Рулевой. Книга 1. Испытание огнем

Глава 6. Звонок

Я дёрнулся, вывалившись из сна и открыл глаза — думал, будильник сигналит, как обычно. Но оказалось, что нет. Никак настойчиво тыкал меня в щёку влажным и холодным носом. За окном уже рассвело, свет лился серый, тусклый, как бывает в конце апреле, когда весна уже вовсю начинает дразнить теплом.

Пёс смотрел на меня круглыми глазами, будто говорил: "Вставай, лентяй, хватит дрыхнуть". Я потёр лицо, сел на диване — одеяло сползло, спина затекла, и тут дошло: слишком тихо, Кати почему-то нет.

— Ну ты и будильник, Никак, — пробормотал я, потрепав его по лохматой башке. — Куда хозяйка ушла знаешь?

Он фыркнул, будто в ответ, и пошёл в сторону кухни. Я встал, прошёлся по квартире — диван пустой, её шмотки лежат на стуле, однако куртка на вешалке отсутствует, а розовые тапочки с помпонами стоят у двери.

Телефон тоже исчез — значит, взяла с собой, не забыла. Куда она рванула? Вспомнил, как она на днях говорила, что хочет на работу устроиться — то ли в кафе, то ли в какой-то офис, "хватит дома сидеть", что-то такое. Может, на собеседование пошла? Но не в восемь же утра? Это в каком-нибудь Урюпинске люди в такую рань на работу бегут, а в Москове всё позже начинается. Странно, конечно, но не так, чтобы прямо звонить и выпытывать — вернётся, сама расскажет что и как.

Пошёл за псом в кухню. Он сидел у стола и вопросительно смотрел на меня.

Я разбил несколько яиц на раскалённую сковороду. Бросил пару ложек арабики в медную джезву, залил водой и поставил на огонь.Желтки лопнули, расползаясь вязкими солнцами — такими же, как те огненные круги, что мерещились мне в кошмаре. Белки шипели, сворачиваясь в пену, и на секунду мне почудилось, что это не еда, а плоть горит — та самая, что обугливалась в моих снах. Рука автоматически помешивала блюдо деревянной лопаткой, а метка на ладони пульсировала в такт булькающим пузырям.

Никак тыкался мордой в мою ногу, требуя еды. Я насыпал ему корм, наблюдая, как гранулы падают в миску — сухие, коричневые, как обгоревшие камешки с места аварии. Пёс жадно заглотил первую горсть, и я вдруг подумал: а не пахнет ли его дыхание гарью?

Налил ароматный кофе в потёртую кружку с логотипом какого-то давно закрытого кафе. Уселся за стол на шаткий стул. Никак, опустошив миску, сел у моих ног. Я ковырял вилкой, слушая, как за окном скрипят шины, а сосед сверху орёт на жену. Обычное утро. Почти обычное.

На дне чашки осталась густая масса, которая сложилась в некое подобие стрелы — точь-в-точь как шрам на моей ладони. Я убрал посуду в раковину. Показалось, что тень от неё ещё долго дрожала на столе, будто указывая куда-то на восток — туда, где жил дед.

Я уже было шагнул к стоянке, где стояла моя «Лада», но Никак дёрнул поводок. Потянул влево, к ржавым бакам, заваленным пустыми бутылками и мусорными пакетами.

— Куда тебя несёт? — я нахмурился, чуть потянув пса обратно.

В ответ на мой жест, он заворчал и упёрся лапами во влажную плитку. Глаза его были тревожными, короткая шерсть слегка топорщилась на загривке. Я пожал плечами, уступил. Пошли в обход — через узкий проход между домом и гаражами. Никак немного успокоился и побежал вперёд.

Мы вышли к стоянке с другой стороны, у заднего крыла «Калины». Я замер, дыхание сбилось. У входа, где я всегда парковался, стояли они. В этот раз уже четверо. Капюшоны скрывали лица, но мне показалось, что я чувствую их взгляды — тяжёлые, как свинцовые гири. Руки спрятаны в карманы, но было похоже, что там не пусто.

«Не шуми» — прошептал я псу, пригибаясь за «Калиной». Пёс прижался к асфальту, обнажив зубы. По его спине бежала дрожь — не страх, а готовность.

Дверь открылась так тихо, как будто сама машина затаила дыхание. Никак впрыгнул внутрь и затаился на переднем кресле.

Мотор зарычал, и они повернулись. Все четверо. Одновременно. Без слов.

Капюшоны не колыхнулись — будто под тканью не было голов.

«Лада» рванула с места, шины взвыли. В зеркале я увидел, как один из них медленно поднял руку. Без перчатки. Пальцы показались мне слишком длинными. Слишком костлявыми. Но ведь объекты в зеркале могут искажаться, правда?

Удаляясь, я чувствовал их тяжёлый взгляд между лопатками. Через пару минут мы уже были на Волоколакском шоссе.

Первая остановка была совсем рядом, у станции метро . Пассажиром был мужчина лет сорока, в синей куртке и лёгкой вязаной шапочке. Сел сзади, буркнул адрес — какой-то офис на Гадовом. Я тронулся с места, Никак смотрел в окно.

— Хороша весна в этом году, — сказал пассажир.

Я бросил взгляд в зеркало.

— Да, погода радует, — ответил я.

— Если бы ещё не эти жуткие новости о происшествиях каждый день, вообще была бы красота.

— Ещё и люди пропадают, слышал, - поддакнул ему, поддерживая разговор.

— Люди говорят, шашлычник какой-то причастен, - оживился мужчина. - Вроде как к нему идут, общаются, а потом — пшик, исчезают. Полиция молчит, доказухи нет. Никакой связи, по их мнению.

— Ну это же только слухи, — пробормотал я в ответ. — А так, да, интересная теория.

Клиент хмыкнул и уткнулся в телефон. Я довёз его, высадил у офиса. Никак тихонько тявкнул, будто провожая.

Следующий пассажир сел у «Проспекта Тира» — женщина, лет тридцати, в длинном пальто с сумкой через плечо. Попросила довезти до «Юго-Западной». Я кивнул, вырулил на дорогу. Когда проезжали станцию метро, женщина вдруг оживилась.

— Тут часто стали люди в чёрных куртках ошиваться, — сказала она, кивая на окно. — Вон там, видите?

Я глянул в указанную сторону. У станции, чуть дальше от входа, действительно стояли трое. Чёрные куртки, капюшоны низко натянуты.

Руки в карманах, лиц не разглядеть.

— В каком смысле часто? — спросил её.

— Очень часто, — ответила женщина, понизив голос. — Да каждый день. Вон там, у ларьков, собираются. — Она показала пальцем на угол, где мигала вывеска «Шаурма». — Странные они. Стоят, молчат. Ничего не предлагают, если вы подумали. Месяц назад такого ещё не было.

Я прищурился. Трое в чёрном не двигались, но один повернул голову — тень под капюшоном шевельнулась. Никак смотрел в окно, прижав уши.

— Занятно, — сказал я, сворачивая к тротуару.

Высадил спутницу, она расплатилась и ушла, не оглядываясь. Я бросил взгляд на место у ларьков — «Братство Огня» — а это определённо были они — всё ещё стояло там, как статуи. Метка грелась, а в голове крутились слова: "Ищут тебя". Я завёл мотор, Никак смотрел на меня умными спокойными глазами. Я на всякий случай запомнил угол у «Юго-Западной». Возможно, это был какой-то след.

Вдруг в кармане куртки завибрировал телефон. Я вытащил его, глянул на дисплей — высветилось «Дед Исмагил». Ткнул пальцем в экран, поднёс трубку к уху, держа руль одной рукой.

— Стас, ты где пропадаешь? — голос деда был хриплым, с лёгким акцентом, но твёрдым, как старый дуб.

— Только выехал, дед. Что-то случилось? — Я бросил взгляд на дорогу.

— Да куда ты вечно спешишь? — дед кашлянул, в трубке послышался шорох, будто он перекладывал бумаги или старые книги на столе. — Как жизнь-то у тебя? Чем занят? Куда пропал совсем?

— Работаю, дед, как обычно, — Я вздохнул, перехватывая руль поудобнее.

— Такси, пассажиры, пробки. Ничего нового.

— Работаешь, значит? — дед хмыкнул, и я почти увидел, как он качает головой, сидя в своём кресле с потёртой обивкой. — А семейные дела как? Знаю, что с Еленой разошёлся, но вдруг обратно сошлись? Дело молодое, всякое бывает.

Я немного скривился, вспомнив бывшую — её острый голос, упрёки про квартиру в Душино, которая, между прочим, осталась ей.

— Нет, дед, не сошлись, — отрезал. — И не собираемся. Всё кончено навсегда.

— Ну, как знаешь, — дед помолчал, в трубке звякнула ложка о чашку, будто он размешивал сахар. — Молодёжь нынче своенравная. А я вот думаю, может, зря ты её отпустил. Помню, по малолетству твоему, лет в шесть или семь, прибежал ко мне на веранду, весь в слезах, потому что девчонка соседская тебе косичкой по носу хлестнула. А ты всё равно за ней бегал, цветы с клумбы рвал.

Я усмехнулся, несмотря на внутреннее напряжение.

— Да ну тебя, дед. Я уже давно об этом забыл. И Ленка совсем не та девчонка, поверь.

— Может, и не та, — дед хохотнул, коротко, но тепло. — Но ты всегда славился своим упрямством. А вот ещё случай был, как ты в лес сбежал, искал ту старуху, что тебе сказки рассказывала. Нашёл ведь, вернулся весь в грязи, но довольный. Говорил, она тебе про огонь что-то интересное рассказывала.

Я замер. Метка на ладони кольнула. Старуха. Знак. Сглотнул внезапный ком в горле, голос стал тише.

— Ты это к чему вспомнил, дед?

— Да так, к слову пришлось, — Исмагил отмахнулся, но в голосе мелькнула тень тревоги. — Ты редко появляешься, Стас. Совсем старика забыл. Раньше хоть заезжал, а теперь только по телефону и слышу.

— Некогда было, дед, — Я почувствовал лёгкий укол совести. — Обязательно скоро заеду. Так зачем звонил? Что-то серьёзное?

— А то! — дед оживился. — Заходи на чай, посидим, поболтаем. Заварка у меня хорошая, с травами, не то что эти ваши магазинные пакетики с пылью.

Я глянул на пса. Никак сидел настороже, уши торчком, светлая шерсть блестела.

— Всегда ты занят, а на деда времени нет. Посидишь пять минут, не убегут от тебя твои дела. Я тебе пирогов с картошкой пожарю, как ты любишь.

Да брось ты свои отговорки, — дед фыркнул, в голосе послышалась привычная хитринка. — Чай попьём, поговорим. Не хочешь — заставлю. Сколько мне ещё ждать, чтобы ты ко мне заглянул?

Я закатил глаза, но улыбнулся краешком губ.

— Ладно, уговорил, — буркнул в ответ. — Всё равно к тебе собирался на днях.

— Вот и умница, — дед хмыкнул, довольный. — Только не думай, что это просто так. Есть разговор серьёзный. И он не телефонный.

Я насторожился. Жар пробежал по ладони от метки до кончиков пальцев.

— Серьёзный? Это про что? Что со здоровьем, дед? — спросил, сбавляя скорость на повороте.

— Приедешь — узнаешь, — отрезал дед и голос его стал твёрдым, как камень. — Давай ко мне, внучек. Не тяни. Время не ждёт.

Я кивнул, хотя дед этого не видел, и сбросил вызов, убрав телефон в карман.

— Чуешь нехорошее, Никак? — поглядев на пса, пробормотал я.

Никак сидел тихо, глаза следили за дорогой, уши были приподняты. Я свернул на шоссе, мысли крутились вокруг слов деда. Воспоминание о старухе в лесу, намёк на огонь, какой-то серьёзный разговор — всё это складывалось в картину, которую я пока не мог разглядеть целиком. Телефон завибрировал прямо в руке, когда я закрывал приложение такси. На экране засветилось «Елена». Имя, которое за три месяца ни разу не мелькнуло на дисплее. Никак приоткрыл один глаз, наблюдая, как я задерживаю дыхание на секунду перед ответом.

— Станислав, — Её голос напомнил мне автоматическое объявление в метро: та же безупречная дикция, та же отстранённость. — Я подаю документы на развод. Нужна твоя подпись.

Капли мелкого весеннего дождика на лобовом стекле сливались в ручейки, повторяя узор трещин на пластике панели. Я провёл пальцем по шраму на ладони.

— Подавай, — ответил я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Поступай, как тебе удобнее.

— Ты уверен? — спросила она с интонацией кассира, уточняющего про чек.

— Обратного пути не будет.

— Сколько можно ходить по кругу? — Я усмехнулся, глядя, как Никак зевает, обнажая острые клыки. — Решено же.

— Хорошо. — Бумажный шелест в трубке. — Есть пожелания по разделу имущества?

— Ты же в курсе. Ничего не изменилось. Квартира твоя. — Я поёрзал в кресле. — Остальное — тоже. Запиши, чтобы не забыть.

— Учту. — Клик ручки. — Ничего не заберёшь? Остались твои фотографии, — наконец сказала она. — В синей коробке. Нужны?

Я закрыл глаза. Вспомнил, как мы вместе выбирали эту коробку в модном магазине. «Для воспоминаний», — сказала она тогда. Теперь это просто «синяя коробка».

— Выбрось.

Пауза. Только мерное дыхание в трубке и шум дворника за стеклом.

— По закону могут предложить месяц на примирение, — произнесла она, словно зачитывая параграф.

— Примирение? — Я засмеялся, но звук получился горьким. — Это обязательно?

— Процедура. — Сухой щелчок зажигалки на фоне. — Месяц минимум.

— А тебе? — Я сжал руль. — Нужен этот месяц?

Тишина слегка растянулась.

— Лена?

— Не знаю, — наконец ответила она, и в голосе впервые появилась трещина. — Но так положено.

— Ну, раз положено — пусть лежит. — Я вздохнул. — Когда явка?

— Через неделю. Районный суд. — Бумажный шорох. — Придёшь?

— Приду. — Никак положил морду мне на колено. — Чтобы быстрее закончить. Скинь потом адрес и время.

— Я пришлю детали. — Деловой тон вернулся мгновенно. — У тебя есть ко мне вопросы?

— Уже давно нет, Лена.

— До свидания, Станислав.

Трубка замолчала раньше, чем я успел ответить. Я ещё минуту смотрел на экран, где таймер звонка застыл на отметке 3:17. Ровно столько времени понадобилось, чтобы поставить точку в пяти годах совместной жизни.

Никак лизнул мне пальцы, и я вдруг осознал, что за весь разговор она ни разу не назвала меня Стасом — только полным именем, как постороннего.

Я убрал телефон в карман, откинулся на сиденье и уставился в потолок машины. Холодная она, как вода сегодня в Яузе, ни слова лишнего, ни намёка на то, что мы когда-то друг другу были не чужими. Развод, суд, время на примирение — звучит как грустная формальность неприятной стороны сегодняшней жизни, а ведь я её голос раньше по-другому слышал, живым, тёплым. Теперь вот всё официально, и даже спорить не тянет — пусть делает, как хочет. Только эта тягомотина с судом напрягает, тащиться туда, смотреть на каменное лицо теперь уже бывшей, выслушивать казённые фразы. Но раз надо, значит, надо — лишь бы поскорее вычеркнуть эту историю из головы.

Я продолжал сидеть в машине, глядя, на дождь за окном. Телефон пиликнул — новый заказ в приложении, кому-то нужно было срочно добраться с «Каганской» до «Завелецкой». Пальцы уже потянулись принять, но неожиданно для самого себя, я остановился, выдохнул и ткнул «отказаться». Никак приоткрыл глаз, будто спрашивал: «Чего сидишь?». А я подумал: хватит, не до заказов сейчас, действительно пора к деду ехать.

Теперь, после всей этой чертовщины — метка, сектанты, запах дыма, — внутри засвербело: надо ехать, и точка. Дед всегда был не просто стариком, со старыми байками, он точно знал что-то такое, чего я пока не понимал. Пора уточнить, разузнать, что к чему, тем более он сам меня ждёт. Я повернул ключ в замке зажигания и несколько секунд слушал журчание мотора.

Никак поднял голову, а я пробормотал:

— Едем к деду, лохматый. Может, хоть он объяснит, что за ерунда вокруг творится.

Пока выруливал со стоянки, в голове крутились воспоминания. В памяти всплыл дед у костра — его пальцы, покрытые сажей, ворошат угли, выуживая тот самый, с кровавыми трещинами. «Видишь, как прожилки пульсируют? — шептал он, и в его голосе сквозило что-то древнее. — Это не просто уголь, это письмо. Огонь всегда оставляет следы». Я, семилетний, заворожённо кивал, хотя мурашки предательски бежали по спине. Теперь, когда метка на ладони дышит в такт уличным фонарям, а тени на стенах шевелятся без источника света, я наконец понимаю: старик не рассказывал сказки — он давал какие-то инструкции.

Дорога разматывалась передо мной, как старая киноплёнка с затёртыми кадрами. Весенний город шумел за стеклом, но звуки доносились будто из-под воды - глухие, бессмысленные. Я поймал себя на том, что считаю пульсирующий ритм метки: три удара — пауза — снова три. Как азбука Морзе. Как стук в дверь.

Старый дом деда, насколько я помню, с покосившимися ставнями всегда пах не пылью или влажностью, а чем-то другим — горьким, металлическим. В детстве мне казалось, что так пахнет время. Теперь понимал: это запах той самой правды, к которой мы ехали.

Никак вдруг замер, уши напряглись, словно ловил звук за пределами человеческого слуха. Его чёрные глаза отражали дорогу, но видели куда больше — я заметил, как зрачки сузились в вертикальные щели, как у кошки перед прыжком.

—Что видишь? — прошептал я, и тут же пожалел.

Пёс повернул голову, и на секунду мне показалось, что в его взгляде мелькнуло что-то... не собачье. Что-то древнее и могущественное. Затем он просто лизнул мне пальцы, оставив на коже жгучий след слюны.

«Калина» взревела, набирая скорость. Ветер свистел в щелях, напевая ту же мелодию, что и в детстве - когда дед качал меня на коленях и напевал странные слова на забытом языке. Только сейчас я, кажется, начал приблизительно понимать их смысл.

Его дом был уже близко. Окна квартир высоток светились тусклым жёлтым светом, но фигуры за стёклами двигались слишком резко, слишком угловато. Как марионетки. Или как что-то, пытающееся казаться людьми.

Я перевёл взгляд на собаку. Пёс смотрел вперёд, и его губы дрожали, обнажая клыки. Не страх. Нет. Это было предвкушение.

—Ну что, дружище, — сказал я, выключая двигатель. — Пора узнать, какие сказки дед приберёг для взрослого внука.

Дверь скрипнула, и свежий апрельский воздух наполнил лёгкие. Но это был не холод. Это было обещание. Ответов. Правды. Или ужаса.