Этот Большой Мир – 7. "Когда мы вернемся"

Часть вторая «Для служебного пользования» I

— Значит, решили навестить старика, Алексей Геннадьевич? Признаться, я вас ожидал… хотя и не так скоро.

Я постарался скрыть удивление. Не уверен, что из этого что-то получилось — глаза собеседника., светлые, не по-стариковски острые, казалось, пронзали меня насквозь. Впрочем, в нём не было ни капли недоброжелательности — одно только любопытство, да и то весьма сдержанное. Выходит, полагает, что «Заря» вернулась «скоро»? То есть, он полагал, что пройти должно не тридцать семь, а пятьдесят, а то и все сто лет? И при этом — ждал нашего возвращения, рассчитывая до него дожить? Сколько ему сейчас, под восемьдесят? Если судить морщинам, сгорбленной спине и густой седине в волосах — никак не меньше… А вот движения его точные и резкие, да и в голосе не чувствуется старческого дребезжания… Положительно, человек-загадка.

Впрочем, он всегда таким был — Евгений наш Петрович, он же И. О. О., он же Главный Психолог Проекта, самой, наверное, важной и влиятельной организации на планете. Сейчас он на заслуженной пенсии — так, кажется, принято говорить? — и это не вполне укладывается у меня в голове. Проект без Евгения Петровича всё равно что «Москва-Кассиопея» без персонажа Юрия Смоктуновского — смотреть, конечно, можно, но чего-то не хватает. Чего-то важного, важнейшего, возможно даже самого главного.

Тайны. И одновременно — ключика, способного её отомкнуть.

— Да, так уж вышло. — отозвался я. — Хотя кое-кто с вами не согласится… насчёт слишком скорого возвращения. Мы-то, если вы помните, вообще рассчитывали обойтись без этих… хроно-парадоксов.

— Ну, человек предполагает, а звёзды располагают. — ответил он популярной у работников Внеземелья поговоркой. В любом случае, рад вас видеть, Алексей Геннадьевич. Позвольте полюбопытствовать, что всё же привело вас сюда?

«Сюда» — это на берег маленького карельского озера километрах в шестидесяти от Петрозаводска, если считать по прямой. Я же добирался сюда на перекладных — сначала до посёлка Эссойла по трассе Петрозаводск-Суроярве, на рейсовом автобусе, потом на попутном грузовике— ещё километров на десять к юго-западу, в сторону озера Савала, где, как мне объяснили в Центре Подготовке, и обитал бывший Главный Психолог Проекта. Это место они называли «скит», а самого И. О. О. — отшельником. Мне же эта история живо напомнила отшельничество Леонида Горбовского из «Волны гасят ветер» — тот тоже выбрал для уединения северные края, правда, не Карелию, а Прибалтику, Латвию.

Мы сидели на бревне — толстом, сосновом, аккуратно отпиленном с обеих сторон. То есть это я сидел на древне — И. О. О. устроился напротив, на борту надувной лодки — совсем новой, с баллонами из ярко-оранжевого эластичного пластика и жёстким днищем. Бэлька улеглась у нас в ногах — мокрая, вволю наплававшаяся в озерке, она озиралась по сторонам, то и дело задирала нос, принюхиваясь к озёрным запахам, и время от времени косила ореховым глазом на меня — «как там, хозяин, ещё не время покормить маленькую собаченьку»?

Увы, увы — к огорчению хвостатой зверюги, время ужина ещё не наступило. Цифры на браслете показывали 17:23, и бледное северное небо над нашими головами только-только наливалось вечерней прозрачностью.

И. О. О. крякнул, покопался в лодке и вытащил большую бутыль тёмно-коричневого стекла. — не меньше литра, прикинул я, теперь таких уже не делают. Уголок горлышка был обколот, грубо выструганная из деревяшки пробка торчала на пару сантиметров. За бутылью последовала кружки, старомодные, алюминиевые, в облупленной эмали — такими обычно пользуются дачники, туристы и прочий походно-лесной люд…

— Вообще-то не спаиваю тех, кто работает там, наверху… И. О. О ткнул горлышком в небо, после чего зубами выдернул пробку, набулькалв кружки примерно на треть и аккуратно пристроил бутыль возле борта надувнушки. Зубы, обратил я внимание, у него были белые, крепкие, как у юноши. — Но сейчас, пожалуй, можно. На Земле ты пробудешь ещё довольно долго, да и повод имеется. Да ты попробуй — местный лесник презентовал, сам настаивает на клюкве, можжевеловой хвое и каких-то местных травках…. Кстати, я на «ты», не возражаешь?

Я кивнул в знак того что нет, не возражаю и даже до некоторой степени польщён. Насколько мне не изменяла память, Евгений Петрович даже к желторотым юниорам и практикантам-первокурсникам обращался на «вы», как и его киношный прототип в своим юным подопечным, итак что переход на менее формальное обращение можно, пожалуй, истолковать как новую степень доверия. Вот и за употреблением алкоголя я его до сих пор не замечал — и даже никогда и ни от кого об этом не слышал. Что ж, времена меняются, и люди тоже — почему бы восьмидесятилетнему скитнику-пенсионеру не спасаться от вечерней сырости глотком-другим домашней наливки? Дело-то житейское, и к тому же, И. О. О. прав — это во Внеземелье царит жесточайший сухой закон, а я ближайшие месяц-два проведу на Земле, не выбираясь даже на низкие орбиты.

Я осторожно отпил — в настойке по моим ощущениям было градусов тридцать. Белька принюхалась, чихнула и изобразила на морде явное недовольство. Верно, собаченька, так и надо, нечего хозяину бухать — но на этот раз он всё же позволит себе чуточку, ты уж потерпи…

— Так что же?.. — Евгений Петрович подождал, пока я сделаю ещё глоток, несколько больше первого. — Давай, Лёша, рассказывай — с самого начала, во всех подробностях…

До сих пор я не замечал за собой склонности валяться в постели сверх необходимого — жизнь на корабле приучила вскакивать по треньканью встроенного в персональный браслет будильника, и мгновенно переходить от сна к бодрствованию. Но — смена обстановки, расслабуха, неизбежная спутница возвращения в родное гнездо сделали своё дело; я совсем, было, собрался понаслаждаться с четверть часика ярким утренним солнышком, отбрасывающим на ковёр сквозь занавески кружевные тени, тёплым ветерком, эти занавески колышущим, и главное осознанием того, что торопитьсянекуда и можно с полным на то основанием предаться блаженному ничегонеделанью. Я даже принял подходящую позу, закинув руки за голову, и тут…

Гав! Гав! Гав!

Я приподнялся на локте — и обнаружил в проёме балконной двери мотающийся туда-сюда хвост. Дверь оставалась открытой всю ночь, и новая обитательница квартиры не преминула этим воспользоваться.

— Бэлька, бестолочь ушастая, кыш оттуда!

Собака появилась в доме вчера вечером — юные космонавты сдержали слово и уже спустя полтора часа звонили в дверь. Правда, их оказалось не двое — за спиной Лизы и Вити толпились остальные, все пятеро и смотрели оттуда с робкой надеждой.

Что, скажите, мне ещё оставалось? Я посторонился, впуская гостей, отправил двоих в соседний магазинчик за пирожными и печеньем (мне уже было известно, что за кондитерские изделия, за исключением большихтортов да самых шикарных конфетных коробок платить здесь не нужно) а сам с помощью Лизы и ещё одной девочки застелил стол в гостиной старой маминой скатертью и стал расставлять на ней чашки, блюдца, вазочку с сахаром и прочую утварь.

Чаепитие затянулось до девяти вечера. Бэйли, слопавшая ещё раньше половину миски сухого корма, и нахватавшаяся печенюшек и кусочков пряников уже посапывала на расстеленном в углу комнаты половичке, когда новые знакомые засобирались домой. Лиза напоследок всплакнула — пришлось пообещать, что она сможет видеться со своей воспитанницей и даже брать её на прогулки по Воронцовским прудам, откуда от нашего дома четверть часа быстрым шагом. Закрыв за ними дверь, я понял, что прошедший день вымотал меня не хуже корабельного аврала — во всяком случае, эмоционально. Я потрепал собаку по загривку — зверюга слабо вильнула во сне хвостом и перевернулась на спину, — улёгся в постели и сразу, без перехода, провалился в сон.

Обычно первая ночь на новом месте проходит для собаки беспокойно — хвостатый новосёл скулит, бродит из угла в угол, то и дело суётся к человеку за сочувствием своей нелёгкой доле. Но к Бэльке это не относилось — то ли она была утомлена переездом и последовавшим за ним застольем, что пролежала на боку всю ночь, и вскочила, разбуженная доносящимся со двора звонким лаем. Собачников в нашем дворе всегда было предостаточно, и за четыре почти десятилетия моего отсутствия стало, кажется, ещё больше.

Гав! Гав! Гав!

А вот Бритька никогда не гавкала с балкона, даже в таком вот бестолковом возрасте, с неудовольствием подумал я. Она вообще почти не лаяла — разве что по каким-то особым поводам, — а перебравшись вслед за хозяином на орбитальную станцию, и вовсе бросила эту манеру. Подумал — и тут же одёрнул себя: сравнивать новую собаку с той, что была у тебя прежде — самый верный способ поиметь проблемы с её воспитанием.

Гав! Гав! Гав!

Гневные призывы к тишине и порядку остались без ответа — ну, кто бы сомневался?.. Ничего не поделаешь; я поддёрнул трусы — длинные, до колен, с нашивкой, украшенной моими инициалами, чтобы не перепутать невзначай в корабельной прачечной — и вышел на балкон. Собачники со своими питомцами успели разойтись, и Бэйли продолжала с упоением облаивать то ли то ли жужжащий внизу робот-дворник, то ли спешащих по своим делам прохожих, то ли медленно плывущий в утреннем небе экскурсионный дирижабль. Увидав мою недовольную физиономию, собака умолкла и шмыгнула в комнату, попутно издав нечто, напоминающее низкое ворчание. При этом на палевой морде была написана неколебимая уверенность в своей правоте: «Я что, я ничего, они первые начали….» Я усмехнулся — такие, говорящие собаки мне не попадались, — и пошёл в прихожую за поводком и ошейником. Очень хотелось свернуть на кухню, сварить, не торопясь, кофе, насладиться им под бодрую мелодию «На зарядку, на зарядку становись!» — «Пионерская зорька», ещё одна дань ностальгии! Но раз уж взял в дом это хвостатое лопоухое чудо, так изволь соответствовать…

— Вот, Алексей Геннадьевич, наша новейшая разработка. — зелёная точка лазерной указки скользила по огромному, во всю стену экрана, на котором красовалось изображение огромной летающей тарелки. — Перед вами проект тахионного звездолёта, предназначенного для несения тахионных торпед нового типа — она вчетверо больше прежних по размерам, а сердечники, выполненные из полигимния, позволят создавать тахионные зеркала с невиданными ранее параметрами. Если бы такие были на борту «Арго» — они смогли бы добраться до своей цели в созвездии Дракона всего за три прыжка, причём релятивистское сжатие времени измерялось долями процента. По сути, ни экипаж, ни земные наблюдатели его попросту не заметили бы, зафиксировав лишь при помощи особо чувствительных хронометров на основе внутриядерного резонанса!

— То есть такие корабли позволят отказаться от внесистемных «батутов», с помощью которых сейчас осуществляется сообщение с системой TOI 1452? — осведомился я.

— Нет, такого намерения у нас нет. — инженер отрицательно покачал головой. — Да это и не имеет смысла, прежде всего, с точки зрения экономики. Термоядерные реакторы на «Океане» и промежуточных прыжковых станциях дают достаточно энергии для «батутов», так что затраты на прыжки сводятся фактически, к счёту за электричество.

Платы за электроэнергию с бытовых потребителей в СССР уже лет двадцать как не взималась, так что шутку я вполне оценил.

— Что до нового корабля, то его задача — расширить области, освоенные человечеством. — продолжил инженер. Мы стояли в большом помещении, который можно было принять за конференц-зал, если бы не расставленные повсюду электронные чертёжные доски и терминалы объединённой информационной сети Проекта. Работающие за ними люди с любопытством косились на гостей, видимо, были в курсе кого именно к ним занесла нелёгкая… — Сейчас его строительство идёт полных ходом на новой, спроектированной специально под эту серию, орбитальной верфи. Всего планируется заложить пять звездолётов нового типа — эту серию «Каравелла», в честь кораблей Колумба и Васко да Гама, пересекших когда-то океаны и открывших европейцам морские пути к другим материкам. Но вслед за первопроходцами отправились и другие суда — их пассажиры заложили на чужих берегах поселения, построили морские порты, сделав сообщение через океаны постоянным и регулярным. Так и «межзвёздные батуты», разработанные нашими тахионщиками с применением полигимниевых технологий, сделают сообщение в другими звёздными системами столь же доступными и простыми, как и поездка в другой город на скоростном поезде! Разумеется, я имею в виду простоту для пассажиров — технически новые «батуты» чрезвычайно сложны, и на их разработку ушло больше пяти лет.

Возразить было нечего, да это и не требовалось. Действительно, технология тахионных зеркал, доведённая до ума ещё в семидесятых годах прошлого века, позволяла забрасывать на орбиту Земли практически любые грузы, без оглядки на массогабаритные характеристики, причём затраты на запуск сводились к расходу электроэнергии. «Космические батуты», эти гигантские металлические бублики, начинённые сложнейшим оборудованием, монтировали как на орбитальных станциях, так и на кораблях, — и они в прямом смысле открыли человечеству сначала Ближнее, а потом и Дальнее Внеземелье. В результате в течение нескольких лет удалось совершить то, что раньше существовало лишь в произведениях писателей-фантастов — люди уверенно утвердились в околоземельном пространстве, обосновались на Луне, добрались до Марса и Сатурннадо Марса, и всерьёз задумались о межзвёздных полётах. Спустя несколько лет эти задумки были воплощены в жизнь — как нашей «Зарёй», так и командой тахионного буксира «Арго», на котором ушла в созвездие Дракона моя Юлька…

— Первый корабль проекта «Каравелла» стартует через год. — добавил другой инженер. — Кроме него, в экспедиции примет участие и модернизированная «Заря-2» — вот она, на том же экране. Обновлённый звездолёт будет нести новые торпеды, но лишь в качестве резерва — мы рассчитываем, что оба звездолёта смогут использовать для прыжков тахионные зеркала, открытые лидером. Цель экспедиции пока не определена, и мы надеемся, что вы, товарищ Монахов, поучаствуете в обсуждении, как и в программе модернизации вашего звездолёта.

Я кивнул. Собственно, это и было целью моего визита в КБ Центра Управления — Поляков не стал дожидаться, пока я выкрою время, позвонил и сообщил, что меня ждут через три часа, машина уже вышла. Пришлось срочно собираться — Бэлька путалась под ногами и пыталась принять посильное участие, то и дело тыкаясь носом в руки и молотя хвостом по ногам, углам и мебели. Собака, кажется, до последнего момента надеялась, что её возьмут с собой, и когда я закрывал за собой дверь, то последнее, что увидел — это пара полных отчаяния ореховых глаз: «Как так, маленькую собаченьку бросают в пустой квартире одну-одинёшеньку?»

— Позвольте вас побеспокоить, товарищ Монахов?

Говоривший (судя по белому халату и батарее торчащих из нагрудного кармана ручек, сотрудник ЦП не самого мелкого ранга) был немолод, вальяжен, элегантно подтянут, шевелюру имел серебряную, без признаков лысины. Такого бы на экран или дипломатический приём, а то и гостиную престижного лондонского джентльменского клуба — хотя и здесь, в средоточии космической мысли планеты, он смотрелся уместно.

— Да, он самый и есть. — Я пожал протянутую ладонь, сухую и твёрдую, словно дощечка. — С кем имею… э-э-э… удовольствие?..

Это вальяжное э-э-э' я ещё в «той, другой» жизни собезьянничал у Юрковского, планетолога из книг братьев Стругацких — и прибегал к нему, когда не вполне понимал, какую линию поведения следует выбрать.

Как вот сейчас, к примеру.

— Каланов, Михаил Георгиевич. — представился джентльмен. — Если вы не против, пройдёмте в мою лабораторию, поговорим там.

И, не дожидаясь ответа, направился к выходу из зала.

— Я действую по поручению лица, хорошо вам известного. — Каланов протянул мне на ладони большой блестящий ключ. Я взял, повертел в пальцах — судя по сложной узорчатой бородке, предназначался он для замка повышенной надёжности. Скажем — от сейфа или бронированной банковской ячейки.

— Сейф, который следует отпереть этим ключом, стоит в его кабинете Евгения Петровича. — подтвердил мою догадку Каланов. — Вы ведь бывали у него?

Я согласно кивнул. Конечно, эти имя-отчество наверняка носили и другие сотрудники, а не только мой старый знакомый — но для любого в этом здании Евгений Петрович был только один — бывший Главный Психолог Проекта, человек, обладающий невообразимой властью и столь же невообразимыми полномочиями. По фамилии его никто и никогда не называл — хватало почтительной интонации, чтобы понять, о ком идёт речь. Мы же, бывшие юниоры, до сих пор дали ему прозвище в честь известного персонажа из «Москвы-Кассиопеи» — попали с ним в самую точку. Аура загадки, тайны, а главное — неких невообразимых возможностей, постоянно окружавшая его, ничуть не уступала той, что сопровождала героя Смоктуновского.

За несколько месяцев до отлёта «Зари» И. О. О. пригласил меня к себе и вручил конверт, с которого, собственно, и началась подготовка к экспедиции.

— С тех пор, как Евгений Петрович удалился от дел, его апартаменты на верхнем этаже этого здания приспособили для других целей. Однако одна из комнат, его личный кабинет, осталась нетронутой, и все попытки найти ему разумное применение натыкались на сопротивление руководства Проекта. Там всё осталось в точности, как было при прежнем хозяине — в том числе и сейф, который вам, собственно, нужен.

Собеседник замялся, словно прикидывая, продолжать, или сказано уже довольно.

— А ваше руководство в курсе? — осведомился я, подбрасывая ключ на ладони. История, поведанная Калановым, была вполне в духе И. О. О., но не следует всё же забывать и о субординации. Я до сих пор остаюсь — и собираюсь оставаться и дальше! — сотрудником Проекта, так что некоторая осмотрительность, пожалуй, не повредит…

Каланов в ответ неопределённо пожал плечами.

— Видите ли, Евгений Петрович всегда пользовался в нашей организации особыми привилегиями. Так что…

— Понимаю. — я кивнул. — То есть никто, кроме вас об этом поручении не знает?

— Да, он особо предупредил, чтобы я не сообщал об этом поручении никому, включая моё непосредственное руководство. В случае вашего возвращения, в котором Евгений Петрович, к слову, ни на секунду не сомневался, я должен был вручить вам этот ключ и проследить, чтобы вы были без помех допущены к сейфу.

Каланов помедлил, словно прикидывая, продолжать, или сказано уже довольно.

— В одной из комнат лаборатории, — снова заговорил он, — находится лифт, в котором можно подняться непосредственно в кабинет. Им не пользовались все эти годы, однако механизмы полностью исправны и действуют. Так что если вы не против, Алексей Геннадьевич, — он сделал приглашающий жест, — не будем терять времени.

Большой, из тёмно-коричневой жёсткой бумаги, был аккуратно взрезан, а потом запечатан — и не при помощи банального канцелярского клея, а красновато-бурой сургучной нашлёпкой с неразличимым оттиском. Любопытно, подумал я, И. О. О. использовал какую-то особую, именную печать, или воспользовался первым подвернувшимся под руку предметом?

Я рассмотрел штамп на конверте — фирменный, цветной, с узнаваемым силуэтом киношной «Зари» и римской двойкой. Сомнений нет — это тот самый конверт, который я самолично надписал за несколько часов до того, как корабль, покинув орбиту Земли, отправился в Пояс Астероидов на свидание со «сверхобручем». И даже моя подпись на месте, в уголке конверта — хотя и выцветшая за четыре без малого десятков лет. Вложенное в конверт письмо содержало подробный рассказ о моём попаданстве и короткий — о покинутом мной «том, другом мире». Честно говоря, я не предполагал, что кто-то прочтёт его в обозримом будущем — в короткой приписке на обратной стороне конверта я просил И. О. О., (никому другому я не рискнул доверить эту тайну) сделать это либо после подтверждённого сообщения о моей гибели, либо в том более чем вероятном случае, если по «Заря» не объявится по истечении десяти лет. Второй вариант был предусмотрен на тот случай, если звездолёт и его экипаж столкнутся с проявлением хронопарадокса, и, вернувшись домой, мы обнаружим, что на земле миновало несколько веков. В этом случае я никак не рассчитывал застать в живых никого из тех, кого оставил дома — и счёл необходимым рассказать им всю правду о себе. И теперь, вернувшись всего-то через неполные сорок лет, гадал, почему никто из тех, кто меня встретил, ни словом не намекнул о том, что знаком с моей истинной историей. И это не давало мне покой все то время, что я находился на Земле. Я даже стал гадать, как бы разыскать Евгения Петровича, чтобы прояснить судьбу моего послания — и вот, оказывается, он сам принял меры. Что ж, удивляться не приходится — наоборот, трудно было бы ожидать он всезнающего И. О. О. чего-то иного…

Я надломил печать. В конверте оказался единственный листок, вырванный из записной книжки. На листке каллиграфически-округлым почерком было написано «16-е апреля 1996-го г.». Я перевернул конверт — на обратной стороне выведенное моей собственной рукой было выведено «16.04.1986» — ясно, Евгений Петрович в точности исполнил мою просьбу, вскрыв конверт ровно через десять лет. Что ж и на том спасибо…

Кроме даты на листке имелись ещё две строки, написанные той же самой рукой: «Я был бы чрезвычайно благодарен вам, дражайший Алексей Геннадьевич, если бы вы нашли время и разыскали меня, как только получите это послание. Поверьте, это в ваших же интересах.» Занятно, покачал я головой — это «в ваших же интересах» — всего лишь обычная для И. О. О. витиеватость, или нечто более многозначительное? Скажем, скрытое предупреждение, вроде «попробуй только проигнорировать»? Так или иначе, ехать нужно, это очевидно — прямо сейчас расспросить ожидающего за дверью Каланова о том, где искать Евгения Петровича, и завтра с утра, отправляться…

— Ну и как это понимать?

Собака сидела посреди комнаты, на ковре, усыпанном клочьями разодранной подушки. Изжёванный тапок валялся тут же, поблизости, как и старый отцовский ботинок.

— Ну и что мне теперь с тобой делать?

Бэлька отвернулась с виноватым видом. Палевая мордаха, украшенная куском поролона из распотрошённого диванного валика, выражала явственное недоумение: «Ко мне какие претензии? Оставили маленькую собаченьку страдать в одиночестве, а теперь ещё и ругаетесь, за загривок таскаете?»

Да, об этом я не подумал — куда деть ушатое чудо на время поездки к И. О. О.? Позвонить, что ли, прямо сейчас Лизе, попросить забрать её на несколько дней? Нет, не годится — только что взять собаку к себе и тут же возвращать прежнему хозяину? Пожалуй, стоит взять её с собой — прогуляемся, проветримся на карельской природе, заодно и познакомимся поближе…

— Ну что, лопоушина, пошли ужинать? — сказал я. Собака в ответ завиляла хвостом и заулыбалась, но осталась сидеть на месте. — Сейчас погуляем и на боковую. Завтра нас с тобой ждут хлопоты и дальняя дорога, нужно выспаться.