долго они нам глаза мозолить будут? — спросил Серго. — И вообще, я нэ понял — а как же высылка?

— Ждут арестантский вагон. Через неделю, говорят, вернётся в Иркутск. А пока: ночью — домашний арест, днём — метла в руки.

Тут прозвенел звонок на следующий урок и прервал нашу познавательную беседу.